Евгений Сухов
Короли блефа
Пролог
То, что творилось в день 8 февраля 1877 года в здании Московского окружного суда, можно было назвать форменной ажитацией. Судебный процесс по делу знаменитых «червонных валетов» с участием двенадцати присяжных заседателей собрал полный и решительнейший аншлаг. Желающих присутствовать на судебном заседании было столь много, что на него выдавались билеты, как на премьеру «Грозы» Островского в Малом театре, где роль трагической героини Катерины исполняла несравненная Гликерия Федотова.
– Прошу прощения, нет ли у вас лишнего билетика? – такую фразу, столь свойственную премьерному показу, можно было услышать уже за два квартала на подступах к Окружному суду.
А уж подле самого входа в здание суда, в толчее желающих проникнуть на заседание, эта фраза звучала едва ли не на каждом шагу:
– Нет ли у вас лишнего билетика, сударь? Нет? Как жаль… А то я бы мог приобрести его у вас на вполне выгодных, так сказать, условиях.
– Может, у вас, сударыня, найдется? Знаете, так хотелось попасть… Тоже нет? Ах какая жалость!
Триста мест в зале судебных заседаний было забронировано. Для свидетелей и потерпевших, каковых оказалось больше двух сотен, присяжных заседателей, судей, приставов и самих подсудимых в количестве сорока восьми душ, – случай, ранее в судебной практике не встречавшийся. Судить предстояло элиту, так сказать, сливки московского криминального мира по части хитроумных мошенничеств, головоломных надувательств, различного рода афер и разводок. Это была московская элита и в буквальном смысле слова: из общего числа подсудимых тридцать шесть человек являлись выходцами из известных московских фамилий, а двадцать восемь «валетов» и вовсе были потомственными дворянами. Что тоже было из ряда вон, и доселе подобного не наблюдалось. В числе законопреступных дворян был даже, как сказывали сведущие люди, князь Рюрикович одной из самых значимых российских фамилий – Вольдемар Долгоруков. Заарестованный князь выдавал себя за племянника московского генерал-губернатора и широко пользовался этим, компрометируя его высокопревосходительство. Был ли «червонный валет» Долгоруков действительно племянником князя Долгорукова, или это была лишь некая ширма – слухи по Москве ходили разные, – примечательно было лишь то, что Долгоруковы в один голос считали Вольдемара паршивой овцой, что свидетельствовало все же о некой принадлежности «валета» к столь прославленному княжескому роду. Впрочем, «валеты» любили присваивать себе титулы и фальшивые имена, ибо это было необходимо в их преступной деятельности.
Собственно, подсудимых могло быть и больше, нежели сорок восемь человек. Скрылся и, как говорили, пребывал и припеваючи здравствовал в Париже главный «червонный валет» Павел Карлович Шпейер. Кроме того, был помилован за несовершеннолетием, тем самым избежав суда, самый молодой «валет» – маркиз Артур де Сорсо (как он сам себя называл), отец которого являлся одним из самых деятельных членов клуба. Ну и, конечно, сумела избегнуть десницы правосудия небезызвестная Сонька Золотая Ручка, выведя из-под удара и увезя с собой в Румынию трех своих бывших мужей-подельников (редкая преданность прежним супружеским узам), а вместе с ними и своего нового дружка Мартина Якобсона, мало вписывающегося в состав элитного «Клуба «червонных валетов» из-за своего уркаганского прошлого. Приняли его в клуб по настоянию Соньки (которая была почетным его членом), совсем не ведая о том, что за поимку Якобсона полицией Швеции и Норвегии была назначена призовая сумма в двадцать тысяч золотых (весьма немалая сумма!). «Клуб «червонных валетов» фартовых и громил в свое лоно не принимал и тесное знакомство, а тем более сотрудничество с таковыми не практиковал и не приветствовал; но разве такой мастерице, как Сонька Золотая Ручка, откажешь? Да еще такой знаменитой женщине! С эдаким неодолимым обаянием и вежливым нахальством…
Одним из главных потерпевших на суде был его высокопревосходительство генерал-губернатор Москвы князь Владимир Андреевич Долгоруков. Правда, его сиятельство сам на суд не соизволил явиться, но прислал своего поверенного, представлявшего губернаторские чаяния и интересы. Всей Москве была известна история с продажей губернаторского дворца на Тверской генеральским сынком Пашей Шпейером заезжему английскому лорду. Афера была великолепнейшей и весьма остроумной. Паша вначале втерся в доверие к добрейшему князю Владимиру Андреевичу, а потом испросил у него разрешения показать одному знакомому лорду губернаторский дворец. Не ожидавший подвоха Долгоруков разрешил, и в один прекрасный день, когда губернатор отсутствовал, Шпейер в сопровождении дежурного чиновника показал англичанину дом.
