Евгений Торчинов
Путь Дракона

Полная версия

Глава II
Презентация и демонстрация. Чем-то подозрителен все же этот «Путь Дракона»

В четверг в 18.30 я входил в почтенное здание Географического общества в Гривцовом переулке, прогулявшись до него пешком аж от Гостиного двора по Садовой. Как ни странно, не опоздал. В Географическом обществе было тихо и пусто. Стены, слышавшие Пржевальского и Миклухо-Маклая, внимали тишине. Казалось, что здание вымерло. Все респектабельно, достойно, даже величественно («аромат высокой древности», как сказали бы в старом Китае), но… слишком похоже на храм богов, которым перестали поклоняться. Жертвенник остыл, жрецы разбежались, вещий глас струй Кастальских умолк. Но храм оставленный – все храм, кумир поверженный – все бог. В гардеробе раздевалось два человека, на вешалках висело не более десятка плащей и пальто. Не густо будет народа на презентации, не густо. Раздевшись, я спросил у служительницы, которая, судя по ее возрасту, вполне могла видеть Семенова-Тян-Шанского, где состоится презентация общества «Путь Дракона», и получил ответ, что в малой библиотеке на втором этаже. Я поднялся наверх. Из приоткрытой гигантской дубовой двери в полутемный коридор лился свет. Значит, жизнь здесь все же есть. Я вошел внутрь и огляделся.

Малая библиотека представляла собой довольно большую вытянутую комнату с высокими старинными книжными шкафами по стенам. В центре практически во всю длину зала стоял длинный стол, покрытый классическим зеленым сукном. Светлился из антикварной люстры на потолке и из двух настольных ламп на столе, покрытых зелеными абажурами. Несмотря на это, свет в комнате казался каким-то янтарно-абрикосовым, каким он бывает почему-то только в старинных интерьерах. За столом сидело человек десять, публика довольно разномастная и разновозрастная. Несколько молодых людей, одна глубокая старушка (эта, скорее всего, из завсегдатаев здешних мероприятий, ей явно все равно, на что ходить – на «Путь Дракона» или на лекцию о парках Версаля) и несколько классических интеллигентов эпохи застоя – молодость их явно приходилась на эпоху брежневского детанта, и поэтому я мог практически считать их «эпохально близкими» (во всяком случае мне это лишь чуть старшее, нежели мое, поколение ближе и понятнее следующего, плохо знающего, кто такой Ленин, не имеющего опыта кухонных посиделок и чтения самиздатовских распечаток и не улыбающегося при цитировании Ильфа и Петрова). Во главе стола сидел мужчина средних лет, почему-то напомнивший мне Мережковского, каким тот изображен на фотографии первого тома сытинского издания его сочинений 1914 года – маленький, довольно щуплый (скажем лучше, субтильный), в очках и с черной аккуратно подстриженной бородкой. Его большие черные глаза, несомненно, светились умом. Этот человек мне определенно понравился, и я почувствовал себя спокойнее. Во всяком случае, откровенных шарлатанов или сумасшедших здесь вроде бы не наблюдалось. На столе перед председательствующим я заметил желтый флажок, который успокоил меня еще больше: на нем я усмотрел иероглифы «лун дао» («путь дракона») – значит, все же Дальний Восток, а не каббала.

В зал вошел еще один человек лет сорока пяти, в джинсах, свитере и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Среднего роста с русыми волосами, тонким носом с горбинкой и небольшими усиками. В руках он держал блокнот с вложенной в него шариковой ручкой. Он подошел к «Мережковскому», и они поздоровались за руку. Минут через десять (на моих часах было уже семь, начало презентации явно запаздывало) в зал вошли три дамы, одна из них серая и невзрачная («церковная мышка», – подумал я про себя), одна молодящаяся с миной КСПшной жизнерадостности и турпоходовского оптимизма на лице (не люблю такой тип, очень утомляет – все эти «а я еду, а я еду за туманом» явно не для меня) и одна совершенно другого типа, энергичная, с умеренной косметикой, в хорошем брючном костюме и с очень деловым выражением на лице. «Явная феминистка», – подумал я. Две дамы уселись на стульях, а феминистка направилась к председательствующему и что-то сказала ему на ухо, тот улыбнулся и усадил ее рядом с собой. «А вот и Гиппиус пожаловала», – возникла в голове несколько ерническая мысль.

