Федор Раззаков
Андрей Миронов: баловень судьбы
Домой Менакер и Миронова вернулись в начале декабря. А уже в середине этого же месяца в Театре эстрады и миниатюр состоялось открытие нового сезона. Был показан спектакль «Москвичи-земляки». Сразу после премьеры труппа взялась за новую постановку – спектакль «Без намеков». Короче, работы у Менакера и Мироновой было невпроворот, и весь световой день, а иной раз и темную часть суток они пропадали на работе. И за Андреем продолжала следить его нянечка Анна Сергеевна Старостина, или просто Аннушка. Отношения между ними были очень теплыми. Аннушка, будучи человеком набожным, рассказывала мальчику о боге и святых угодниках, учила молитвам и водила в церковь по воскресеньям и великим праздникам. Родители Андрея этому не препятствовали. Андрей нянечку очень любил и совершенно не боялся, в отличие от своей мамы, которая была действительным хозяином в доме, – любое ее приказание выполнялось беспрекословно. С Аннушкой Андрей вел себя куда более вольготно. Только ей он мог сказать то, что в его адрес частенько произносила мама: «Нянька, ты как соплюшка… Как коова… Как медведь…» Еще одним любимым словечком трехлетнего Андрюши Миронова было слово «белиберда», которое он произносил на свой манер – «пелиберда». В его устах слово звучало очень уморительно. Тем более если учитывать, что будущий гений был тогда толстым, губастым мальчиком, с белесыми ресницами.
Как и всякий ребенок, Андрей в свои три года был крайне любознательным. Поскольку нянечка была человеком малообразованным и не могла толком ответить на все его многочисленные вопросы, Андрей буквально изводил ими своих родителей, а также многочисленных гостей, которые часто бывали в их доме. Один из таких гостей – поэт Владимир Дыховичный – даже напишет цикл песенок «Про Андрюшу», где будет обыграна эта самая любознательность. Цитирую:
Мальчик есть у нас Андрюша,
Года три всего ему.
Он на всех соседей рушит
Тыщу разных «почему».
Почему собаки лают?
Почему орлы летают?
Почему на маму папа зол?
Почему не бреется козел?
Или жалко бороду ему?
Почему?..
Между тем именно в возрасте трех лет Андрей впервые посетил театр своих родителей. Пришел он туда с Аннушкой, которую об этом попросили Менакер и Миронова. И хотя Анна Сергеевна сроду ни в какие «кеатры» не ходила, здесь она не посмела ослушаться. И привела Андрея на утренний спектакль. Знай зачинщики этой идеи заранее, чем этот поход обернется, наверняка бы поступили иначе.
Гостей посадили на самые почетные места – в директорскую ложу. В тот день давали спектакль «Дама в черном», в котором играли оба родителя Андрея. И он, увидев отца на сцене, внезапно перегнулся через барьер и громко закричал на весь зал: «Папа!» И, удивленный, что отец не реагирует на его крик, закричал еще громче: «Па-па!» Зал взорвался от смеха. Смеялись и партнеры Менакера по сцене. А сам Александр Семенович был так обескуражен происходящим, что какое-то время не знал, что делать. А Андрей, видя, что зал бурно реагирует на его крики, разошелся еще сильнее: «Папа! Папа, это я!» Наконец первым нашелся один из артистов. Он вышел на авансцену и потребовал убрать ребенка из зала. На что Аннушка ему ответила: «Ребенок отца увидал, что вам, жалко, что ли-ча?!» После этих слов хохот в зале стал всеобщим. Играть дальше было невозможным, и руководство театра дало команду опустить занавес. А маленькому Андрею так понравилось быть в центре внимания, что он долго после этого случая приставал к родителям с одним-единственным вопросом: «Когда я снова пойду в театр?» Родители врали сыну, что скоро, мысленно буквально содрогаясь от подобной перспективы.
