Евгений Сухов
Аферист Его Высочества
Часть I. «Портрет Карла V»
Глава 1. «Хомбург», или Команда Долгорукова
Шляпа была превосходной. Темно-коричневый фетр, узкие, немного загнутые поля, продольная вмятина на маковке и шелковая лента над полями придавали барышне столь элегантный вид, что глаза Ленчика невольно загорелись. Недолго думая, он зашел в магазин, и дверной колокольчик, дважды тренькнув, вызвал к нему приказчика.
– Очень, очень рады, что вы к нам зашли, – пролепетал приказчик, оглядев новый, с иголочки, визитный костюм Ленчика и почтительно склонив прилизанную голову. – Чего изволите, ваше благородие?
«Ваше благородие» приятно поразило слух. Леонид невольно улыбнулся: вот оно как!
Давно ли он плутовал, играя в «горку» или «фараона»? Или на пару с колченогим Митяем промышлял в трактире «Гробы» тем, что облапошивал подгулявших купчиков и прочих простоватых обывателей нехитрой игрой в «скорлупки»? Ну, это когда под одну из скорлупок кладется (или чаще всего не кладется) хлебный шарик, скорлупки перемешиваются и играющий должен угадать, под какой именно скорлупкой спрятан шарик. Ленчик был подсадным – брал на глазах публики хороший куш, провоцируя тем самым на игру зевак и намеченных жертв. Иногда он едва ли не напрямую подбивал выбранную жертву сыграть с Митяем в скорлупки. Была отработанная нехитрая метода, которая практически не давала сбоев. Видя удачливость Ленчика, лох сам предлагал поставить за него и всякий раз проигрывал. А вышибала – могутный татарин Бабай – прикрывал их с Митяем, ежели одураченная жертва начинала вдруг бузить. Словом, полное кидалово!
А давно ли он, робея, стучался в восемнадцатый нумер гостиницы «Европейская», где на то время проживал вернувшийся из мест не столь отдаленных лучший из «Червонных валетов» Всеволод Долгоруков, и буквально просился взять его в свою «команду»? Имея поначалу с ним весьма нелицеприятный разговор?
А вот теперь, вишь: гнутая спина приказчика, «ваше благородие», фетровая шляпа с загнутыми полями на шелковом подкладе. Поистине, неисповедимы пути человеков в этом сложном мире. И непредсказуемы.
– Мне понравилась вон та ваша шляпа, – указал Ленчик на витрину. – Ну, та, фетровая, с загнутыми полями.
– Вы имеете в виду шляпу «хомбург»? – посмотрел приказчик туда, куда указал клиент.
– Ну… Да…
– У вас потрясающий вкус, – искренне и с совсем небольшой примесью лести заметил приказчик.
– Вы находите? – улыбнулся Ленчик.
– Именно так, – подтвердил приказчик. – Это любимая шляпа принца Уэльского… А он, как известно, славится по всей Европе как величайший знаток тонкого стиля.
– Что ж, – усмехнулся Ленчик, вот и от принца недалеко отошел, – значит, я тоже буду носить такую шляпу, какую носит принц Уэльский.
С сотенной он получил сдачу семьдесят девять рублей. Когда приказчик уже убирал радужную бумажку, Ленчик спохватился:
– Прошу меня извинить, но у меня, оказывается, была с собой мелочь. Давайте я вам дам еще рубль, а вы мне вместо семидесяти девяти рублей – восемь червонцев. Хорошо?
– Извольте, – охотно отозвался приказчик и, взяв у него девять рублей, протянул десятку. Ленчик принял ее.
Теперь оставалось запудрить приказчику мозги несколькими мелкими расчетами, предлагая поменять рубль на гривенники, а трешку на рубли. В конечном итоге Ленчик вышел из магазина со шляпой и сдачей в восемьдесят один рубль. То есть модная шляпа стоимостью в двадцать один рубль обошлась ему в девятнадцать. И это была лишь сотая часть разного рода мелких афер и махинаций, каковыми он научился владеть, войдя в команду Долгорукова. Деньги невелики, но терять навык не следовало.
