Евгений Сухов
Воровская корона
Роман посвящаю доброй памяти моего друга Эдуарда Ивановича Пугачева, замечательного человека и настоящего русского офицера
Часть 1
ПИТЕРСКИЙ ЖИГАН
Глава 1
ЖИГАНСКАЯ КЛЯТВА
В лицо ударил порыв ветра и колюче забрался за воротник. На Красной площади гулял ветер. Кирьян запахнул отвороты модного драпового пальто и посмотрел на своих спутников, отставших на полшага.
Парень, шедший справа, был в черной кожаной тужурке и расклешенных брюках; на голове, вытянутой, словно астраханская дыня, лихо заломлена серая, в белую тонкую полоску кепка. Из-под козырька весело и дерзко смотрели по сторонам молодые озорные глаза и беззастенчиво раздевали донага каждую встречную красотку.
Только лоскуты летели во все стороны!
Парень был необыкновенно тощ и слегка сутулился, но плечи у него были крепкие и широкие.
Второй был ровесник Кирьяна, молодой, едва перешагнувший тридцатилетний рубеж мужчина. Глубокие залысины, криво уходящие к середине макушки, делали его значительно старше прожитых лет. Одет он тоже был с заметным шиком. На широких, чуть покатых плечах длинное модное пальто, а огромные ступни в английских кожаных штиблетах.
– Чертова погода, – пожаловался лысоватый, – и не скажешь, что весна!
– Пришли, – остановился Кирьян у обелиска из светло-серого гранита.
С правой стороны площади возвышалась темно-зубчатая Кремлевская стена. Вдоль стены в длинной шинели и в островерхой потертой буденовке расхаживал часовой. Трехлинейная винтовка в его руках больше напоминала древко флага, чем оружие, да и сам он не внушал трепетного страха редким прохожим, так как был непростительно юн. Да и к собственному посту, судя по выражению его лица, он относился весьма скептически – только ненормальному взбредет на ум брать штурмом Кремль. А потому он с нескрываемым интересом наблюдал за всем, что творится вокруг. Из-под насупленных бровей постовой разглядывал троицу, остановившуюся у серого обелиска. Вот оно как бывает, с виду – обычные уркаганы и одеты соответствующе, а вот остановились у памятника и даже картузы поснимали.
Постояв и понаблюдав немного за колоритной троицей, красноармеец развернулся и медленно зашагал вдоль стены, сделав для себя вывод, что ждать неприятностей от троицы не стоит и социалистическая собственность останется в неприкосновенности.
– Прочитал, Макей? – спросил Кирьян, повернувшись к тощему парню, застывшему около обелиска.
– Ага! – оскалился тот, слегка пригнувшись. И поди тут разберись, что бы это значило: уважение перед свободой или, быть может, дань новому порыву ветра, еще более сильному. – «Не трудящийся да не ест!»
– И что ты на это скажешь? – цепкие глаза Кирьяна изучающе застыли на молодом румяном лице.
– А хреновина все это, – хмыкнул Макей, посмотрев в сторону удаляющегося красноармейца.
Боец на минуту остановился, переложил винтовку на другое плечо и потопал себе дальше нести свою нелегкую службу.
– Отчего ж хреновина-то? – испытующе сощурился Кирьян.
– На то человеку и руки даны господом богом, чтобы не вкалывать, а брать то, что плохо лежит, – весело заметил Макей, улыбнувшись во весь рот.
– Верно, – удовлетворенно протянул Кирьян, словно педагог, услышавший правильный ответ на очень трудный вопрос. Он притронулся к граниту и ощутил кончиками пальцев каменный холод. – Ну, давай начинай, пока это чучело в шинели разгуливает, – взглядом показал он на постового, – а то еще надумает сюда подойти. А ты чего, Степан, скажешь? – повернулся Кирьян к другому спутнику. – Согласен?
– Чего возражать-то? – удивленно вскинул тот брови. – Пусть говорит, а то я здесь на ветру совсем задубел. Хоть он и чучело, – кивнул Степан в сторону Моссовета, где расхаживал красноармеец, – но одет-то по погоде, а я уже до самых кишок промерз.
