Евгений Сухов
Криминальный репортер
Глава 2
Как душат неугодные сми, или не думайте, что тележурналистика – это легко…
Наша «база», то есть телекомпания «Авокадо», расположена в двухэтажном особняке бывшего дворянского имения в Черноградском переулке недалеко от Садового кольца. Принадлежало имение сто лет назад ротмистру лейб-гвардии кирасирского Его Величества государя императора полка Степану Яковлевичу Черноградскому, а до него его отцу. А еще раньше – деду – тайному советнику Акиму Афанасьевичу Черноградскому. Вообще, это было родовое имение столбовых дворян Черноградских, выходцев из Волынской земли и родственников князей Волынских. Став служить московскому государю, Черноградские получили землю в окрестностях Москвы на месте бывших слободских огородов. Имение было не очень большим, но лучшим в возникшем переулке, оттого и сам переулок, как это часто случалось, получил название «Черноградский».
Мы въехали в раскрытые ворота. Вышли. Проследовали через вертушку в будке вечно сердитого охранника. У нас все как положено. Охрана в пятнистой форме, пропуска, камера на входе, чтобы запечатлевать всех приходящих и уходящих… Как говорится, мало ли!
Монтажная была на втором этаже, и мы прошли сразу туда. И как из-под земли вырос шеф.
– Как? – спросил он.
– Отлично, Гаврила Спиридонович, – ответил я.
– Синхроны?
– Во! – поднял я вверх большой палец.
– Посмотрим, – хмыкнул шеф, и мы пошли смотреть отснятый материал.
Через полчаса Свешников приступил к монтажу. Шеф замечаний не сделал. Это означало только одно: он вполне доволен…
Собственно, я в монтажной был не нужен. Еще не было случая, чтоб Свешников запорол материал или собрал его вразрез моему видению. А мое видение готового материала передачи полностью совпадало с видением шефа. Ну, почти полностью…
Определив последовательность синхронов, я собирался уже уйти, как Свешников сказал:
– Слушай, Старый, а вот затеется буча, если Санина и правда грохнут…
Я пропустил его фразу мимо ушей, кроме «Старого». Так Свешников, да и некоторые другие, звали меня, потому что им трудно выговаривать полностью мое имя – Аристарх. А кто моложе – и непривычно, поскольку имени такого они не слыхивали. Правда, есть у нас актер Аристарх Ливанов, народный артист, но кто из молодых о нем знает? Так что сказать «Старый» – было проще, нежели ломать язык произношением имени Аристарх… Да и звучало это «Старый» как бы уменьшительно от Аристарха. «Арик» или «Аря» с моей славянской физиономией тоже не подходили… Тридцать мне исполнится лишь в мае на следующий год… Аристарх, вот имечко! А все отец. Он у меня был, как говорят, не от мира сего. Книгочей, библиофил. Умерла от отека легких моя мама. После этого отец за жизнь не цеплялся, как-то сразу потускнел, пообмяк и, похоже, был не против поскорее встретиться со своей супругой, по которой сильно тосковал. Скончался он через год, сидя на стуле в пустой библиотеке прямо за книгой «О небесной иерархии» Дионисия Ареопагита, одного из учеников апостола Павла. Кстати, Аристархом он меня назвал в честь одного из семидесяти апостолов, ученика самого Иисуса и помощника апостола Павла. Ладно хоть Аристарх. А то ведь я вполне мог быть Ананием[1], Сосфеном[2] или даже Сосипатром[3]. Но это так, к слову. Самого же отца звали Африкан. Был такой священномученик и воин, пострадавший за Христа. Так что полностью меня зовут Аристарх Африканыч Русаков. Ладно хоть фамилия не подкачала. Хуже было бы, если бы я был каким-нибудь Введенским, Воскресенским или Всесвятским, как и положено отпрыскам-поповичам и прочим выходцам из духовной братии…
На телеканал «Авокадо» я пришел из газеты. Называлась она «Московский репортер» и издавалась всего-то два года. Основная тематика – Москва и жизнь ее обитателей. Всех социальных слоев и групп, начиная от работников аппарата президента и министерств и заканчивая популярными в Москве бомжами Ваней-волхвом и Васей Упырем. Интересная была газета, тираж тридцать тысяч, но читали ее, после проведенного опроса, от ста двадцати до ста пятидесяти тысяч москвичей и тех, кто около. И редактор был мужик что надо. Не трусил, не ломал шапку перед сильными мира сего… Правда, были еще учредители газеты, то бишь ее владельцы. Но тех больше всего интересовал доход издания, бабки, которые оно приносило, а не его тематика. Да и сомнительно, что они читали нашу газету.
