Федор Раззаков
Дин Рид: трагедия красного ковбоя
В Чили Дин пробыл почти две недели и практически все это время посвятил работе. Утром он обычно записывался на студии, днем репетировал или выступал на радио, а вечером давал концерт. На последних были сплошь одни аншлаги. Лишние билеты спрашивали за километр от концертного зала, и достать их удавалось единицам, поскольку желающих остаться дома в такой вечер практически не было. Дин отрабатывал каждый концерт на полную катушку, варьируя репертуар в угоду публике: чередовал лирические баллады с забойными рок-н-роллами. Где-то в середине гастролей у него выдался выходной день, однако использовать его так, как ему хотелось – спокойно погулять по городу и полюбоваться его красотами, – Дин так и не сумел: импресарио отговорил его делать это, предрекая неминуемое столпотворение. И почти весь день Дин провел в гостинице, часть дня посвятив сну, а вторую – просмотру телевизора и чтению газет. Одна из заметок его поразила больше всего. В ней сообщалось, что на днях чилийские рабочие избили его земляка, американца, управляющего филиалом одной американской компании. При этом они кричали американцу: «Янки, убирайся домой!» Дин был поражен таким отношением к своему земляку: «Я ведь тоже американец, но мне никто здесь не кричит: „Янки, убирайся!“ В чем дело?» Он обратился за ответом к своему импресарио, который был намного старше его, но тот только похлопал Дина по плечу и многозначительно изрек: «Не забивай себе голову всякой чепухой. Это политика, Дин, а с ней нашему брату лучше не связываться».
Нельзя сказать, что Дин был наивен в вопросах политики. Все-таки дружба с Патоном Прайсом на многое открыла ему глаза. Однако время серьезных размышлений на этот счет для Дина еще не наступило. Поэтому в те годы Дин был типичным среднестатистическим американцем, слепо любившим свою страну и не задумывавшимся о том, почему другие народы эту страну активно не любят. И первый серьезный всплеск размышлений на эту тему произошел в его сознании именно в Чили. Однако этот всплеск тогда длился недолго – гастрольная круговерть уже на следующий день вновь закрутила Дина.
Между тем в последний день пребывания Дина в Чили он был приглашен на раут. Его давал в американском посольстве посол США в Чили Коул. Посещение подобных светских вечеринок было обязательным для Дина, поскольку на них всегда можно было завести полезные знакомства не только с представителями шоу-бизнеса, но и с политиками, бизнесменами и прочими людьми из разряда нужных. Не стал исключением и этот раут: в тот вечер в посольское здание на улице Агустинас, что в 100 метрах от президентского дворца Ла Монеда, съехалось порядка пяти десятков человек, представляющих если не весь цвет, то половину точно истеблишмента Сантьяго. Естественно, никого из них Дин не знал, зато они все его знали, и чуть ли не каждый из них считал за честь подойти к нему и выразить свое восхищение его талантом. Впрочем, Дин не был до конца уверен, что все они были искренни в своих комплиментах: лица некоторых из них источали улыбки, но вот глаза оставались холодными. Хотя были и приятные встречи. Одна из них произошла в самом начале раута, когда к Дину подошла пожилая супружеская чета: усатый мужчина в строгом костюме и миловидная женщина в длинном блестящем платье. Дин мучительно вспоминал, где видел этих людей, но где их встречал, так вспомнить и не смог.
Мужчина протянул Дину руку для приветствия и представился:
– Сальвадор Гонсалес Альенде, а это моя супруга Ортенсия Бусси де Альенде.
Дин пожал руку мужчине, тут же вспомнив, где слышал его имя: в одной из чилийских газет он читал статью про деятельность Альенде на посту министра здравоохранения в конце 40-х годов, когда тот создал в Чили первый страховой фонд для рабочих. Альенде был одним из создателей социалистической партии в Чили и являлся весьма влиятельным сенатором. Знакомство с ним, как выражался импресарио Дина, было из разряда «нужных».
