Майк Гелприн
Фантум 2013. Между землёй и небом
Земля
Мария Гинзбург
Ворота
Я видел мир, я вернулся назад,
Я хочу стать кем был, пришло это время.
Мои губы опускаются всё ниже и ниже,
Я ищу те ворота, откуда я вышел.
Я пришёл войти в те ворота, откуда я вышел,
Я пришёл целовать те ворота, откуда я вышел…
«Наутилус Помпилиус», «Ворота»
В ночь, последовавшую за бурным празднованием свадьбы, случилась небольшая заминка. Тогда Курт и сказал Эрике, что никогда – НИКОГДА! – не ударит её. Подросток слишком хорошо помнил слёзы матери и синяки, разрушившие её душу раньше, чем тело. По выражению глаз Эрики Курт понял, что она не поверила ему. Тогда парень набрался терпения и стал ждать. Манёвр принёс свои плоды, да такие, о каких Курт и мечтать не мог. В ту ночь, когда Эрика поняла, что в постели муж, не рассуждая, выполнит любое её желание, за Куртом пришли.
Чёрное знамя, висевшее на шпиле увитой лианами крепостной башни, поникло грязной тряпкой – в ту ночь не было ни ветерка. В джунглях за оградой жалобно мяукала пума. Шаги караула, ведущего Курта к храму, отдавались гулким эхом по старинной брусчатке плаца. На лицах дежурных ясно читалось, что они не ответят ни на один его вопрос. Впрочем, Курт и не собирался их задавать. Его время посвящения давно пришло. Алоиз с братом уже успели в Италии побывать, а он, Курт, до сих пор не мог участвовать в боевых операциях. Хотя до тех пор, пока Эрика не забеременеет, его всё равно не взяли бы. Но в этом-то направлении хоть что-то зависело от него самого; а время посвящения выбирал глава Шербе. Курт досадовал только, что столь знаменательное событие выпало именно на сегодня, когда он оглушён сладкой усталостью тела и не в силах прочувствовать торжественность момента. Когда они вошли в храм, часы начали бить полночь.
Окованная почерневшим железом дверь с заунывным скрежетом захлопнулась за караулом. Курт остался один в небольшой комнате. В камине потрескивали дрова. Блики играли на развешанных по стенам рыцарских доспехах, двуручных мечах и моргенштернах. Оружие было отнюдь не бутафорским. Он видел глубокие зазубрины на клинках и вмятины на старательно вычищенном, без единого пятнышка ржавчины панцире. Посредине комнаты стоял алтарь, накрытый чёрной тканью. На нём лежал человеческий череп, настолько огромный, что Курт цинично подумал, а не из пластмассы ли он. По обеим сторонам черепа горели две толстые свечи чёрного воска. В комнате было тепло, даже душно. Курт прислонился к выпуклой груди составленного из доспехов рыцаря. По задумке, эти несколько минут томительного ожидания должны были взвести посвящаемого до предела. Но вместо этого Курт заснул.
В глубине помещения хлопнула дверь. Курт вздрогнул и очнулся. Он ощутил запах шнапса, смешанный с цветочным ароматом женских духов, и поморщился. Перед алтарём появился высокий мужчина в чёрном балахоне с прорезями для глаз. Мужчина украдкой что-то дожёвывал. Проглотив, он спросил хорошо поставленным голосом:
– Юнкер СС Курт Эйхманн! Клянёшься ли ты всегда и во всём быть верным учению фюрера нашего и рейхсканцлера Адольфа Гитлера, а также поставленным им над тобой командирам?
– Клянусь, – вяло ответил Курт.
Мужчина покосился на подростка и выразительно кашлянул.
– Клянёшься ли ты, что покорно и радостно примешь смерть, если по трусости или злой воле ты нарушишь тайную клятву братьев Ордена Крови? – спросил мужчина в балахоне.
– Клянусь! – звонко ответил Курт.
– Клянёшься ли ты, – одобрительно кивнув, продолжал мужчина, – что только смерть освободит тебя от этой клятвы?
– Клянусь! – рявкнул Курт.