В ноябре 1945 года Менакер и Миронова отправились с гастролями в Берлин. Пробыли они там почти два месяца и домой вернулись 1 января 1946 года. Вернулись не с пустыми руками – они привезли сыну электрическую железную дорогу. Подарок был вручен Андрею прямо во дворе дома на Петровке, где он гулял вместе с нянечкой. Описывать восторг ребенка не имеет смысла – такой игрушки не было ни у одного из друзей Андрея.
Тем временем, вскоре после возвращения из Берлина, Менакеру и Мироновой пришлось покинуть Театр эстрады и миниатюр, поскольку в стране началась очередная антиеврейская компания. Поводом к уходу послужила статья в «Правде», посвященная пьесе Менакера «Бронзовый бюст». Главная газета страны камня на камне не оставила от этой постановки, назвав ее «фальшивой комедией». После этого дни Менакера в театре, в котором он проработал более десяти лет, оказались сочтены. Следом за мужем ушла из театра и Миронова. У них был единственный путь – на эстраду.
Летом 1946 года Андрей во второй раз увидел отца и мать на сцене. И опять ничем хорошим это не закончилось. Случилось это в летнем театре сада ЦДСА во время представления «Товарищ публика». Вот как об этом вспоминала М. Миронова:
«В один из теплых летних вечеров мы взяли в сад ЦДСА шестилетнего Андрюшу. Он стоял за кулисами и внимательно слушал родителей. Вдруг в середине номера раздался дружный смех, которого мы совершенно не ожидали. Менакер даже осмотрел костюм: все ли в порядке по линии туалета? Мне почему-то приходит в голову мысль, что по сцене пробежала кошка, – у зрителей это всегда вызывает неописуемый восторг. Поворачиваю голову и вижу стоящего на середине сцены Андрюшу с открытым ртом: он так увлекся творчеством родителей, что захотел разглядеть их поближе и вышел на сцену. Это был первый выход Андрея Миронова на эстраду…»
К слову, в семье Миронова царил откровенный матриархат: культ Марии Владимировны был беспрекословным. Ослушаться ее не смел никто, в то время как она могла делать все, что ей заблагорассудится. Могла кричать, ругаться, кидать в мужа тарелки и другую посуду. Менакер сносил эти вспышки стоически, зная, что за минутным порывом гнева обязательно последует примирение. Маленький Андрей тоже терпел внезапные вспышки ярости матери, беря пример со своего отца. Однажды он спросил у папы, почему их мама так кричит на них, на что получил все объясняющий ответ: «Наша мама сильно устает». «Но ты ведь тоже устаешь», – резонно удивился Андрей. «Мама устает больше», – поставил точку в этом споре отец. В этот миг из гостиной донесся зычный голос виновницы этого разговора: «Еврейчики, идите обедать». «Еврейчиками» Мария Владимировна в шутку звала мужа и сына.
1 сентября 1948 года Андрей Менакер отправился в школу. Это была 170-я мужская школа (теперь – 49-я средняя школа), в нескольких минутах ходьбы от его дома на Петровке – она располагалась на Пушкинской улице. В этой же школе в разное время учились Марк Розовский, Людмила Петрушевская, Эдвард Радзинский, Василий Ливанов, Геннадий Гладков, Наталья Защипина (одноклассница Миронова) и другие известные ныне деятели отечественной культуры. Соседом Андрея по парте стал Лева Маковский. Стоит отметить, что Андрей пришел в школу под фамилией Менакера, но уже спустя два года, в разгар антиеврейской кампании, развернувшейся в стране, добрые люди из Моссовета посоветовали родителям сменить фамилию мальчика. Так он стал Андреем Мироновым.