– Мы были на вашем последнем концерте, мистер Рид, и получили массу удовольствия, – произнес Альенде.
Вот тут Дин наконец вспомнил, где он видел этих людей, – на своем концерте в Сантьяго. Чета восседала в первых рядах, однако за кулисы к нему так и не пришла. И вот теперь, видимо, решила познакомиться поближе.
– Мне очень приятно, сеньор Альенде, что мое творчество вам небезразлично, – улыбнулся Дин.
– Да, концерт нам понравился, хотя у меня лично есть и претензии. – По лицу Альенде пробежала лукавая улыбка.
Дин напрягся, поскольку претензий ему в этот вечер еще никто не высказывал. А его собеседник тем временем продолжил:
– Вам следует больше петь чилийских песен, мистер Рид. У нас ведь очень богатая музыкальная культура.
– Я постараюсь учесть ваше замечание, сеньор Альенде, – ответил Дин.
В этот миг в разговор вмешалась жена Альенде, которая положила свою ладонь на запястье Дина и сказала:
– Мой муж в пору своей учебы в медицинском институте сам увлекался пением и с тех пор очень любит фольклорную музыку. Я же к ней равнодушна и предпочитаю традиционную эстраду. Так что мое мнение: ваш репертуар, мистер Рид, вполне изыскан.
Дин в благодарность за эти слова поцеловал собеседнице руку. На этом их короткая встреча закончилась.
Между тем раут продолжался. Всю его официальную часть Дин простоял со своим импресарио в глубине зала, потягивая прекрасное божоле из глубокого бокала. В отличие от Дина, который место своей дислокации не менял, импресарио периодически куда-то убегал, потом снова возвращался и рассказывал Дину о том, с кем ему посчастливилось познакомиться. В один из таких моментов, когда импресарио в очередной раз испарился, к Дину подошел элегантный господин в смокинге и на чистом английском, правда, с небольшим акцентом, сказал:
– Я думал, что уроженцы Колорадо предпочитают божоле виски.
– Видимо, я не типичный колорадец, – улыбнулся Дин.
– В таком случае я не типичный немец: пиву я предпочитаю армянский коньяк.
Дин оценил шутку и в знак этого поднял руку с бокалом. После чего незнакомец представился:
– Генрих Вайс из Мюнхена. Большой поклонник вашего таланта, мистер Рид. Еще большим поклонником ваших песен является моя супруга, но она, увы, сегодня здесь не присутствует – лежит с температурой дома.
– Передайте ей от меня большой привет, – улыбнулся Дин.
– Мне кажется, что привет – не самый лучший подарок. Было бы лучше, если бы вы черкнули ей свой автограф.
– С удовольствием. – Дин достал из кармана перьевую ручку и размашисто расписался на чистом листе блокнота, который ему протянул его визави.
В это мгновение к Дину вернулся импресарио, и Генрих Вайс, любезно раскланявшись, удалился.
– Кто этот человек? – поинтересовался у Дина импресарио.
– Немец Генрих Вайс. Это все, что мне удалось о нем узнать.
– Ничего, это поправимо, – ответил импресарио и подозвал к себе второго посла, чтобы выяснить у него подробности биографии немца. Но посол ограничился только краткими сведениями, сообщив, что Генрих Вайс – представитель профсоюзного Фонда Фридриха Эберта в Чили. Этот фонд в ближайшем будущем собирается открывать свою миссию в Сантьяго, и Вайс направлен сюда, чтобы прозондировать почву.
– Я думаю, этот человек нам не очень пригодится, – потягивая виски, произнес импресарио. – Хотя кто знает, кто знает…
Тем временем гастроли Дина продолжаются. После Чили он отправился в Бразилию, затем побывал в Перу и Аргентине. И в этих странах его принимали не менее восторженно, чем в Чили. Опять толпы восторженных поклонниц не давали ему прохода, перекрывая все пути к гостинице и концертным залам.