Мужчина указал рукой на стену, в которой тут же открылась дверь. В отличие от внешней двери, здесь петли были хорошо смазаны, и открылась она совершенно беззвучно. Курт направился туда. Там его ждала самая неприятная часть обряда. За дверью оказалась лестница, ведущая вниз и заканчивающаяся освещённым пятачком около метра в диаметре. Курт спустился и остановился в ожидании. Несмотря на кромешный мрак, чувствовалось, что этот подземный зал имеет огромные размеры. Курт услышал шорох и свист, как будто к нему приближалась большая змея. Он оглянулся в поисках оружия. «С этих придурков станется констриктора сюда запустить… или боа», – подумал Курт раздражённо. Шорох от движения чешуйчатого тела стал громче. Курт резко обернулся, пригибаясь. Нужно свернуть голову твари до того, как она набросит на него петли своего могучего тела.
Нет, это был не боа и даже не констриктор.
Несколько секунд Курт с изумлением и восторгом смотрел на чудовище. Змей был чересчур страшен для того, чтобы быть опасным. Слишком невероятен, чтобы быть сказкой. В огромном жёлтом глазу светилась мудрость, которой редко обладают такие силачи. Кольца его тела заполняли весь зал, но Курт ясно понял, что здесь только малая часть чудовища. Этот змей обвивал собой всю Землю…
Огромная пасть начала открываться. Перед лицом Курта пронеслись длинные тонкие клыки, ряды острых зубов за ними, раздвоенный алый язык, с которого капнула холодная слизь. Стали видны белые кольца пищевода – чудовище словно хотело вывернуться наизнанку. Тут Курт должен был обмочиться, наделать в штаны и умереть.
Но он смачно, со всхлипом зевнул в ответ.
Пасть захлопнулась. Жёлтый глаз с интересом уставился на Курта.
– Извини, что нарушил твой сон, – сказал он, поколебался в поисках подходящего титула, и слово пришло само: – О повелитель змеев. Сделай, что должно, и ложись спать.
Раздался скрип чешуи и шорох, а затем подросток услышал тихий, с присвистом, грустный голос:
У меня бессонница, не извиняйся.
– Может, это потому, что ты спишь один? – сочувствуя, спросил Курт.
Поток образов, невыносимых в своей яркости, обрушился на него.
Два огромных тела, сплетённые в невообразимый клубок, шар, по размерам сравнимый с Землёй, но шевелящийся…
Морские змеи, серебристые, зелёные, оранжевые и матово-синие, выскакивают из воды, ловко цепляют китов зубами, подбрасывают их вверх и подставляют распахнутые пасти. Один кит – один глоток…
Корабли, обвешанные парусами, как прачечная после банного дня, крохотные фигурки с короткими и толстыми копьями в руках. Люди охотились не на морских змеев, нет. Они в них даже не верили. Китовый ус, ворвань – вот что было их целью. Но не стало китов – не стало и прекрасных, могучих морских змеев…
Бескрайняя водная пустыня и огромный чёрный, кое-где погрызенный плавник, рассекающий безжизненную гладь…
– Хочешь, я тебе песенку спою? – сказал Курт. – Колыбельную?
Чудовище кивнуло.
Дитрих глянул на экран и уронил полную рюмку шнапса себе на брюки, но даже не заметил этого. Секретарь руководителя Шербе, Поль, проследил за его взглядом. Шнапс в бутылке, которую Поль держал в руке, мелкими волнами бился о стенки.
Курт висел в воздухе, на высоте около полутора метров над освещённым пятачком. Похоже, подросток вольготно расположился на чём-то мягком. Правой рукой он обнимал что-то круглое, очень большого диаметра.
– Если русский снайпер во мне не сделает дыру, если я со страха в окопе не помру… – донёсся из ретранслятора голос подростка.
– Он поёт «Лили Марлен», – пробормотал Поль.
– Не так важно, что он поёт, а кому, – хрипло ответил Дитрих.
…Он бросил кости. Руна, похожая на детский рисунок пальмы, стремительно закувыркалась в воздухе. Он ждал. «Лебен» – «жизнь», или «тотен» – «смерть». Значение этой руны менялось в зависимости от того, вверх или вниз разлапистым венчиком ляжет знак. И когда руна с костяным стуком коснулась стола, Курт понял, что неожиданно стал ею. Плотно сжатые ноги Курта образовывали нижнюю палочку руны, голова и раскинутые в стороны руки – расходящиеся веером палочки верхнего элемента.