Как московский аферист и исключительный мошенник Всеволод Долгоруков оказался в Казани? Да очень просто: после того показательного процесса по делу клуба «Червонные валеты» в Московском окружном суде в феврале 1877 года Сева Долгоруков получил три с половиной года «крытки». Отсидев в Бутырском централе от звонка до звонка, Всеволод Аркадьевич был освобожден из него со следующей протокольной рекомендацией, имеющей силу приказа:
«…Освободить из заключения в Бутырском тюремном замке Долгорукова Всеволода Аркадьевича за истечением срока наказания с запрещением проезда, остановки и проживания в столице Российской империи городе Санкт-Петербург, а также губернских городах Москва, Киев, Минск, Харьков, Одесса, Смоленск, Варшава и Рига. Также запрещены остановка и проживание в губернских городах Лодзь, Вильна, Тула, Баку, Кишинев, Ростов-на-Дону. Помимо вышеуказанного, запрещено проживание в губернских городах Российской империи Николаев, Ташкент, Ростов, Саратов, Рязань, Пермь, Екатеринбург, Нижний Новгород, Самара…»
Что же оставалось? Да то, что из губернских городов проезжать, останавливаться и жить можно было только в Томске, Тобольске, Енисейске, Вологде, Казани и Астрахани.
Какой город избрать для проживания? Вологда отпала сразу – само слово вызывало у Долгорукова тоску и скуку. Помимо этого, Вологда издавна была местом каторги и ссылки государственных преступников, разбойников и прочих уголовных элементов. С какой же стати избирать сей каторжный город местом добровольного проживания?
Томск, Тобольск, Енисейск… Все сибирские места. А тяги к Сибири у Севы Долгорукова не наблюдалось с детства. Даже к Западной. Так что Сибирь тоже не рассматривалась.
Ежели взять город Астрахань, то Долгоруков в нем никогда не бывал. И слышал о нем много нелестного: жара, пыль, духота, таборы цыган… Всего этого, особенно духоты, Всеволод Аркадьевич не выносил. А потому выбрал Казань. К тому же Севе уже приходилось бывать в ней, и первая его афера была совершена именно в этом городе. А воспоминания, милостивые государи, вещь немаловажная…
А что за команда была у Всеволода Аркадьевича! Творить разные дела с такими людьми – уже честь для любого махинатора и афериста.
Взять того же Африканыча. То бишь Самсона Африкановича Неофитова. На первый взгляд сей статный, обаятельный красавец и покоритель женщин смотрелся просто напыщенным бонвиваном, прожигающим жизнь в череде непрекращающихся удовольствий. Но то было лишь на первый взгляд. На самом деле Самсон Неофитов, бывший гвардейский корнет (правда, надо признать, очень недолго) и дворянин невесть в каком поколении, ум имел чрезвычайно изощренный и на разного рода мошенничества и аферы весьма и весьма острый. Да, Неофитов очень любил жизнь. Однако не только разгульную и полную всяческих удовольствий и наслаждений, но и насыщенную разными опасностями и риском. А еще он любил женщин. Без них он не мог обойтись и нескольких дней. Причем – без разных, что ни в коей мере не ставится ему в упрек. Ведь без женщин жизнь – просто неинтересная и пресная штука.
Африканыч был в числе тех семерых «валетов», которых осудили на ссылку в Тобольск. А когда срок ссылки закончился, он подался в Казань, к своему другу и тоже бывшему «валету» Севе Долгорукову. Потому как проживание в обеих столицах Африканычу также было заказано всерьез и надолго.
Еще в группу Долгорукова входили столбовой дворянин Алексей Васильевич Огонь-Догановский, что держал общую казну клуба «Червонных валетов» и был их старейшиной, и «граф» Давыдовский. Правда, титул графа Павел Иванович Давыдовский присвоил себе самолично, но ежели кто и походил на графа – статью, осанкой и манерами, – так это единственно Давыдовский. Похоже, в этом сыграло свою роль воспитание и образование, ведь он приходился сыном тайному советнику, вот-вот готовящемуся получить чин «действительного» тайного советника.