В Бразилии Дин выступал в нескольких городах, в том числе и в новой столице страны городе Бразилиа. Строительство этого города началось в 1957 году, а его торжественное открытие состоялось всего год назад – в апреле 60-го. С этого момента Рио-де-Жанейро утратил свой статус столицы, которой был с 1763 года, еще с колониальных времен. Новая столица Дину понравилась – это был вполне современный город, построенный на берегу живописного водохранилища. И вообще эта самая крупная страна Латинской Америки его здорово впечатлила. Во время своей недолгой учебы в Колорадском университете с ним учился один бразилец, Лусио, который всегда с восторгом отзывался о своей родине и говорил, что лучшего места на земле не существует. На что Дин отвечал: «Лучшее место на земле – это город Денвер». После этого они чуть ли не до хрипоты спорили с Лусио: тот вспоминал про ландшафты своей страны, Дин – про леса вокруг Денвера. Победителей в этих спорах никогда не было, да и не могло быть, ибо каждая местность на земле хороша по-своему. И вот теперь, попав в Бразилию, Дин должен был согласиться, что во многом, расхваливая свою страну, Лусио был прав. А еще он купил себе красочный буклет, из которого узнал, что эта страна, раскинувшаяся на территории в 8,5 миллиона квадратных километров, богата золотом, ураном, бокситами, железом и занимает седьмое место в капиталистическом мире по валовому национальному продукту.
Однако по мере пребывания в Бразилии впечатления от этой страны у Дина начали меняться. Нет, они не становились хуже, но кое-какие сомнения насчет этого «райского уголка» в его душу закрадывались. Например, в одной из газет он вычитал, что нынешний президент страны Куадрос поддерживает Кубу. Ту самую Кубу, которая официально признана США врагом № 1 и которую большинство стран региона бойкотируют. Дальше – больше. Однажды, во время одной из репетиций, Дин познакомился с двумя музыкантами из местного оркестра, которые оказались уроженцами северо-восточной области Бразилии. По их словам, это были самые неблагополучные районы Бразилии. Собственно, эти двое музыкантов и уехали оттуда, потому что найти приличную работу там невозможно. Средняя продолжительность жизни там всего 50 лет, безработица составляет почти 30 процентов, столько же и безграмотных. Плюс два миллиона беспризорных детей. Дин был потрясен этими сведениями. Он тогда еще подумал про себя: «Знай я об этом три года назад, я бы нашел способ обуздать этого хвастуна Лусио».
После Бразилии гастрольный маршрут Дина пролегал в Перу и Аргентину. В столице последней, в Буэнос-Айресе, Дин улучил момент и отправился осматривать город в одиночку. Своего импресарио он решил не брать, поскольку тот ему уже изрядно надоел, плюс к тому же у того на уме были сплошь одни женщины. Дин и сам был отнюдь не монахом, однако, когда об этом говорят сутки напролет, надоест любому.
Дин поймал такси и попросил водителя, пожилого мужчину по имени Алехандро, который достаточно сносно объяснялся по-английски, устроить ему экскурсию по городу. Тот, узнав, что везет американца, да еще артиста (к удивлению Дина, его фамилии таксист не знал, поскольку музыкой вообще не интересовался), с удовольствием согласился показать гостю красоты своего города. Они катались больше часа, и за это время таксист не только показал ему многие здешние достопримечательности, но и рассказал о них. Так, Дин узнал, что испанские конкистадоры явно ошиблись с выбором места строительства города, поставив его слишком далеко от реки. Да и сам берег оставлял желать лучшего – сплошное мелководье. Поэтому долгое время пассажиры, прибывавшие в город на судах, вынуждены были добираться до берега сначала на баркасах, а потом пересаживаться в кареты с огромными колесами и ехать по мелководью. И только потом, со строительством канала, эта проблема была решена.
Среди достопримечательностей, которые поразили воображение Дина, оказались Розовый дворец президента, здание Национального конгресса, улица 9 июля, шире которой Дин никогда еще не видел – почти 150 метров в ширину! – и 72-метровая колонна-пирамида, воздвигнутая посреди улицы 9 июля. Хотя насчет последней таксист был иного мнения:
– Это позор нашего города!