Спустя некоторое время лорд приехал вступать во владение домом. Многочисленной челяди Владимира Андреевича едва удалось отстоять дворец. Скандал получился страшенный, ведь у лорда на руках имелась купчая на губернаторский дом. Причем оформлена она была по всем правилам – правда, в фальшивой нотариальной конторе на Ямской, которая до того, как исчезнуть, успела совершить одну-единственную сделку – продажу казенного губернаторского особняка. Сто тысяч рубликов серебром перекочевали из портмоне облапошенного лорда прямиком в карман хитроумного Паши Шпейера, который не без основания полагал, что подобная афера может выйти ему боком, а потому подготовил свое триумфальное отступление в Париж. Куда и последовал, когда запахло жареным.
А запахло жареным (да что там «жареным» – горелым!) для «червонных валетов» как раз после аферы с губернаторским дворцом. Ибо клубом всерьез заинтересовалась тайная полиция, с коей, как известно, шутки плохи; к тому же из Санкт-Петербурга пришло приказание от самого министра внутренних дел господина Тимашева «вести разыскную и дознавательскую деятельность, невзирая на чины и звания злоумышленников». Буквально в несколько месяцев на «валетов» был собран огромный обличающий материал, позволивший произвести арестования сорока восьми «червонных валетов» и предать их суду…
Процесс шел несколько дней. Главный обвинитель, молодой, но весьма опытный товарищ прокурора и магистр уголовного права Николай Валерианович Муравьев – кстати, ровесник Шпейера и других «валетов», – предъявил им обвинения по пятидесяти восьми преступлениям, совершенным за десять лет существования клуба. И почти все они были доказаны. «Валетам» удалось развести лохов – так они называли доверчивых людей – на сумму более 300 тысяч рублей. А сколько из обманутых мошенниками людей, в большинстве своем степенных купцов и негоциантов, не стали обращаться в суд из-за боязни потерять репутацию, что их обвели вокруг пальца какие-то молокососы, – и вовсе не поддается подсчету!
Поддерживая обвинение и вскрыв всю подноготную хитроумных афер и махинаций обвиняемых, Николай Валерианович остановился и на самом клубе «Червонные валеты».
– Все началось в октябре одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года в фешенебельном «веселом доме» на Маросейке, принадлежащем подсудимому Иннокентию Симонову, – степенно начал Муравьев, обращаясь то к непроницаемому председательствующему суда, то к присяжным заседателям, внимавшим с интересом. – В этом доме помимо борделя купеческий сын Симонов открыл подпольный игорный дом, что, как вы понимаете, уже само по себе законопреступно и богопротивно… Конечно, сие заведение было часто посещаемо представителями так называемой «золотой молодежи», пресыщенной светскими балами, шумными вечеринками и прочими развлечениями. А здесь, у Симонова, подавались приличные европейские вина, кухня была отменной, игра шла частенько по крупной и предоставлялась возможность пощекотать себе нервы. А после крепкого вина и карточной игры – добро пожаловать в апартаменты к милым барышням! И опять обслуживание по высшему разряду. Скоро среди состоятельных кутил предприятие подсудимого Симонова стало пользоваться небывалым успехом. В нем отдыхали, так сказать, душой и телом все господа, которых вы можете видеть сейчас на скамье подсудимых. Собственно, это весьма символично и закономерно: вначале пресыщенность развлечениями, потом желание новых, еще более острых ощущений, затем бордель, карты, девочки, и венец этого пути – скамья подсудимых!