В бытность в Тобольске «граф» Давыдовский, и прежде в охотку или по необходимости (ради дела) пописывающий в газетки и журналы, занялся сочинительством и сделал на этом поприще значительные успехи. Он написал три пьесы, одна из которых, под названием «В края сибирские», была поставлена на сцене Тобольского театра и имела оглушительный успех. Такой, что Пушкинский театр в Москве выбрал ее для своей постановки в сезон восемьдесят второго – восемьдесят третьего года с Андреевым-Бурлаком и Южиным в главных ролях. А затем Павел Иванович занялся сочинительством романа, описывающего как свои собственные похождения, так и его друзей из клуба «Червонные валеты», – деятельная натура «графа» и в ссылке требовала выхода.
Что же касается Огонь-Догановского, то Алексей Васильевич был известным в Москве карточным игроком. Какое-то время даже самым известным! А кем еще быть сыну знаменитого в свое время держателя игорного дома Василия Огонь-Догановского, обыгравшего как-то на двадцать пять тысяч первого пиита Российской империи Александра Пушкина?! И членом какого клуба, кроме Англицкого, быть такому человеку? Конечно, только клуба «Червонных валетов»! Это он, Алексей Васильевич Огонь-Догановский, позволил себе громогласно и открыто не согласиться с главным обвинителем Муравьевым на том достопамятном судебном следствии 8 февраля 1877 года в здании Московского окружного суда, что «Червонные валеты» – не только махинаторы и аферисты, но и «банальные грабители».
– Ты ври, да не завирайся, – негодующе перебил речь обвинителя Муравьева Алексей Васильевич, рывком привстав со своего места. – Когда это мы кого грабили?!
Получив ссылку в Тобольск, Огонь-Догановский и там не выпускал карт из рук. Более того, он сумел организовать в городе небольшое коммерческое предприятие, опять-таки касаемое его главного пристрастия, спросив на то разрешение-лицензию у местных властей. Сие предприятие Огонь-Догановского состояло в том, что Алексей Васильевич обучал всяким премудростям карточной игры богатеньких купеческих сынков, тоскующих по острым ощущениям домовладельцев-мещан и юных студиозусов, мечтающих, по молодости и глупости, разом разбогатеть, не прикладывая к этому никаких особых усилий. Еще его обучение проходила одна миловидная и явно скучающая вдовица первой гильдии купца Родиона Степановича Крашенинникова по имени Евдокия Мансуровна, которая станет впоследствии супругой «валета» – Эдмонда де Массари. Обучение происходило сугубо по пятницам и стоило ученикам по четвертному билету ежемесячно. Суммы эти платились не зря – у Алексея Васильевича Огонь-Догановского было чему поучиться…
После окончания срока ссылки Алексей Васильевич подался в городок Поречье, где у него было имение. «Граф» Давыдовский был приглашен Огонь-Догановским ехать вместе и после недолгого раздумья согласился, поскольку проживание в столицах империи было запрещено и ему.
Конечно, можно было довольствоваться имеющимся – а имелось, и прилично. Кроме того, имение приносило доход, позволявший жить спокойно и безбедно.
Алексей Васильевич ничего не имел против безбедного существования, собственно, как и «граф» Давыдовский. Однако оба они категорически протестовали против безмятежного существования. На них наводило немилосердную тоску только одно это слово. Ну, скажите на милость, как существовать бездеятельно двум авантюрным натурам, привыкшим к риску и напряженной работе мыслей?
Зиму 1882 года они скоротали в Поречье на Каспле, городке, где у смоленского помещика Алексея Васильевича Огонь-Догановского и было имение. Огонь-Догановский пробавлялся тем, что обучал разным карточным играм юнцов, но все это было скучно, совершенно неазартно и малодоходно. Деятельная натура «старика», хоть ему и стукнуло нынче уже пятьдесят пять годочков, требовала серьезного дела.
Павел Иванович писал роман, но дело шло туговато. Ему, как и «старику», хотелось чего-то большего и деятельного, нежели вождение скрипучим пером по листам бумаги.
