Кронштадт и Питер в 1917 году – Ф. Ф. Раскольников

Все прекрасно в этой книге: и смещение акцентов, и периодические выкрикивания «не виноватая я» и мягкий компромат на деятелей типа Ленина и Молотова. Больше всех доставалось Сталину, конечно, но в конце книги. Также, как и остальные «переворотчики» темного Октября, Раскольников считает, что если он произнес несколько раз фразу «адмирал Вирен» был жесток с матросами», то это дает право им его пристрелить и сбросить в овраг. Да и вообще: «Расстрелы офицеров, происходившие в первых числах, марта, носили абсолютно стихийный характер, и к ним наша партия ни с какой стороны не причастна.» Революцию задумали мы, а вот к гневу революционной толпы не имеем никакого отношения, как бы подчеркивает Раскольников в своих воспоминаниях. И продолжает смаковать убийство за убийством. «Более мужественно, чем Вирен, умер адмирал Бутаков. Этот весьма недалекий адмирал просто-напросто отказался отречься от старого режима и не унижался, цепляясь за жизнь, как это делал Вирен.» Да чего переживать, если по официальным данным (уж не большевиков ли?) «всего было убито 36 морских и сухопутных офицеров.» В это верится с большим трудом потому, что время было тревожное, нервы у матросов расшатанные и вот такие «казусы», судя по книге Раскольникова, случались довольно часто: «Когда один офицер был арестован и препровождался в следственную тюрьму, то по дороге он начал браниться:

«– Мерзавцы, вот погодите – из Ораниенбаума придет пулеметный полк, так он с вас снимет шкуру.

Эти угрожающие слова вывели из себя сопровождавших его матросов, и он был убит тут же на месте. Еще слишком была сильна неуверенность в завтрашнем дне…»

Это же прямо чистосердечное признание: мало было нас, переворотчиков, господин Прокурор, вот и приходилось шмалять…

В книге много характерных деталей, отображающих суть революционеров того времени. Они, например, собирались требовать «отмены Андреевского флага, как символа насилия и старорежимного издевательства.» Вокруг была самая настоящая Булгаковская «шариковщина». Чем гордится Раскольников, когда описывает будни газеты «Правда»? А вот чем: «подавляющее большинство сотрудников газеты принадлежало к составу рабочих, матросов и отчасти солдат. Только два раза принес свои бездарные статьи некий учитель кронштадтской гимназии, очень быстро перекочевавший к меньшевикам.»

Из интересного:

Из этой же среды в редакцию «Правды» просочился Молотов (он же Скрябин). Тот самый, который и пакт с немцами подписал. Но удивительное дело – из всех, кто входил в редакцию «Правды» (а это Еремеев, Ольминский. Позднее Сталин и Каменев) – Молотов единственный, кого не трогали и не трогают как современные либералы, так и либералы тех лет. Цитата от Раскольникова сюда же: «После возвращения из ссылки Л. Б. Каменев и И. В. Сталин, также находившийся в Ачинске, „оттеснили“ па второй план более радикальную, но менее известную в партии группу местных большевиков во главе с А. Г. Шляпниковым, П. А. Залуцким и В. М. Молотовым.»

Восприятие реальности и дяди Федора Раскольникова весьма своеобразное. Вот он негодует из-за того, что анархисты «самочинно заняли помещение на одной из лучших улиц Кронштадта.» И на следующей странице спокойно сообщает, что Ленин поехал в «цитадель большевизма, бывший дом фаворитки царя Кшесинской, после Февральской революции занятый нашими руководящими партийными учреждениями.» Ах, да, тот факт, что Ленин прибыл из Германии, Раскольников выдает за великую и остроумную победу большевистского разума над немцами. «Остроумная идея проезда через Германию нам как-то не приходила в голову – настолько мы свыклись с мыслью о непроходимых барьерах, установленных войной между воюющими государствами.»