Макей помял в руках картуз, а потом торжественно заговорил:
– Я родился жуликом, воровал всю жизнь, клянусь воровать и дальше, а на мой век купцов и фраеров хватит. – И, брезгливо поморщившись на выбитую надпись, с чувством добавил: – Пусть трудящиеся работают!.. А ежели я нарушу клятву, пускай тогда жиганы с меня по всей строгости спросят.
– А если тебе чекисты руки перебьют? – очень серьезно спросил Степан, ежась от пронизывающего ветра.
Красноармеец остановился, задрав подбородок к самому небу. С минуту он что-то увлеченно рассматривал в нависших дождевых облаках, а потом, ковырнув мизинцем в широком носу, затопал обратно.
– Ежели перебьют, – на секунду в глазах Макея плеснуло сомнение, – тогда зубами воровать стану, – убежденно заверил Макей.
Кирьян широко, с пониманием улыбнулся.
– Хм... Насчет зубов ты, конечно, малость соврал. Но а так ничего, принимается. Ты-то как считаешь, Степан? – обратился он к лысеющему собрату.
– А что, молодец! Лучше и не скажешь, – протянул довольно тот, и его широкий лоб собрался в мелкие складочки.
– Поздравляю тебя, Макей, – протянул Кирьян руку, – теперь ты жиган[1].
– Спасибо, – растрогался тощий.
– Ладно, чего тянуть-то, – буркнул Степан, – это дело отметить надо. Не каждый день мы путевого пацана в жиганы принимаем. Угостишь?
– А то! – почти обиделся Макей.
– Ну, тогда пойдем на малину[2] водку жрать, – радостно сверкнули глаза Степана. – А еще Лизка обещала клушек[3] подогнать, – и, потирая ладони, сладко сощурился, – пощупаем.
– А все-таки ты насчет зубов-то соврал, – увлекая за собой Макея и Степана, затопал с площади Кирьян.
* * *
У Яузского бульвара к Ваське Коту пристал нищий. Сухой, долговязый, напоминающий почерневшую оглоблю, он уверенно вышагивал следом и могучим, хорошо поставленным голосом уговаривал Ваську подать ему милостыню.
– Мне бы пятачка всего хватило, господин... Жизнь нынче тяжелая пошла, а так, глядишь, махорки бы купил да деткам бы на хлебушек оставил.
В сравнении с низкорослым Васькой нищий выглядел настоящим детиной и был похож на заботливого папашу, опекающего непутевого недоросля.
– Да врешь, поди, – не сбавляя шагу, отвечал Кот, которого подобный разговор начинал забавлять, – у тебя и детей-то, наверное, нет! А деньги ты все равно пропьешь!
Бродяга неожиданно обиделся:
– Дети-то?.. С чего же нет-то? Должны быть. Мужик-то я исправный. А насчет того, что пропью, это ты верно, барин, сказал, пропью! Не могу я без этого. А иначе как тоску-то залить? – ухмыльнулся он щербатым ртом.
Бродягу легко было представить где-нибудь в подворотне Хитровки с кистенем в руках, терпеливо дожидающимся богатого купца, а он, поди ж ты, занимается таким невинным промыслом, как попрошайничество. Хотя кто его знает, что он вытворяет глубокими ночами, уж больно рожа у него разбойная. К тому же он даже не просил, а красноречиво доказывал свое право на обладание монетой, что как-то подкупало. Ведь с такими ручищами и отнять ничего не стоит, а он топает рядышком прирученной собачонкой и споры заводит.
– Ты бы, братец, воровал, а не просил, – подсказал Васька Кот, откровенно заглядываясь на барышню, двигавшуюся навстречу, – глядишь, и разбогател бы!
– Ворую! – честно признался бродяга, проследив за взглядом Кота. – А только мне все больше не везет, – пожаловался он искренне, – то по башке надают, а то в кутузку отправят. Я ведь при царе и на каторге побывал. Сподобился, едрит твою!.. Да потом стар я стал для такого лихого дела. А тут прошу себе копеечку, и добрые люди не отказывают. Немного, конечно, дают, но на водку хватает.
Бродяга говорил достойно, без жалости в голосе, что внушало к нему уважение, и Васька Кот чуть ли не признал в нем равного. Не исключено, что прежде попрошайка был уважаемым громилой и без пары кастетов даже на крыльцо не выходил подымить. А тут отрухлявел вконец и решил променять прежнее доходное ремесло на более спокойное.