Когда открылась навигация, бывшие «валеты» составили пару и стали играть на пароходах в баккара, вист и фараона, за сезон обчистили пару десятков простофиль из купцов и мещан, любивших перекинуться в картишки, чтобы скрасить долгий путь, но вскоре стали узнаваемы, едва не были биты и с пароходами связываться перестали (снова загреметь за мошенничество в края сибирские не было никакого желания).
Осенью и в начале следующей зимы приятели затеяли игру в штос и банк в поездах, однако плутоватую парочку довольно скоро вычислили, и после посещения полицейской управы в Смоленске и разговора с полицеймейстером и вице-губернатором с игрой в поездах также пришлось «завязать». Впрочем, все это была мелочь, чтобы хоть как-то дотянуть до чего-то более масштабного. Их азартные натуры требовали настоящего «дела». Аферы, которая бы захватила их полностью и отняла все время и все мысли. И, конечно, принесла бы ощутимый доход, поскольку оба были уже далеко не юнцами, особенно Огонь-Догановский, и попусту рисковать не хотелось.
Вскоре таковое дело нашлось. Ведь кто ищет – находит. Они организовали частное акционерное общество «Друг коннозаводства», где сумели нажить сорок тысяч рублей. Возможно, что их афера осталась бы безнаказанной, если бы не пострадал родной брат губернатора, вложивший в предприятие все свои накопления. Генерал-губернатор отдал распоряжение полицмейстеру, а тот пригласил Огонь-Догановского на беседу и прямым текстом объявил:
– Я советую вам и вашему приятелю господину Давыдовскому покинуть Смоленскую губернию. И чем скорее, тем лучше.
– Вот как?
– В противном случае мои люди будут ходить за вами по пятам. Каждый день. Днем и ночью. Ни часу, ни минуты вы не будете оставаться без присмотра. Это я вам обещаю. И через четверть часа после того, как вы совершите какое-нибудь новое противозаконное деяние, я буду об этом знать. И приду к вам уже более подготовленный, чем сегодня. Я буду для вас Всевидящим Оком, поверьте мне на слово, господин Огонь-Догановский.
Алексей Васильевич поверил.
Потом он переговорил с «графом», в результате чего они решили последовать совету полицмейстера Данзаса.
– Значит, едем? – весело посмотрел на Алексея Васильевича «граф».
– Едем, – коротко ответил Огонь-Догановский.
– И куда?
– В Казань, разумеется!
Так Алексей Васильевич Огонь-Догановский и Павел Иванович Давыдовский оказались в Казани. То есть в группе Всеволода Аркадьевича Долгорукова.
Глава 2. Указующий перст Севы Долгорукова, или Ловцы и зверь
Шляпа и правда была великолепной. Это заметили все, а самый старый из бывших «валетов», Огонь-Догановский, даже уважительно поцокал языком, выражая таким образом высшую степень восхищения.
– Знатная шляпа, – сказал Неофитов, подойдя к Ленчику и оглядев его. – Где обзавелся?
– На Гостином дворе, – не без гордости ответил Ленчик.
– Я бы тоже желал иметь такую, – заявил Неофитов.
– К такой шляпе нужна трость, – подал голос «граф» Давыдовский. – И ты станешь просто неотразим.
– Ты думаешь? – повернулся к нему Ленчик.
– Уверен, – ответил «граф».
– Да он и так уже настоящий денди, – хмыкнул Африканыч. – А вот трости и правда не хватает.
– А вы что думаете, Всеволод Аркадьевич? – спросил Ленчик Долгорукова.
Давно перейдя со всеми на «ты», даже со «стариком», Ленчик никак не мог позволить себе так же обращаться и к Долгорукову, хотя тот абсолютно не был бы против. Наверное, помимо степени уважения сказывалось еще и то, что Всеволод Аркадьевич был в их группе старшим. То есть в некотором смысле шефом. А к начальникам всегда следует обращаться на «вы», и никак иначе. Уж так его, Ленчика, воспитала жизнь…
– Что я думаю? – оторвался от газеты Сева. – Я думаю, – он задумчивым взглядом обвел всех присутствующих, – что Их Императорское Высочество обязательно посетит Казань. Не в первый путь, так по возвращении с выставки.
