Евгений Сухов
Подставная дочь
© Сухов Е., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Глава 1. Вот она, слава, или Собственное расследование Ирины
За свой сценарий я получил восемьсот семьдесят тысяч рубликов. Как мне сказали знающие люди, это весьма даже прилично для человека со стороны при бюджете фильма менее чем девяносто миллионов. Ведь написанием сценариев в Москве занимается особая каста людей, никаких чужаков к себе не подпускающая. И «пристроить» свой сценарий человеку, не входящему в эту касту, весьма и весьма проблематично.
Правда, также добавили знающие, Нережко или Болодарский получили бы за сценарий к полнометражному художественному фильму не менее шестидесяти тысяч долларов США, то есть по курсу тридцать пять рублей за доллар это будет два миллиона сто тысяч рублей. Но я сценарист, так сказать, начинающий, к тому же далеко не Нережко и не Болодарский. И даже не такая сложная духовная субстанция, как Мансура Бетонцева. Не будь режиссером фильма Альберт Андреевич Пиктиримов, так я получил бы за свой сценарий, ну, тысяч десять «зелеными». Не больше! А потому восемьсот семьдесят тысяч рублей за полтора месяца работы – это отнюдь не плохо. Чего уж тут кривить душой – даже очень прилично! Конечно, олигархом я не стал, на такую сумму не купить даже машину моей мечты. Но зато такие деньги позволяют с серьезным видом заходить в автосалоны и солидно сидеть в салоне автомобиля класса люкс, пробуя на ощупь мягкую кожу кресел.
Конечно, сценарий этот дался мне непросто.
Целую неделю я начитывал различные материалы о том, как пишется сценарий для художественного (не видео) фильма, изучал детали и нюансы диалогов, правила оформления, разбивку на серии, читал готовые сценарии, по которым уже были сняты фильмы. Например, прочитал сценарий небезызвестного Ивана Иванковича «БДМ». Сценарий мне понравился, но фильм понравился больше. К тому же сценарий Ивана Иванковича был написан с некоторой допустимой небрежностью ко многим сценарным канонам, а я хотел написать так, как положено. По ГОСТу, так сказать. Какая-то ясность наступила у меня после двух бессонных ночей, когда я прочитал сценарий Александра Мяты «Взвейтесь кострами» и «Негодник» Эдмонда Болодарского.
А потом я принялся за написание.
В процессе работы не раз клял и Альберта Андреевича за его предложение написать сценарий, и себя, за то, что не сумел против него устоять. Меня спасало только одно: цена работы. Ее Пиктиримов назвал через пару недель после той исторической посиделки в ресторане «Ерема» в прошлом году, когда мне и было предложено написать сценарий, и когда мы – Альберт Андреевич, мама Ирины Марина Артемьевна, Ирина и я – отмечали поступление Ирины на журфак МГУ.
Ну и задал мне Альберт Андреевич задачку!
Сам сценарий писался около месяца. Я закончил его, дал рукописи «отлежаться» пару дней. Потом, когда начал перечитывать свое творение, нашел в нем уйму ошибок. Причем самых разных, в том числе орфографических, пунктуационных, стилистических и иных прочих (а ведь я всегда считал себя человеком грамотным).
Исправил. Вылизал все подчистую, как говорят про правку своих творений маститые писатели.
Потом решил пройтись по диалогам, и они мне не понравились. Пришлось переписывать, поскольку я написал их литературно, со многими красивостями, а люди так не разговаривают. Поэтому переписывал я диалоги, произнося слова вслух, и, если бы меня слышали со стороны, наверняка бы подумали, что я тронулся умом. А возможно, где-то так оно и было… Поскольку все люди в процессе творчества немного чиканутые. Это я вам теперь уже как литератор говорю…
И все же сценарий я написал. Причем уложился в те полтора месяца, что отвел мне Альберт Андреевич.
Когда я принес Пиктиримову сценарий, он тотчас принялся его читать и сразу позабыл, что я сижу рядом. Это было явно хорошим признаком, ибо если процесс чтения увлекает и заставляет позабыть на время об окружающем пространстве, то написанное достойно некоторой похвалы.
Альберт Андреевич дочитал сценарий, откинулся на спинку кресла и закурил. Потом как-то странно посмотрел на меня и негромко произнес:
– Я определенно буду это снимать.