Обвинитель торжествующим взглядом обвел присяжных, от которых зависело решение суда. Ведь вердикт выносили именно они, а стало быть, на них следовало воздействовать эмоционально и требовалось безукоризненно подвести доказательную базу. И Муравьев старался. К тому же у него в данном деле имелся личный интерес, о котором никто не знал. Один из обвиняемых – а именно Самсон Африканыч Неофитов, этот последыш захудалого татарского мурзы, которого крестил Иван Грозный после взятия Казани и потому даровал дворянский титул, – это напыщенный бонвиван, любящий жить только в свое удовольствие, увел у него Агнессу, особу, дорогую его сердцу. А ведь Николай Валерианович вот-вот должен был с ней обручиться! Ничего, теперь этот смазливый пройдоха получит по заслугам. И вообще, поди разбери этих женщин: вместо трезвого умом и добропорядочного Муравьева, у которого впереди большие чины и блестящая карьера крупного общественного деятеля, Агнесса предпочла гуляку и мошенника Самсона Африканыча Неофитова – зная, разумеется, обо всех его похождениях, о чем ведала, собственно, и вся светская Москва. Воистину, либо женщина существо и правда весьма порочное, либо не ведает, что творит…
– Итак, основу преступной организации, именуемой «Клубом «червонных валетов», и составила так называемая «золотая московская молодежь», посещающая незаконное и богопротивное предприятие подсудимого Иннокентия Симонова. Это были по большей части образованные молодые люди, не испытывающие особых финансовых затруднений. Почему же тогда они решились на законопреступные деяния?
Муравьев сделал паузу, показывая, что размышляет, причем если мыслительный процесс происходит на публике, значит, она также в нем участвует. Стало быть, то, что сейчас он скажет, – резюме как бы коллективное. В том числе и присяжных заседателей…
– Во-первых, как я уже сказал, светские развлечения им порядком поднадоели. А острых ощущений хотелось. Во-вторых, имея деньги, они жаждали денег еще больших. И в этом сказывалась порочность их натуры. Ну а в-третьих, они считали себя умнее других. Умнее меня, умнее вас, – Муравьев сделал жест в сторону председательствующего, – умнее и вас, – теперь жест последовал в сторону присяжных заседателей, – умнее всех тех, кто живет честно, по средствам и непосильным трудом зарабатывает себе хлеб насущный. Вот этого – зарабатывать трудом хлеб насущный – они совершенно не желали. Посему принялись обогащаться и щекотать нервы себе и другим путем проведения различного рода махинаций и афер как в экономической, так и финансовой сферах. Более того, они занялись также и банальными грабежами, ибо…
– Ты ври, да не завирайся, – подал с места голос Огонь-Догановский, столбовой дворянин и самый старый из «валетов», которому год назад стукнул полтинник. – Кого это мы грабили?!
– …ибо отнятие денежных средств незаконным путем классифицируется по-другому как грабеж!
По залу пробежал шумок. В нем преобладали поощрительные нотки. Это значило, что публика на стороне обвинения.