Вспоминает Л. Маковский: «Андрей не был поклонником точных наук и техника его мало интересовала (пожалуй, кроме автомобилей), но зато во всем, что касалось театра и кино, литературы и музыки, ему не было равных. Его артистические способности начали проявляться очень рано. Никогда не зубуду, как на дне моего рождения в феврале 1949 года собрались семь-восемь мальчиков-первоклассников. И когда мои родители предложили поднять бокалы с морсом и кому-нибудь произнести тост, все потупились, кроме Андрюши, который встал и громким голосом произнес: „Я поднимаю этот бокал за прекрасных дам!“
Миронов на самом деле чуть ли не с малых лет был дамским угодником. Несмотря на то что в детстве он был чересчур упитанным, даже толстым мальчиком, девочек он любил красивых и эффектных. И никогда этого не скрывал. Он иной раз даже взрослых дам повергал в смущение своим поведением. Так, когда к ним в дом впервые пришли художник Орест Верейский и его симпатичная супруга, первое, что сделал Андрей, – подошел к гостье, щелкнул каблуками и изрек: «Пикантная мордашка!» Родители мальчика смутились от такой бесцеремонности своего отпрыска и бросились объяснять ему бестактность его поведения. А вот гости, как ни странно, наоборот, были в диком восторге от происшедшего. После этого Орест Верейский стал другом Андрея и спустя некоторое время, на ноябрьские праздники 1949 года, повел его на Красную площадь смотреть военный парад. По словам Верейского, «Андрей был неутомим и несмолкаем. Он засыпал меня вопросами, на которые я не успевал бы отвечать, даже если бы знал ответ. Как называется эта штука у дирижера? Это какой род войск? Этот петух – военный атташе какого государства? И так без конца. Я легкомысленно пообещал ответить на все вопросы сразу по пути домой в надежде, что он забудет хоть половину, но он не забыл…
И хотя восьмилетний Андрюша был довольно упитан и невелик ростом, по дороге домой, когда, возвращаясь с Красной площади, мы, чтобы сократить путь, пробирались дворами, пролезали через ограды, этот мальчик удивил меня легкостью движений, ловкостью и бесстрашием…»
Здесь нет парадокса: несмотря на свою упитанность, Андрей был спортивным мальчиком. После учебы любимым его времяпрепровождением было играть в футбол со сверстниками на школьном дворе. И хотя в силу комплекции друзья неизменно ставили Андрея в ворота, играл он отменно – летал как ласточка. По словам одноклассника Миронова Александра Ушакова, «Андрей любил все, что любят мальчишки его возраста: и мороженое из ЦУМа или ГУМа, и кино, и джазовую музыку, и коллекционирование значков, и спорт, особенно футбол. По его кличу мы гоняли мяч в школьном дворе. Бегали смотреть кинофильмы в „Метрополь“, „Центральный“. Один раз даже сбежали с уроков в „Эрмитаж“. Ездили на ВДНХ…»
Миронов учился ровно по всем предметам, хотя точные науки не любил – ни химию, ни физику, ни математику. Зато обожал английский язык и говорил на нем с особым изяществом. Примерно до четвертого класса родители не беспокоились за его отметки, поскольку Андрей приносил из школы исключительно пятерки и четверки. Но весной 1952 года последовал резкий спад – Андрей за несколько дней нахватал кучу троек, в том числе по русскому языку. И вот однажды, вернувшись после гастролей домой, родители попросили Андрея показать им дневник. Открыли – и ахнули: от троек буквально рябило в глазах. Мама Андрея, которая была особенно строга, принялась яростно отчитывать сына: дескать, ты позоришь своих родителей, ты – никчемный мальчишка, лодырь и т. д. Когда за сына попытался заступиться отец, досталось и ему: Миронова обвинила его в потворстве неучу, в слюнтяйстве и припомнила его собственную бездарную учебу (Менакер в 6-м классе был оставлен на второй год). Короче, на орехи досталось всем. Андрей был строго наказан: ему было запрещено гулять после школы (для ребенка это было самым жестоким наказанием). И мать долго потом напоминала сыну об этой истории. Когда спустя какое-то время к ним в дом пришли их хорошие друзья Леонид Утесов с женой Еленой Осиповной и преподнесли Андрею в подарок маленькую скрипку, Миронова встретила этот жест без особого восторга: «Нашли кому дарить, – заметила она. – Во-первых, у него совершенно нет слуха, а во-вторых, вы бы лучше спросили его про отметки. Ну-ка, принеси дяде Леде и тете Лене свой дневник». Андрей понуро поплелся в свою комнату, откуда спустя минуту вышел с дневником в руках. Утесовы стали его листать, сопровождая просмотр сплошными охами и ахами: «Ай-яй-яй! Как же так можно, Андрюша?!» Однако после того, как родители отправили сына спать, Утесов попытался за него заступиться. «Что ты хочешь от ребенка, Маша, – обратился он к Мироновой. – Когда я приносил тройку, то в доме был праздник. Учился я не ахти как, но, как видишь, человеком все-таки стал». Миронова в ответ только обреченно махнула рукой.