– Ты это о чем? – внимательно посмотрел на Долгорукова Огонь-Догановский, и взоры оставшихся троих членов команды обратились к патрону.
– Я о Сибирско-Уральской научно-промышленной выставке в Екатеринбурге, – ответил Сева. – А вы о чем?
– А мы о новой шляпе Ленчика, – ответил Самсон Неофитов. – Тебе она нравится?
– Нравится, – мельком взглянул на Ленчика Долгоруков.
– Так что это ты там говорил о выставке? – не спускал взора с Севы Алексей Васильевич, чуявший, что разговор Долгоруков завел не зря…
– А вот, послушайте, – Всеволод Аркадьевич пошуршал газетой и принялся читать вслух:
«На днях Высочайше был утвержден Устав Сибирско-Уральской научно-промышленной выставки, открытие которой предварительно намечено на июнь месяц последующего, 1887 года. Почетным Президентом выставки единодушно был избран председатель Государственного Совета великий князь Михаил Николаевич, на что Их Императорское Высочество изъявил радушное согласие вчерашней телеграммой на имя губернатора Пермской губернии, действительного статского советника В. В. Лукошкова. Таким образом, инициатива Уральского общества любителей естествознания в организации сей выставки, возникшая еще в 1884 году, не осталась лишь предложением и на данный момент вступила в свою завершающую фазу. Сибирско-Уральская научно-промышленная выставка в Екатеринбурге имеет целью ознакомить всех интересующихся процветанием восточных окраин Российской империи с результатами научных исследований Сибири и Урала в естественно-историческом отношении. Вместе с утверждением Устава выставки последовало Высочайшее повеление об отпуске суммы на расходы, и стало поступать много пожертвований от частных лиц и земских учреждений…»
Сева неторопливо отложил газету.
– Мне не совсем понятно, к чему ты клонишь, – буркнул Огонь-Догановский.
– И мне, – посмотрел на Севу Африканыч.
– Я тоже покудова не пойму, к чему ты это нам прочитал, – сказал «граф» Давыдовский. – А что это была за газета?
– «Пермские губернские ведомости», – торжественно ответил Долгоруков.
– Ты их читаешь? – не то чтобы сильно удивился Огонь-Догановский.
– Да, читаю, – ответил ему Сева. – Как и нижегородские, вятские, саратовские и прочие «Ведомости». Иногда очень полезно знать, что происходит в соседних губерниях.
– Это верно, – без особого энтузиазма заметил Африканыч.
– А ты тоже ничего не понял? – перевел взгляд на Ленчика Всеволод Аркадьевич.
– Ну-у, – протянул Ленчик, – возможно, вы правы, и великий князь поедет на открытие этой выставки, потому как он ее президент. А поскольку ему не миновать Казани, то он, может быть, остановится в ней на денек.
– Та-ак, – сразу оживился Долгоруков. – Что еще ты думаешь по этому поводу?
– Он, стало быть, посетит в городе несколько мест… Кафедральный собор, Богородицкий монастырь. Примет участие в обеде в его честь, куда можно заполучить приглашение, ежели очень постараться, ну и чего-нибудь провернуть…
Долгоруков поднял кверху указующий перст:
– Во-от… Вот! Провернуть! Учитесь, господа! Учитесь у молодых, и тогда вы никогда не станете старыми. Я имею в виду ваши мозги.
– Ты намерен затеять аферу с великим князем? – Брови Огонь-Догановского взлетели на лоб. – Облапошить особу из царственного дома, великого князя, председателя Государственного Совета империи?!
– А почему бы и нет? – весело посмотрел на «старика» Долгоруков. – Говорят, что Их Высочество человек недалекий.
– Он военный, – заметил «граф» Давыдовский.
– И что? – посмотрел на него Сева.
– Это значит, будет рубить с плеча, если что, – продолжил свою мысль «граф».
Сева нахмурил брови:
– А вот этого «если что» быть не должно…
* * *
Разговор происходил в гостиной зале милого двухэтажного особняка, усадьба какового заканчивалась на задах крутым каменистым склоном. Так что ежели вдруг случись какая напасть, то подобраться к особняку можно будет только с фасада, то бишь заметно для хозяина.