Мужчина с усиками передал председательствующему плеер с присоединенными к нему маленькими колонками. Тот включил плеер, и из него зазвучала довольно мелодичная музыка с отчетливо восточным колоритом. Минуты через три плеер был выключен, председательствующий поднялся и заговорил приятным бархатистым баритоном:

– Уважаемые дамы и господа! Дорогие коллеги и единомышленники! Досточтимые гости! Вы прослушали гимн нашей организации, написанный нашим уважаемым секретарем Юрием Ефимовичем Анисимовым, композитором по призванию и по профессии. Конечно, мне приходится принести извинения за качество звука, но… (он широко развел руками) не будем о грустном. Пока же позвольте мне открыть наше первое официальное заседание, презентацию нашего юного общества и предоставить слово всеми нами ценимому Павлу Аркадьевичу Артамонову, без которого не то что нашего общества, но даже его идеи бы не существовало.

Раздались довольно жидкие аплодисменты. При имени Артамонова я несколько напрягся: вот он, алхимик Ильи! Как я подсознательно и ожидал, с места поднялся мужчина с усиками и заговорил медленно, слегка картавя (чувствовался очень легкий южнорусский или восточноукраинский акцент). Первый оратор оказался отнюдь не златоустом (как я убедился позднее, писал он гораздо лучше, нежели говорил), но краткость была явно сильной стороной его красноречия. Воспроизвожу его краткое выступление без купюр (оно и так было крайне непродолжительным), но с некоторой стилистической коррекцией, поскольку, повторяю, элоквенция его речи была весьма относительной.

– Наше общество создано для того, чтобы мы занимались делом. Наша интеллигенция любит поболтать о высоких материях, а делом заниматься не любит. Беда России – это слово «духовность», от которого одни закатывают глаза к небеси, а другие начинают писать кипятком. Ах, духовность… Ах Восток, ах махатмы! Ах православный русский дух! Все ахи да вздохи. Наше общество не для этого, будем работать, будем заниматься делом, а не духовностью. Вначале надо языки учить и над текстами покорпеть или хоть на голове постоять, а потом уже про «духовность» говорить.

«Мережковский» слушал речь своего коллеги и, видимо, друга с легкой улыбкой. Когда тот сел на место, «Мережковский» встал и произнес:

– Ну а теперь позвольте мне предоставить слово самому себе. Поскольку у нас присутствуют уважаемые гости (он не без элегантности слегка поклонился в мою сторону), которым не имею чести быть представленным, восполню этот пробел, игнорируя как китайские, так и британские церемонии. Александр Иванович Богословский, кандидат технических наук, философ-любитель (ничего, Юм со Спинозой тоже были любителями, – снова легкая улыбка: не воспринимайте, мол, всерьез, мании величия у меня нет) и президент этого еще пока не славного общества (аплодисменты). Позвольте мне ныне, уважаемые господа и единомышленники, представить на ваше усмотрение и рассмотрение скучный доклад или, как говаривали в старину, реферат о драконе. Ибо, не понимая символизма и семантики этого существа, вы не сможете понять целей, задач и специфики нашего, как сказано в свидетельстве о регистрации, общественного объединения граждан.

Далее последовал доклад об образе дракона в культурах мира. Не было забыто ничего – ни индийские Вритра и Шеша, ни славянский Змей-Горыныч, ни пернатый змей Кетцалькоатль, ни средневековые драконы, с которыми сражались святой Георгий Победоносец и бесстрашные рыцари из романов, сведших с ума несчастного идальго из Ламанчи. Особое место, конечно, в этом докладе было уделено Китаю, докладчик поведал о культе Царя-Дракона (Лун-вана), об императорском «луне» и более демократическом «мане», о драконе и тигре в контексте символики даосской алхимии (наверно, результат влияния Артамонова) и о многом другом. Не забыта была и Библия, от Медного Змия, воздвигнутого Моисеем в пустыне, докладчик перешел к гностикам, рассказал об офитах и каинитах, подчеркнув, что Змий-искуситель Книги Бытия для них был Змием Моисея – грядущим Христом, благодатным избавителем и освободителем оттирании запретов злобного демиурга Иалдабаофа. Только о драконах Натана из Газы и саббатианской каббалы не было сказано ничего. И это не было подозрительным, напротив, вполне естественным: откуда им про это знать? Только у Шо-лема есть кое-что, да в паре англоязычных статей израильских ученых… Один пассаж из речи «Мережковского» (прошу прощения, Богословского) привлек мое внимание как оригинальный и достаточно остроумный. Воспроизвожу его по памяти максимально близко к тому, что звучало в тот вечер в Географическом обществе.