Вспоминает М. Миронова: «Помню, раз Андрей принес из школы матерное слово. Он вернулся домой и, снимая калоши, сказал: „Фу, б…ь, не слезает!“ Сказал и очень победоносно на меня посмотрел. Я не кричала, просто спокойно спросила: „Ну и что?“ – „У нас так ребята говорят“. – „Скажи, пожалуйста, а от отца ты это слово слышал? Или от меня? Или от тех, кто у нас бывает?“ – „Нет“. – „Так вот, у нас это не принято“. И для Андрея с тех пор это не было принято никогда…
В детстве он ничем не увлекался – собирал марки, но потом бросил. Пожалуй, больше всего его все-таки привлекало лицедейство. Он обожал играть в войну. Обычно он закрывался в комнате, и оттуда доносились самые разные звуки. Он за всех стрелял, за всех отдавал команды, погружаясь в игру с головой. Мне кажется, что ему нравилось лицедействовать, но что из него получится артист, я не думала. Как-то я ему купила коньки. А рядом с нашим домом был динамовский каток – Петровка, 26. И он каждый вечер, сделав уроки, ходил на каток. И один раз думаю, дай я посмотрю, как он катается. Прихожу и вижу: мой Андрюша стоит, заложив руки за спину, совершенно ничего не касается, просто смотрит, как другие катаются, как падают, ему нравится, он хохочет. Он смотрел на это как на зрелище. Я спрашиваю его: «Где коньки?» – «Не знаю». Не то у него их украли, не то он дал их кому-то подержать. Вот так кончился его каток…»
Почти каждое лето Миронов отдыхал с родителями в Пестове, где находился Дом отдыха Художественного театра, и всех знаменитых мхатовцев (А. Кторова, В. Станицына, А. Грибова, К. Еланскую, О. Андровскую, М. Яншина и др.) видел живьем. Эти встречи, безусловно, не проходили для него бесследно. Стоит отметить, что именно в Пестове едва не состоялся дебют Миронова в кино. Случилось это летом 1952 года. Режиссер Александр Птушко приехал туда снимать фильм «Садко» и для съемок в массовке выбрал несколько отдыхавших там детей. В числе этих счастливчиков был и 11-летний Андрюша Миронов. Много лет спустя он сам вспоминал об этих съемках следующим образом:
«Что такое кино и киносъемка в то время! Масса света, техника, все бегают, кричат. Приехали пользовавшийся невероятной популярностью Сергей Столяров, молодая Алла Ларионова, другие киноартисты. Я с завистью смотрел на мальчика, игравшего одну из главных ролей. У него был велосипед, и он ощущал себя кинозвездой. Конечно, наше мальчишеское любопытство было возбуждено до предела. Леша Хмелев, я и другие устремились в самую гущу происходящего. Тут же мне пришлось столкнуться и с первым конфликтом в моей жизни, связанным с закулисным миром. Естественный пиетет, всегда ощущавшийся по отношению к Леше как к сыну Хмелева (Николай Хмелев – великий актер МХАТа, скончавшийся в 1945 году. – Ф. Р.), проявился незамедлительно. Ему дали какой-то неслыханный боярский костюм, а меня одели драным парубком в лаптях. А я был очень аккуратный мальчик. И когда мне дали страшную дерюгу, какую-то грязную мосфильмовскую, с крупным синим номером, шапку, я решил всю эту рвань надеть поверх своей тенниски на «молнии». А поскольку я нищий, то дерюга должна была просвечиваться, на что я совсем не обратил внимания. Короче, я полез в кадр, все время держась Лешки. А Лешку – боярчонка в роскошных сапогах с загнутыми носами – всякий раз ставили на первый план. Упорно пробираясь через бояр, я наконец оказался перед самой камерой, и, когда я уже практически влез в