– Красноречив ты больно, дядька, – заметил Васька Кот. – Ладно, держи! – сунул он деньги в протянутую ладонь. – Только сразу не пропей.
Деньги бродяга взял достойно, безо всякой спешки, как если бы то была не милостыня, а честно заработанное жалованье. Подкинул разок на ладони и небрежно сунул в оттопыренный карман.
– Благодарствую! – И, громко сморкнувшись, потопал себе кривенькой походкой выискивать в лабиринте московских улиц очередную жертву.
Яузский бульвар был пустынен. Оно и понятно – сырость. Лишь под старой липой на скамейке устроилась парочка. Похоже, что молодых объединяло горячее чувство, иначе зачем им было ютиться на мокрой скамейке да еще в такую погоду.
Васька Кот внимательно посмотрел на сидящих – даже в сумерках можно было рассмотреть их счастливые лица. Точно любовь! В таких случаях нужна теплая хата и большая кровать. Если у них нет ни того ни другого, то молодых следует пожалеть.
Васька достал из кармана часы. Звонко щелкнул серебряной крышкой. Негромко заиграла приятная мелодия. До назначенного времени оставалось пятнадцать минут. Хрящ придет вовремя, порода такая, по нему хоть часы проверяй, а стало быть, впереди тоскливое ожидание. Интересно, куда он подевался, если в Москве у него даже приятелей нет?
Мог бы поделиться планами!
Васька Кот повертел брегет. На крышке был выгравирован дворянский герб, а под ним трогательная надпись: «Милому графу Михаилу Колычеву от его возлюбленной Анечки».
Эти часы Васька отстегнул у одного толстого дядьки в старой прокуренной пивной во время долгого и очень трогательного разговора. Новый знакомый жаловался на жизнь и говорил о том, что падчерица шлепает его по лицу мокрой тряпкой. Но кто бы мог подумать тогда, что случайно встретившийся пропойца самый настоящий граф! При самом богатом воображении его нельзя было представить даже швейцаром третьеразрядного ресторана. Поначалу Кот хотел заложить часы в ломбард, но, подумав, решил оставить себе, вещица понравилась ему.
Васька Кот слыл опытным карманником, и бывали времена, когда за один только вечер он вынимал до дюжины часов, а потом раздаривал их своим многочисленным подругам.
Хрящ вынырнул из сумерек, словно мачта «Летучего голландца» из густого тумана. Дохнув махорочным дымом, раскованно заулыбался:
– Давно ждешь?
– Минут пятнадцать.
– Зря, – отрубил матрос, – надо вовремя приходить.
– Не подрассчитал, – повел плечом Кот.
– Не бережешь ты свое время, Васька, – посочувствовал Макар Хрящ. – Надо было завалиться куда-нибудь на блатную хазу[4], подснять пигалицу и понежиться с ней в тепле, прежде чем на дождь выскакивать... Ладно, ладно, не морщись, – дружески похлопал он по плечу Кота. – Это я тебя разыгрываю. Дело есть дело. Ничего не забыл?
– Как тут позабудешь, – кривая ухмылка слегка тронула правый уголок рта Васьки. – За такое и без башки можно остаться.
– Это верно, – очень серьезно заметил Макар. – Сначала идешь к мадам Трегубовой. Постарайся ей понравиться. Она баба чумовая, громил вот так держит, – сжал Хрящ пальцы в могучий кулак.
– Я слышал, она была подругой Горыныча, – заметил Кот, поежившись. Все-таки сырость пробрала его, а может, не только в ней дело...
– Верно, – поддакнул Хрящ. – Горыныч-то всем на Хитровке заправлял, от каждого дела долю немалую брал, а как его в уголовку[5] заперли, баба не растерялась, хваткой оказалась, все краденое теперь через нее идет. Деньги очень любит... Только куда ей столько? Все чемоданы полны добра, а ей все мало: значит, нанесешь ей визит, расскажешь про меня, растолкуешь, что намечается очень денежное дельце. Не забудь таинственность на себя напустить. Пусть знает, что денег и впрямь будет немало. Но упаси тебя боже ляпнуть что-нибудь лишнее или обидеть ее хотя бы словом. Хряпнут по темечку чем-нибудь тяжелым да сбросят в Яузу. Она и не таких матерых уркаганов усмиряла. Усек?