Глаза, серо-зелёные, холодные и бездонные, как та дыра, в которую с края Мидгарда изливается море, смотрели на него с невыразимой высоты. Бог скривился от боли. Или он это так улыбался?
Мускулистое тело змея под Куртом и вокруг него дышало уютным теплом. Курт не знал, сколько времени он провёл здесь. Но некое чувство, встроенный будильник, который тикает в любом человеке, подсказало ему, что скоро рассвет. Он осторожно прополз по холмам и извивам огромного тела и выбрался на лестницу. На третьей ступеньке Курт вспомнил, что самого главного они так и не сделали. Несколько секунд он, колеблясь, смотрел на спящего змея, а потом сильно толкнул его ногой. Чудовище открыло один глаз и сонно посмотрело на Курта.
– Укуси меня, – сказал он. – И я уйду.
Открылся и второй глаз. Сна теперь в них не было ни капли.
– Я – тебя? – переспросил змей. – Я – ТЕБЯ?
По его телу прошла судорога. Чудовище затряслось так, что вслед за ним угрожающе задрожали стены зала, с потолка посыпалась крошка. Змей расхохотался. Алый язык вывалился из пасти и болтался туда-сюда в такт движениям уродливой головы.
– Я – ТЕБЯ! – повторило чудовище сквозь хохот.
Курт не видел в этом ничего смешного, но дружелюбно улыбнулся и кивнул.
– Именно, – сказал он.
Змей повернул морду так быстро, что Курт и не заметил. На этот раз чудовище не стало открывать пасть так картинно, как при встрече. Змей чуть разжал челюсти и прихватил зубами кожу Курта на предплечье, оставляя несмываемую метку – «88». Мир вспыхнул белым пламенем и исчез. В последний миг Курт успел подумать о том, что так и не увидел, как легла руна.
Волк поднял морду, с которой свисали клочья жёлтой пены, и тоскливо завыл. Казалось, от протяжного, полного боли звука завибрировало даже пуленепробиваемое стекло.
– Мне теперь нужен новый министр обороны, – раздражённо сказал Кайс.
Реджинальд Бенсон, руководитель секретного научного центра, в это время в полной прострации рассматривал велотренажёр, стоявший в углу комнаты. «Господи, какой же я идиот, – думал молодой учёный. – Прав был Эрик, тысячу раз прав, когда отказался участвовать в этом проекте. А я-то, дурак, обрадовался. Начальником проекта назначили, собственный научный центр дали…» Реджинальд вздохнул. Гений мог позволить себе капризы, мог выбирать, над чем ему хочется работать.
А он, Реджи Бенсон, – нет.
У Эрика до сих пор было норвежское гражданство и, помимо этого, прелестный домик где-то во фьордах, в котором предки гения отдыхали от резни и грабежей, – молитва, сложенная общими усилиями всего духовенства Европы специально для такого случая, иногда всё же доходила до адресата. А у Реджи был контракт на четыре года и разваленная ферма в Техасе, где хозяйничал вечно пьяный папаша. Возвращаться на ферму и крутить хвосты коровам всю оставшуюся жизнь Реджи не хотел.
Хэнкоку досталась львиная доля заразы, и с ним всё стало ясно в течение получаса. Вирус должен проявить себя за неделю; но президент США не имел лишних недель для того, чтобы торчать в научных лабораториях. Тогда Бенсон предложил ускорить процесс, и из спортзала для сотрудников принесли тренажёр. Кайс находился в неплохой физической форме, но не успел он проехать и двух километров при максимальной нагрузке, как из всех пор его тела хлынул пот. Президент потерял сознание, а очнулся уже на жёсткой кушетке в углу.
Но очнулся он человеком.
При словах Кайса Бенсон встрепенулся и беспомощно развёл руками. Тонкая полоска чёрных усиков придавала молодому учёному сходство с Лукасом из «Кармен» или мальчишкой-латиносом, моющим посуду в дешёвой забегаловке. Кайс поморщился. В последнее время всё, что напоминало о бесстрашных испанских конкистадорах, вызывало в нём глухую неприязнь.
