Федор Галич
ПИКАНТНЫЕ ИСТОРИИ
Роман Григорьевич понял, что «вскрыл» эту «банковскую ячейку» не для того, чтобы найти в ней сокровища, а для того, чтобы сложить в неё свои. Найденный им «КЛАД» в одночасье превратился в «СКЛАД» пустых фальшивок. А точнее, оказался ловушкой. Капканом, на который его, словно дикого и опасного зверя, изловили и посадили в клетку на цепь, как в зоопарке.
Но почему блондинка охотилась именно на него? Что он ей плохого сделал? ТРАХНУЛ? Так ведь и трахнул-то он её достаточно неплохо! Оказывается, дело было совсем не в нём, а в его стодолларовых «бенджаминах», которые алчная кассирша обменивала Роману Григорьевичу, как бы отдавая их ему на временное «хранение». Помечая их своим запахом, она, как сучка, «привязывала» к себе их, как «кобелей», каждый раз (при расставании), шёпотом клянясь купюрному Бенджамину в вечной преданности, верности и любви.
Дело в том, что у блондинки тоже была мечта, не такая давняя как у Романа Григорьевича, но не менее желанная. Блондинка мечтала о соболиной шубе. О шубе из какого-то облезлого грызуна! Роман Григорьевич, когда узнал об этом, недоумевал:
– «Как можно сравнивать эти две мечты?! МОТОЦИКЛ и ШУБУ? Рычащее произведение искусства и дохлую, вонючую шкуру? Как его ЖЕЛЕЗНАЯ мечта могла проиграть этой мягкой и пушистой «мусипусичной» мечте блондинки?»
Многократно задавая себе одни и те же вопросы и пытаясь по-разному на них отвечать, Роман Григорьевич упорно, как старатель на прииске, «промывал» себе мозг, пытаясь «намыть» среди плавающего в его голове дерьма, золотые истины, пусть и не способные сделать его вновь материально богатым, но хотя бы, способных «проспонсировать» его внутреннее «расследование».
Его мозговые «штурмы» помогли понять, что если бы он не тратил оставшуюся (после покупки стодолларовой купюры) зарплату на «женский наркотик», который отвлекал его от утомительного ожидания, (пока его мечта сбудется), то у него давно уже был бы мотоцикл. Причём не один. И получается, что мечта блондинки «сожрала» его мечту, как лиса – колобка.
А ещё, Роман Григорьевич понял, что мечты не могут сбыться у ВСЕХ. Если сбывается у одного, то НЕ сбывается у другого. И если ты хочешь чтобы твоя мечта сбылась, ты должен обязательно её отнять у другого. Как говорится: ХОЧЕШЬ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ – БУДЬ ИМ! А не жди у моря погоды. Не подкладывай везде, где можешь упасть, солому. НЕ ДРОЧИ НА МЕЧТУ, А ПРОСТО БЕРИ ЕЁ И БУДЬ СЧАСТЛИВ!
Став жертвой «мечтового» заговора, тем «КРАЙНИМ» КОЗЛОМ ОТПУЩЕНИЯ, кто должен был заплатить, отсидеть и отстрадать за чужое счастье, Роман Григорьевич, считая себя «романтическим заключённым», пострадавшим за любовь, смиренно принял свою участь, морально поддерживая себя и поднимая свои «опустившиеся руки» новой мечтой о возмездии. «Наматывая» дни на срок предварительного заключения, как оборванную «нить» своей прежней счастливой жизни на выпавший из его рук и распустившийся «клубок» былого благополучия, Роман Григорьевич пытался склеить по крупицам разбившуюся вдребезги веру в людей. Правда, его не так сильно огорчала сама несправедливость, сломавшая его жизнь, как отсутствие того обезболивающего женского «наркотика», на который он «подсел» и за который он, в общем-то, и СЕЛ. Испытывая жуткие «ломки» из-за долгого отсутствия женского присутствия, он как увядающий (без женской влаги) нарцисс, начал культивировать в себе самолюбие и подобно монаху-отшельнику, отвлекать себя от низких и пошлых мыслей, высокими, духовными мыслями о смысле мироздания. И уже примерно через месяц таких убаюкивающих его либидо колыбельных, почувствовал, как из ловкого и любвеобильного «юбочника», он превращается в «факира» усыпляющего свою «змеюку», а проще говоря, в занудного философа-импотента. Но его опасения оказались напрасными.! Стоило ему сменить всего лишь на пару часов обстановку одиночной камеры на зал суда, уснувший в нём «юбочник» тут же ПРОСНУЛСЯ.