– Понял, – качнул головой Кот.
– Так что этой бабы бойся: умна, как крыса или как ворона.
– Учту, – серьезно заверил Васька.
Сумерки спустились окончательно, спрятав в темноту кроны близстоящих деревьев. Парочка влюбленных на скамейке продолжала жаться друг к дружке. Похоже, что у них на вечер были свои планы.
– Ну, давай иди! Встретимся в гостинице.
– До скорого, Хрящ, – махнул на прощание Васька Кот.
Макар заулыбался во весь рот, а ответил неласково:
– Да пошел ты!..
* * *
Васька Кот ни разу не был на Хитровке ночью, а потому не узнавал ничего. Многочисленные кривые переулки напоминали лабиринты, откуда не суждено выбраться случайному человеку. Площадь была завалена вонючим хламом, видно, снесенным сюда со всей Хитровки. Улицы изрыты и заполнены нечистотами. Наверняка для того, чтобы нежелательный гость утоп в пахучей жиже. А дома, лишенные света, выглядели нежилыми. Лишь в отдельных окнах тускло горел свет – там шла крупная игра. У дверей одного из зданий Васька заметил красный фонарь – здесь местные красавицы продавали любовь по дешевке.
Васька Кот остановился. И тотчас, заподозрив в нем потенциального клиента, к нему навстречу двинулась крупная тетка лет тридцати. В полумраке она напоминала лесную кикимору, покинувшую свое логово.
– Барин, развлечься не желаешь? – баба ткнулась могучими грудями прямо в живот Коту. – Я дорого не возьму, дашь за удовольствие полтинничек, так я тебе еще спасибо скажу.
– Сударыня, премного благодарен за предложение, но я тут по делам.
– Ах, какой ты, барин, несносный, – сокрушалась бабенка, отчего ее пропитое лицо обиженно сморщилось. – Да это совсем недорого. Другие за свою красу аж два рубля просят!
Васька Кот всмотрелся в женщину. С трудом верилось, что кто-то еще способен позариться на этот расползшийся студень.
– Мадам, вы очаровательны, – галантно заметил Кот, благоразумно подумав о том, что в незнакомом месте не стоит начинать с конфликта, – но я ужасно тороплюсь.
Васька Кот повернулся и уже хотел было уйти, но цепкая женская рука ухватила его за рукав.
– Ты такой красавчик, – очень искренне уверяла его тетка, – водки нальешь, колбаски порежешь, да и ладно! Я на все согласная.
Кот нервно выдернул руку. Он начинал терять терпение.
– Я уже сказал вам, мадам, что вы очень лакомый кусочек, и я бы счел за великую честь переспать с вами и слегка помять ваши прелести... Но не сейчас, я очень занят!
– И куда же ты так спешишь? – в голосе женщины прозвучали ледяные язвительные нотки.
– К мадам Трегубовой, знаешь такую?
– Ах ты, негодник, променял меня на нее, – фальшиво поморщилась проститутка. Лед помалу растаял. – Если бы ты знал, от чего отказываешься!
– Это моя потеря, и я буду долго и мучительно страдать, – картинно прижал руку к груди Васька Кот. – Так где мне найти эту мадам?
– Видишь первый поворот через площадь? – махнула рукой женщина. – Свернешь туда. А там, метров через сто, дом будет стоять, двухэтажный, с высоким крыльцом. Он один в округе такой, в нем свет в каждом окошке горит.
– Вы очень любезны, мадам, – слегка приподнял кепку Васька Кот. – Очень жаль, что наше знакомство было столь кратковременным.
– А то заглядывай на обратном пути, – хрипло крикнула проститутка, – если в живых останешься, – добавила она и неприятно захохотала.
Васька Кот невольно содрогнулся от мрачного пророчества, но с дороги не свернул.
И впрямь метров через сто показался высокий двухэтажный дом. Ярко освещенный, он выглядел почти дворцом среди покосившихся хибар. У самого входа, подпирая плечиком косяк, стоял шкет и очень картинно покуривал.