– Ради бога, извините нас, господин президент, – заплетающимся от страха языком сказал Бенсон. – Это нелепая, трагическая случайность, заверяю вас. Перед тем как войти в лабораторию, надо было нажать кнопку сигнала на стене. Сотрудники работают с крайне опасными реактивами; и когда раздаётся звонок, все откладывают, если так можно выразиться, пробирки и запечатывают их. А когда узнают, в чём дело, возвращаются к работе.
В отличие от неудачливого тореадора Бенсон и не пытался взять быка за рога. Молодой учёный выбрал иную стезю, доказав, что не зря провёл всю молодость на ферме. Бенсон смог ухватиться за соски жирной коровы, носившей имя «Государственный стратегический заказ» и теперь крепко, двумя руками держался за них. А когда владелец фермы, недовольный надоями, сам приехал проверить, как идут дела, хозяина ткнули носом прямо…
«Прямо в дерьмо», – подумал Кайс. Перед ним снова промелькнул падающий на пол стеклянный сосуд странной формы. Над осколками взметнулся рой серебристой пыли. Тогда президент чихнул, а пыль, начхав на законы аэродинамики, завертелась в воздухе миниатюрным торнадо. Затем крохотные серые жуки разделились на две группы, и несколько секунд над полом висели два кручёных рога. А потом спирали, отливавшие сталью, бросились на президента и министра обороны.
Кайс снова посмотрел на волка. Тот лежал на брюхе, закрыв морду лапами, и тихо скулил.
Вовсе не такой результат требовался от учёных госдепартаменту США, когда из сильно прореженного войной бюджета выделяли астрономические суммы на исследования. «Лестница в небо» средней мощности, старшая сестра серого смерча, который атаковал президента, за час превращала в сухие гигиеничные мумии население города размером с Париж. От телкхассцев, чьими предками явно были инопланетные родственники гигантских кальмаров, оставались лишь сморщенные сухие шкурки.
Но «лестницы в небо» применялись не только против инопланетян. Спасения от них не было. Для наноботов самый плотный металл был всё равно что сыр с дырками. Госдепартаменту США крайне необходимы сотрудники, над которыми крохотные убийцы не были бы властны. За три месяца исследований проект сожрал столько же средств, сколько, по данным разведки, выделялось на подъём сельского хозяйства в Аргентине за год. А учёные смогли продемонстрировать только вольеры, в которых сидели лисы, медведи и волки со слишком умными для зверей глазами. Видимо, такой орешек по зубам только Химмельзону. Но норвежец категорически отказался заниматься этим проектом. Когда на него нажали, пригрозил, что уволится. И хотя уволиться из госдепартамента было не так-то просто, по крайней мере, из этого отдела, Химмельзона оставили в покое.
Впрочем, содержание добровольцев в таком виде требовало гораздо меньших затрат, чем в Сен-Квентине, где их всех и набирали. Самой дорогой частью проекта был бериллий, который требовался в жутких количествах. В остальном производство этой спецификации наноботов стоило дешевле электричества, пошедшего на освещение лабораторий научного центра.
Кайс сложно поморщился. Бериллий, проклятый бериллий…
На губах президента США вдруг заиграла улыбка.
– Он заразен? – спросил Кайс, указывая на печального волка. – Существа, которые войдут с ним в контакт, тоже изменят свой генетический код?
Бенсон поспешно кивнул. Президент буквально почувствовал, о чём он сейчас думает. Молодой учёный размышлял, согласятся ли члены Верховного суда заменить электрический стул на небольшой укольчик, хотя бы в качестве признания его научных заслуг? Когда Бенсон вспомнил о своих достижениях в области науки, дикий, животный ужас окатил его чёрной волной и вымыл из головы все мысли. Остался только сочный, с дымком запах барбекю.
Президент понял, что произошедшее – всё-таки не диверсия, а нелепая случайность. В которой, по большому счёту, виноват он сам. Кайс видел кнопку на стене, о которой сейчас бормотал Бенсон, и знал о её назначении. Но президенту США очень уж сильно хотелось увидеть, что за рояли прячут яйцеголовые в развесистых кустах своих формул.
– Вирус передаётся воздушно-капельным путём, это мы уже установили, – сказал молодой учёный.
