Филип К. Дик
Блуждающая реальность
II. Тексты о научной фантастике
Статьи, собранные в этом разделе, касаются прежде всего жанра научной фантастики, роли писателя-фантаста и размышлений о будущих возможностях науки.
«Пессимизм в научной фантастике» впервые опубликован в фэнзине Oblique[47] (№ 6, декабрь 1955, редактор Клиффорд Гулд).
«Усовершенствуют ли атомную бомбу, и если да, что станет с Робертом Хайнлайном?» впервые опубликована в фэнзине Lighthouse (№ 14, октябрь 1966, редактор Терри Карр[48]). В этой статье мы слышим голос Дика в самом неформальном его варианте: в фэнзине, среди фанатов НФ, он чувствует себя свободным, негодует и язвит. Не самая впечатляющая работа Дика, хотя и в ней звучат юмор и его мрачные прозрения, а также обращают на себя внимание замечания о сложных отношениях с матерью. Этот текст вызвал бурю в стакане воды: в следующий номер Lighthouse (№ 15, август 1967) какой-то фанат фантастики прислал письмо, в котором сурово осуждал Дика за грубость по отношению и к Хайнлайну, и к собственной матери, и высказывал предположение, что мозг Дика потерпел невосполнимый урон от употребления ЛСД-25. Стоит отметить, что никаких повреждений мозга у Дика не было, а свой опыт знакомства с ЛСД он в шестидесятые был склонен очень преувеличивать (это вещество он принимал всего пару раз и обнаружил, что эффект ЛСД его слишком пугает). В ответ на критику в следующем номере Дик разразился яростной речью и намекнул, что готов подать на фаната в суд за клевету; автор письма извинился, на том дело и закончилось, к явному облегчению обеих сторон. С матерью Дик так внутренне и не примирился, но что касается Хайнлайна, в дальнейшем значительно изменил свое к нему отношение. См. «Предисловие» Дика к сборнику The Golden Man, приведенное в этом же разделе.
«Симпозиум двух Биллов» – ответы Дика на анкету, включенные в сборник The Double: Bill Symposium (D: B Press, 1969), в котором собраны ответы девяноста четырех профессиональных писателей-фантастов и редакторов. У сборника два редактора – Билл Малларди и Билл Бауэрс. Вопросы подготовил Ллойд Биггл-младший.
«Лунная табличка» впервые опубликована в антологии Men on the Moon (Ace Books, 1969) под редакцией Дональда Э. Уоллхейма, важной фигуры среди издателей Дика.
«Кто такой писатель-фантаст?» впервые опубликована в сокращенном виде в брошюре Science Fiction: The Academic Awakening (College English Association, 1974, приложение к журналу The CEA Critic), изданной Ассоциацией вузовских преподавателей английского языка и литературы (Шривпорт, Луизиана). Редактором стал доктор Уиллис Э. Макнелли, преподаватель английской литературы из Калифорнийского университета в Фуллертоне, с которым Дик поддерживал дружеские отношения. Здесь статья впервые опубликована полностью, по машинописному варианту: в печати она была обрезана примерно на треть.
«Переоценка эксперимента Майкельсона – Морли» впервые опубликована под названием (предложенным редактором) «Ученые заявляют: мы – центр Вселенной» в НФ-журнале New Worlds[49] (№ 16, сентябрь 1979).
«Предисловие к роману «Доктор Бладмани» написано в 1979 году, впервые опубликовано в 1985 в переиздании романа издательством Bluejay Books[50].
«Предисловие к сборникуThe Golden Man» впервые опубликовано под названием (предложенным редактором) «Магазин «Счастливый пес» в журнале Foundation[51] (№ 17, сентябрь 1979). С небольшими изменениями переиздано в качестве послесловия к сборнику рассказов The Golden Man (1980) под редакцией Марка Херста. Примечания к рассказам в конце статьи затем вошли в пятитомник Collected Stories of Philip K. Dick (1987). Сама статья о творчестве Дика, не вошедшая в пятитомник, приводится здесь.
«Отзыв» – рецензия на книгу Патриции С. Уоррик The Cybernetic Imagination in Science Fiction (The MIT Press, 1980), публикуется впервые. Не вполне ясно, предназначал ли ее Дик для публикации. Важно отметить, что она вполне могла быть написана в минуту временной обиды: и до, и после написания этой статьи Дик и Уоррик поддерживали обширную переписку о философских и духовных материях, и в своих письмах Дик часто хвалит и благодарит Уоррик за поддержку и интересные мысли. Однако этот обзор заслуживает публикации, поскольку в нем мы видим адекватное отражение той глубокой подозрительности, даже враждебности, какую испытывал Дик к представителям литературного «мейнстрима», пытающимся, так сказать, усыновить научную фантастику, придать ей респектабельность и «значимость». В то же время, как признавался Дик в «Предисловии» к The Golden Man, недостаток внимания к его работам со стороны мейнстрима причинял ему нешуточную боль.