– Мадам Трегубова дома? – уверенно спросил Васька Кот, стараясь держаться уверенно. Он хорошо понимал, что любой его жест и любое слово будут впоследствии тщательно анализироваться.
Шкет вынул изо рта папироску и придирчиво осмотрел подошедшего.
– А ты кто такой будешь? – поинтересовался он безо всякого почтения.
– Скажи мадам, что к ней жиган из Питера по очень важному делу.
Шкет внимательно всмотрелся в гостя. Парень одет с изыском: модное пальто с широким воротником, даже в темноте заметно, что брюки идеально отглажены. Шею прикрывает белый пижонский шарф.
Залетный гость внушал уважение. На громилу не потянет, комплекция хиловата, да и взгляд лисий. Но то, что жиганских кровей, – это точно!
– Вот тебе гривенник за расторопность, – подбросил Васька Кот монету. Сверкнув, она мгновенно спряталась в быстрой ладошке шкета.
– Щас я, мигом! – повеселел малец и юркнул в дверь.
Территория перед дворцом мадам Трегубовой выглядела ухоженной, куч мусора, которые тут повсюду, не видать. Хозяйка заботилась о чистоте. Оно и понятно: как-никак почти административное здание Хитровки! Неожиданно Васька Кот почувствовал чье-то враждебное присутствие и, повернувшись, внутренне поежился: прямо из-за угла дома на него уставились чьи-то глаза. Взгляд был каким-то зловещим, так смотреть может только голодная сова, ищущая в ночи жертву. Приглядевшись, Васька разобрал большую голову, обмотанную какими-то нелепыми лохмотьями. Невольно он подумал, что обратная дорога неблизка, и неизвестно, как сложилась бы его участь, не будь он гостем известной здесь мадам.
Васька Кот уже начал слегка скучать, когда дверь наконец открылась и на порог чертом из табакерки выскочил шкет.
– Иди, ждет тебя мадам Трегубова, – протянул малец, поигрывая дареным гривенником.
Васька поднялся по ступеням и уверенно распахнул дверь. В лицо ударил яркий свет, на несколько секунд ослепив его. Пройдя по узкому коридору, Кот вошел в комнату и увидел расположившихся на диване темноволосого молодого мужчину и белокурую женщину.
Мужчина был явный жиган. Лет тридцати пяти, не больше, чернявый, в косоворотке и темно-синих брюках, он сидел расслабленно, забросив мускулистые руки на спинку дивана. Женщина выглядела чуть постарше его, с заметными следами увядания на лице, но еще по-прежнему оставалась привлекательной. Одета она была в дорогое шелковое платье. На каждом пальце сверкало по золотому кольцу. На шее переливалось тяжелое жемчужное ожерелье. Она очень хорошо смотрелась рядом с молодым жиганом.
– Мое почтение, господа, – широко заулыбался Васька Кот, откровенно разглядывая женщину. Ее грудь выглядела весьма привлекательной, соблазнительно колыхаясь при каждом движении мадам.
– Здорово, коли не шутишь, – оскалился жиган, показав пожелтевшие зубы.
– Так ты, значит, и есть питерский? – спросила мадам.
Голос у нее был низковатым, с хрипотцой. Явно подпорчен разными удовольствиями жизни.
– Он самый, – протянул Васька Кот и без приглашения уселся на крепкий сосновый табурет, до лоска обтертый многочисленными задницами клиентов.
Васька Кот гордился своим питерским выговором, хотя родом был из Петергофа.
– Как тебя звать-величать? – спросил мужчина, пристально разглядывая гостя.
– Васька Кот, может, слыхали? В своем городе я человек известный.
– Из жиганов?
– А то! – не без гордости отозвался Васька. – Уже четвертый год пошел, как жиганствую.
– Есть у меня в Питере кореша, и сам я не однажды к вам наведывался, но о тебе, признаюсь, не слышал, – губы мужчины скривились в ухмылке.
– Хм... А может, вы слышали о том, как в прошлом году на Невском ювелирный взяли?
– Это еврея Лившица? – оживленно уточнил жиган, посуровев.
– Да нет, друг, ты ошибаешься... Еврея, конечно, но не Лившица. Шварц его фамилия!
Чернявый искренне расхохотался, вздернув острый подбородок. Женщина лишь сдержанно улыбнулась.