– И вырвется волк, – нараспев произнёс Кайс.
– Никак нет, господин президент, стекло… – начал Бенсон.
– Это слова из одного примитивного стишка, претендующего на божественное откровение[1], – перебил его Кайс. – Впрочем, неважно. Вы неплохо поработали. Получилось нечто весьма неожиданное. Но даже истина – это только то, что можно использовать. Почему бы нам не найти применение этой любопытной технологии? Пройдёмте в ваш кабинет. Нам надо кое-что обсудить.
Бенсон неуверенно улыбнулся. Его смуглое лицо, ставшее от страха пепельно-серым, постепенно приобретало нормальный цвет. Он кивнул. Президент и учёный вышли в коридор.
За ними двинулась и волна запаха – едкого, вонючего запаха предсмертного пота. Дорогой костюм президента пропитался этим малоприятным амбре так, что теперь одежду оставалось только выкинуть. А уж о том, чтобы идти в этом костюме на запланированное через час совещание в Белом доме, и речи быть не могло. Но Кайса передёрнуло по другой причине. Запах напомнил президенту ту часть его жизни, с которой, как ему казалось, несколько лет назад было покончено навсегда.
– У вас нет какого-нибудь лишнего халата или комбинезона? – спросил Кайс.
– Не знаю, господин президент, сможем ли мы найти что-нибудь подходящее, – ответил Бенсон.
– Главное, чтобы размер подошёл, – сказал Кайс. – Я неприхотлив.
– Хорошо, мы постараемся что-нибудь подыскать, – ответил молодой учёный и вынул из кармана трубку внутренней связи.
Когда Бенсон объяснил клерку, что именно требуется, спутники уже подошли к кабинету молодого учёного.
– Разрешите один вопрос, господин президент, – сказал Бенсон, доставая пластиковую карточку-ключ.
– Пожалуйста, – сказал Кайс.
– Вы несомненно заразились, – произнёс Бенсон. – Но подобный исход я наблюдаю впервые. Ваш организм оказался в силах преодолеть болезнь. Это означает, что ваш генокод на редкость своеобразен, господин Кайс. Хотелось бы проследить закономерность, и тут сойдёт любая зацепка… Не встречалось ли в вашем роду каких-либо отклонений, чего-то необычного, господин президент?
Кайс глянул на него. У Бенсона почему-то закружилась голова, во рту пересохло. Он промахнулся мимо щели, в которую надо было вставить карточку. Жест получился до неприятного жалким.
– Нет, – сухо ответил Кайс.
Он вовсе не собирался водить врача по развесистым ветвям генеалогического древа, в тени которых прятался отвратительный уродец. Изъеденные язвами роговицы производили непрерывный поток слёз, но он был великим насмешником, этот монстр, одно плечо которого уверенно высилось над другим. Он всласть, до слёз похохотал над честолюбивыми планами Кайса в молодости. Уродец гордо, как какой-нибудь граф в средневековье, носил свой сложный титул – семейная дизавтономия Рейли-Дея.
Чудовище было изгнано при помощи наноботов Химмельзона. Тех самых сереньких жучков, которые, стаями вылетая из коробок, установленных в центре городов, в течение получаса превращали в беспомощных уродов даже телкхассцев, а через полчаса от всего живого оставались лишь не представляющие опасности эпидемий мумии…
Всё дело в концентрации.
Учёный наконец справился с электронным замком.
– Да, кстати, как вы относитесь к горам, Бенсон? – спросил Кайс, когда они вошли в кабинет. – Воздух там, говорят, не в пример чище. Горные лыжи, я думаю, психологически разгружают ничуть не хуже велотренажёров… Вы любите кататься на лыжах? Так, чтоб только ветер в ушах свистел?
– Адреналина мне хватает и на работе, – угрюмо сказал Бенсон.
Кайс хохотнул:
– Да уж… А если серьёзно, Реджи?
Бенсон указал президенту на обитое кожей кресло. Кайс сел. Учёный устроился напротив в точно таком же кресле.
