Феликс Бродовский
Ночью

Полная версия

Больница научила меня – да и каждого, полагаю, может научить – не бояться смерти. Согласитесь, господа ипохондрики, что ради избавления от сего страха стоит потерпеть несколько недель больничной баланды. Действие же сей нехитрой терапии безотказно, ибо нет места, разве что на поле брани, где смерть столь деятельна, как в больничных стенах, и нигде более не представится стольких случаев сжиться с нею лицом к лицу.

Как умирают люди, встретившие пулю, осколок гранаты или штык – мне не ведомо, но в больничных стенах я видел, что умирающие сбрасывают земные тяготы с невероятной простотой и скромностью. И сдается мне, эти два слова лучше всего передают суть этого неизбежного в своей фатальности действа, в коем присутствует какая-то безмерная тишина, покорное, безропотное послушание. Умирающие будто слышат чью-то команду и – что не может не изумлять – послушно выполняют её, подобно школьникам, которых из душного класса выгоняет на благоухающую, солнечную поляну долгожданный звонок. Только здесь никто не собирает свои ранцы – напротив, оставляют всё, включая телесную оболочку. Странное забвение, свидетельствующее о необычайной спешке и великой радости, что трудный урок наконец окончен.

Больные умирают с покорностью послушных детей или же с тихим удовлетворением замученных кляч, для которых и прогнившая солома кажется желанным ложем. Уходят они, не пытаясь привлечь к себе лишнего внимания, – напротив, в этот миг в них проступает какая-то великая стыдливость; словно каждый стремится ускользнуть незамеченным, совершив нечто постыдное.

Дисциплина, царящая в больнице, в равной степени распространяется и на умирающих. И я, любезный мой читатель, говорю об этом без тени иронии, поскольку считаю это оправданным. Ведь сюда приходят не для забав – ты должен либо умереть, либо выйти здоровым, но в любом случае ты не имеешь ни малейшего права тратить время и занимать место, предназначенное другому, ведь в каждую минуту множество людей спешат поскорее сбросить телесные оковы, а другие – выздороветь. Если бы больничное сообщество скорбело о каждом покойнике, в палатах воцарилась бы губительная атмосфера, больные теряли бы внутреннюю стойкость, умирая лишь от страха перед смертью. А так они, если и не достигают полного презрения к ней, то хотя бы обретают тупое равнодушие. Когда ты теряешь первого соседа – тебя пробирает тихий ужас, после второго, третьего говоришь себе: «Ну и Бог с тобой» – и думаешь лишь о том, как бы самому не опозориться и убраться отсюда незаметной, прозрачной тенью…

Но если ты, будучи брошенный на больничную койку, уже не содрогаешься при мысли, что какая-то незримая длань вот-вот вырвет тебя из клубка суетливых глупостей, называемых жизнью, это ещё не значит, что твоя душа окаменела вследствие постоянного созерцания боли и смерти. Взгляни на эту слезу, что сочится из глаз твоего соседа и стекает по его молчаливым, сжатым губам… Ах, всеми святыми, он о чём-то горько сожалеет… И как же ужасна эта слеза, которую уже ничто не в силах удержать и скрыть ни от соседа, ни от монахини, ни от санитара!