– Известный английский буддолог Эдвард Конзе, кстати, прошедший путь от марксизма к буддизму, в одной из своих последних книг заметил, что по какой-то странной случайности буддизм распространился только у народов, мифологии которых имели позитивный образ змеев и драконов, и не имел успеха у народов, отрицательно относившихся к этим рептилиям. Конзе ограничился констатацией этого обстоятельства, мы же должны пойти дальше и установить архетипическую связь между драконофилией и тем типом религиозности и, шире, духовности (да простит меня господин Артамонов), который представляет буддизм.

В заключение своей речи Александр Иванович упомянул Дракона Возрожденного из фэнтезийной саги Роберта Джордана «Колесо Времени» и задался вопросом: что из всего этого вытекает и что мы (то бишь члены общества) должны делать. Ответ оказался достаточно лапидарным: идти Путем Дракона, погружаться в пучины оккультных тайн и взмывать в горние выси религиозных и мистических прозрений, исследовать добро и зло ради преображения и обновления.

После речи шефа выступила дама с внешностью несколько увядшей светской львицы с крашеными хной волосами, которая объявила, что о-бо-жа-ет китайскую классическую литературу (а Дракон – это ведь Китай!), и поэтому прочитает несколько стихов (триолетов!), написанных под впечатлением ге-ни-аль-но-го романа Цао Сюэ-циня «Сон в красном тереме». И прочитала!

Поскольку идея писать на китайские сюжеты ТРИОЛЕТЫ показалась мне какой-то особо экстравагантно-эстетской, я взял потом у дамы тексты ее поэз и переписал их. Поэтому имею возможность воспроизвести их здесь. Триолеты, кстати, оказались вполне недурны. Что касается их содержания, то оно становится вполне понятным при чтении «Сна в красном тереме», вполне доступного для каждого русскоязычного читателя, ибо роман сей уже полвека как переведен на язык Толстого, Достоевского и Чехова. Поэтому от каких-либо комментариев содержательного плана я воздерживаюсь. Итак, русско-китайский диван мадам Тигринской. Триолеты.

1.

 
Пускай пока веселится
Душа, отягченная сном.
Отрок, мечтавший забыться,
Пускай пока веселится.
Час не пришел – не стучится
Бед предугаданных сонм.
Пускай пока веселится
Душа, отягченная сном.
 

2.

 
В грезах, неге, печали
Фея реки Сяосян,
Вешние дни стояли
В грезах, неге, печали.
Беды, которых не ждали,
Где розы цвели – бурьян.
В грезах, неге, печали
Фея реки Сяосян.
 

3.

 
Тоскою нефрит отуманен,
Предначертанье сбылось.
Лик его ясный печален,
Тоскою нефрит отуманен.
В райских покоях тот странен,
Чье сердце к земному влеклось.
Тоскою нефрит отуманен,
Предначертанье сбылось.
 

На чтении сих поэтических строк презентация (точнее, как оказалось, ее экзотерическая часть) закончилась, Александр Иванович объявил, что первое рабочее заседание общества состоится в последний четверг месяца в 19 часов в Красногвардейской районной библиотеке (Индустриальный проспект, д. 51) и что на него приглашаются все зарегистрированные члены общества и все желающие вступить в него. Засим все начали расходиться.

Я тоже собрался уходить, когда ко мне подошел Богословский:

– Уважаемый Константин Владимирович, премного благодарны, что вы пришли. Мы ведь хорошо вас знаем и не только как психолога и религиоведа, поверьте мне.