– То есть сценарий принят? – с трепетом спросил я, опасаясь расколотить услышанное мгновение, как хрупкую хрустальную вазу. И получил вполне вразумительный ответ, который меня несказанно удовлетворил:
– Принят. И еще как… А ты молодец, башка у тебя варит. Признаюсь, не ожидал. Я-то все думал, что ты за молоденькими девчонками ухлестываешь, а ты… Ладно, ладно, не хмурься, я пошутил.
Как я понял, мой сценарий Пиктиримову понравился. И начались съемки. Машина завертелась! Иногда, когда позволяло время, я приходил на съемочную площадку и наблюдал, как играют актеры то, что было написано не кем иным, как мной. Честное слово, я был по-настоящему горд, ведь они озвучивали слова и диалоги, придуманные мной. Я помнил свое настроение, с которым писал реплики: выброс адриналина в момент написания удачных кусков, количество сигарет, выкуренных в тот или иной отрезок сцены, отчаяние, прорывавшееся по вечерам оттого, что я не такой гениальный сценарист, как Мульям Шекпир. Актеры не ведали моих страданий, собственно, для них они были и не важны, их интересовали лишь собственная духовная составляющая и лист бумаги с напечатанным текстом.
Игра актеров поднимала самооценку, которая, честно признаться, никогда и не была низкой. Хотя то, что я сделал – написал сценарий для фильма, – было не мое. И я это прекрасно понимал. Просто сделал хорошо, смею надеяться, порученную мне работу, как делал и любую другую, порученную мне.
Пиктиримов познакомил меня со всеми ведущими актерами первого и второго планов, которые снимались у него, и я приобрел даже некоторую известность в киношном мире как подающий весьма большие надежды сценарист.
А еще я видел, как играет Ирина. Поскольку играла она саму себя, то я не мог быть объективным, хорошо у нее получается или не очень. Я вообще не мог быть объективным ко всему, что касалось Ирины. Но, судя по отношению к ней профессиональных актеров, играть хорошо и достоверно у нее вполне получалось.
А так, вне съемочной площадки, с Ириной я виделся лишь урывками. И на это были свои веские причины. Сначала я корпел над сценарием. Потом у Ирины начались съемки. А она ведь еще училась в университете. Словом, целый год наши встречи были мимолетными и столь редкими, что мы скучали друг по другу, будто находились в разных городах.
И вот наконец съемки завершились. Случилось это как раз после того, как Ирина успешно сдала последний экзамен сессии и была переведена на второй курс филфака МГУ. Как она умудрялась сниматься в фильме и одновременно учиться, причем только на «отлично», я не понимал. Возможно, любого другого такая ноша просто бы придавила, но Ирина была с характером. Да и актрисой оказалась хара́ктерной (так сказали).
Премьера фильма была назначена на 12 июля 2014 года в киноцентре «Ноябрь». Все полторы тысячи мест главного премьерного кинозала были заполнены. Знаменитостей из мира кино пришло – не счесть! Море приглашенных гостей, и среди них – мой шеф, который величественным крейсером вошел в зал под ручку с миловидной женщиной, наверное, его дамой сердца. Почему «наверное»? Потому что о семейном положении шефа у нас в телекомпании никто точно ничего не знал. Говаривали, правда, что он разведен и у него есть почти взрослая дочь, но эта информация была на уровне слухов. Ну, а спросить шефа напрямую, дескать, вы женаты или нет и есть ли у вас дети, никто как-то не решался. В том числе и я…
Перед показом фильма мы все – Пиктиримов, актеры, исполняющие главные роли, и я – собрались на сцене. Альберт Андреевич вкратце рассказал о том, что его фильм основан на реальных событиях, произошедших ровно год назад. Тогда в тупичке за рестораном «Ерема» тремя выстрелами в грудь был убит известный продюсер Марк Лисянский.
– Он был моим другом, поддерживал в трудную минуту, и я был одним из последних, кто его видел, – горько вздохнул Альберт Андреевич, – поэтому тоже попал под подозрение в его убийстве. Трудное это было дело. Непростое. И его взялся распутать тогда еще не знакомый мне, а теперь являющийся моим другом телерепортер и замечательный журналист Аристарх Русаков. Не буду долго говорить, как ему удалось изобличить преступников, а их было двое, к тому же один из них предпринял попытку его убить… все это вы сами увидите в картине. А потом родился сценарий фильма, о котором вам расскажет его автор, Аристарх Русаков.