– Как же возникла преступная организация, именуемая «Клубом «червонных валетов»? Случилось это, как я уже имел честь доложить вам, господа присяжные заседатели, в октябре шестьдесят седьмого года. Не могу точно утверждать, что повлияло на название такого, с позволения сказать, клуба – авантюрные романы Понсона дю Террайля о мошеннике Рокамболе, столь модные и по сей день среди непритязательной читающей публики, а последний из трех романов так и назывался «Клуб «червонных валетов»; или шулерство в карты, когда на руках одного из будущих «валетов» подсудимого Огонь-Догановского скопилось враз четыре червонных валета? По сути, это не столь и важно. А важным является то, господа, что организация эта оформилась, и члены ее, пока что в количестве девяти человек, приняли устав и тайное приветствие друг друга – провести кончиком согнутого указательного пальца по переносице. Показательно, что сей знак был позаимствован «валетами» у австралийских каторжников и впоследствии перенят многими европейскими и американскими уголовными элементами, специализирующимися на мошенничестве, надувательстве и прочих аферах. Так что вы, господин судья, и вы, господа присяжные заседатели, можете убедиться, к чему имели тягу эти люди, находящиеся в данный момент на скамье подсудимых.
По залу снова пробежал шумок, а Муравьев, весьма приободренный, продолжал:
– Из девяти, так сказать, основателей «Клуба червонных валетов» восемь присутствуют здесь, в зале суда, в качестве подсудимых. Это купеческий сын Симонов; сын тайного советника Давыдовский, присвоивший себе титул графа; нижегородский помещик и многоженец Массари; профессиональный игрок в карты Огонь-Догановский и четыре совсем юных прожигателя жизни Неофитов, Брюхатов, Протопопов и Каустов. Девятым, кой единогласно был избран председателем клуба и его бессменным руководителем, был сын генерала от артиллерии Павел Шпейер. В настоящее время Павел Карлович не находится на скамье подсудимых, а пребывает в Париже, но наказание его лишь вопрос времени, поскольку, как известно, между Россией и Францией уже подписана конвенция о выдаче государственных и уголовных преступников.
Николай Валерианович перевел дух и продолжил:
– Первоначально дела «валетов» не отличались ни масштабом, ни выдумкой. Они по большей части пробавлялись мелкими аферами шутки ради да обыгрывали в карты разную подгулявшую публику, забредшую, с позволения сказать, в заведение Симонова. Однако позже, со вступлением в клуб таких лиц, как фальшивомонетчик Яков Верещагин, дважды судимый за финансовые махинации Голумбиевский, бухгалтер Учетного банка Щукин, судебный нотариус Подковщиков и чиновники различных ведомств Плеханов и Мазурин, «валеты» отыскали, наконец, способы проведения крупномасштабных махинаций и надувательств. Как видите, результат не замедлил сказаться: все вышеуказанные лица также присутствуют в зале суда на скамье подсудимых. Иными словами, как гласит известнейшая русская поговорка – сколь веревочке ни виться… Далее вы можете продолжить сами.
Сказав еще несколько, по мнению самого Муравьева, ударных фраз, он поблагодарил за терпение председательствующего суда и господ присяжных заседателей и закончил свою речь.
Защитники, то бишь присяжные поверенные подсудимых, говорили долго, но их не особо слушали. Похоже, у присяжных заседателей мнение сложилось уже после речи прокурорского обвинителя Муравьева. И в конце судебного разбирательства заседатели, среди которых и правда большинство были честными людьми, вынесли каждому из всех сорока восьми обвиняемых «валетов» вердикт:
ВИНОВЕН
Конечно, наказания были разными.
Давыдовский, Верещагин, Плеханов, Массари, Неофитов, Дмитриев, Протопопов, Огонь-Догановский и Каустов были приговорены к лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в Сибирь – слава богу, Западную. Это было все же лучше, чем Сахалин, пусть даже Южный.
Кешу Симонова и Тараса Голумбиевского суд приговорил по низшей мере наказания к отдаче в арестантские отделения на четыре года, с лишением всех особенных прав и преимуществ.
Вольдемара Долгорукова суд приговорил к трем годам тюремного заключения с лишением особых прав.
«Маркиз» де Сорсо резолюцией суда был приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке на каторжные работы в Вологду, где и окончил свои невеселые дни.