– Ну, подзабыл я малость, – смеясь, отвечал жиган, – всего-то и не упомнишь. А про дельце это я слыхал, – протянул он восторженно. – В газетах писали, что вы хапнули тогда сто пятьдесят тысяч.
– Правильно уркаганы делают, что газет не читают, – безнадежно махнул рукой Васька Кот. – В газетах все врут! Ты добавь к этой цифре еще нолик и небольшой хвостик, тогда поймешь, сколько мы хапнули.
Глаза темноволосого блеснули. Цифра весьма впечатляла.
– И где же это все? На такие деньги можно всю жизнь неплохо хавать.
Васька Кот неожиданно расхохотался:
– Вот мы все и схавали!
– Это как? – округлил глаза темноволосый жиган.
– А вот так! – радостно воскликнул Васька Кот. – За год все спустили, в стиры проиграли да на барышень промотали!
– Не хило!
– Зато есть что вспомнить, – сощурился Кот.
– Да, ювелирный магазин дело серьезное...
– Это точно, – согласился Васька. – Чека потом весь Питер перевернула, многих блатных после этого позакрывали. Но ничего, обошлось... На верной малине с месяц отлеживались, прежде чем на заслуженный рубль водки купили.
– Ладно, – темноволосый слегка кивнул, давая понять, что вступительная часть беседы закончилась. – Вижу, что ты любишь жить на широкую ногу. Это по-нашему! Меня Константином зовут, Костя Фомич.
Васька Кот дружелюбно заулыбался:
– Слыхал... Это ведь ты артельщиков с Пыжевского переулка в прошлом месяце гоп-стопом сделал?
– Верно, моя работа, – губы темноволосого разошлись в располагающей улыбке. – Видишь, Елизавета, – посмотрел жиган на тетку, которая продолжала смотреть на гостя с недоверием, – слава обо мне до самого Питера докатилась.
Лицо мадам Трегубовой заметно подобрело. Глядя на повеселевшую женщину, нетрудно было догадаться, что хозяйка Хитровки в отсутствие Горыныча не скучает...
– Да уж вижу, – шутейно взъерошила она ладонью волосы на макушке Кости Фомича.
– Только без мокрого дела не обошлось, – как бы посетовал на брак в работе Константин. – Один артельщик заупрямился... Ну, его и пришлось ломиком успокоить.
Свое прозвище Костантин получил за привычку таскать с собой на дело ломик, который именовался в простонародье фомичом. Этим инструментом он взламывал замки, но при случае мог применить его и как оружие.
– Бывает, – безмятежно отвечал Васька Кот, как если бы речь зашла об опрокинутом стакане с чаем.
– А вот это наша хозяюшка, – с нежностью в голосе протянул Костя Фомич. – Прошу любить и жаловать, Елизавета Михайловна Трегубова собственной персоной.
– Да ладно тебе, – отмахнулась ладошкой польщенная женщина.
– Прошу прощения, – сделался серьезным Костя Фомич. – Любить ее уже есть кому, – рука жигана воровато скользнула по бедру Елизаветы и тотчас убралась восвояси. – Любить ее есть кому, а вот жаловать придется.
Мадам Трегубова смущенно хихикнула, на мгновение превратившись в несмышленую гимназистку, застигнутую строгой директрисой в табачной лавке. Наваждение продолжалось недолго, уже через минуту Елизавета Михайловна превратилась в хозяйку малины, волевую и жесткую.
– Так про какое денежное дело ты хотел с нами потолковать? – по-деловому осведомилась Трегубова.
Где-то в дальних комнатах послышалась отчетливая брань, раздался звук разбитой посуды. Наверное, шла крупная карточная игра, а стало быть, без поножовщины не обойтись. Но Трегубова сидела не шевелясь, всем своим видом давая понять, что жиганы народ взрослый и уж как-нибудь между собой разберутся.
Все стихло, как и началось, видно, громилы утихомирили строптивца. А утром на одной из улочек Хитровки наверняка отыщется неопознанный труп, и вряд ли уголовку заинтересует еще один безымянный бродяга.
Ваське Коту сделалось немного не по себе. Улыбнувшись через силу, он заговорил беспечно, поигрывая золотой цепочкой:
– Об Макаре Хряще слышали?