объектив и попал в свет, под дерюгой прямо перед Птушко «заиграла» моя «молния». Киносъемочную группу огласил его исступленный крик: «Что это?! Кто выпустил этого парубка с „молнией“ на первый план? Я не вижу Садко, я вижу только „молнию“ на рубашке этого хулигана!» Меня выбросили с площадки, как драного пса. Я так расстроился, что больше уже туда не лез и только со стороны, откуда-то из кустов, с дикой обидой наблюдал за дальнейшим ходом событий. Вот такая была моя первая интрига с кино, которую я проиграл…»
С детских лет Андрей Миронов поддерживал по-настоящему теплые отношения со своим сводным братом Кириллом Ласкари. Правда, в силу того, что они жили в разных городах (один в Ленинграде, другой в Москве), их встречи были редкими и не столь продолжительными, как им того хотелось бы (чаще всего они встречались на каникулах). Однако каждый раз это были незабываемые встречи. Верховодил в них старший брат – Кирилл, который был большим затейником по части всевозможных игр. Но любимой их игрой все же была одна – джаз-оркестр. Правда, до настоящего джаз-оркестра коллективу двух братьев было так же далеко, как земле до неба. Обычно выглядело это следующим образом. Кирилл занимал место у рояля (он учился в музыкальной школе), а Андрей играл на ударных инструментах, которые заменяли ему… кухонные принадлежности – сковородки, кастрюли, кружки и т. д. Музыка, которую юные «джазмены» играли, могла вывести из себя любого слушателя. Больше всего от нее страдала мама Андрея, которая при первых же звуках этой «джаз-банды» либо затыкала уши, либо разгоняла музыкантов на все четыре стороны. Поэтому играть они старались в ее отсутствие. В отличие от жены, Александр Менакер относился к чудачествам своих отпрысков снисходительно – сам в детстве был точно таким же.
О том, каким Андрей Миронов был в первой половине 50-х, вспоминает его сверстница Елена Петрова: «Мы учились в соседней женской школе на Петровке (от мироновской школы ее отделял забор. – Ф. Р.). Через двор Миронова, проходной, мы с девчонками обычно шли на каток «Динамо». Я помню очень хорошо, как Андрей и еще трое ребят всегда ходили шеренгой посреди улицы, очень гордые, очень заносчивые, всегда ужасно воображали. Тогда мы одевались очень однообразно, серо, и все смотрели на Андрюшу Миронова, сына знаменитых артистов, как он одет! Ему покупали шикарные вещи, иностранные. К тому же он пересыпал свою речь английскими словечками, пел под Армстронга. Американец, одним словом. Рыжий, толстый, всегда с больной воспаленной кожей, он тем не менее производил на нас совершенно неотразимое впечатление. О нем все время сплетничали, им интересовались. Ему симпатизировали…»
В 1954 году в доме Менакеров – Мироновых появилась жутко дефицитная вещь – телевизор «КВН-49» с линзой. Если учитывать, что в огромной Москве подобных аппаратов было раз, два и обчелся (всего-то в сотне-другой семей), можно себе представить радость 13-летнего Андрея. Отныне он стал самым заядлым телеманом. По его же словам: «Родители редко бывали в Москве, много гастролировали. И мне было радостно видеть их по ТВ, хотя и не было оно так распространено, как сегодня. Я смотрел много спектаклей Художественного театра, Малого (тогда постоянно снимались спектакли театральные: с этого и начиналось ТВ), в частности „Ревизора“ с Ильинским, „Горе от ума“ с Царевым, Зубовым… Естественно, много фильмов, в том числе известных.