– Я родился в Техасе, а местность в нашем штате плоская, как стол, – пожал плечами Бенсон. – Но, пока жил в Швейцарии, поддался жестокому обаянию фрирайда. А сейчас времени ни на что не хватает, да и доску я потерял при третьем или четвёртом переезде. А к лыжам, господин президент, я как-то равнодушен…
– Дело вкуса, – сказал Кайс. – Вам предстоит небольшая командировка, Бенсон. Место чуть поближе, чем Швейцария, но для фрирайда тоже подойдёт, я думаю. Так что купите себе самую лучшую доску из этих, новых, с электронными стабилизаторами. Я не хочу, чтобы одни из самых лучших мозгов, которые мы можем себе позволить за наши деньги, размазались на каком-нибудь живописном уступе.
Кайс снова засмеялся. На этот раз молодой учёный присоединился к нему.
Леон увидел идущих к нему двух санитаров. Шерсть у него на загривке встала дыбом. Леон завыл, хлестнул себя хвостом по бокам. Эхо отразилось от стен полупустого вольера, пошло гулять по помещению.
– Тише ты, дьявол… А, чёрт!
Санитар, открывший дверь, успел отпрянуть. Зубы Леона клацнули в сантиметре от его кисти. Санитар проворно захлопнул решетчатую дверь. Закрыть на замок он не успел, просто прижал всем телом. Леон завыл – отчаянно, безнадёжно. Второй санитар с опаской посмотрел на парня, сидевшего в соседнем вольере, и сказал:
– Успокой его. Он же вроде тебя слушается.
Всего вольеров здесь было двенадцать – забранные крупноячеистыми решётками квадраты по обеим сторонам узкого прохода. С одной стороны проход кончался тупиком, а с другой стороны находился пост охраны, где сейчас сидели два охранника, и тяжёлая дверь с глазком. В помещении пахло мокрой шерстью, испражнениями и лекарствами. Десять вольеров пустовали. Не прошло и месяца, а Курт и Леон остались здесь вдвоём. Остальных, как с невыносимой корректностью выражался один из охранников, Хуан, уже «сактировали», то есть списали по актам. Вольер, где сидел Курт, отличался от остальных только койкой и синим бачком биотуалета в углу.
Курт поднялся, подошёл к решётке. Он посмотрел в глаза Леону. В жёлтые, слезящиеся глаза полубезумного волка.
Я НЕ ХОЧУ. Я ВСЁ ЗНАЮ, ВСЁ ПОМНЮ… Я ГОТОВ УМЕРЕТЬ, Я ВСЁ ПОНИМАЮ…
НО Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ТЕРПЕТЬ, КАК ОНИ ОТРЕЗАЮТ ОТ НАС ПО КУСОЧКУ!
Волк постучал по полу железной палкой с грубой имитацией ступни на конце, которой заканчивалась его передняя правая лапа.
УСПОКОЙСЯ. СЕГОДНЯ ТЫ УМРЁШЬ.
ПРАВДА?
ДА. СЕГОДНЯ – ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. ТЫ УМРЁШЬ С ЧЕСТЬЮ, КАК ПОСЛЕДНИЙ ВОИН…
А ТЫ?
Я? МНЕ ТОЖЕ НЕДОЛГО ОСТАЛОСЬ. ВСТРЕТИМСЯ В ВАЛГАЛЛЕ, ЕФРЕЙТОР ЛЕОН ШМИДТ…
Волк подошёл к двери и небрежно толкнул её мордой. Санитар, стоявший с другой стороны, упал. Второй потянулся к висевшему у него на поясе пистолету, да так и замер под взглядом холодных жёлтых глаз. Охранник привстал, стягивая с плеча автомат. Волк аккуратно переступил через тело и направился к двери, словно и не заметив угрожающей позы санитара. Железная нога стучала по полу. Миновав пост охраны, волк сел под дверью, покосился на санитаров и хрипло тявкнул. Один из них помог второму подняться, они подошли к зверю. Надели намордник, стянули шею жёстким ошейником на толстой цепи. Санитар открыл дверь, и они вывели Леона. На прощанье волк оглянулся совершенно человеческим движением – через плечо. Курт отдал ему честь резким, размашистым жестом. Дверь захлопнулась.
– А я? – спросил Курт. – Что у вас сегодня для меня?
– У тебя сегодня выходной, – ответил Хулио и сел, поставив автомат рядом. – Винченцо не приехал.