Султан Эрганьянц, нахичеванский купец с кликухой Шах, был отдан на принудительное лечение в смирительный дом, потому как еще до оглашения судебного приговора пустил изо рта обильную желтую пену и громогласно объявил себя «царем всех армян» на весь зал заседаний. Через три четверти часа после того, как он потребовал у председательствующего вернуть ему корону и скипетр, приставы взяли Шаха под белы рученьки и вывели из зала, передав его санитарам из желтого дома.
Остальные «валеты» резолюцией суда были приговорены к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и имуществ с отданием в исправительные арестантские отделения от шести месяцев до двух лет.
Пять искренне раскаявшихся прямо на судебном следствии мошенников, не принимавших участия в крупных аферах, в том числе и потомственный почетный московский гражданин Мазурин, были наказаны огромными штрафами и общественным порицанием, после чего зареклись преступать закон даже в мелочах. И, кажется, сдержали слово.
Уже через год после памятного заседания о нем мало кто вспоминал. Еще через два года его вытеснили не менее громкие дела, где главными фигурантами являлись душегубцы с ярославской дороги и мздоимцы из московского губернаторского дома. Через три года оно напомнило о себе мошенниками, занимавшимися продажей фальшивых векселей.
А потом – миновало и три с половиной года…
Часть I
Вольдемар Долгоруков
Глава 1
Приехали, барин
Жарким июльским утром 1880 года к казанской пристани пароходной компании «Надежда» пришвартовался новенький двухпалубный пароход «Императрица Елисавета». В числе прочих пассажиров на каменистый берег сошел плотный молодой мужчина лет двадцати восьми. Был он при усах и аккуратно подстриженной русой бородке, в добротном в бледно-белую полоску костюме из английского сукна и с тростью черного дерева с роговой позолоченной рукоятью в левой руке.
Мужчина огляделся, подозвал расторопного татарина-извозчика и велел ехать на Воскресенскую улицу.
– Остановишь у «Европейской», – небрежно бросил он, плюхнувшись на сиденье.
Да, теперь он чувствовал себя вполне сносно. Не то что неделю назад, когда вышел из ворот Бутырского острога в сопровождении пристава, а в ушах еще звучали слова помощника начальника тюрьмы Шкляревского, читающего протокольную выписку:
«…Освободить из заключения в Бутырском тюремном замке Долгорукова Всеволода Аркадьевича за истечением срока наказания с запрещением проезда, остановки и проживания в столице Российской империи городе Санкт-Петербург, а также губернских городах Москва, Киев, Минск, Харьков, Одесса, Смоленск, Варшава и Рига. Также ему запрещены остановка и проживание в губернских городах Лодзь, Вильна, Тула, Баку, Кишинев, Ростов-на-Дону. Помимо вышеуказанного, запрещается проживание в губернских городах Российской империи Николаев, Ташкент, Саратов, Рязань, Пермь, Екатеринбург, Нижний Новгород, Самара…»
Выходило, что из губернских городов проезжать, останавливаться и жить можно было только в Томске, Тобольске, Енисейске, Вологде, Казани да вот еще Астрахани.
Вологда отпала сразу – само слово вызывало у Долгорукова скуку и зевоту. К тому же Вологда наряду с Соловками была испокон веков местом каторги и ссылки государственных преступников, разбойников и прочих уголовных элементов. Вдобавок именно здесь полгода назад помер от сердечного удара «маркиз» де Сорсо. Был он настоящим маркизом или не был – «валетов» не очень интересовало. А вот марвихером под кличкой Маркиз он был незаурядным. Словом, сие место – Вологда – надлежало обходить за сотни верст и уж никак не проживать в нем или даже останавливаться на время.