– Почему? – удивился Дин.
– А вы что, сами не видите: нелепая пирамида посреди самой величественной улицы в мире. Ведь наш город называют «Парижем Южной Америки», но французский Париж украшает Эйфелева башня, а у нас – вот эта уродина.
Дину сравнение с Парижем понравилось, и он подумал: «Если мне когда-нибудь придется выбирать новое место жительства, я, пожалуй, выбрал бы этот „Париж“. Он еще не знает, что до осуществления этой мечты осталось совсем немного времени.
Когда они объехали весь центр города и прилегающие к нему окрестности, Дин внезапно спросил: «А бедные кварталы в вашем „Париже“ есть?» При этом от него не укрылось то, как округлились глаза таксиста в зеркале заднего обзора. После секундной паузы Алехандро ответил:
– Вы первый иностранец, который просит меня отвезти его в наши трущобы. У нас есть поселок нищеты Вилья Мисериа, но я вас туда не повезу – не хочу вам портить настроение. А вот самый достойный бедняцкий район покажу, благо ехать туда не так далеко.
Бедный квартал Буэнос-Айреса назывался Ла-Бока. Он размещался на южной окраине города на берегу реки Риочуэло. Когда они приехали туда, Дин понял смысл тех слов, которые произнес Алехандро, когда согласился привезти его сюда. Ла-Бока действительно выглядел бедно – убогие двухэтажные дома из досок, сверху обшитые рифленым железом. Но поскольку все эти дома были выкрашены в разные цвета, создавалось впечатление, что квартал выглядит как мозаичная картинка.
– Кто же додумался покрасить дома? – спросил у своего собеседника Дин.
– Как кто – сами же обитатели. Ведь здесь в основном живут моряки и корабелы. Они красили свои суденышки, а остатки краски пускали на свои дома. А кто это сделал первый, теперь уже не узнаешь.
На родину Дин вернулся буквально переполненный впечатлениями. Тот прием, который ему устроили во всех посещаемых им странах, окрылил его настолько, что он решил всерьез заняться изучением испанского языка. Уже тогда ему казалось, что именно с этим континентом будет связано его ближайшее будущее. С другой стороны, Дин впервые осознал, что мир – это не только его родные Штаты, которые он до этого считал чуть ли не пупом Земли. Есть и другие страны, где жизнь не менее интересна и разнообразна и где люди не всегда хорошо относятся к его родине. Как будет вспоминать позднее сам Дин:
«Я впервые увидел, в каких унизительных условиях вынуждены жить люди. Я хорошо помню, как во время поездки по побережью наш автомобиль некоторое время ехал мимо бесконечного ряда жалких хибарок, так называемых сламов. В этих районах царила ужасающая нищета. По песку бродили дети, босые, в лохмотьях, с раздувшимися животами – безошибочным признаком плохого питания. Раньше мне были знакомы эти картины разве что из фоторепортажей об Африке. А теперь я увидел это буквально под боком у своей родины. Старики, такие же оборванные, как и дети, с безучастным видом сидели на корточках. Дети играли в автомобиль: они собирали его из ржавых консервных банок и досок от ящиков, которые были обвязаны шпагатом.
И все это в каких-нибудь двух-трех километрах от нарядных центральных улиц. Но тут-то я вспомнил, что и на этих улицах уже видел плохо одетых людей с угрюмыми лицами, с безрадостными взглядами. Это были чистильщики обуви, продавцы лотерейных билетов, уличные торговцы. Под сияющей неоновой рекламой жевательной резинки «Ригли» какой-то бедолага продавал по одной пачечке резинки. Что он мог заработать на этом? Горсть медных монет. А в сейфы концерна текли миллионы: «Ригли» – марка, известная во всем мире…»
Тем временем в декабре случилось невероятное: песня Дина Рида «Наш летний романс» вышла на 1-е место в латиноамериканском хит-параде. Когда Дин узнал об этом, он был на седьмом небе от счастья. Не меньшую радость испытывали и в «Кэпитол», хотя подобный итог там прогнозировался: слишком внушительные силы и средства были брошены на раскрутку певца. Правда, средства средствами, но и талант самого Дина Рида со счетов сбрасывать было нельзя: будь он «пустышкой», ему вряд ли помогли бы и многотысячные долларовые вливания.