От неожиданно вернувшихся, таких знакомых и таких приятных ощущений, Роман Григорьевич впал в такую эйфорию, что во время объявления приговора его уши не слышали о том, какую участь уготовила ему судьба на ближайшие годы. Зато глаза похотливо «пожирали» молодую, очаровательную судью, отчитывающую Романа Григорьевича за недобросовестный, по её мнению, блуд, на что он, пытаясь оправдать себя, мысленно задирая подол её мантии и, несмотря на её категоричный отказ удовлетворить его «конституционную» просьбу на свободную любовь, засовывал свою «петицию» в то самое место, куда обычно и советуют засовывать подобные жалобы.
Блаженно осознавая, что с этого самого момента, никакое исправительное учреждение больше не способно изменить его и никакие крепкие оковы не в силах удержать его вновь вспыхнувшее чувство, взяв курс в направлении брюнетистой бестии в мантии, отправился в своё очередное романтическое путешествие.
Он не знал, в течение скольких долгих лет он будет плыть к этому сексапильному «острову правосудия», но он точно знал, что когда-нибудь обязательно «причалит» к её скалистому «берегу» и, прижав к себе «чаши» её правосудия, «отшлёпав» её молоточком во имя долгожданной справедливости, собственноручно, реабилитирует себя, совершив с ней самый приятный в его жизни «правовой акт».
СОСКА
Несмотря на всю свою внешнюю солидность, руководящую должность, да и зрелый тридцатитрёхлетний возраст, Аркадий Игнатьевич имел один очень странный недостаток – он постоянно сосал соску. Да-да, самую обыкновенную детскую соску.
Назвать этот недостаток вредной привычкой было нельзя, ведь в самом сосании не было ничего предосудительного. А если посмотреть на это со стороны борца за здоровый образ жизни, то и вовсе можно было считать данный недостаток – ДОСТАТКОМ. Причём, очень даже полезным! Ведь пока у него во рту торчала соска, Аркадию Игнатьевичу не хотелось курить и лишний раз «зажевать» что-нибудь высококалорийное. К тому же она успокаивала его во время стрессового состояния, не позволяя ему нервничать, и помогала сосредоточиться на проблеме, когда нужно было найти единственно-правильное решение. Соска с детства была для Аркадия Игнатьевича защитным амулетом, этаким символом спокойствия, сытости и благоденствия, которым он закрывался от нападок жестокого мира, как ЩИТОМ, благословлённым матерью. Благодаря всем этим волшебным свойствам соски, Аркадий Игнатьевич имел здоровый цвет лица, крепкую нервную систему и красивую подтянутую фигуру.
Привычка Аркадия Игнатьевича, конечно, раздражала большинство его подчинённых сослуживцев, и за повышенную требовательность к качеству работы они «за глаза» называли его капризным «КАРАПУЗОМ». А вот романтически-настроенные коллеги слабого пола ласково называли его милым «ПУПСИКОМ» и считали, что ему просто в жизни не хватает женского тепла. Временами, им хотелось его прижать к своей груди, обогреть и приласкать, но Аркадий Игнатьевич принципиально не заводил служебных романов и никогда не смешивал в одной «бутылочке» работу с личной жизнью.
Кстати, любовь к «бутылочкам» занимала в его культовом хит-параде любимых привычек почётное ВТОРОЕ место. Может оттого, что они имели непосредственное отношение к соске, а может и потому, что он проводил с ними в обнимку все выходные дни.
Каждому настроению соответствовали определённые бутылочки. Если на улице была знойная жара, то Аркадий Игнатьевич заполнял их холодненьким пивом, а когда за окном свирепствовал лютый холод, то его согревал тёплый клюквенный морс. За просмотром художественного фильма (валяясь в кровати под шерстяным пледом) он любил посасывать прохладный молочный коктейль. А во время шумных вечеринок, когда в его жизни наступал какой-нибудь праздничный повод, сосательные бутылочки «заряжались» более зажигательной «жижей» – водкой или коньяком. Даже на случай злоупотребления крепкими напитками, у него всегда были предусмотрительно припасены на утро бутылочки с огуречным рассолом и цитрусовым миксом.
Что касается личной жизни, то за пределами трудовой деятельности она, конечно же, у него была. Причём в отличие от среднестатистического женатика, у этого холостого здорового, зрелого, состоятельного похотливого самца она была насыщенной, активной, разнообразной и очень-очень жаркой. Его многочисленных бестий не смущала сосательная привычка, а даже, наоборот, «заводила». Они с диким азартом подыгрывали ему, на ходу придумывая для этой игры свои правила. Одной нравилось быть ему «мамочкой», предпочитая медленно раздевать своего «пупсика» и, уложив его в кроватку, петь ему колыбельные песенки, медленно «укачивая» его толкательными движениями своих бёдер восседая на нём сверху. Другой нравилось быть «госпожой», подарившей свободу своему рабу, который, в свою очередь, избавившись от тугих верёвок и вынув изо рта кляп (в виде соски), покорно благодарил «спасительницу».