«Московский репортер» прикрыли в две тысячи восьмом году из-за скандально-сенсационной публикации о возможном разводе с супругой одного очень крупного фигуранта в российской политике. Прикрыли финансирование, и все. Газета какое-то время пыталась выживать самостоятельно, сократив зарплаты сотрудникам почти наполовину. В течение последующей недели половина сотрудников редакции подали заявления об увольнении. Оставшиеся – истинные патриоты газеты, настоящие подвижники, стоявшие у ее истоков, продолжали ее выпускать. Потом из ежедневной газеты «Московский репортер» превратился в еженедельник. Но продолжал регулярно выходить, не в меру будоража московские умы, пока какая-то всемогущая рука сверху не погрозила пальчиком рекламодателям. И те перестали публиковать в газете свою рекламу. В ответ главный редактор еще понизил зарплату сотрудникам и себе, и, в конечном итоге редакция газеты стала состоять из четырех человек: два корреспондента, я и Вова Чикин, корректор Полина Шлыкова и зам главного редактора, он же верстальщик и ответственный секретарь – Витюня Жмуркин. Пятым был сам главный редактор Геннадий Павлович Нехватов. Два месяца газета еле держалась на плаву, но потом положение стало выправляться. Вновь появилась кое-какая реклама… Наш еженедельник не рвали из рук, как в прежние времена, но раскупался он весь, без остатка. Нехватов даже повысил должностные оклады, что вселило надежду… А потом кто-то наверху сделал начальнической рукой новую отмашку. И московские киоски перестали брать «Московский репортер» на продажу – мол, не расходится. Хотя это была откровенная ложь. Тиражи стали зависать, одни убытки. И в августе две тысячи восьмого года холдинг «Национальная медиакомпания», как выразился один из ее руководителей в СМИ, «приостановил выпуск газеты ввиду явной убыточности».
Это был конец. После последнего выпуска «Московского репортера» главный собрал нас всех, накрыл поляну на белой скатерти у себя в кабинете, крепко напился и поочередно обнял всех и расцеловал в уста.
– Прощайте, други, – со слезою в голосе говорил он, принимая рюмку «на посошок». – Для меня было большой честью работать с вами…
– Прощайте, Геннадий Павлович… – сказала Полина Шлыкова, повиснув на шее у главного редактора.
– Гена! Будь! – Это сказал Витюня Жмуркин, смахнув скупую мужскую слезу с ясных глаз.
– Будьте здоровы, Геннадий… – сказал всегда вежливый и предупредительный Вова Чикин.
– Шеф… Всегда! – Это сказал я. С чувством. И сжал кулак в интернациональном приветствии.
Когда мы покинули кабинет главного редактора, то услышали незабвенное:
Черный во-ора-ан, черный во-ора-ан,
что ты вье-есси надо мно-о-о-ой?
Ты дабы-ычи-и не дажде-есси,
черный во-оран, я не-е тво-ой…
Было очень печально, если не сказать больше. Поганенько было на душе! Бывший корректор Полина Шлыкова с высшим филологическим образованием беззвучно плакала, и слезы безостановочно катились из ее глаз, как вода из текущего на моей кухне вечно сломанного крана. Ей было пятьдесят два года, и она, наверное, со страхом представляла себе, как будет устраиваться на новую работу. Ведь после сорока женщине найти приличную службу весьма и весьма проблематично.
Бывший корреспондент Вова Чикин, бывший заместитель главного редактора и по совместительству верстальщик и ответственный секретарь Витюня Жмуркин шли и тупо смотрели прямо перед собой, вряд ли что-либо замечая.
Я среди них был самый молодой. А следовательно, и наиболее перспективный. Это была третья газета, из которой меня выперли после окончания журфака, ну, или из которой пришлось уйти не по собственной воле.
Я клял себя, клял невезуху, которая всю жизнь преследовала меня, начиная едва ли не с пеленок, но мне все же было, наверное, легче, нежели остальным: всем троим было за сорок, а мне не стукнуло еще и тридцатника.
Что же касается моей невезухи, то началась она, насколько помню, с детского садика. Я попал в группу, состоящую из одних девчонок (ну, может, и были двое-трое мальчишек, но их совершенно не помню). И девчонки попались на редкость вредные: все время жаловались на меня воспитательнице, как по делу, так и вовсе беспричинно. То я молоко с пенкой в раковину слил (к молочным пенкам я всегда испытывал отвращение, что, похоже, передалось и к пивной пене, которую я всегда сдуваю), то в тихий час не спал, то кого-то из них обозвал дурой, хотя в моем лексиконе такого слова тогда еще не имелось.