Я поднялся со своего места. В зале зазвучали аплодисменты, и все они были адресованы мне. Вот она, господа, слава! Вот они, аплодисменты! Только кланяться я не стал. Что-то промямлил невразумительное, поскольку чувствовал себя очень неловко, поблагодарил зрителей за то, что пришли, пожелал приятного просмотра и быстренько сел на свое место.
Потом говорили актеры. О трудностях в работе над этим фильмом, о том, что им было интересно играть предложенные им характеры, весьма непростые и, главное, емкие, о радости в работе с таким режиссером, как Альберт Андреевич Пиктиримов.
Несколько фраз произнесла и Ирина. Она рассказала о своих впечатлениях, которые получила от съемок, являясь непрофессиональной актрисой, о том, что труд актеров только кажется легким, а на самом деле это очень трудная, изматывающая и нервная работа, когда, например, уже сделано семь дублей, а режиссер просит дубль восьмой. Ты понимаешь, что ему нужно, а сыграть никак не можешь, потому что просто морально выжат.
Словом, это была встреча-отчет перед зрителями, которая завершилась показом фильма.
Час сорок две минуты, которые он шел, пролетели как четверть часа. Происходящее на экране захватывало полностью. Всех. И зрителей, и актеров, и даже меня. Фильм был снят великолепно. Делал его настоящий мастер. И игра актеров не оставляла желать лучшего. Шквальные аплодисменты, раздавшиеся после окончания фильма и не смолкавшие едва ли не целую минуту, были вполне заслуженны.
Режиссер и актеры начались раздавать автографы. Взяли несколько автографов и у меня. Одна девушка, рыженькая такая, с конопушками на крохотном носике и весьма миленькая, даже сказала мне, что я настоящий герой, каких сегодня можно пересчитать по пальцам, и что она отдала бы многое, чтобы такой мужчина, как я, был бы рядом с ней (я едва не крякнул, прежде девушки не знакомились со мной столь откровенно). После чего протянула мне визитную карточку и, сахарно улыбнувшись, многозначительно произнесла:
– Здесь мой номер сотового, позвоните мне как-нибудь на досуге. В любое время суток. Меня зовут Катя…
Подумав, я спрятал визитку в карман пиджака. Потом был банкет в итальянском ресторане при киноцентре. Ирина села не на приготовленное для нее место возле отца, а рядом со мной и, больно ущипнув меня в бок, прошипела:
– Ты чего это тут девок клеишь?
– Никого я не клею, – ответил я. – Последний раз, что я клеил, так это кораблик во втором классе на уроке труда. После этого ничего не клеил, даже конверты. Кстати, мне за него пятерку поставили.
– Не вешай мне лапшу на уши, – резко проговорила Ирина. – Что это была за крашеная рыжая мымра, с которой ты так мило беседовал, а? И еще улыбался ей так премило.
– Ты имеешь в виду Катюшку? – я невинно сморгнул и добродушно посмотрел на нее. – Так это же просто…
– Катюшку? – буквально взвилась Ирка. – Вот как! Она уже для тебя стала «Катюшка»?! Или вы давно знакомы?
Напрасно я решил позлить ее. В гневе это не девушка, а косматая рысь! Или даже черная гладкая пантера. Может запросто порвать в клочья такое невинное существо, как я, да так, что кусочки разлетятся веером в разные стороны. Почти за полтора года, что мы с ней вместе, характер Ирины я узнал всесторонне и, надеюсь, глубоко, так что лучше было ее не злить и не подкалывать понапрасну. Но у меня всегда так: сначала ляпну что-нибудь вздорное, а потом сам же об этом и сожалею…
– Иришка, да не кипятись, я ее сегодня первый раз в жизни видел, – начал я оправдываться. И сам почувствовал, что как-то фальшиво получается, как будто специально для того, чтобы еще больше ее подзадорить. – Подошла, попросила автограф, вот, собственно, и все… Ты же знаешь, как это с известными сценаристами бывает.
– Автограф? – Иринкин взгляд ожег меня так, словно я дотронулся до раскаленной сковородки. – А о чем вы все же так мило беседовали? Ворковали, как голубки…
– Да какие еще голубки, – пожал я плечами. – Она назвала меня героем и сказала, что я…
– Героем? – переспросила Ирина, не дав мне договорить. – А что она тебе передала? Я ведь все видела, учти.