Увидев мою удивленную мину, он замахал руками: дескать, полноте, полноте; ну раз не хотите затрагивать эту тему, то не надо, конечно. Затем продолжил:

– Будьте любезны, Константин Владимирович, не уходите. У нас тут еще ужин запланирован, для внутреннего, так сказать, круга. Мы столик в китайском ресторане заказали. В «Аквариуме». Это на Петроградской, недалеко от метро «Горьковская».

Пришлось согласиться, тем более что мне самому стало любопытно, что все это значит. К Богословскому и Артамонову подходили присутствующие, заводили какие-то разговоры, но те их не очень-то поддерживали. В конце концов мы («внутренний круг» по терминологии Богословского – и когда это я успел в него войти?) спустились вниз и покинули почтенные стены Географического общества последними. «Мы» – это Богословский, Артамонов, феминистка-«Гиппиус», которая действительно оказалась женой Богословского по имени Аглая Федоровна, еще один господин, на которого я раньше не обратил внимания («знакомьтесь, наш драконовед и драконограф Игорь Ларионович Степаново, аристократическая, знаете, такая фамилия»), стареющий, довольно полный, с приятным добродушным лицом, ну и примкнувший к ним ваш покорный слуга.

Среди машин, стоявших в Гривцовом переулке, выделялся кремовый «Лэнд ровер», к которому, к моему полному изумлению, мы и направились. Вскоре чудо-машина домчала нас до Каменноостровского проспекта, и мы прошествовали в «Аквариум», один из самых дорогих питерских китайских ресторанов, принадлежащий сингапурским хозяевам. Подававшиеся блюда тоже плохо гармонировали с достойной бедностью мероприятия в Географическом обществе. Недоумение, видимо, отразилось на моем лице, поскольку Александр Иванович счел нужным дать свои объяснения:

– Это все Павел Аркадьевич, так сказать, наалхимичил (Павел Аркадьевич недовольно пробурчал: «Не люблю я эти обывательские шуточки про алхимию»).

Он у нас, знаете ли, новый русский, предприниматель, бизнесмен. И не какая-то там торговля турецкими дубленками. Не-ет, тут, знаете, всякие хитрые технологии, программное обеспечение, ноу-хау и прочее в том же роде. Он главный спонсор нашего общества. Если бы не он, то все дело Дракона бы, пожалуй, накрылось, простите за просторечие.

Все более или менее разъяснилось. Не знаю, как насчет алхимии, но бизнесменом Артамонов явно был неплохим. Мы отдали должное великолепной кухне: дивные сладковатые угри, лобстеры, жареные трепанги и какой-то моллюск, по-китайски называющийся «бао юй», огромные креветки, свинина в кляре и многое другое. Дивно! При этом слегка сверлила мысль: за деньги, в которые обошелся этот ужин, презентацию «Пути Дракона» (учитывая количество присутствовавших и длительность мероприятия) можно вполне было бы провести в какой-нибудь гостиной во дворце Белосельских-Белозерских, а то и в самом Юсуповском, благо там и ресторан «Дворянское гнездо» под боком… Как бы прочитав мои мысли, Павел Аркадьевич, сидевший за столом с насупленным от высоких, видимо, дум челом, вдруг промолвил: «Не надо баловать народ и приучать его к нездоровой роскоши», – и снова погрузился в молчание.

Подали десерт (европейский: фрукты, мороженое и тому подобное), и разговор плавно перешел из светского в эзотерическое измерение. Собственно говоря направление беседы совершенно неожиданно изменил Артамонов, до этого пребывавший в состоянии мрачноватой задумчивости. Он пристально посмотрел на меня и сказал:

– Прочитал вашу книжку по даосской психопрактике. Я давно интересуюсь даосской алхимией, много чего прочитал да и сам практикую.

Далее он стал перечислять прочитанное, и когда кроме переведенных на русский Гэ Хуна и Чжан Бо-дуаня упомянул малоизвестных и китаеведам Ли Дао-чуня, Бо Юй-чаня и даже полудаоса-полуконфуцианца Юй Яня, я проникся к нему уважением.

– Вы читаете по-китайски?