В школе вообще полная непруха: мне совершенно не давались точные науки… Хорошо, что в университете, куда я поступил со второго захода (в первый раз просто не повезло: проспал и опоздал на вступительный экзамен), не надо было сдавать экзамены по математике, физике…
Мне не повезло с женой. Я женился на третьем курсе, по любви. Правда, как оказалось, только с моей стороны. Алла была приезжей, и ей просто надо было зацепиться в Москве: прописка, квартира, а потом – работа. Все это она получила, шаг за шагом. После чего я стал ей не нужен. А я все еще ходил в розовых очках, полагая, что в жизни у меня началась полоса везения и удач. Ошибся. Розовые очки мешали разглядеть, кто такая Алла. Когда случайно увидел, как она целуется с каким-то деятелем, сидящим за рулем шикарного авто, розовые очки слетели и хрустнули под подошвой башмаков.
Мы тогда встретились с ней взглядами. Она не отпрянула в испуге от мужчины…
Домой пришла приблизительно через полчаса после меня.
– Ну, и что ты молчишь? – завела она разговор первой.
– А что говорить? – заставил я себя посмотреть на нее.
– Что-нибудь, – ответила она. – Или станешь делать вид, что ничего не произошло?
– Не знаю, что говорят женам в таких случаях, – отозвался я, понимая, что мир, который, как мне казалось, был невероятно крепким, вдруг обрушился в один миг. Оказывается, состоял он из сплошных иллюзий.
– А ты скажи, как говорят в сериалах: пошла вон, например! – она посмотрела на меня, и в ее глазах я увидел злость. – Начни недоумевать и сокрушаться… Как ты могла, и все такое… Или выдохни мне гневно в лицо: сука! Или начни собирать свои манатки в спортивную сумку, заталкивая их как попало, а потом молча уйди, тихо прикрыв за собой дверь. Только не забудь поиграть желваками и всем своим видом показать, как тебе мучительно больно от всего происходящего.
– Мне некуда идти, – тихо произнес я.
– Правильно, – быстро согласилась она. – Тебе некуда и не к кому идти. И так будет всегда…
– И что с того? – спросил я.
– Да то, что ты – лузер. Ты таким родился. И это твое истинное призвание, – она была очень убедительна в своем презрении.
– Хорошо, дальше что? – еще раз посмотреть на нее я уже не мог себя заставить.
– Ничего, – кажется, она пожала плечами. – Просто такое положение вещей меня не устраивает.
– А раньше устраивало? Когда ты выходила за меня? – спросил я.
– Вот только не начинай, – она плюхнулась на диван. – Да, раньше меня это устраивало. Все же ты коренной москвич. Квартира в центре, столичные перспективы… А теперь – нет. Я все же надеялась, что ты будешь расти. А ты просто не хочешь…
– Ну, и что в твоем понимании – расти? – спросил я, зная, конечно, каков будет ответ. Сейчас она скажет, что мне надо, как и подобает мужику, включиться в гонку за благополучием и удовольствиями, расталкивая локтями тех, кто слабее, и держась как можно ближе к тем, кто сильнее. Но она ответила просто:
– Сам знаешь…
– Ладно. Как мы с тобой будем… дальше? – кажется, вместе с розовыми очками с меня упало еще нечто, какой-то груз, и мне, несмотря на обиду и отчаяние, стало даже как-то легче. Ведь пребывая в любовном тумане к Алле, я подспудно знал, что этому придет конец. Со мной и не могло быть иначе, ведь я – неудачник. И вот – случилось… И у меня будто камень упал с души: вот, наконец, дождался. И теперь тяготившее меня ожидание беды исчезло. Ибо пришла сама беда, вот только жаль, что она явилась в образе красивой и не в меру самоуверенной женщины. Но, поскольку я беду ожидал, то был к ней как бы подготовлен…
– Будем разводиться, – сказала Алла и выжидающе посмотрела на меня.
– Ты этого хочешь? – спросил я.
– Да! Хочу! Очень! – это было сказано с вызовом, но меня не слишком задело.
– Хорошо, – ответил я. – Раз ты инициатор, то тебе и начинать развод. А я подпишу, что там надо подписывать…
– Учти, все будем делить пополам, – немного растерянно произнесла она, очевидно, ожидая от меня иной реакции.
– Понимаю, – сказал я.