– Послушай, Ир, ты ведь тоже раздавала автографы и перекидывалась фразами со своими поклонниками. – Я старался говорить спокойно и быть предельно уравновешенным. – Но я же не делаю из этого трагедию и не подозреваю тебя в порочной связи со всеми, кто улыбался тебе и кому в ответ улыбалась ты.
– Это потому, что тебе на меня наплевать, – поджав губы, процедила Ирина.
– Ничего себе выводы! Не наплевать, – возразил я, поверь мне.
– Наплевать, наплевать, – продолжала стоять на своем Ирина. – Иначе ты бы не флиртовал с девками у меня на виду.
– Да что ты такое говоришь! Какой еще, на хрен, флирт?
– А ну-ка, – фыркнув, язвительно произнесла Ирина, – покажи, что она тебе передала.
– Да пожалуйста! – С этими словами я достал из кармана пиджака визитную карточку рыжей девушки и протянул Ирине.
– Ну, конечно, – резюмировала она. – Тут и номер телефончика сотового имеется…
– Послушай, Ирина, – серьезно заявил я ей. – У меня, кроме тебя, никого нет и быть не может.
Ирка картинно порвала визитную карточку, глядя мне прямо в глаза. Именно так палач смотрит на свою жертву, перед тем как ее обезглавить. Очевидно, то, что она в них увидела, ее устроило и малость успокоило. А, возможно, она поняла, что явно перегибает палку. Поэтому через пару мгновений выражение ее лица сменилось на благожелательное, и она произнесла:
– Да ладно, расслабься. Шучу ведь…
– Ну, знаешь… – не нашелся, что ответить на это.
– Да знаю, знаю, – улыбнулась Ирина. – Просто я не часто слышу от тебя одно слово…
Я понял, о каком слове идет речь, и сказал:
– Мужчинам это слово нельзя слишком часто говорить женщинам.
– Почему это?
– Потому что, уверовав, что мужчина любит, женщина успокаивается. И уже знает, что он никуда не денется. После чего ее чувства понемногу притупляются, ведь доказывать ему уже ничего не нужно.
– Чушь какая! – фыркнула в ответ Ирина.
– Возможно, – согласно кивнул я.
– Ну и? – снова посмотрела она на меня.
– А ты не боишься?
– Чего?
– Это слово может обесцениться от частого употребления.
– Вот этого я точно не боюсь!
– Я тебя люблю, – просто сказал я.
– Тогда поцелуй, – потребовала Ирина.
И я поцеловал ее в губы.
– Ну, вот, это совсем другое дело. – Кажется, она совсем успокоилась.
Теперь настала моя очередь. И я тоже произнес:
– Ну и?
– И я тебя люблю. – Ирина с нежностью посмотрела на меня и крепко поцеловала в губы.
– Это другое дело, – удовлетворенно произнес я и добавил: – Поздравляю тебя с дебютом актрисы. Ты была великолепна!
– А я тебя – с дебютом сценариста художественного кино, – парировала она.
И мы снова поцеловались.
Когда банкет закончился и все стали расходиться, долго прощаясь друг с другом и обещая непременно созваниваться и чаще видеться, ко мне подошел шеф:
– Поздравляю тебя, отличный получился фильм!
– Спасибо, – сдержанно ответил я, пожимая его руку.
– Да, познакомься, – произнес шеф, указывая на свою даму, – это Настя… То есть Анастасия Владимировна. Женщина, которую я… которая мне очень и очень дорога. А это, – повернулся он к своей подруге, – моя главная находка и мой лучший телерепортер Аристарх Русаков. Отчества его я не буду говорить, потому что оно очень смешное, – добавил шеф.
– Очень приятно, – мягко произнесла Анастасия Владимировна.
– И мне очень приятно, – сказал я, посматривая на шефа. Кажется, сегодня он выпил немного лишнего, вот и разоткровенничался, чего за ним никогда раньше не наблюдалось. Зато с него слетели все маски, и он теперь казался вполне милым парнем сорока с небольшим лет. Не будь он моим начальником, мы могли бы стать хорошими приятелями.