Усадьба эта на Старогоршечной, тихой зеленой улочке близ сада Ворожцова, принадлежала ранее поповой дочке Аграфене Покровской. Известное дело, каково житье у детей человека духовного звания: туда нельзя, да и сюда невозможно. Но вот поди ж ты, – влюбилась Аграфена Пафнутьевна в прапорщика Гервазия Захарова, роду дворянского и весьма древнего, что доказано справками Разрядного архива и Вотчинного департамента, представленными в шестой части Дворянской родословной книги. Влюбилась да и сбежала от своего батюшки с поселка Высокая Гора в губернский город Казань, заслужив тем самым отцово проклятие, каковое им в ее адрес и было троекратно произнесено.
В Казани же, стало быть, она и повенчалась с прапорщиком. Случилось это событие в 1811 году, а в двенадцатом «враг рода человеческого» Наполеон Буонапарте пошел на Россию войною, дабы подчинить себе русский народ и погубить православную веру.
Ушел тогда прапорщик Гервазий Захаров на войну. Воевал честно и храбро, брал вражеский город Дрезден, в коем деле лишился всех своих нижних телесных членов. Вернулся он в чине капитана, но без ног и без детородного органа, который ему оторвало вместе с ногами и руками.
Прожил затем отставной пехотный капитан Захаров недолго. Пил горькую, сильно и каждодневно, затем плакал и проклинал судьбу. А потом случился с ним сердечный удар, после которого осталась Аграфена Пафнутьевна вдовицей на весь свой оставшийся век. Жила она тихонько, почти не выходила из дома, а в восемьдесят первом году отдала Богу душу. Дом на Старогоршечной за неимением родственников перешел во владение городской управы, и его купил Сева Долгоруков в собственное частное владение.
Тихая была улица Старогоршечная, спокойная. Посторонних здесь и не бывало. Да и свои, рядышные жители старались без надобности из дому не выходить. А все потому, что находился близ нее небезызвестный в городе сад Ворожцова, странный, загадочный и печально знаменитый. Ну, есть же в далекой Англии замки с привидениями. Так вот, сад Ворожцова был чем-то наподобие этих пугающих замков.
Все началось с того, что некто Николай Порфирьевич Ворожцов, потомственный дворянин, служивший по горному ведомству, выйдя в отставку, приобрел по правую руку Старогоршечной улицы усадьбу с рощей. Роща была весьма запущена, а посему разбил он в ней, где не было оврагов, кое-какие аллейки да установил на них с пяток скульптур, стилизованных под античность. И стала рощица зваться садом. То есть местом культурным, предназначенным для отдохновения и неспешных прогулок. После этого привез отставной горный инженер в усадьбу жену с детьми и зажил жизнью казанского обывателя, такого же, как и все прочие. Но только на первый взгляд. И вовсе не потому, что дворянские собрания и разные рауты, балы и званые обеды он не посещал и не терпел к себе визитеров. Не оттого, что был крайне замкнут и весьма необходителен. А в силу того, что творил он в своей усадьбе непотребные и решительно богопротивные дела…
А что такое град Казанский?
К слову сказать, большая деревня, впрочем, как и прочие губернские города, не исключая и белокаменной Москвы. Слухи и домыслы в таких городах распространяются с быстротой езды экипажа Ваньки-лихача с биржи на Театральной, ежели не быстрее. И пополз по городу слух, будто бьет Ворожцов своих дворовых людей немилосердно, а сам при этом испытывает некую паскудственную радость.
В общем, слух был довольно правдив. Отставной горный инженер Николай Порфирьевич Ворожцов вполне мог засечь дворового человека до смерти за самую ничтожнейшую провинность. А уж ежели провинность была велика в его глазах, то смертельного наказания провинившемуся было не миновать совершенно. Запоротых и зарезанных им до смерти людей господин Ворожцов, без всякого отпевания и прочих православных покойницких обрядов, самолично закапывал в своем саду. Говаривали, что таковым манером Николай Порфирьевич загубил около четырех десятков человек, превратив свой сад в кладбище. Правда, без крестов и могильных надгробий.