– А квартиру будем разменивать…
– Жаль. Классная квартира. Трехкомнатная сталинка… В центре. Она досталась моим родителям от моей бабки…
– Ну и что? – кажется, Алла нервничала. – Уж не хочешь ли ты сказать, что я не имею прав на эту квартиру? Я в ней прописана, мы владеем ею в равных долях, и по закону имею полное право на то, чтобы…
– Имеешь, имеешь, – не дал я ей договорить. Получилось это у меня вполне спокойно, и она с некоторым удивлением посмотрела на меня: не строю ли я ей какие-нибудь козни или западню, ибо квартирный вопрос ее, похоже, крайне волновал. Что ж, люди судят о других по себе…
– Зато мы запросто разменяем на две однокомнатные, верно ведь? – заявила Алла, подпустив в голос примирительные нотки.
– Вот ты этим и занимайся, – сказал я. – Только учти, я из центра не уеду…
Мы как-то быстро развелись. С обменом все было не так скоро, поскольку два варианта, предложенных ею, меня не устроили. А вот третий вариант, однокомнатная квартира на Садовом кольце недалеко от пересечения с Новым Арбатом, вполне то, что мне подходило.
Потом закрылся «Московский репортер». Я сунулся в одно место, в другое… Наконец, попалось на глаза объявление, что молодая телекомпания «Авокадо» объявляет конкурс на вакансию телевизионного корреспондента, имеющего опыт работы. Отправился на собеседование. В тот день шеф беседовал с тремя девушками и двумя парнями. Не знаю, сколько всего было претендентов на место тележурналиста, но я прошел. Признаюсь, поначалу сомневался, но на сотовый поступил звонок, и секретарша шефа пригласила меня прийти. Оказалось, принят, и надо выполнить ряд формальностей, после чего я могу приступать к работе. Конечно, с испытательным сроком в три месяца и урезанной в это время зарплатой.
Не верилось, что мне так может повезти. Все ждал, что это какая-то ошибка. Даже спросил секретаршу шефа, почему приняли именно меня. Очевидно, был настолько непосредственен, что не ответить на мой вопрос не могла. И секретарша ответила (по секрету):
– Изо всех, кто проходил кастинг, у вас самый большой словарный запас. И вы, отвечая на вопросы, не задумывались и быстрее всех находили нужные слова. А умение мгновенно реагировать на изменившуюся ситуацию и аргументировать ее шеф считает одним из самых главных качеств, которыми обязательно должен обладать телевизионный корреспондент и корреспондент вообще…
– Спасибо, – сказал я.
– Но вас взяли с испытательным сроком, – напомнила мне секретарша. – Потому что у вас нет опыта работы на телевидении. Постарайтесь быстрее его набрать. У нас были случаи, когда некоторые не выдерживали испытательного срока, и шеф расставался с ними без всякого сожаления. Не расслабляйтесь! – улыбнулась она.
– Спасибо. – Кажется, я был симпатичен секретарше шефа…
Что такое телевизионный корреспондент? Это тот же журналист. Помимо умения писать тексты и брать интервью, что я уже умел неплохо делать, надлежало хорошо и грамотно говорить, а главное, удерживать внимание и интерес аудитории к подаваемой информации. Весь вопрос в том, как это делать. Тележурналистика – дело вовсе не легкое, как может казаться. Это на экране ведущие передачи смеются, шутят… А сколько потребовалось времени и труда для подготовки, сколько снято дублей… И я стал учиться. Смотреть программы. Анализировать поведение ведущих. И скоро понял, что «брать» аудиторию можно тремя способами: обаянием, исключительно интересной информацией и какими-нибудь своими особыми приемами и фишками. Ну, а если сочетать в себе все эти качества, то, без сомнения, зритель будет твой. Надо лишь оседлать именно своего конька…
Чем, к примеру, завораживал зрителя тележурналист и ведущий программ Владимир Молчанов? Своей интеллигентностью, мягкостью, доброжелательностью и бархатным тембром голоса.
Особой харизмой отличается Николай Николаевич Дроздов, бессменный ведущий программы «В мире животных». Конечно, он профессор и все такое, но не каждый профессор может стать столь популярным и так завораживать своими рассказами аудиторию всей страны.
А Владислав Листьев? Обаяние плюс талант…
А наши знаменитые дикторы Виктор Балашов, Татьяна Веденеева, Ангелина Вовк, Игорь Кириллов, Светлана Жильцова, Светлана Моргунова… Им верили безоговорочно. Как своим. Родным и домашним. Вот что значит обаяние, голос и харизма.