Между тем на волне этого успеха Дин внезапно решает отправиться… в джунгли Амазонки. Это решение пришло к нему спонтанно. Он давал концерты в бразильском городе Сан-Паулу, в «Рекорд-театре», после чего у него появилось «окно» в две недели. Это время он решил провести в городке Текивас – весьма экзотическом местечке. Город насчитывал всего лишь 200 тысяч жителей, но имел одну особенность – многие его общественные учреждения и увеселительные заведения стояли… на воде. Объяснялся сей факт весьма просто: налоги в городе взимались только с земельных участков.
Дин поселился в лучшей гостинице городка, где случайно познакомился с тремя своими земляками-американцами: Джоном, Диком и Биллом. Это были документалисты, которые снимали для телекомпании NBC и Музея Нью-Йорка фильм о своих путешествиях по Амазонии. В Текивас они прибыли проездом, чтобы затем отправиться в самую глушь джунглей для встречи с племенем, живущим вдали от цивилизации. Когда Дин узнал об этом, ему жуть как захотелось отправиться вместе с земляками и воочию увидеть, как живут люди, которые даже не знают, что такое телефон или телевизор. К тому же это было в духе Дина: разного рода приключения он не просто любил, он их обожал. Чуть позже он узнает, что у его напарников была еще одна цель, меркантильная: они хотели исследовать те места на предмет нахождения там «желтого дьявола» – золота. Со времен испанского конкистадора Франциско Орельяна (он прошел Амазонку в 1541–1542 годах) сотни авантюристов искали здесь золото, однако мало кто из них разбогател, поскольку все их находки измерялись даже не килограммами, а граммами. Но, несмотря на это, легенда об Эльдорадо продолжала кружить головы следующим поколениям золотоискателей, в число которых попали и напарники Дина.
Бразильская Амазония занимает порядка 5 миллионов квадратных километров, причем на большую часть этого пространства нога человека еще не ступала. Ни в одном другом месте планеты нет такого обилия и разнообразия жизни, как в Амазонии: 2500 видов рыб, 50 тысяч видов растений. Во времена Франциско Орельяна здесь проживало 3 миллиона индейцев, но за 400 лет активного вмешательства в их жизнь белого человека коренного населения осталось всего 160 тысяч. И теперь индейцев можно было разделить на три категории – тех, кто прозябает в нищете в полуразрушенных фавелах (деревнях), тех, кто живет в городе, и тех, кто сумел сохранить свою самобытность и остался жить в сельве. Последних, естественно, меньшинство, но они еще остались. Из этого меньшинства самыми самобытными являются яномани – они до сих пор ходят в набедренных повязках, воюют с помощью луков, практикуют людоедство. Именно к одному из таких племен, живущих глубоко в сельве, и отправились путешественники.
На гидросамолете ВВС Бразилии они добрались до миссии Тапурагуара, что на Черной реке, где обитало 240 индейских семей. Однако путешественников интересовал только один человек – бразилец Антонио Гоис, который много лет жил с индейцами и вызвался быть проводником в джунглях. Когда Дин увидел этого человека, он был поражен: то был рослый мужчина с длиннющей бородой (как выяснилось, он не брил ее вот уже 12 лет!). К их приезду Антонио уже приготовил три каноэ, и на них они отправились в путешествие. Плыли в течение пяти дней по реке Маравиа. Тяжелее всех в этом походе приходилось Дину, который раньше ни в чем подобном не участвовал. Он был сугубо городской житель и до этого видел Амазонию разве что по телевизору. А теперь ему приходилось плыть по реке в каноэ на жутком солнцепеке, спасаться от крокодилов и большущих змей, нести тяжелую поклажу. На ночь путешественники устраивались спать в гамаках, подвешенных на деревьях, что для Дина было настоящей пыткой. Он никогда не спал в подобных условиях и к утру был единственным, кто вставал разбитым бессонницей.