Не было тяги и желания отправиться в Сибирь, хотя на какое-то время промелькнула мысль податься в Тобольск, где коротали свои денечки его приятели, лучшие «червонные валеты»: старейшина и держатель общей казны клуба Алексей Васильевич Огонь-Догановский и Африканыч – Самсон Неофитов. Там же тянули ссыльную лямку еще семеро «валетов», в том числе «граф» Давыдовский и «землевладелец» Массари, светский лев и охотник за вдовушками с солидными капиталами. По тюремной почте до Вольдемара доходили слухи, что все девять «червонных валетов» живут в Тобольске весьма нескучно, втерлись в доверие к высоким чиновникам и накоротке с самим губернатором. А в тамошнем драматическом театре, надо сказать, старейшем в Сибири, при аншлаге идет пьеса Давыдовского «В краях сибирских», которую вот-вот поставит в Москве Пушкинский театр с Андреевым-Бурлаком и Южиным в главных ролях.
И все же в Сибирь, пусть и Западную… Причем добровольно… Нет, господа, боже упаси!
Ежели взять Астрахань, то в ней он никогда не был. Помимо того, как думал Долгоруков, там может быть слишком жарко и пыльно. И после недолгих раздумий была выбрана середина – Казань. Бывать в ней ему уже доводилось, с городом были связаны весьма приятные воспоминания, да и первая его афера была совершена именно здесь. Вследствие этого в кармане пристава, который вышел из тюремных ворот вместе с Вольдемаром, имелся билет на пароход третьим классом именно до Казани.
Пристав взял извозчика и препроводил бывшего арестанта до пристани. Ни полицейский, ни сам Вольдемар Долгоруков не заметили парня из цеховых в картузе с треснутым лаковым козырьком, который явился, словно из воздуха, и двинул вслед за ними. Не заметили они и слегка прихрамывающего гражданина с тростью, одетого в дорожный клетчатый костюм и с саквояжем в руке, в пенсне с синими солнцезащитными стеклами на носу, которое еще несколько лет назад носили преимущественно народовольцы. Гражданин в народовольческом пенсне стоял на другой стороне улицы и разговаривал со сторожем богатого особняка напротив, не обращая вроде бы ни малейшего внимания на вышедших из тюремных ворот Вольдемара и пристава. Он лишь кинул беглый взгляд в их сторону и продолжил неторопливую беседу. Более пристально он посмотрел в сторону шедших к извозчичьей бирже Долгорукова и полицейского, когда за ними увязался цеховой парнишка в картузе. По лицу его пробежала тень некоторого беспокойства, однако он закончил беседу со сторожем и, несмотря на явное социальное различие, вежливо с ним распрощался, приподняв шляпу, как и подобает воспитанному господину, принявшему всей душой долгожданные демократические преобразования в России. Затем неторопливой походкой он отправился в сторону биржи, где следом за первой парой и цеховым в картузе нанял извозчичью пролетку.
– Во-он за теми господами, голубчик, – произнес господин в пенсне с солнцезащитными стеклами и указал тростью в спины Долгорукова и пристава. – Только смотри не упусти.
– Не упустим, ваш бродь, – ответил с готовностью извозчик, явно приняв господина в пенсне за агента тайной полиции.
Через некоторое время возле одной из пристаней пароходной компании «Надежда» одна за другой остановились две пролетки, третья встала поодаль, у здания управления.