– Хочешь погулять? – спросил Хуан. – Или на спортплощадку сходить?
Курт задумался на миг.
– А здесь библиотека есть?
Пока волка распинали в зажимах стального стола, Маттео набирал жидкость в огромный шприц с толстой иглой. Стравил воздух, глянул в лежащую на столе распечатку, уточняя место инъекции. Учёный повернулся. Волк уже лежал на столе, у изголовья и у ног стояли санитары. «Ха, санитары, – подумал Маттео, глядя в совершенно пустые глаза того, кто стоял у головы волка. – Ребята польстились на прибавку к жалованью, но теперь они знают, что сидеть у пулемёта на вышке было легче». Врач трубно высморкался и подошёл к столу.
– Сегодня у нас для тебя нечто совершенно особенное, Леон, – промурлыкал он.
Волк увидел шприц и прижал уши, но не издал ни звука.
– Возьмите его за член, – распорядился врач.
Санитар запустил руку в шерсть между лапами волка. Движение челюстей мужчины, перекатывающих жвачку, оставалось таким же размеренным. Зверь взвыл.
– Но-но, – сказал Маттео, нацеливаясь. – Чем занимался твой предок, говнюк ты этакий? Можешь считать это кармической местью. Да не бойся, не серная кислота…
– Сеньор… – Санитар отшатнулся от стола и пытался ухватить волка за протез.
Но было поздно.
Волк переломил стальной стержень протеза о зажим стола, освободив культю. Зверь повернулся на бок. С душераздирающим скрежетом лопнул ещё один зажим. Что-то больно ударило врача в живот, он отлетел от стола. Перед глазами Маттео мелькнули жёлтые глаза, мощное плечо санитара. Серая шерсть мазнула по лицу. Раздался выстрел, затем ещё два. Тело у ног Маттео конвульсивно дёрнулось и затихло. На кафельном полу медленно расплывалась алая лужа.
– Вы в порядке, сеньор доктор? – спросил санитар.
Второй молча убирал пистолет в кобуру, так же размеренно продолжая жевать жвачку. Движения его челюстей гипнотизировали. «Животное, совершенное животное», – подумал врач. Затем брезгливо осмотрел свороченный стол, разбитый шприц, из которого уже вытекла сыворотка, кровь на полу, на стене, у себя на руках и на штанах санитара. Руку саднило – видимо, Маттео, падая, сильно ударился о крышку стола.
– Приберите здесь, – он поморщился. – И приведите мне другой образец.
– Это был последний из первой партии, – ответил санитар.
Маттео пожал плечами.
– Возьмите из второй.
Он двинулся к висевшей на стене раковине. Перчатка сползла с руки скользкими лохмотьями, которые стремительно окрашивались в розовое. Маттео сглотнул. «Это его кровь, – подумал он. – Здесь всё ею заляпано». Врач открыл воду, сунул руки под кран.
Струйка сбегавшей с ладоней воды покраснела. Маттео и сам уже видел неширокую, аккуратную дырку в кисти, между большим пальцем и остальной ладонью. Сзади взвизгнула молния – это санитары запаковывали труп в пластиковый мешок.
– Идите отсюда, – сказал он, не оборачиваясь.
Язык показался непривычно большим и неповоротливым. Ужас окатил Маттео жаркой волной. «Это же первый симптом», – подумал он. Врач мгновенно вспотел.
– Мы уходим, – отвечали сзади. – Уборщица сейчас придёт, замоет здесь…
– Не надо уборщицу! – взвизгнул Маттео. – Никого не надо!
Он замер, переводя дыхание. Сердце бешено колотилось в груди. «Это мог быть осколок стеклянного шприца», – подумал Маттео. Но он уже знал, что отметина на его ладони оставлена зубами волка.
– Воля ваша, сеньор, – прогудели сзади. – Так привести вам другой образец?
– Нет!
Дверь за санитарами захлопнулась. Кровь в ранке уже остановилась. Сказать по правде, она была совсем неглубокой, эта царапина от клыка. В окне, забранном лёгкой решёткой, непременным атрибутом всех окон медицинского центра, серело небо и витки колючей проволоки над забором. Человек сбежать отсюда не мог. А вот нечеловек…
Маттео покосился на свороченный стол, на пятна крови на полу. Голова у него закружилась. Только когда появились образцы второй партии, стало ясно, что первая партия находилась здесь исключительно по собственной воле, несмотря на вооружённых санитаров, зарешеченные вольеры и ток, пропущенный по колючке. Слава богу, что во второй партии ещё не появился ни один, подобный Эйхманну. Страшно даже подумать, чтобы здесь тогда произошло.