Помню одну из первых дикторов – Нину Кондратову. Как мы, зрители, всегда ждали ее появления! (В дальнейшем у этого диктора судьба сложилась наиболее трагично: во время прямого репортажа с ВДНХ Кондратову боднул бык и выбил ей рогом один глаз. За границей ей вставили искусственный глаз, но карьера ее на этом закончилась – Ф. Р.).
Однажды случилась беда: в пылу зрительского нетерпения, в таком, я бы сказал, раже, полез менять предохранитель. И так как стоял телевизор на неустойчивом столе, уронил его и разбил вместе с линзой! Потом в доме телевизора не было…»
В 1955 году в семью Менакеров – Мироновых пришло горе: умерла нянечка Андрея Анна Сергеевна Старостина. Ей было уже под девяносто, и, несмотря на то что в последнее время она часто жаловалась на здоровье, все считали, что до страшной развязки еще не близко. Но Аннушка сгорела в одночасье. Для всех это было страшной потерей, но особенно сильно переживал ее Андрей, для которого Аннушка стала по-настоящему родным человеком. С ее уходом он отчетливо ощутил, как от него ушло детство.
Между тем первая любовь пришла к Андрею Миронову в том же 1955 году. Она пришла к нему в образе его одноклассницы Гали Дыховичной. Вместе молодых людей свела школьная реформа: именно в том году 170-ю мужскую школу объединили с соседней женской школой, и в Советском Союзе возродились смешанные классы. С Галей Андрей был знаком и раньше: как мы помним, их родители дружили и соседствовали по дачному поселку писателей на Пахре (Галя – сестра ныне известного кинорежиссера Ивана Дыховичного и дочь того самого поэта и драматурга Владимира Дыховичного, который написал серию песен про маленького «почемучку» Андрюшу Менакера). Андрей и Галя вместе росли, однако любовь друг к другу к ним пришла только в школе.
Вспоминает Г. Дыховичная: «Андрей был не развязный. Не избалованный. В общем-то скромный и даже стеснительный. Он долго меня добивался. Наверное, год. В седьмом классе мы как бы приглядывались друг к другу, а дальше… Записки писали, стихи. Нет, не смешные, а про любовь. В конце десятого класса нас уже рассматривали как сложившуюся пару.
Подарки Андрей мне не дарил. Родители нас не баловали деньгами. Совсем другое время было – в кино ходили вскладчину, и подарки на свой день рождения я скорее получала от его родителей, но как будто от Андрея. Его родители, несмотря на то что семья была очень обеспеченной, деньгами не баловали.
Наш первый поцелуй был в школе. Андрей был сильно мной увлечен, хотя другим девчонкам он тоже нравился, и они к нему приставали. Но тогда я была уверена, что я у него одна. Андрей не был красавцем. Пухленький, точно такой же, как в своем первом фильме «А если это любовь?».
Первый раз мы откровенно друг другу признались в любви в Пестове, куда поехали навестить его папу Александра Семеновича. Мы плыли на пароходе, потом шли через лес, вокруг была такая красота… Ну и раскрылись друг другу. Красиво было, может быть, вы поймете, как это бывает…»
Принято считать, что чуть ли не с самого раннего детства Миронов мечтал стать артистом. Но это не совсем так. Ему всегда нравилось то, чем занимаются его родители, но он в то же время видел, каких огромных трудов им стоит актерская стезя. Поэтому были моменты, когда Миронов задумывался и о других профессиях. Правда, все они были связаны с искусством. Так, в старших классах школы он пробовал свои силы как художник, рисуя различные этюды. Затем увлекся стихами. А в конце обучения буквально заболел музыкой, джазом и даже играл в школьном оркестре на ударных инструментах. Его мечтой в те годы было купить импортную ударную установку, которую он присмотрел в знаменитом музыкальном магазине на Неглинной улице. Но этой мечте так и не суждено было осуществиться: Миронова окончательно и бесповоротно увлек театр. И первый раз он вышел на сцену в седьмом классе, играя в спектакле школьного драмкружка «Русские люди» по К. Симонову роль немца фон Краузе. Роль была очень живая: в ней Миронов яростно клеймил фашистскую Германию. Видимо, клеймил очень достоверно, если уже на следующий день, 7 ноября 1955 года, Миронов проснулся знаменитым. Он вышел погулять во двор, и тут же вокруг него собралась толпа сверстников, которая наперебой принялась хвалить его за вчерашний спектакль. Кто-то даже протянул Миронову леденец, что было проявлением самой высшей дворовой славы.