На пятый день пути путешественники наконец увидели первых индейцев: это была семья, плывущая на каноэ. Все были полностью обнажены, что для Дина было диковинкой – он-то думал, что местные индейцы носят хотя бы набедренные повязки. Эта семья проводила их до деревни. Но это был еще не конечный пункт путешествия – от этой деревни надо было шагать еще несколько дней по сельве до нужного племени. Однако это путешествие проходило уже без Антонио, который подхватил тропическую малярию и вынужден был остаться в деревне. Поэтому в качестве проводников с путешественниками отправились одиннадцать индейцев из деревни.
Первые впечатления Дина от сельвы были не из приятных. В сельве есть места, куда солнце никогда не проникает и где стоит «вечная ночь». Идти по этим местам можно только с фонарями, но невыносимо не это, а та удушающая жара, которая наваливается на тебя со всех сторон. Сами индейцы называют эти места «зеленым адом», что вполне соответствует действительности. Однако и в более светлых местах не лучше. Там нет удушающей жары, но опасности подстерегают буквально на каждом шагу. Например, в виде змей, которые прячутся под листьями, или ягуаров, которые подкрадываются так тихо, что и не услышишь. А еще у здешних индейцев существует легенда, что в сельве обитает гигантская змея, в желудке которой может уместиться целый человек. И хотя ее еще никто не видел, однако в ее реальность верят даже белые – сама сельва к этому располагает. Дину тоже рассказали про эту змею накануне путешествия, что, естественно, не прибавило ему оптимизма. Поэтому по сельве он шел как по минному полю, шарахаясь буквально от каждого звука. А однажды даже присел, как от разрыва снаряда, когда услышал где-то в стороне оглушительный рев, от которого задрожали листья на деревьях.
– Кто это? – только и успел он спросить у одного из компаньонов, Джона.
– Думаете, ягуар? Нет, всего лишь обезьяна, – ответил тот.
– Какая обезьяна?
– Не шимпанзе, конечно же, – гуариба-ревун.
На вторые сутки Дин освоился в сельве, и никакие ревуны ему уже были не страшны. Он видел, как хладнокровно ведут себя его компаньоны, и ему стало просто неудобно перед ними. Больше всего он боялся сравнений с изнеженными поп-звездами и не хотел, чтобы в газетах его потом называли «маменькиным сынком». Поэтому все тяготы и невзгоды этого похода он делил с остальными поровну.
Путешественники шли налегке, прихватив с собой только по рюкзаку, где у них лежали личные вещи. Еще два рюкзака несли проводники – в них находились консервы и разные безделушки, которые они собирались раздать индейцам. А у Дина к тому же была с собой и гитара, которую он прихватил по настоянию боссов с «Кэпитол» – ему предстояло запечатлеться с ней на фото в окружении аборигенов. По задумке продюсеров, такие снимки должны были привлечь небывалый интерес к Дину после его возвращения на материк.
Между тем путешественники продвигались в глубь сельвы, и если они питались консервами, то проводники-индейцы предпочитали доставать пищу прямо здесь, в сельве. Например, на одной из встреченных ими речушек они устроили рыбалку и поймали двух здоровых рыбин – сурубин. Дин попробовал их мясо, и ему понравилось – ничего подобного он до этого еще не едал. Также ему пришлись по вкусу и огромные бананы, кои в родных Штатах весили несколько сот граммов, а здесь – больше килограмма. Короче, умереть с голоду в сельве мог разве что ленивый.