Из первой вышел плотной позитуры среднего роста господин при бородке и усах, одетый в визитный костюм, знавший, надо полагать, лучшие времена. В руках у него ничего не было. Следом вышел приехавший вместе с ним полицейский пристав с бронзовой медалью на груди за участие в русско-турецкой кампании. Вместе они ступили на пристань, где уже завел свою бельгийскую машину новенький двухпалубный пароход «Императрица Елисавета». Их никто не провожал; скорее походило на то, что кто-то один из них провожал в дорогу другого. Они молчали, словно были расстроены расставанием, когда выходили из пролетки, когда шли до пристани, когда один из них, тот, что был в визитном костюме, ступил на пароходные сходни. Впрочем, если присмотреться, на друзей они не походили, как и на добрых знакомых тоже…
Из второй пролетки, как только она остановилась у пристани, почти стрелой выскочил и помчался к билетным кассам цеховой в картузе с треснувшим козырьком. Он явно торопился успеть на отходящий в скором времени пароход «Императрица Елисавета». Позже он был замечен в самом хвосте пассажирской публики, садящейся на пароход. Нет, не приставом с геройской медалью на груди – тот не сводил взора с плотного господина в визитке. Цеховой, как, собственно, и плотный мужчина при усах, бородке и без багажа был замечен господином в народовольческом пенсне с солнцезащитными стеклами, приехавшим на третьей пролетке. Приподнявшись на продавленном многими седоками кожаном сиденье, он очень внимательно следил за ними обоими до тех самых пор, покуда капитан не отдал команду убрать сходни и «концы» и «Императрица Елисавета», прощально прогудев, задрожала всем корпусом и медленно отошла от причала, усиленно вспенив вокруг себя воду. Дождавшись, когда пароход отойдет на приличное расстояние, господин в народовольческом пенсне хмыкнул про себя и велел извозчику трогать. А «Императрица Елисавета», набирая обороты и развернувшись, поплыла, оставляя за кормой расширяющийся раструбом след.
* * *
Что такое, господа, третий класс на пароходе?
Это многоместные каюты без удобств в самом низу, в трюме, где нескончаемо шумит бельгийская паровая машина. Гул, вонь, крохотные оконца-иллюминаторы, законопаченные наглухо, никаких удобств и койки в два этажа. На нижнюю палубу выходить еще можно, на верхнюю – нет возможности. Даже ежели вы прилично одеты, вас развернут обратно, потому как на верхней палубе гуляет публика, состоящая сплошь из пассажиров первого класса. И вам туда нельзя, хотя ныне в России все сословия как бы равны.
Первый же класс, господа, – это просторные светлые каюты с ватерклозетом, душем, а то и ванной комнатой; роялем в общей гостиной и ломберными столами под зеленым сукном, ежели пассажирам вдруг захочется перекинуться в дурака, сыграть в баккара или сметать банчок.
Это мягкие удобные диваны, на которых можно комфортно расположиться после обильного обеда и подремать в приятной истоме, выкурить сигару или почитать свежие газеты, которые доставляются сюда ежедневно специальным курьером.
Есть в гостиной и эстрада, на которой по желанию господ пассажиров первого класса можно послушать молоденьких певичек и даже свести с ними более близкое и весьма пикантное знакомство. Еще можно вечерами ухахатываться над солоноватыми шутками Бима и Бома, над которыми вы бы даже не улыбнулись, слушая их в Петербурге или Москве, и попытаться разгадать фокусы, что на ваших глазах покажет какой-нибудь «магик и чародей Фернандино Берлускони», следующий, скажем, из Парижа в Бомбей проездом вместе со своей «очаровательнейшей ассистенткой Жаклин». И никому нет дела до того, что Фернандино Берлускони – никакая не мировая знаменитость и не итальянец, а просто цирковой фокусник уездного театрика по имени Федя Маслодуев, работающий по дивертисментам и старательно ломающий язык на итальянский манер. А ассистентка Жаклин на самом деле вовсе никакая не Жаклин, а его невенчанная супружница Клавира Померанцева из того же захудалого уездного театрика. Первый класс, милостивые государи, – это общая столовая, такая же огромная (конечно, по меркам парохода), как гостиная зала. Это отличная кухня, изысканные блюда. Это, по желанию, конечно, лучшие французские десертные вина вроде «Шато», «Шабли» или «Бургонь» до трехсот рубликов за бутылку. Да что там триста рублей! Недавно в Петербурге бутылка коллекционного «Шато д'Икем» урожая 1787 года была куплена известным коллекционером вин графом Тучковым, как о том писали газеты, за семь с половиной тысяч рублей! Шутка ли: такое вино пил еще Людовик ХVI, а в Североамериканских Штатах еще только собирались выбирать своего первого президента. Такая бутылочка через семь лет заимеет вековой возраст и будет стоить уже как минимум десять тысяч рубликов. А еще лет через десять-двенадцать – все пятнадцать! Неплохое вложение капиталов… Да-с!