Его воле попытался воспротивиться сын. Он собрался донести на безобразия отца городским властям, но Ворожцов, прознав о том, уже не выпустил его из усадьбы, оставив в ней навек: засек сына кнутом до смерти и закопал там же, в страшном саду.
Дочь Ворожцова, не выдержав душевных мук, сбежала из дому. Опять же поговаривали, что видели ее в одном развеселом доме, какие по полицейскому жаргону стали зваться в народе притонами. Кончила она плохо: померла в сифилитической клинике профессора Артура Генриховича Ге.
Сам Николай Порфирьевич скончался ранним майским утром 1857 года. Врачи констатировали сильнейший апоплексический удар. Схоронив Ворожцова, его супруга тотчас подалась в Свияжский женский монастырь – верно, отмаливать у Бога тяжкие мужнины грехи. А в опустевшем доме вскоре поселились привидения.
Многие обыватели были свидетелями того, как по дому и саду бродят ночами тени, чернее ночи. Изредка можно было узреть привидения и вечером. В белых одеяниях, похожих на исподнее, они неприкаянно слонялись по саду, проходя через деревья и кусты. То души убиенных барином дворовых людей не могли найти себе покоя, поскольку не были захоронены положенным церковным обрядом и не отпеты. Сад Ворожцова со временем запустел, а дом сгорел. То ли его подожгли, то ли дом воспламенился сам. Так иногда бывает, когда в доме нечисто…
С тех пор сад Ворожцова казанские обыватели обходили стороной. Даже если он лежал им по дороге. Ну его к лешему, этот сад! Еще повстречается какой-нибудь дворовый Степка с дырами вместо глаз и облезлой кожей на лице и руках. Страху потом не оберешься. Да и портки, опять же, стирать…
Сию легенду, а вернее, правдивую историю честно рассказали Севе Долгорукову в городской управе, когда он пришел торговать усадьбу. Еще ему поведали о том, что усадьба давно в торгах, да вот никто ее не берет, поскольку все опасаются этой близости со зловещим садом Ворожцова, по которому бродят привидения. Однако Всеволод Аркадьевич не смутился услышанного и усадьбу приобрел. Благо продавалась она в связи с поведанными ему обстоятельствами задешево, а место и вправду было покойным и безлюдным. Чего Севе Долгорукову и надобно было. Не век же в гостинице проживать, пусть и с названием «Европейская». Да и глаз за ним в усадьбе будет меньше, нежели в гостинице…
* * *
– И как ты думаешь использовать приезд в Казань великого князя? – посмотрел на Долгорукова не без оттенка иронии Огонь-Догановский.
– Покудова не знаю, – честно признался Сева. – Вот, хочу послушать ваши предложения.
– Я, – быстро произнес Африканыч. – У меня есть предложение.
– Говори.
– Марокканские железные рудники…
– Опять? Ты еще не оставил эту свою затею? – недовольно спросил Всеволод Аркадьевич.
– А что? Вполне приличная афера. И главное – масштаб! Мировой! – буквально вылетел из своего кресла Неофитов.
– А что за рудники? Почему мы не знаем? – посмотрел на Огонь-Догановского «граф».
– Да я просто не хотел звонить вам раньше времени… – сказал Неофитов.
– Ну вот, время пришло. Говори, – насмешливо произнес Долгоруков.
– В общем, идея такова: мы заполучаем акции Марокканских железных рудников и вовлекаем в состав акционеров известных личностей. Великий князь Михаил Николаевич нам как нельзя кстати будет. Когда он станет акционером – а это как раз можно будет решить на обеде по приезде его в Казань, – мы сообщаем об этом всему миру. Стоимость акций взлетает вдвое, а потом мы продаем контрольный пакет английскому правительству…
– Англичане будут год проверять, затем еще год думать и торговаться, – попытался умерить пыл Африканыча Долгоруков.