– Не смотри на меня так, – мгновенно понял мой взгляд шеф. – Я нисколько не пьян. Просто Настя и правда моя любимая женщина, а ты и правда мой лучший репортер. Ни то, ни другое я не намерен скрывать. И еще я рад за твой успех. Расти дальше! Уверен, что есть куда.
– Спасибо, шеф, – искренне проговорил я.
– Спасибо тут ни при чем. Просто ты… Ты молодец! – Шеф помолчал и вдруг спросил: – У тебя еще сколько дней отпуска?
– Остался один, – ответил я.
– Чтобы двадцать седьмого был как штык! У меня есть к тебе одно дело по твоему профилю.
– Интересное дело? – оживился я. Общество шефа всегда давало мне дополнительный импульс для дальнейший работы. Ну, ничего не могу с этим поделать!
– Да, – коротко ответил шеф. – Так что двадцать седьмого с утра я тебя жду у себя в кабинете.
– Есть, шеф, – приложил я ладонь к виску.
Он лишь покачал головой на мое шутовство, а потом произнес:
– К пустой голове руку не прикладывают.
На этом разговор завершился. Мы попрощались друг с другом, шеф поблагодарил еще раз за приглашение на премьеру, повернулся, сделал правую руку кренделем, Анастасия Владимировна взяла его под эту руку, и они удалились.
– Красивая пара, – заметила Ирина. Она появилась столь неожиданно, что я невольно вздрогнул.
– А мы с тобой разве нет? – усмехнулся я, провожая долгим взглядом шефа с его дамой сердца.
– Мы тоже, – то ли согласилась с моим вопросом, то ли отмахнулась от него Ирина. – Слушай, мне надо с тобой посоветоваться кое о чем…
– Я само внимание.
– Тогда давай, уйдем отсюда, – предложила Ирина. – Может, где-нибудь на улице присядем.
Мы вышли из киноцентра. Арбат светился огнями, народу было полно, и найти уединенное безлюдное местечко оказалось практически невозможно.
– Может, поедем ко мне, – предложил я. – Все равно все уже закончилось.
– Хорошо, – согласилась Ирина.
Она позвонила родителям, сказала, что поедет ко мне, и просила не волноваться, потому что она уже большая девочка…
Кажется, родители ее поняли.
Ирина рассусоливать не любила, не в ее характере. И сразу стала рассказывать о своей проблеме. А заключалась она в следующем. В ее доме в соседнем подъезде живет, вернее, жила девочка Саша Терентьева. Теперь Саша содержится в следственном изоляторе…
Ира с Сашей хорошо знакомы, поскольку не только живут в соседних подъездах, но еще и учились в одной школе. Правда, Саша была на год младше моей Ирки.
Почему так произошло и почему Саша Терентьева теперь живет не в теплом уютном доме, а коротает денечки в тюремной камере, ожидая суда? А потому, что она очень жестоко избила свою одноклассницу Светлану Липакову. Буквально живого места на ней не оставила. Случилось это десять дней назад, но Светлана до сих пор находится в больнице. У девушки имелись множественные гематомы на лице, шее, руках и ногах, сломано аж три ребра и получена черепно-мозговая травма в виде серьезного сотрясения мозга, поскольку Терентьева била ее еще и ногами по голове. Конечно, по нынешним временам ничего удивительного в том, что одна девчонка избила другую, но вот по степени жестокости данный случай выходил за рамки обычного, а потому мерой пресечения Александры Терентьевой следователь, несмотря на все потуги государственного адвоката, определил заключение под стражу. То есть поместил ее в следственный изолятор.
– И что? – спросил я, воспользовавшись паузой в рассказе Ирины.
– А то, что я не верю, что Сашка могла до такой степени избить свою одноклассницу, – горячо ответила Ирина. – Тут что-то не так… Поэтому я и решила разобраться в этом деле.
– Ты так хорошо знаешь эту Терентьеву?
– Да, хорошо. Сашка, конечно, могла дать отпор, но лишь в тех случаях, когда ее оскорбляли или когда она видела какую-нибудь несправедливость по отношению к ней. А так, избить ни за что ни про что она не могла…
– Ну, может, все-таки было за что, – осторожно предположил я. – Скорее всего, дело в каком-нибудь мальчике. Его не поделили Терентьева и Липакова, так? Знаешь, среди девчонок, даже самых тихих, такое случается.