– Читаю, но не слишком хорошо. Скажем, Гэ Хуна бы не прочитал, слишком кудрявая лексика и закрученная грамматика. А технические тексты – да, читаю, это не так сложно. Вначале прочитал Сунь Сы-мо, заглядывая в английский перевод Сивина, потом проделал то же самое с Чжан Бо-дуанем и русским переводом его трактата, а потом тексты такого типа уже легко пошли. Вот думаю за «Единение триады» Вэй Бо-яна приняться, такой кладезь… Вы мне вот что скажите. Я думаю, что даосская алхимия пришла в упадок именно из-за разрыва внешней и внутренней алхимии, тогда когда они должны бы сочетаться и, так сказать, дополнять и восполнять друг друга. «Нэй-вай шуан-сю» – «одновременная практика внешнего и внутреннего». А так что получилось? Внешняя алхимия при монгольской Юань вообще исчезает, а внутренняя превращается в какую-то буддийскую медитацию. И нет китайской алхимии. На Западе тоже похожее произошло. Вначале алхимики стали суфлерами, забыли про герметизм и оккультизм, потом суфлеры стали химиками, и алхимия кончилась. Ате, которые суфлеров презирали, впали в другую крайность и превратили алхимию в метафору какой-то мистической созерцательной практики. Роберт Фладд там, Михаэль Майер (впрочем, «Бегущая Аталанта» с ее музыкальным символизмом довольно интересна, но вряд ли для алхимика) или тем более Пордедж. А масоны это подхватили. Им приятно было упаковывать всякие пиетизмы-квиетизмы в красивенькую алхимическую упаковку. Вы посмотрите на русские переводы Парацельса (вот великий человек был!), выполненные в новиковском кругу в екатерининское время. Кто в них алхимию найдет? Никто! Да она переводчиков и не интересовала, им надо было подать парацельсовский текст в контексте своих заморочек – нравственного совершенствования там, восхождения к деистическому Богу и прочее в том же духе. И смех и грех, одним словом. А Юнг начитался всех этих Пордеджей и Бёме и придумал психологическую алхимию. Интересно, конечно, но вздор почти полный.

Устав от такого длинного монолога, Павел Аркадьевич откинулся на спинку стула и сразу помрачнел. Народ был сражен как демонстрацией эрудиции, так и кощунственным «наездом» на Юнга (классик все-таки, а его так – хук снизу, хук справа, хук слева). Первой нарушила молчание Аглая Федоровна, спросившая Артамонова красивым низким (в опере она пела бы Амнерис и принцессу Эболи), но не томным, а вполне деловым голосом:

– А кто такие суфлеры, Павел? Я-то думала, что они бывают в театре, а не в алхимии.

– Суфлеры – это алхимики-профаны, которые не понимали текстов и вместо философских субстанций возились с профаническими, технохимики такие. Вот благодаря этим суфлерам и возник предрассудок, что алхимия – мать современной химии.

– Понятно. Вас послушать – одно удовольствие. Ничего не понятно, но интересно.

– Ну вы-то, Аглая, все понимаете. Все или почти все. Вы же не Перекатаева с ее триолетами.

Аглая Федоровна хмыкнула и замолчала.

Павел Аркадьевич снова заговорил:

– Я вас, Константин, как-нибудь к себе приглашу. Сами посмотрите на мою лабораторию, у меня там преинтересные штучки имеются. И не откладывайте, а то, как вся эта драконовская операция начнется, времени уже не будет.

Я вопросительно посмотрел на него («какая такая драконовская операция»), но он или ничего не заметил, или сделал вид, что не заметил, и промолчал. А Александр Иванович пробормотал:

– Ну зачем в ресторане-то?

– С удовольствием зайду к вам, Павел (без отчеств, так без отчеств). Мне еще никогда не приходилось видеть действующую алхимическую лабораторию. Как пригласите, так и зайду.

– А вы сейчас и не действующую нигде не увидите. Грамотную модель создать только три-четыре человека могут. Но они этим заниматься не будут. А когда вам зайти? Послезавтра я улетаю в Голландию по бизнесу и вернусь дня через три-четыре. Давайте, я потом вам позвоню. Какой у вас телефон?

Я дал Павлу и всем остальным заодно свои телефоны и адрес для «мыла» (или «емели», как тоже иногда говорят). «Емеля», по-моему, таки лучше, но «мыло» по непонятной причине много популярнее. Кроме Павла свои координаты вручил мне также Богословский («Будем поддерживать связь, – сказал он, – нам надо быть вместе»).