Второй класс, судари вы мои, это нечто среднее между описанными первым и третьим классом, с некоторым тяготением к третьему. В нем колесят мелкие чиновники, коммивояжеры, мещане, имеющие кое-какую собственность, и театральные труппы, ангажированные каким-нибудь губернским провинциальным театром. Еще вторым классом путешествуют всяческого рода мошенники и воры средней руки, имеющие возможность для реализации своих законопреступных и богопротивных намерений попасть как на нижнюю палубу, так и на верхнюю.
Каюта третьего класса, куда Вольдемару был куплен билет, была, как и все прочие, неимоверно тесна и неизбывно вонюча. Пахло прошлогодним луком, водочным перегаром и застарелыми портянками, которые какой-то деятель от сохи развесил на спинке своей кровати, а сам, гад, ретировался на палубу. Долгоруков, недолго думая, решил сделать то же самое (то бишь не развесить свои носки сушиться, а выйти на палубу), надеясь занять какую-нибудь скамейку, дабы на ней скоротать предлинный день. Как он будет проводить ночи в своей каюте, Вольдемар даже не представлял.
А на нижней палубе вовсю кипела жизнь. Путь – кому до Нижнего Новгорода, кому до Казани, как и Долгорукову – еще только начинался, а пассажиры третьего класса уже столь основательно обжились на пароходе, будто провели на нем немалую часть своей жизни. Большинство из них уже что-нибудь жевало. Вольдемар не раз примечал, в том числе и за собой, что как только начинается какая-либо дальняя дорога, будь то в поезде или на пароходе, тотчас приходит зверский аппетит, требующий немедленного утоления.
Люди, по большей части, пробавлялись калеными яйцами с хлебом. Кое-где разливали водочку в припасенные стаканы, закусывая ее свежими, хрустящими на зубах, огурцами; в нескольких углах, уже откушав нехитрой снеди и приняв на грудь, играли в подкидного дурака или в «горку» на мелкую медь.
Пассажиры второго класса, как бы подчеркивая, что они нечто иное, нежели прочая публика на палубе, устроились за столиками с небольшими самоварами и попивали чай с вареньем и бубликами. Впрочем, картишки имели место и здесь. Как же без них! Можно было подсесть к ним и составить банчок вон с тем толстым господином в сюртуке, который весьма удачно понтировал, потому что лукавил. Это Долгоруков приметил сразу. Жульничал толстяк весьма умело, однако Вольдемар обыграл бы его в два счета: шулер пользовался приемами, которые для Долгорукова были просты и примитивны. Но Вольдемар не стал напрашиваться на игру. Ему хотелось примоститься где-нибудь, где не слишком тесно, и обдумать, что он будет делать дальше. В Казани у него не было ни друзей, ни просто знакомцев, а вот восемь рубликов, что лежали у него в кармане, были суммой, на которую не разгуляешься и в провинции.
На носу парохода оставалось еще несколько свободных мест. Долгоруков пошел было, чтобы занять место на скамейке, последней в ряду, но какой-то нахальный чумазый тип в татарском бешмете опередил его. Кинув на скамейку узел, чумазый уселся рядом, облокотившись на спинку и широко раздвинув ноги. Взгляд его, обращенный на Вольдемара, искрился победой и наглой усмешкой. Долгоруков в сердцах плюнул, резко повернулся и пошел в конец парохода, где присел прямо на палубу, разогретую солнцем, и прислонился спиной к борту. Слава богу, здесь никого не было…