Каждая любовница находила в его странности некий элемент извращения, который раскрашивал их скучный, серый быт в цветную и многообразную гамму ярких чувств и незабываемых приключений. Потому-то от желающих поучаствовать в ночных рандеву Аркадия Игнатьевича не было отбоя. Все женщины округи, как пчёлы на мёд, слетались на соску Аркадия Игнатьевича, и каждая намеревалась «присосаться» к этому, благоухающему запретной похотью «Нарциссу», чтобы получить свою порцию сладкого нектара, столь необходимого ингредиента для полноценного женского счастья.
Стараясь уделить внимание всем желающим, он иногда даже устраивал групповые свидания. Он их называл «встречами анонимных сосаголиков». На них Аркадий Игнатьевич приглашал страстных обожательниц орального секса и бессовестно вовлекал их в свою любимую эротическую игру «БУТЫЛОЧКА». Суть этой забавы была совсем проста и заключалась в следующем:
Вокруг небольшого, невысокого, круглого журнального столика на полу, на мягких подушках рассаживались пять-шесть полностью обнажённых игроков, среди которых был единственный представитель мужского пола – Аркадий Игнатьевич, а все остальные, естественно, были девушки. На правах хозяина и образного «крупье» он ловко раскручивал в центре столика пустую бутылочку с натянутой на неё соской, после чего, играющие с вожделением ждали, на кого укажет резиновая пипка остановившейся бутылочки. Та девушка, на которую падёт выбор, должна была беспрекословно, в течение минуты, сосать кожаную «бутылочку» «крупье». Во время следующего кона, сам «крупье» был обязан обсосать ту девушку, на которую указала беспристрастная бутылочка. Переход «хода» чередовался до тех пор, пока все не "обкончаются". После чего игра прекращалась, и все девушки разъезжались по своим домам.
Правда, хочется заметить, что в детстве и юношестве привычка сосать соску не повышала маленькому Аркаше оценочных баллов в школе, рейтинг во дворе, популярности у девочек. Учителя в школе считали его «лялечкой-переростком», дворовые пацаны – маменькиным сынком, а девочки – маленьким сосунком. Над ним смеялись, издевались, били, дразнили, но ничто не могло вырвать из его рта соску и постепенно все просто привыкли к этому явлению и, со временем, перестали обращать на его соску внимание.
Достигнув совершеннолетия, Аркадий отчётливо услышал в своей голове призывные армейские фанфары, оповещающие его о том, что пора становиться мужчиной. Призывная медицинская комиссия, не выявив никаких психических отклонений, признала его привычку сосать, годной к строевой службе, но рекомендовала всё же в армию не ходить. Военком тоже побоялся брать грех на душу и пристроил его на два года писарем в тот же военкомат.
Пройдя альтернативную службу в армии и дембельнувшись ровно через два года, Аркадий Игнатьевич был вынужден начать подыскивать себе какую-нибудь альтернативную службу и на гражданке. Чтобы хоть как-то ассоциироваться со своей будущей профессией и сильно не раздражать окружающих торчащей изо рта соской, Аркадий Игнатьевич подобрал несколько вариантов трудоустройства: нянечкой в яслях, поваром на молочной кухне, продавцом в магазине детских товаров и рабочим на фабрике детских игрушек. Немного поразмыслив и взвесив все «за» и «против», он сделал свой выбор в пользу ФАБРИКИ.
Работая в цехе по производству «пустышек», он действительно гармонично смотрелся со своей соской и кроме улыбок умиления ничего больше не вызывал.
Слух об обаятельном рабочем моментально долетел до ушей прозорливых специалистов отдела маркетинга, и те решили использовать его положительный образ в новой рекламной кампании фабрики. К всеобщему удивлению, после выхода рекламы, продажи фабрики заметно увеличились, и ради развития прибыльной тенденции предприятия, Аркадию Игнатьевичу было предложено оставить производство и всерьёз взяться за продвижение фабричной продукции.
Новая должность ещё больше увлекла Аркадия Игнатьевича, и он с головой погрузился в освоение рекламного манипулирования людьми.
Во время деловых встреч с потенциальными клиентами, появляясь на переговорах с торчащей во рту соской, он производил на них такое сильное впечатление, что они не глядя подписывали любые контракты, подмечая, что у них нет оснований не доверять человеку, пользующемуся собственной продукцией. И что если уж ВЗРОСЛЫЙ человек с таким удовольствием сосёт соску, то, что говорить о младенцах?
Совершив несколько очень крупных сделок, карьера Аркадия Игнатьевича стала расти, как на дрожжах, и через полгода он сначала возглавил отдел маркетинга, а ещё через год стал первым заместителем генерального директора фабрики.