Ну, а Ленин, в мемуарах Раскольникова, еще не вошел в образ «дедушки». Решение любого вопроса у Ильича всегда наготове и всегда одно и то же: «расстрелять!» Причем и своих. Раскольников тоже едва не попал под горячую руку. « – Что вы там такое наделали? Разве можно совершать такие поступки, не посоветовавшись с ЦК? Это – нарушение элементарной партийной дисциплины. Вот за такие вещи мы будем расстреливать, – принялся меня отчитывать Владимир Ильич.» А расстрелять Ильич хотел Федю за то, что тот … допустил декларирование Советской власти в Кронштадте. Вот это поворот!

Коньком пропаганды Раскольникова, стало распространение идеи «братания» между российской и немецкой армиями. И пер он в этом вопросе буром, не обращая внимания на возражения «недалеких» солдат: «– Мы только что вернулись из-под Цереля, – истерически закричал один из матросов, – там каждый день немецкие аэропланы бросали в нас бомбы, а вы говорите о братании! Вот вас бы в окопы! Братались бы там!»В общем, ничего нового. Даже прятались друзья-товарищи Раскольникова за мертвецами. Странно, что не выдумали праздник поминовения какой-нибудь Кронштадской сотни, или тысячи… «После его окончания все участники митинга по предложению тов. Берга направились на братскую могилу. Мы образовали стройное шествие и двинулись с пением революционных песен. Встречавшиеся на пути финские буржуа с удивлением рассматривали неожиданную демонстрацию и при пении похоронного марша: „Вы жертвою пали…“ были вынуждены снимать свои шляпы.»Эх, а ведь так просто было перегородить путь в Питер этой шушере. Даже сам раскольников пишет об этом: «Если бы Временное правительство нашло в себе достаточно решимости, вроде той, какую проявил контрреволюционный помощник морского министра Дудоров, приказавший подводным лодкам топить всякое судно, выходящее в эти дни из Гельсингфорса на помощь Питеру, то путем установки пары батарей на берегу морского канала ничего не стоило бы преградить кронштадтцам вход в устье Невы и, сверх того, потопить в грязных волнах „Маркизовой лужи“ один-два парохода, доверху нагруженных активными, боевыми врагами Временного правительства». Да только Керенский сыграл свою роль и ушел. Жалко, что не как мавр…

А уж сколько героев в этой книге – не перечесть. Вот, например, девушка-одуванчик « Катя Смирнова стреляла в местного губернатора. Несовершеннолетие спасло ей жизнь: смертная казнь была заменена бессрочной каторгой.»Шаблон всегда остается прежним: в 1905 году быдло на Потемкине обстреливало Одессу. А в 1917 Ленин стремится повторить их «подвиг». «– Хорошо, – едва выслушав, нетерпеливо продолжал Ильич, – если нам понадобится обстреливать окрестности Петрограда, куда можно поставить эти суда? Можно ли их ввести в устье Невы?»

Точнее всех ситуацию обрисовал боевик Подвойский: «– Да, теперь положение таково, что либо они нас, либо мы их будем вешать!»

А ведь ни сил, ни оружия, ни людей для успешного переворота у большевичков не было. Одни понты. «Единственный смысл вывода неимоверно устарелого корабля на позиции в Морском канале заключался в том, что его грозный вид мог послужить стимулом морального подъема питерских рабочих и солдат.» А едва Царское село было занято людьми Краснова, то Подвойский, «который от волнения выглядел бледнее обыкновенного», совсем растерялся. А ведь вояки на стороне большевиков были что надо: «Едва наш поезд успел подойти к пассажирской платформе Николаевского вокзала, как мне доложили о происшедшем несчастном случае: один матрос, выйдя из вагона, пошел в город, но недалеко от вокзала, на мосту, вследствие неосторожного обращения, у него взорвалась ручная граната и он был разорван на куски.»

Все это больше напоминало спектакль для иностранных зрителей, нежели «революцию». Даже похороны были превращены в водораздел будущей гражданской войны. «В Москве вообще было поступлено оригинально: в один день хоронили наших, а на следующий день – юнкеров. Разумеется, белая гвардия не преминула устроить из похорон своих жертв религиозно-церковную и контрреволюционную демонстрацию.»