Увлечение Миронова театром успешно продолжилось и в дальнейшем. В 9-м классе их классный руководитель Надежда Георгиевна Панфилова организовала театральную студию, в которую Андрей немедленно записался. Его первой ролью там был Хлестаков из «Ревизора». Чуть позже он стал посещать студию при Центральном детском театре. А еще – он постоянно ходил на все громкие столичные премьеры. Наиболее яркие детские театральные впечатления остались у него от спектаклей Центрального театра Красной Армии. Он видел чуть ли не все его спектакли, в том числе и знаменитую постановку «Давным-давно» с Любовью Добржанской в роли гусара-девицы Шурочки Азаровой. Из зарубежных постановок больше всего его потрясла игра актрисы «Берлинского ансамбля» Елены Вайгель в спектакле Б. Брехта «Матушка Кураж». Это была настоящая школа переживания – Вайгель играла все «по Станиславскому»: не показывала свою героиню, а проживала ее жизнь.
О том, каким был Андрей Миронов в школьные годы, вспоминает его одноклассник А. Макаров: «В середине 50-х вдруг необычайно, интригующе интересной сделалась жизнь. Все благие перемены новой исторической ситуации улавливались нами моментально. Жерар Филипп приезжает в Москву на открытие французской кинонедели и попутно „открывает“ еще и футбольный матч между сборными СССР и Франции (матч состоялся 23 октября 1955 года и завершился вничью 2:2. – Ф. Р.). Для нас это событие почти личного свойства, ведь все мы болельщики, столь же безудержные, как и кинозрители, к тому же неутомимые игроки, каждый выезд на природу, в колхоз, на субботник завершается бесконечным футбольным матчем. Андрей всегда «на воротах», это его законное амплуа, избранное, вероятно, не без эстетических соображений: бросается он, «рыпается», говоря по-дворовому, чересчур картинно.
В ЦДРИ, который от нас неподалеку, – вернисаж никому не известного и, говорят, гонимого художника Ильи Глазунова. Сматываемся с уроков, чтобы в который раз потолкаться по выставке, послушать споры, самим что-нибудь вякнуть, ощутить себя свободомыслящими «новыми» людьми (выставка Ильи Глазунова проходила в январе 1957 года. – Ф. Р.). Выпускники Школы-студии МХАТ под руководством актера Центрального детского театра Олега Ефремова поставили, по слухам, потрясающий спектакль – надо прорваться, тем более что играют его в филиале МХАТ, который опять же в двух шагах от нашей школы (премьера спектакля «Вечно живые» по пьесе Виктора Розова состоялась 8 апреля 1957 года. – Ф. Р.). В Литературном музее на Якиманке – первый в жизни нашего поколения официальный вечер Сергея Есенина! Слово «джаз» перестало быть ругательным, кто-то собственными глазами видел его на афише – фантастика! В Театре-студии киноактера Эрастом Гариным возобновлен «Мандат», Андрей достает билеты, по дороге рассказывает нам об Эрдмане и Мейерхольде – сведения из первых рук, все из того же семейного круга. На один из первых спектаклей невиданного тогда ледового балета венского «Айс ревю» меня тоже повел Андрей Миронов. Помню, как он держался в переполненном «всей Москвой» шумном фойе не школьником, допущенным на взрослое представление, а настоящим театральным завсегдатаем, ценителем, знатоком…
И наконец – Фестиваль молодежи и студентов летом 1957 года, главное общественное событие, украсившее собою нашу юность (6-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов проходил в Москве 28 июля – 11 августа 1957 года. – Ф. Р.). В его преддверии по стране прокатывается волна местных смотров, конкурсов и прочих праздников, тоже гордо именуемых фестивалями. Вот и в школе мы, по собственной инициативе, провели свой фестиваль – действо до тех пор да и с тех пор, надо думать, в школьных стенах небывалое. Все утро во дворе бушевали спортивные страсти, эстафеты и матчи сопровождались репортажем по только что оборудованному радиоузлу, а вечером, естественно, состоялся бал, гвоздем которого было пародийное представление, на наш взгляд, не слабее капустников в ВТО.