Я пытливо посмотрел на Ирину, ожидая подтверждения моей версии про мальчика. Обычно ссора, а точнее, драка несовершеннолетних девчонок в девяноста процентах (ну, или около того) происходит именно по этой причине.
– И так, и не так, – задумчиво ответила Ирина. – Понимаешь, они все врут…
– Что значит: «и так, и не так»? Кто тебе врет? Ты бы поконкретнее. В чем заключается это вранье? С кем ты уже успела переговорить? Что они тебе сказали такого, что ты им не веришь? – завалил я свою прелестную сыщицу кучей вопросов.
– Давай по порядку, – озадаченно произнесла Ирина. – Итак, с кем я успела переговорить… Конечно, с Терентьевой я не разговаривала, поскольку меня к ней не пустили…
– И не пустят, – заметил я.
– Но зато я поговорила с потерпевшей Липаковой.
– Та-ак, – протянул я. – Интересно. И что?
– Сейчас сам услышишь первоисточник…
Ирина достала диктофон, включила его, и я стал слушать…
ИРИНА. Здравствуйте.
ЛИПАКОВА. Здравствуйте. Вы кто?
ИРИНА. Меня зовут Ирина. Я журналист (чуть помедлив). Корреспондент «Московского комсомольца». Меня заинтересовало ваше дело…
ЛИПАКОВА (раздраженно). Какое дело? Что меня избили?
ИРИНА. Да. Ваше дело получило большой резонанс…
ЛИПАКОВА. Еще бы… Эта психичка долбанутая меня вообще чуть не убила.
ИРИНА. А почему вы говорите – «психичка»?
ЛИПАКОВА. Да психичка она, а кто же еще? Можете не сомневаться. Она такая… Никуда с нами не ходила. Ни на дискотеки, ни в клубах не зависала, даже в тех, куда девчонок пускают бесплатно и коктейль дают на халяву…
ИРИНА. Разве то, что она не ходила с вами по клубам и дискотекам, можно назвать психическим отклонением?
ЛИПАКОВА. А это вам – как?
Ирина выключила диктофон и пояснила:
– Тут Липакова указала мне на синяки под глазами, на руки, все синие, на повязку поперек тела…
– Понял, – кивнул я.
– Включаю? – посмотрела на меня Ирина.
– Да, включай.
Запись продолжалась..
ЛИПАКОВА. Разве это не доказательство, что она – психичка? Она налетела на меня, как разъяренный зверь. Поздним вечером. Со спины. Ударила чем-то по голове. Я сразу и поплыла. Она повалила меня на землю и стала пинать ногами. И копытами своими все норовила мне по лицу попасть. Я руками закрывалась, а она била, била. Что, разве не психичка?
ИРИНА. Да уж… (помолчав). Значит, Терентьева напала на вас сзади?
ЛИПАКОВА. Да.
ИРИНА. А как вы тогда догадались, что это была именно Терентьева? Ведь уже стемнело.
ЛИПАКОВА (подозрительно). А-а, вот вы куда клоните: типа вечер, темно, напала со спины, значит, я могла ее и не разглядеть… Меня как раз об этом и предупреждали…
ИРИНА (быстро). А кто вас предупреждал?
ЛИПАКОВА. Не важно… Так что ничего у вас не выйдет, понятно?
ИРИНА. Что вы имеете в виду?
ЛИПАКОВА (злобно). Отмазать ее у вас не выйдет… Когда закрывала лицо руками, я все же хорошо видела ее ноги, обувь. Дешевая такая. Из наших девчонок никто такую обувь ни за что не наденет. Уж лучше совсем босиком пойти, чем такие позорные туфли надеть… Ну, и еще голос. Эту Терентьеву вообще ни с кем не перепутаешь. Однажды она одну нашу девчонку так долбанула, что та в противоположный угол отлетела.
ИРИНА. Какую девчонку?
ЛИПАКОВА. Анжелку. Из нашего класса.
ИРИНА. Ну, может, было за что?
ЛИПАКОВА. Да Анжелка просто ее телефон случайно выронила. Так эта психичка так ей врезала…
ИРИНА. И что было потом?
ЛИПАКОВА. Потом ее хотели из школы за это выгнать.
ИРИНА. Ну, не выгнали же.
ЛИПАКОВА. Не выгнали. Потому что ее мамашка у директрисы слезами облилась и прощение за нее вымолила.