Ужин закончился, официанты профессионально быстро убирали со стола, Павел заплатил карточкой, мы поднялись, оделись в удобном гардеробе и вышли на морозный, уже вполне зимний воздух. Братья-драконы предложили подбросить меня до дома на «Лэнд ровере», но я решил прогуляться пешком, благо находился недалеко от своего обиталища, и распрощался с ними. «Лэнд ровер» уехал, мягко шелестя нездешними шинами, а я довольно бодрой походкой направился на Съезжинскую. Надо было хорошенько все обдумать.

Погода стояла морозная и ясная. Молодой месяц висел в темно-синем, почти черном небе в окружении таинственно мерцающих звезд. В детстве я интересовался астрономией и умел найти на небосклоне множество созвездий. Теперь, увы, почти все позабыто. Всегда узнаю Кассиопею в виде буквы «W», Орион с поясом из трех звезд, Большую Медведицу, конечно. И это практически все. Из планет обычно сразу распознаю Веспер – вечернюю Венеру, иногда Юпитер. Увы! Где, например, затаился на небосводе Дракон, царствующее созвездие времен Авраама, столь таинственно упомянутое в данной функции в «Книге Созидания», «Сефер Йецира»? Все филологи говорят, что эта мистическая книга написана поздно, около полутора тысячелетий тому назад. Но почему в ней именно Дракон, уже давно к тому времени сместившийся со своего небесного трона, связывается с Полярной звездой, как то было не полтора, а все четыре тысячелетия тому назад? Загадки, загадки, загадки… Я снова посмотрел на небо. «Звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас», – вспомнил я Канта. «Круглые светящиеся шары, на которых подобно плесени возникла жизнь», – отозвался в моей голове его почитатель Шопенгауэр. И никакого нравственного закона внутри нас. Слепая воля, которая только и хочет, что хотеть, ибо она и есть хотение. Как говорится, «два мира – два Шапиро». И кто из них прав? Впрочем, знакомство с буддийской философией и наличие в нашей бренной действительности таких персонажей, как Чикатило и иже с ним, давно уже заставило меня усомниться в существовании этого самого «нравственного закона внутри нас». Драконы, драконы… Драконы на небе, драконы в «Аквариуме»… Драконы там, драконы здесь, без них не встать, без них не лечь… Тьфу, глупость какая!

Строго говоря, презентация должна была бы меня успокоить. Никакой каббалы, никакого саббатианства. Но что-то тут было не так. Эти взгляды… Недомолвки («Мы ведь хорошо вас знаем и не только как психолога и религиоведа, поверьте мне», – сказал Богословский; а Павел и еще почище выдал: «И не откладывайте, а то как вся эта драконовская операция начнется, времени уже не будет». Какая это «операция», что он имел в виду?). Короче, придется продолжать с ними общаться (впрочем, интересные и приятные люди, а Павел так просто интригующая личность), пока понятно только то, что ничего не понятно. Но должно быть понятно. Одно все же ясно: эти «драконы» отнюдь не так просты и невинны, как хотели представить себя своей «пастве» в Географическом обществе.

Тут я заметил, что ноги довели меня уже до дома. Я поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Мне открыл Филипп и тут же убежал обратно к своим играм, пока я не прогнал его от компьютера. Навстречу мне вышел потягивающийся рыжий кот – господин Отто, наследство покойного Дракона, или Анти-Христа, Андрея Королева. Я почесал его за ухом, кот немного потерся о ноги, грациозно извернулся и направился куда-то по своим делам. Инна дремала в своей комнате (любит она дремать поздно вечером, а потом спать не ложится до пяти утра). Я прошел к себе, чтобы переодеться. Филипп, конечно же, сидел за компьютером. Я бросил взгляд на письменный стол у окна и увидел на нем бумажный лист, на котором было напечатано на принтере (не на моем, у меня вообще нет принтера) крупным шрифтом:

ДРАКОН ВЕРНЕТСЯ!

Во мне все похолодело.

Если вы хотите узнать, откуда взялась эта записка, прочтите следующую главу.