– Кто же о нем не слыхал? – удивился Костя Фомич. – Хрящ – это фигура! За ним много удачных дел. Ювелирную лавку на Невском тоже, наверное, он брал? – жиган испытующе посмотрел на гостя.
– Верно. Не обошлось без него. Хрящ – это голова. На прошлой неделе железнодорожные кассы мы с ним взяли, тоже немало перепало. Так что будет на какие деньги нашим барышням подарки покупать. А вот это тебе, хозяюшка, – Васька Кот вложил в ладонь мадам Трегубовой золотую цепочку с кулоном.
– Ой, какая прелесть! – восторженно выдохнула Елизавета Михайловна, рассматривая крупный бриллиант.
Теперь она напоминала восторженную гимназистку, не успевшую наиграться куклами.
– Я рад, мадам, что безделица вам понравилась, но Хрящ наказал мне передать вам, что туда, куда он хочет отправиться, таких цепочек с камушками наберется не одна дюжина.
От Васьки Кота не укрылось, как коротко переглянулись между собой Фомич и Трегубова. В глазах у мадам вспыхнула самая настоящая алчность.
– И где же это такое знатное место отыскалось? Ты бы поделился с нами.
Васька Кот щелкнул языком, скрестил на груди руки и произнес:
– А вот этого, Елизавета Михайловна, я вам сказать не могу. Не велено!
– Что же это я! – неожиданно вскочила мадам Трегубова. – Такой важный гость из Питера приехал, а я даже четвертную на стол не выставила.
Елизавета Михайловна уверенно протопала к буфету, и Васька Кот отметил, что, несмотря на возраст, женщина сумела сохранить стройность. Если представится удобный случай, так можно и согрешить с уважаемой мадам.
– Вот она, водочка, – заботливо протерла Трегубова бутыль, – с белой головкой, моя любимая, – ласково напевала она, как если бы укачивала разревевшегося ребенка. – Что же ты, Константин, сидишь? – с укором обратилась она к Фомичу. – Помог бы барышне стаканы достать. Что же о нас гость питерский подумает, если мы его не угостим как следует.
Уже через минуту на стол была выставлена селедочка с лучком, на отдельной тарелке лежала колбаса, аккуратной горкой возвышались ломти хлеба, исходила паром картошка в мундире.
Василий обратил внимание на то, что мадам Трегубова не спрятала золотую цепочку в шкатулку, а в знак особого уважения к гостю повесила ее на шее.
– Значит, дело верное? – вновь подступила Елизавета Михайловна после того, как гость опрокинул в себя первый стакан водки.
Водка зажгла огонь где-то под ребрами, и Васька Кот с полминуты колотил кулаком в грудь, отправляя полымя по назначению.
– А то! – радостно воскликнул он, почувствовав облегчение. – Добра там, как икринок вот в этой рыбине, – ткнул он в блюдо с селедкой.
– Неужто? – восторженно ахнула мадам Трегубова.
Селедка оказалась пересоленной. Васька Кот поморщился, но отказываться не стал, зажевал кусок с костями. С тоской подумал о том, что на весь остаток ночи обречен на жажду, но поделать с собой ничего не мог, – селедку он обожал.
– Золота там, что в царской казне! – убежденно воскликнул жиган. Сдержанно помолчав, добавил: – До того, как ее большевики не разграбили.
– Вот как! – выдохнула Трегубова. – И что же это он, без нашей помощи не может справиться?
– Дело очень трудное, нам двоим его не вытянуть, – честно признался Васька Кот. – А потом, кому это понравится, когда залетные жиганы в твоих угодьях шуруют. Если пришел в чужой дом, будь добр, спроси разрешения, прежде чем за столом устроиться.
– Верно! – встрепенулся Костя Фомич. – Золотые слова... Если бы все жиганы так же думали, как и ты.
– Тут у нас на Лиговке один щипач объявился, из пришлых, так мы ему к ногам камень привязали и нырять заставили.
– И поделом! Давай выпьем за понимание между жиганами, – предложил Фомич.
Константин взял бутылку и налил водку в стаканы ровно на три четверти. Чокнулись сдержанно, как будто опасались расколоть стекло. В этот раз водка прошла гладко, в два глотка, затушила горящие трубы и успокоилась на дне желудка. Хозяйка выставила на стол тарелку с малосольными огурцами, и Васька Кот почувствовал, что рот переполнился слюной.