ИРИНА (помолчав). А почему все же Терентьева на вас напала?
ЛИПАКОВА. Да из-за Толика.
ИРИНА. Это ваш одноклассник?
ЛИПАКОВА. Ну да.
ИРИНА. И что Толик?
ЛИПАКОВА. Да достала его эта долбанутая Терентьева. Тоска же с ней зеленая. Вот он и переметнулся.
ИРИНА. К вам?
ЛИПАКОВА. Ну да. А что такого?
ИРИНА. А вы?
ЛИПАКОВА. А что – я? Мне было как-то все равно. Позовет Толик на дискотеку или в кино, хочу – иду с ним, а хочу – нет. Он мне не так, чтобы очень.
ИРИНА. А как Терентьева к этому отнеслась?
ЛИПАКОВА. Как, как… Разозлилась она. Вот и напала, сучка драная…
ИРИНА. Вы все так и на суде будете говорить?
ЛИПАКОВА. Конечно. А что?
ИРИНА (не без язвочки в голосе). А вы знаете, Светлана, что дача ложных показаний – это уголовно наказуемое преступление? Можно и срок получить.
ЛИПАКОВА. Что?! А не пошли бы вы все…
ИРИНА. Кто это – все? Объясните.
ЛИПАКОВА (замешкавшись). Все вы… Уходите. Не хочу больше ничего говорить. У меня это… голова разболелась.
ИРИНА. Последний вопрос…
ЛИПАКОВА. Пошла ты на…
Этой короткой, но очень емкой фразой запись заканчивалась. Ирина выключила диктофон и посмотрела на меня:
– Ну, что скажешь?
– А с чего ты взяла, что она врет?
– А ты разве не почувствовал в ее голосе фальшивых интонаций?
– Ну, разве только под самый конец.
– А я чувствовала, что она врет, во время всего разговора, – твердо произнесла Ирина.
– По каким таким признакам?
– Ну, как ты меня учил, – чуть улыбнулась Ирина. – Если человек врет, то его взгляд трудно поймать: он смотрит или вбок, или вверх. Взгляд лжеца можно увидеть только тогда, когда он сам посмотрит на вас, дабы убедиться, верите вы ему или нет. Это же твои слова?
– Ну… да, – не очень уверенно ответил я.
– Липакова посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я внимаю ее словам, три раза. Первый раз, когда сказала, что от первого же удара по голове поплыла. Второй раз – когда сказала, что видела дешевую обувь на ногах бьющей ее девушки, которую носит только Терентьева. И третий раз она встретилась с моим взглядом, дабы убедиться, что я верю ей, когда сказала, что Терентьева очень обозлилась на нее из-за Толика, который якобы бросил Сашу и переметнулся к ней, Липаковой. Ну, а еще мимика лица. Несмотря на то что оно было в синяках, она хмурилась, криво улыбалась, широко раскрывала глаза и едва не скакала на своей постели. Да, – вспомнила Ирина. – Еще она как-то неестественно и энергично жестикулировала. Как заводная кукла…
– Браво! – констатировал я.
– Не мне браво, а тебе, о, учитель, – торжественно произнесла Ирина и, сложив ладошки внутренними сторонами друг к другу, прижала их к груди и слегка поклонилась.
– Ладно, ладно, – рассмеялся я. – Вижу, что ты настоящая актриса. С кем еще успела поговорить?
– С Толиком. Это местный Казанова, так сказать. Причем не в масштабе класса, а в масштабе школы. Очень высокого о себе мнения, умненький, прехорошенький такой, в школьной группе играл на гитаре… Девчонки к нему льнут. Ко мне пытался клеиться…
– Да ты что? – изобразил я на своем лице несказанное удивление.
– Представьте себе, да, – кивнула Ирина.
– И как?
– А никак… Поставила его на место сразу, как только выведала у него все, что хотела.
– Да-а, ты это можешь, – с ходу признал я и добавил: – А что выведала-то?