– Ну, тогда мы продадим акции французскому парламенту, – быстро нашелся Неофитов. – Лягушатники прибыль чуют с ходу…
– А вот этого тебе не позволят сделать испанцы, – заметил Всеволод Аркадьевич.
– Это как так? – не собирался сдаваться Африканыч.
– Они не дадут французам владеть рудниками, ведь Франция – первый враг Испании в африканском вопросе. Ты забыл, что испанцы почти полностью контролируют султанат?
– Ну-у, не все так мрачно, Сева…
– Да мрачно, Самсон, все очень мрачно. Тут надо придумать что-нибудь поинтереснее. Время покуда есть…
– А акции, конечно, тебе должен был бы рисовать тот самый человек, что подделывал ценные бумаги, сидючи в губернском тюремном замке? – усмехнулся Давыдовский.
– Он самый, – улыбнулся в ответ Африканыч. – А кто же еще? Уж не думал ли ты, что я и впрямь буду выкладывать собственные денежки за эти марокканские бумажки?
– Нет, не думал, – вполне серьезно ответил «граф».
– И на том спасибо, – так же серьезно ответил Неофитов, слегка разочарованный тем, что Долгоруков отказался от его предложения. Но шеф на то и шеф, чтобы его слушать и поступать так, как он велит…
– Значит, так, – Всеволод Аркадьевич посмотрел на Ленчика: – Твоя задача: где хочешь, но найди мне свежие екатеринбургские газеты. У них выходят «Екатеринбургская неделя» и, с недавнего времени, еще «Деловой корреспондент». Каждый день свежие номера этих газет должны лежать у меня на столе. Понял?
– Ага, – тотчас ответил Ленчик, соображая, как лучше исполнить распоряжение.
– Касательно великого князя… – раздумчиво произнес Сева. – Что нам известно о нем?
– Он по матери Гогенцоллерн, как и все его братья, – сказал Огонь-Догановский. – Еще он усмиритель Кавказа.
– Еще?
– Ему немногим за пятьдесят, – добавил Давыдовский.
– Еще? – повторил свой вопрос Долгоруков.
– Службу начал кадетом в Первом кадетском корпусе. В восемнадцать неполных лет был уже полковником, – добавил «граф». – Участвовал в Крымской кампании.
– Это все общеизвестно, – заметил Всеволод Аркадьевич. – Меня интересуют его привычки, сильные пристрастия…
– Он ретроград, – выпалил Ленчик.
Все взоры устремились на самого младшего из команды.
– Откуда это тебе известно? – спросил Сева.
– Слышал, – ответил Ленчик. – От безногого Митяя, своего бывшего подельника.
– Что ж, пожалуй, что и так, – согласился Долгоруков. – Что нам еще известно?
– У него много детей, – произнес молчавший до того Неофитов.
– Еще?
В гостиной зале стало тихо.
– Что, и все? – спросил Сева. – А где привычки, пристрастия, слабости? Ведь это самое главное в нашем деле.
Молчание не прервалось.
– Хорошо. Ты, – Сева посмотрел на Давыдовского, – собери мне полную информацию по великому князю. Включая сплетни, слухи, домыслы. Особое внимание обрати на привычки и пристрастия.
– Понял, шеф. Но для этого мне придется съездить в Петербург, – сказал «граф».
– Поезжай. Только не попадись полиции. Ты, – повернулся Всеволод Аркадьевич к Неофитову, – сведи нужные знакомства и выясни, какую культурную программу готовит губернская и городская администрации к визиту Его Императорского Высочества. Куда его поведут, кого ему будут представлять, будет ли торжественный обед и что надобно, чтобы на этот обед попасть.
– Ясно, – ответил Африканыч.
– Что делать мне, Сева? – спросил Огонь-Догановский.
– Корректировать наши действия, – ответил Долгоруков. – Ты – наш начальник штаба.
– А вы что будете делать? – неожиданно для остальных спросил Ленчик.
– Наблюдать. Думать. Слушать, – не удивившись вопросу Ленчика, ответил Сева. – Ну, и на мне заключительный аккорд всей нашей… кантаты. Финальный выход, так сказать. Правда, еще не знаю, в чем он будет заключаться…