Поход длился почти двое суток, пока путешественники не вышли к селению того самого племени, которое искали. Когда они вошли в него, поглазеть на них выбежали практически все жители. Чтобы показать индейцам, что они пришли с миссией дружбы, один из путешественников, Джон, протянул вождю подарок – настоящий охотничий нож. Когда нож перекочевал в руки вождя, он пригласил их в свою хижину – деревянное строение с соломенной крышей. Кроме путешественников и вождя туда вошли еще несколько мужчин племени, а все остальные остались за порогом, горячо обсуждая между собой визит чужеземцев.
В хижине все расселись на полу, устланном все той же соломой, и путешественники, Джон и Дик, принялись объяснять индейцам цель своего визита. Поскольку язык тукано, на котором изъясняются большинство индейцев Амазонии, они знали сносно, помощь проводников не понадобилась. Пока шел разговор, Дин молча сидел рядом со своими компаньонами и внимательно разглядывал индейцев. До этого он видел только их североамериканских братьев, которые разительно отличались от амазонских – «северные» выглядели куда более эффектно в своих одеждах и с орлиными опереньями на головах. Их амазонские собратья ходили практически голыми и из одежды имели только набедренную повязку – тангу.
Дин сидел ближе к углу хижины и когда перевел взгляд в этот угол, то заметил сквозь неплотно подогнанное дерево чумазую физиономию маленького индейца лет трех-четырех. Мальчишка сидел на корточках и буквально буравил его своими глазами-бусинками. В этот миг Дин внезапно вспомнил, что в кармане его ковбойки лежит початая пачка жвачки. Осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания сидящих напротив него взрослых индейцев, Дин достал эту пачку, вытащил из нее одну пластинку и украдкой протянул мальчишке. И тут же пожалел об этом. Едва экзотический предмет оказался в его руках, как мальчуган тут же запихнул ее себе в рот… прямо с оберткой. И пока он интенсивно двигал своими маленькими челюстями, Дин с ужасом смотрел на него и мечтал только об одном – чтобы с пацаном ничего не случилось. Как ни странно, все обошлось. Более того, мальчишка протянул руку за новой порцией чуингама. Но Дин счел за благо отказать парнишке и демонстративно спрятал пачку обратно в карман.
После беседы, которая продолжалась около получаса, вождь распорядился, чтобы гостям принесли поесть. Вскоре в хижину внесли два огромных блюда, на которых дымилось мясо. Запах от него исходил ароматный, но Дин есть не хотел – за пару часов до этого он высосал целую банку сгущенки. Однако сидевший рядом с ним Джон его предупредил:
– Отказываться нельзя – обидятся.
И Дин покорно съел достаточно большой кусок. И ему понравилось – мясо было мягкое и без жира. После чего он поинтересовался у Джона, что это за деликатес.
– Это дикая свинья – кейшада, – последовал короткий ответ.
«Слава богу, что не человечина», – подумал про себя Дин, достаточно наслышанный о нравах, царящих в сельве среди здешних племен.
Так началась жизнь путешественников в индейском племени. В отличие от компаньонов Дина, которые практически ежедневно уходили с индейцами в сельву (истинную цель своей миссии – поиски золота – они Дину не открывали), наш герой весь день проводил в деревне, в основном со стариками, женщинами и детьми. Особенно к нему привязался тот мальчишка, которого Дин угостил жвачкой. Парнишку звали Уге, и первое, что сделал Дин, – научил его употреблять чуингам без обертки. После чего отщелкал на фотоаппарате целую пленку, запечатлев на нее не только Уге, но и остальных обитателей деревни. Правда, вождь племени и шаман сниматься категорически отказались, объяснив Дину через Джона, что фотографироваться боятся: они считали, что чужеземец таким образом крадет у них души. Но Джон посоветовал Дину предложить обоим за снимки по куску пахучего земляничного мыла, и, когда тот это сделал, вождь и шаман разрешили себя сфотографировать.
Кроме этого Дин провел и собственную фотосессию для «Кэпитол». Он упросил того же Джона взять фотоаппарат и запечатлеть его с гитарой в кругу индейцев. Кадры получились впечатляющие: Дин поет индейцам, а те, обступив его полукругом, внимательно слушают.