Вместе с Андреем мы придумали эстрадный номер на тему о том, как школьники разных стран сдают экзамены. Комический эффект достигался абракадаброй, имитирующей английскую, французскую и немецкую речь, а также мимическим изображением национальных характеров в нашем тогдашнем понимании. Сомневаюсь, что было оно очень точным, но, видимо, отвечало каким-то общим представлениям, а главное, тому желанию открытости, всемирности, осведомленности, какое ощущалось тогда в воздухе. Товарищи наши хохотали от души и хлопали нам неистово и долго, как настоящим эстрадным кумирам.
Началась наша самодеятельная известность, послужившая Андрею как бы прологом для его будущей повсеместной известности. Нас приглашали выступать на всяких утренниках, сборах и даже вечерах. Андрей относился к этому с серьезностью врожденного профессионала, ревниво отмечал наши просчеты и нюансы в реакции публики, запросто употреблял пряные, не до конца мне понятные актерские словечки, от которых в груди разливалось самолюбивое тепло. Успех между тем нарастал. Всеобщей точки он достиг во время общемосковского концерта, который состоялся на сцене Центрального детского театра. Любопытно, что к выходу мы готовились в актерской уборной, на двери которой было написано «О. Ефремов». Муза эксцентрики, иронии, парадокса, под знаком которой Андрей родился, несомненно нам покровительствовала. Нас вызывали, мы кланялись, как нам казалось, чрезвычайно элегантным поклоном.
Наутро наш триумф отметила пресса – «Учительская газета» посвятила ему трехстрочную заметку. Это было самое первое упоминание имени Андрея Миронова в печати…»
Летом 1958 года Миронов закончил десятый класс и твердо заявил своим родителям, что собирается связать свою дальнейшую судьбу с театром. Родители встретили это заявление без особого энтузиазма. Наиболее скептически высказалась мама, которая заявила: «То кривляние, что ты демонстрируешь в школе, театром назвать нельзя». Видимо, она просто боялась, что ее сын провалится на экзаменах и тем самым бросит тень на своих родителей. К счастью для отечественного искусства, Миронов нашел в себе силы ослушаться свою мать. Может быть, впервые в своей жизни.
Рядом с домом Миронова было целых два театральных вуза: Школа-студия МХАТ и театральное училище имени Щукина. Если учитывать, что театральная студия при Центральном детском театре, где два года играл Миронов, тяготела к МХАТу, то Миронову была прямая дорога в Школу-студию. Но он, вопреки всем прогнозам, выбрал Щукинское училище. И выбрал не случайно: с Вахтанговским театром тесно переплелась судьба его матери, которая считала Б. В. Щукина одним из главных своих учителей. А в кабинете самого Евгения Багратионовича Вахтангова Мария Миронова занималась, когда училась в Театральном техникуме (кабинет им отдала под занятия супруга режиссера, которая работала секретарем директора техникума).
Миронов начал готовиться к поступлению в училище за несколько месяцев до окончания школы. Готовился так целеустремленно, что даже не остался гулять на выпускном вечере, потому что на следующий день у него был экзамен в «Щуке». Он ушел, а его любимая девушка Галя Дыховичная осталась одна и страшно обиделась на своего кавалера, не поняв такой правильности. «Вот девушку оставил одну», – думала она.
Вспоминает А. Червинский: «Мы на даче в Пахре. Вокруг нас сплошь березы ростом чуть выше нас и множество соловьев. В наших маленьких березах они почему-то поют не только ночью, но и сейчас, ярчайшим днем.