В общем, традиционно остается закончить словами: «вот такая фигня, малята».

Книга в своем роде удивительная. Я ни разу не видел такого дубового описания революционных дней. Особенно от одного из участников, который был в самой гуще событий. В книге приведено множество фамилий, бегло описывается вереница событий, но в сухом остатке не остается ничего: ни анализа ситуации, ни ее описания, ни людей, ни мыслей, ничего.Раскольников – солдат большевизма без страха и упрека. Он знать ничего не знает, и не хочет знать, кроме линии партии. Любое рассуждение, тем паче сомнение-отклонение – это слабость, недостаток партийной дисциплины, пролетарской спайки. Молодой, активный, бесстрашный человек в яркие роковые дни России представляется гуттаперчевой куклой, примитивным автоматом.Он одинаково партийно, прямо, резко ведет митинги, агитирует, редактирует газету, организует оборону, собирает разведданные. Для него рабочие массы могут быть только более или менее прогрессивными. А этот уровень измеряется исключительно безапелляционной преданностью слову и делу Ленина. Качества людей смотрятся по двум меркам – насколько этот человек правильный большевик, а потом вообще – можно ли признать этого человека достойным. Недостойных большевиков нет, значит это не большевики. Достойные, но недостаточно большевики, – тоже большевики, просто этого еще не осознали. По советам, кораблям и гарнизонам почти везде большевиков меньшинство – но массы, конечно, преданы именно им.При этом Раскольников ведет бурную деятельность, как и все товарищи вокруг него. Чего только они не успели сделать в короткие дни 1917 года. Все это описывается просто и походя, но на самом деле даже десятая часть проходящих с одним человеком событий в это время сложно поддается осмыслению. Эти фанатики реально делали невероятные вещи. Как и многие другие, не фанатики.В этом как раз и основной интерес книги. Как человек с не самым большим опытом, в чем-то одаренный, но не хватающий звезд с неба, поверил в революцию, в партию. И как он преобразился вместе с ней. Мятущиеся, ищущие эсеры и анархисты. Цивилизованные, семенящие либералы и центристы. Запуганные или откровенно реакционные консерваторы. Наверное, именно отсутствие фанатизма, рефлексия, сомнения отняли у них силы в пользу недавно еще маргинальной группировки.Раскольников знает, что революция победит. Раскольников знает, что марксизм – это объективная наука, метод, который предопределяет будущее после революции. Раскольников уверен, что Ленин все знает наперед и приведет революцию в жизнь. Для него нет сомнений, что большевики справятся. Также как нет сомнений, что весь пролетариат будет за них. Что интеллигенция – гнила, а все оппоненты – прислужники капитализма. Который обречен. Он уверен, что задачи партии ему по плечу, потому что просто так их не раздают. И он не смотрит назад, вперед и по сторонам, он делает дело.На самом деле, это один из ключевых типажей революции. Ясно, что записки вылизаны и нарочиты. Но вместе с харизматичными лидерами социалистами, вместе с анархистами и юнкерами, кадетами и белогвардейцами. Вместе с крестьянами и новообученными красноармейцами, интеллигентами и сепаратистами – именно этот тип людей важно понимать. Потому что без них революцию запустить бы не удалось. На них она понеслась на первых порах. А потом была Гражданская война, книга как раз оканчивается на ее начале. И, действительно, это совсем другая история.Фанатиком быть не хочется. Но от них можно научится бесстрашию и энергии. Когда кто-то осознанно молчит, постоянно разбираясь в ситуации и себе, кто-то другой, не боясь наследить и ошибок, руками, с ходу, с колес делает как может и как считает нужным. И что ему противопоставить? Негодующую резолюцию? Революции еще будут, и если можно почерпнуть что-то хорошее от большевиков – это уверенность и способность брать ответственность. Даже не у большевистских лидеров, а у многочисленных партийцев в комитетах и советах, на фронте, на заводах, по всей стране. Когда придёт время, пусть более светлые силы найдут в себе мужество и энергию работать не хуже, но другими методами и на другую цель.