Наблюдая со стороны за индейцами, Дин не переставал удивляться их житью-бытью. Им не нужна была никакая цивилизация с ее прогрессом – они вели точно такую же жизнь, какую вели их предки сотни лет назад. Они так же охотились на диких зверей с помощью луков, так же воевали с соседними племенами, воровали жен у соседей и т. д. Все традиции и ритуалы, завещанные предками, соблюдались неукоснительно. Взять, к примеру, похороны. Умерших индейцы уносили подальше от деревни, заворачивали в плотные прутья и подвешивали на дерево. Через какое-то время, когда тело сгнивало до костей, эти останки приносились обратно в деревню и сжигались. Потом пепел смешивался с соком сахарного тростника, и этот напиток выпивался жителями деревни. Индейцы считали, что таким образом жизнь умершего возвращалась в их собственные тела.
Таким же древним был и ритуал рождения детей. Он проходил следующим образом. Незадолго перед схватками роженицы уходили в лес вместе со своими мужьями. Когда ребенок рождался, его приносили обратно в деревню в специальной корзинке, которую женщина вешала себе на спину. Если родители возвращались назад без ребенка, это означало, что роды прошли плохо – родился либо калека, либо больной младенец. Таких обычно родители (это делал отец) убивали и оставляли в лесу.
А однажды Дину и его компаньонам разрешили присутствовать при ссоре между двумя мужчинами деревни. Зрелище это оказалось не для слабонервных. Индеец, оскорбивший соплеменника, должен был стоять неподвижно, а его визави брал в руки увесистую палку и бил ею его по голове. Если после этого удара индеец не падал, палка переходила в его руки и удар наносил уже он. Так они и били друг друга, пока кто-то из них не валился на землю, обливаясь кровью. После этого проигравший лишался всего – не только жены, но и своего честного имени и всех положенных ему прав. Как заметил Дин, почти у всех мужчин племени головы были покрыты многочисленными шрамами.
Прожив в племени около недели, путешественники наконец собрались в обратную дорогу. Честно говоря, Дин в отличие от своих компаньонов ждал этого момента с огромным нетерпением. Как бы ни были гостеприимны индейцы, однако жизнь вдали от цивилизации ему порядком надоела. Больше всего он мечтал о горячей ванне и… сексе. Впрочем, последний мог быть и здесь, в деревне, но Дин так и не сумел преодолеть свою брезгливость и сойтись в любовном экстазе с какой-нибудь молодой туземкой.
Провожать гостей в обратный путь высыпали все жители селения. Прикипевший к Дину всей душой Уге на прощание крепко обнял его и горячо зашептал ему на ухо на смеси английского и местного наречия: «Дин, я тебя люблю».
Между тем возвращение назад, в деревню, оказалось куда более опасным, чем предполагалось. Где-то на полпути они вышли к какому-то индейскому поселению, чтобы передохнуть. Там один из путешественников решил обменять кое-что из своих вещей на индейские безделушки и во время этого обмена умудрился нечаянно оскорбить жителя поселения. Вспыхнула потасовка, которая привела к тому, что путешественникам пришлось спасаться оттуда бегством. Однако обиженный индеец и часть его соплеменников бросились в погоню. К счастью, у путешественников были с собой ружья, иначе им пришлось бы туго, поскольку их проводники-индейцы, перепуганные не меньше их, в защитники явно не годились. Поскольку убивать своих преследователей никто из путешественников не хотел, их держали на почтительном расстоянии, стреляя из ружей в небо. Однако долго выдерживать такую осаду было невозможно: индейцы могли под покровом темноты подобраться к ним слишком близко и расстрелять стрелами с отравленными наконечниками. Поэтому был избран самый простой способ: путешественники бросились бежать и бежали без остановки несколько часов. Даже Дину, который был чемпионом по марафону, во время этого пробега приходилось несладко – все-таки бег по сельве нельзя было сравнить с бегом по шоссейной грунтовке.