Маттео почувствовал, как что-то стекает у него по подбородку. Он машинально стёр струйку и лишь потом глянул на руку. В глазах у него потемнело. Молодой врач медленно опустился на пол. Боль запульсировала внутри него расходящимися волнами, скручивая тело Маттео от макушки до кончиков пальцев.
Карлос закрыл дверь на защёлку и огляделся. Они находились в просторной комнате, точь-в-точь напоминающей школьный класс, – коричневая доска, мел, закостеневшая тряпка и стеклянные шкафы с разноцветными моделями молекул у задней стены. Только вот парты здесь были слишком уж большого размера. Похожие мысли пришли в голову и Бенито, потому что лидер оппозиционной партии «Альтернатива за эгалитарную республику» пробормотал:
– Несмотря на решение президента о сокращении ассигнований на содержание колоний, образовательную программу в этой зоне сворачивать не стали…
– Спускайте шторы, – сказал Курт и нервным движением поправил майку.
Бретель была разорвана и всё время норовила сползти. Эухения подошла к ближайшему окну. Люсия следовала за матерью, прижимая к носу мокрый платок, с которого капали коричневые капли.
Лана задумчиво посмотрела на четыре глубокие вмятины на предплечье парня, образовывавшие собой подобие числа «88». Чуть ниже находился набор жёлтых, синих и чёрных полосочек неравной длины. «Два знака, а между ними – вся жизнь, – подумала Лана. – Раскалённым железом их клеймят, что ли?»
– Вы из Шербе? – спросила она.
Курт покосился на женщину.
– Уже нет, – сказал он. – Помогите Эухении.
Лана теперь и сама заметила чёрные тяжёлые шторы, свёрнутые в трубочки под самым потолком над каждым окном. Очевидно, в этом классе даже демонстрировали учебные фильмы.
– Зачем вы хотите задёрнуть окно? – спросил Бенито.
– Посмотрим, не затаился ли кто-нибудь здесь, – ответил Курт. – Этих тварей не видно на свету.
– Как это? – изумился Карлос. – Те, что напали на нас в столовой, не показались мне прозрачными.
Хуан вытер вспотевшую лысину крупным носовым платком в легкомысленных цветочках. Внимание Ланы привлекла крупная родинка на затылке охранника, похожая на кляксу. Охранник обернулся, заметил взгляд Ланы и сказал, оправдываясь:
– Это мне дочь подарила, она…
– Да мне-то что, – пожала плечами Лана.
Она направилась ко второму окну и рассеянно остановилась у него. Отсюда открывался вид на спортивную площадку. Футбольное поле отделено от административного корпуса высоким сетчатым забором. Сначала Лане показалось, что слева, между двумя покрышками, обозначавшими ворота, лежит сломанный гигантский кактус с мясистым алым цветком на макушке. В следующий миг она поняла, что это такое, и её чуть не вырвало.
– Они не прозрачные, – сказал Курт и заглянул под парту. – Они пользуются чем-то вроде гипноза, я думаю. А в темноте гипнотизировать трудней.
Хуан вздрогнул, неловко перекрестился – ему мешал висевший на груди автомат, с которым он не расстался вопреки судьбе.
– Дёрни за верёвочку, дверь и откроется, – пробормотала Лана себе под нос.
Она потянула за свисавшую с карниза петлю. Чёрное полотнище размоталось с тихим шелестом, и половина класса погрузилась в реденький сумрак. Эухения всё ещё возилась со своей шторой. Люсия засунула в рот угол платка и начала его сосать.
– Какая вкусная водичка, мама, – сказала девочка.
– Прекрати, – резко одёрнула её мать.
Люсия надулась.
– Когда мы отсюда выберемся, я куплю тебе большой-пребольшой стакан лимонада, – пообещала Эухения мягко. – А сейчас не высасывай его, ладно? Только дыши через платочек.