Поскольку особо обаятельным я себя не считал и не считаю, а харизму надлежало еще заиметь (хотя бы хиленькую), оставалось либо найти свою привлекательную фишку, либо брать интересом сюжетов передач и текстами к ним.
Первые два месяца испытательного срока только и делал, что «искал себя». И не находил. То был в образе эдакого всезнайки и сыпал афоризмами «от великих» к месту и не к месту, то старался выглядеть столь серьезным и даже мрачным, будто мой сюжет рассказывал о крушении авиалайнера или поезда… В передаче о московских пробках я острил и был наполнен иронией и сарказмом, как это делает зловредный пешеход, смеясь над трудностями автолюбителей… А новостной сюжет об аресте милицией на Воробьевых горах тридцати геев подал как событие, по значимости почти равное убийству президента Джона Кеннеди в Далласе.
В общем, найти себя у меня пока не получалось. Шеф косился, но молчал. И в этом зловещем молчании я чувствовал, что тучи сгущаются. А потом, по словам секретарши шефа, продолжавшей принимать участие в моей судьбе, на горизонте телекомпании замаячила фигура опытного человека, претендующего на мое место. Положение стало настолько шатким, что уже начал ждать вызова в кабинет шефа и предложения написать заявление об увольнении по собственному желанию. Словом, испытательный срок мог закончиться весьма плачевно…
Выручило зеленое удостоверение «Международная карточка журналиста», подписанное Генеральным секретарем Международной федерации журналистов Айданом Уайтом и председателем Союза журналистов России Всеволодом Богдановым. Еще работая в «Московском репортере», главный редактор кинул клич, что имеется возможность получить профессиональную «Международную карточку журналиста». Кто, мол, желает? Айда, дескать, вступать. Авось пригодится такая корочка. Ну, мы все пятеро и возжелали вступить. Заполнили анкеты, приложили к ним цветные фото и копии с паспортов и пятьсот рублей вступительного взноса. И как-то очень скоро такие карточки журналистов-международников получили! Не зная ни одного иностранного языка! Эта карточка давала право получить доступ к информации в Европарламенте, Совете Европы и даже проходить в здание ООН. Но это у них. У нас же при ее предъявлении доступ в государственные и муниципальные учреждения для получения нужной информации она предоставляла. На вкладыше карточки содержалась просьба ко всем органам власти «оказывать необходимое содействие держателю карточки в выполнении им профессиональных обязанностей». И иногда это срабатывало! Сработало это и тогда, когда я провел свое первое журналистское расследование касательно хищений в департаменте градостроительной политики Москвы, в частности, по программе «Народный гараж» и нецелевому расходованию средств некоторыми чиновниками департамента. Всего начальственные ребята из департамента израсходовали на разные нужды, не связанные с указанной программой, около ста тридцати миллионнов рублей. В возбуждении уголовного дела против них и моя заслуга. Кроме того, это принесло мне кое-какие полезные знакомства среди полицейских чинов и прокурорских работников, к тому же я узнал, что мой университетский товарищ из одного потока уже несколько месяцев как трудится в Следственном комитете при Прокуратуре Российской Федерации.
Удачное завершение расследования завершило испытательный срок с положительной оценкой: меня оставили работать в телекомпании в качестве тележурналиста. А потом как-то поднаторел, и у меня появился «свой конек». Мои репортажи всегда заканчивались неким вопросом и провоцировали на раздумье. Даже после окончания передачи зритель еще какое-то время сидел у телевизора, пытаясь самостоятельно дать ответ на вопрос, который я оставил неразрешенным. Еще моя фишка – не бросать тему, пока она не получит свое завершение. Например, если было заведено уголовное дело, то обязательно показывал и рассказывал, чем оно завершилось. Пусть даже и через месяцы…
Кажется, такой подход моему шефу нравился. Но, в отличие от главного редактора «Московского репортера», он об этом никогда не говорил. Хотя чем-то походил на Нехватова. Он так же не любил кланяться и вилять кобчиком и открывал одну за другой новые программы, после которых, а их было немало, я даже опасался, что телекомпанию прикроют, как это случилось с «Московским репортером». Ан нет! Телеканал «Авокадо» продолжал существовать и неизменно пополнял свою зрительскую аудиторию.
Тематика нашего канала схожа с той, что некогда взял себе за основу «Московский репортер»: город Москва и его люди. Как они пытаются выживать в огромном мегаполисе и что из этого получается (или не получается). И еще – чем живут эти люди и о чем мечтают…