– Сначала он ломался, не хотел ничего говорить, хотя ему было лестно, что к нему пришла журналистка. Потом, когда я задела его мужское самолюбие, сказав, что по его вине пострадали два человека, он заявил, что никакой своей вины здесь не видит, поскольку ничего особенного у него с Сашей Терентьевой не было и быть не могло. Дескать, посидели пару раз в кафешке, так что, мол, из того? Ему, как честному человеку, теперь жениться, что ли, на ней нужно? Мы, говорит, даже не целовались с ней ни разу. И никакой его вины в том, что случилось, нет. Такой вот фрукт, очень неприятный. На мой вопрос, ссорились ли Терентьева с Липаковой, он ответил, что вроде бы нет. И обидных слов Светлана Липакова в адрес Саши Терентьевой вроде бы не говорила. Как так случилось, что Терентьева избила Липакову едва не до полусмерти, он знать не знает и ведать не ведает…
– Что-то я не чувствую пока в его словах лжи, – раздумчиво произнес я. – И эти его «вроде бы» тоже ни о чем не говорят, кроме того что он не знает точно, ссорилась ли до избиения Терентьева с Липаковой и оскорбляла ли Светлана Липакова Сашу. Разве не так?
– А лжи в его словах и не было. В этих, о которых я тебе рассказала. Но вот когда я сказала ему, что было бы неплохо, если бы он позвонил матери Саши и поинтересовался, не нужно ли ей чего, ведь живут они бедно, да и брат Саши болеет, то Толик ответил, что не намерен названивать матери девчонки, которая может так поступать со своей одноклассницей. К тому же он, мол, и телефона домашнего их не знает…
– А тут где ложь? – поинтересовался я. – Может, так оно и есть.
– А ложь в том, что домашний телефон Терентьевых он прекрасно знал, – ответила Ирина, – и не раз звонил к ним домой. Об этом мне сказала сама мама Саши…
– Ты и с ней успела поговорить? – удивился я.
– Успела, – кивнула Ирина.
– Молодец… Хватка у тебя, что надо. Берешь быка за рога! И что, мать Саши говорит, конечно, что дочка ее не виновата? Она не такая, а, дескать, очень хорошая, заботливая, отзывчивая, мне всегда помогает, брата очень любит, собак, кошек, мышей… Мухи не обидит… Что она не могла этого сделать и что произошла какая-то ошибка, – предположил я. – А что ты хотела, ведь это мать! Она по-другому и не скажет.
– В том-то и дело, что она не говорит ничего подобного. Она только сожалеет о случившемся и надеется, что Сашу не накажут слишком уж строго…
– Неужели?
– А вот так, – ответила мне Ирина. – Говорит, что она очень сожалеет о том, что ее дочь переборщила и что не нужно было бить эту Свету Липакову столь жестоко…
– Переборщила, так и сказала?
– Да. И мне кажется, она чего-то не договаривает или тоже врет…
– Зачем? – спросил я. – Какой смысл?
– Даже не знаю, – пожала плечами Ирина. – Не понимаю ничего. Об этом я и хотела с тобой посоветоваться. У меня такое ощущение, что и Липакова, и Толик, и мама Саши словно условились говорить неправду. Вот только продумали все не очень умело, поэтому и происходят такие вот накладки: например, Толик говорит, что не знает номера домашнего телефона Терентьевых, а Терентьева говорит, что он часто им звонил…
– Возможно, ты права, – заметил я. – Попробуй поговорить с подругами Саши.
– А не было у нее подруг, – сказала Ирина.
– Как не было? – удивился я. – Совсем, что ли?
– Да, совсем. Некогда было Сашке с подругами тусоваться.
– Гм, давай-ка поподробнее об этой Александре Терентьевой. Что она собой представляет, семья, интересы, прочее… Все, что о ней знаешь…
– Ну, что… – Ирина немного подумала. – Живет она с матерью и младшим братом Колей, которому шесть лет. Отец у них давно умер. Пил, кажется, сильно, но этого я точно не знаю. Коля мальчик болезненный, у него врожденный порок сердца. Ему все время нужны дорогие лекарства. Лишних денег в семье нет: мама Сашки работает простым библиотекарем. А какая в библиотеке зарплата? Сам знаешь, копейки… Вот Александра и работает с восьмого класса в продуктовом магазине. Полы моет, товары раскладывает. Мечтает, чтобы брат вылечился. Как-то она говорила мне, что нужна операция, потом реабилитация, но все это стоит очень дорого, и таких денег им никогда не накопить. А так характер у нее закрытый, особо ни с кем не разговаривает и никого близко к себе не подпускает, держит со всеми дистанцию. Но не потому, что стесняется своей бедности. А потому, что…