– Господь завещал делиться, – уверенно хрустел он зеленым круглым ломтиком. – А потом там такое крупное дело, что работы на всех хватит.
– Тут до нас слушок дошел, что Хрящ склад на Мойке взял, так мануфактуру на тридцати подводах вывозили!
– Верно, было такое дело, – широко улыбался Васька Кот. – Наколка стоящая была, вот и куш хороший сорвали. – Неожиданно жиган сделался серьезным. – Только в Питере Хрящу больше не жить, со всех сторон легавые теснят. Уже не одну малину разорили. Несколько дней мы с ним за городом отлеживались, у одного верного человека, а потом на перекладных к вам в Москву перебрались. Москва – город большой, здесь всегда можно затеряться.
Васька Кот внимательно присмотрелся к Трегубовой. После двух стаканов водки она смотрелась очень даже прилично. И, что особенно приятно, в ее теле, разогретом градусами, явно проснулось желание. Дважды, словно бы случайно, она похотливой кошечкой потерлась о его колено, и Кот, улучив момент, погладил под столом ее крепкое бедро. Мадам Трегубова вида не подала, лишь украдкой бросила в его сторону значительный взгляд. И Васька Кот всерьез стал подумывать о том, что вместо намеченного борделя лучше было бы вплотную заняться хозяйкой. Но неожиданно Костя Фомич жестко спросил, мгновенно выведя Кота из благожелательного настроя:
– Ладно, водочку нашу попил, и будя, а теперь ответь нам, правда, что Хряща Чека повязала?
Васька Кот увидел холодные глаза Фомича – полное впечатление, что тот занес над его головой привычный ломик. С лица мадам Трегубовой мигом исчезла улыбка. Краснощекая баба, еще минуту назад готовая согрешить с залетным красавчиком, вдруг неожиданно превратилась в жестокую хозяйку мрачного притона.
Возникшая пауза казалась заупокойным молчанием.
– Та-ак, – со значением протянул Васька Кот, поставив стакан на стол. – Вижу, что мне здесь не доверяют. Я-то с открытой душой... Думал, к друзьям пришел, а меня тут... Э-эх! – в сердцах рубанул рукой воздух Васька Кот.
– А ведь его почти месяц как повязали... Что же ты не отвечаешь, когда спрашивают? – сурово вопрошал Костя Фомич. – Я вот все думал, сразу тебя порешить, как только ты Хряща упомянул, или все-таки байки твои послушать. Эй, Егорка Грош, поди сюда! – крикнул жиган, и тотчас из соседней комнаты вышел тот самый нищий, которому Кот несколько часов назад подал милостыню.
В этот раз бродяга выглядел поприличнее. Вместо рваных штанов вполне приличные галифе темно-серого цвета, на плечах – выцветшая гимнастерка. Но рожа разбойная, как прежде, ее-то не скроешь! Он напоминал кавалериста, ушедшего в резерв и теперь вынужденного перебиваться квартирными кражами.
– Что ты там видел, расскажи, – строго потребовал Костя Фомич.
– А чего тут рассказывать, Константин Петрович, в прошлом месяце я в Питер ездил, к своей тетушке. Да прежде на Сенной базар заскочил. А тут легавые налетели, ну и я попал в облаву... Паспорт-то при мне был. Через пару деньков выпустили. А только со мной человечек один попался, который с Хрящом в больших приятелях был, не одно дело вместе обстряпали, я его еще по царской каторге знаю. Так вот он сказал, что Хряща повязали за день до облавы на одной блатхате.
Бродяга перевел взгляд на побледневшего Кота и умолк.
– Дальше говори, – потребовал Фомич.
– В тот день они вместе были, скупщика ждали, только вместо маклака легавые табуном пожаловали. Мой кореш-то успел выпрыгнуть в окно, а Хрящу не повезло, повязали.
– А что потом с твоим корешом стало, после того как его замели? – спросил Фомич.
Бродяга неожиданно воздел глаза к небу и широко, во всю грудь перекрестился.
– А неделей позже я прочитал в «Невском вестнике», что моего другана к стенке поставили. Вот так-то!