Резкий взлёт по карьерной лестнице сопровождался соответствующим ростом его благосостояния, и вскоре Аркадий Игнатьевич почувствовал себя полноправным хозяином жизни. В свои тридцать три года он мог позволить себе ужинать в лучших ресторанах города, дорого и стильно одеваться, а заслуженный отпуск проводить в Турции или в Египте. Но это был лишь его первый симптом «сытости». По-настоящему он почувствовал себя «Князем», вылезшим из «грязи», только после сорока лет, когда возглавил филиал игрушечной фабрики в далёкой Африке. Благодаря дешёвой рабочей силе рентабельность производства была так высока, что в течение первых же пяти лет зарубежной трудовой деятельности он обзавёлся собственным трёхэтажным загородным домом с фонтанами и павлинами, дорогим люксовым автомобилем и пятью темнокожими наложницами.
Местной прислуге трудно было обращаться к своему хозяину по имени-отчеству, поэтому, они просто звали его «Султан Аркадий».
Из-за сухого и жаркого климата, Аркадий Игнатьевич ходил на работу в сшитом под заказ известным итальянским дизайнером белоснежном деловом костюме, в белоснежных солнцезащитных очках и огромной белоснежной шляпе с широкими полями. А вот своим наложницам он настоятельно рекомендовал ходить по дому в натуральных, чёрных, кожаных костюмах «Евы», которыми их наделила природа и в чём их мать родила.
Сам «Султан» расхаживал по дому в белом махровом халате и белых пушистых тапочках из песца. В бассейне плавал в белых плавках, в белой купальной шапочке и в белых ластах, а вот спал он совершенно голым. Единственным неснимаемым аксессуаром его одежды была соска. С ней он не расставался никогда. Этот амулет висел на его шее с рождения вместо крестика. На него он молился, гордился им, облизывал его и, причмокивая с любовью, сосал. Соска была ему и мамкой, и нянькой, другом и подругой, защитником и советчиком, в общем, БОЖЕСТВОМ.
После смены места жительства, карьерного статуса и внешнего вида, Аркадий Игнатьевич был вынужден заменить и висящую на шее старую потёртую амулетную верёвочку, портящую весь его новый имидж, на презентабельную цепочку из белого золота. Аркадий Игнатьевич был неравнодушен к белому цвету по двум причинам. Во-первых, белый цвет хорошо отражал от его тела обжигающее африканское солнце, а во-вторых, этот цвет напоминал ему далёкую заснеженную Родину. Кстати, тосковал он по ней в специальной комнате, оборудованной снегомашиной, перерабатываемой воду в снег. Интерьер этой немаленькой комнаты воплощал идею сказочного леса, посредине которого стояла самая настоящая русская печь. Именно в этой комнате Аркадий Игнатьевич и снимал с себя навалившуюся на него ностальгическую грусть. Он, словно Емеля, разваливался на этой тёплой печи и, посасывая из бутылочки холодненькую водочку под звучащую из динамиков негромкую запись гармошки, часами смотрел на медленно опускающиеся вокруг него крупные хлопья снега. Иногда его, разогретая водочкой, душа не успокаивалась и, желая петь, переносила раскачивающееся из стороны в сторону тело Аркадия Игнатьевича в летний сад. Точнее, это был не сад, а самая настоящая берёзовая роща, растущая в стеклянной оранжерее. Здесь он мог вдоволь пообниматься с берёзкой и послушать трель соловьёв.
Слава Богу, подобное состояние он испытывал крайне редко. Переехав на постоянное место жительства в чужую страну, Аркадий Игнатьевич сразу подстраховался от возможной болезненной «акклиматизации» и, окружив себя привычным уютом, не оставил никаких бытовых поводов для тоски. Весь свой дом он обустроил таким образом, чтобы основные места его «обитания» (спальня, кабинет, кухня, гостиная) внешне напоминали интерьер его прежней квартиры. Он даже перевёз из России свою любимую домашнюю утварь: старый кофейник, электрический самовар, шерстяной плед, шторы из спальни, стол с любимым кожаным креслом из кабинета, настенный персидский ковёр из гостиной, маленький круглый журнальный столик с мягкими подушками для игры в «бутылочку». Вся обстановка дома была максимально приближена к оригиналу, за исключением некоторых деталей: новая мебель была сделана не из ДВП, а из красного дерева; ложки с вилками были серебряными, а не мельхиоровыми; посуда была не стеклянная, а фарфоровая. Прежними остались лишь детские бутылочки его домашнего бара, только теперь они заполнялись исключительно пятизвёздочным коньяком, красными французскими винами и зелёным абсентом. Аркадий Игнатьевич считал свой дом маленьким русским островком в бескрайнем песчаном океане Африки, а себя игрушечным «Робинзоном Крузо», для которого на чужбине каждый день недели был ПЯТНИЦЕЙ.