«Мое определение научной фантастики» впервые опубликовано в фэнзине Just SF (том 1, № 1, 1981) под редакцией Джона Бетанкура[52].
«Предсказания» впервые опубликованы в The Book of Predictions (Morrow, 1981) под редакцией Дэвида Валлечински.
«Создатели и разрушители вселенных» впервые опубликована в SelecTV Guide (15 февраля – 28 марта 1981) – журнале, который выпускался кабельной телесетью. Дик в качестве гонорара получил бесплатную годовую подписку на кабельное ТВ. Подробнее об отношении Дика к фильму «Бегущий по лезвию» (1982) см. в следующем разделе, во вступительных замечаниях к «Примечаниям к роману „Мечтают ли андроиды об электроовцах?”». «Создатели и разрушители» были переизданы в фэнзине Radio Free PKD (№ 1, февраль 1993), продолжателе фэнзина PKDS Newsletter, но уже под редакцией Грегори Ли.
«Примечание к рассказу „Вкус уаба”» написаны в 1980 году, впервые появились вместе с самим рассказом в First Voyages (Avon, 1981), антологии НФ-рассказов под редакцией Деймона Найта, Мартина Х. Гринберга и Джозефа Д. Оландера. Переизданы в PKDS Newsletter (№ 24, май 1990) и затем в Radio Free PKD (№ 3, октябрь 1993). В пятитомнике Collected Stories of Philip K. Dick эти примечания не переиздавались, поэтому приводим их здесь.
Пессимизм в научной фантастике
(1955)
Научная фантастика размышляет о будущем человеческого общества; неудивительно, что повсеместная утрата веры в научный прогресс вызвала конвульсии и в мире НФ. Потеря веры в идею прогресса, в «светлое завтра», охватила сейчас всю нашу культурную среду: безрадостный тон нынешней научной фантастики – ее следствие, а не причина. Современный автор-фантаст, отражая чувство обреченности, делает то же, что любой ответственный автор: если писатель чувствует, что нынешнее бряцание оружием и барабанный бой ведут к войне, у него нет иного выбора, кроме как отражать это чувство в своих произведениях, – если, конечно, он не пишет исключительно ради выгоды: тогда он выражает не свои чувства, а лишь те, что приносят коммерческий успех.
Все ответственные писатели ныне в какой-то мере стали вестниками апокалипсиса, поскольку чувство обреченности разлито в воздухе; но особенно верно это для научных фантастов, ибо научная фантастика всегда была носительницей протеста. В фантастике автор не просто склонен – обязан играть роль Кассандры, если, конечно, не думает, что в одно прекрасное утро мудрые марсиане ради нашего же блага стащат у нас все бомбы и прочее вооружение.
Разумеется, истории о гибели человечества быстро приедаются. Вариантов светлого, радостного, успешного будущего у нас множество, а плохой вариант лишь один: война. Напишешь один рассказ о гибели человечества в ядерной войне (Рэй Брэдбери его уже написал) – больше особо и добавить нечего. Поэтому ответственный автор фантастики скоро начинает повторяться: есть множество вещей, о которых он мог бы написать, но лишь одно ужасное будущее, в которое он по-настоящему верит. Все остальное – просто игра ума, воображения и оттачивание писательских навыков. Если писатель искренне верит, что человечество идет к самоистреблению, любые оптимистичные истории – сколь угодно хорошо написанные, сколь угодно увлекательные – превращаются в мусор. Однако природная надежда, заняв место законного оптимизма, побуждает нас массово предпочитать эти подделки. Что ж, они увлекают и развлекают не меньше, чем детективы в тридцатых. Вопрос ведь не в том, что приятнее читать; об этом никто всерьез спорить не станет. В конце концов, упражнения в логике и фантазии и призваны быть приятными – а рассказы о всеобщей гибели призваны всего лишь привлекать внимание к реальности. Это занятие никогда не было популярным.
В каком-то смысле задача писателя-фантаста писать пессимистично, если он испытывает пессимизм, ухудшает наше общее положение. Поджарятся все одинаково, но лишь фантастам вменяется в обязанность об этом ныть. С другой стороны, ныть – или хотя бы думать о плохом – его работа. Наоборот, если от фантаста требуют «не думать о плохом», если уверяют, что писать о грядущей войне аморально – вот это зло, с которым стоит бороться.
Единственное законное возражение против историй о гибели человечества (кроме того, что они все одинаковы и что достаточно было написать одну) – то, что всегда велись войны, всегда человечеству угрожали опасности, и, возможно, нынешнее чувство обреченности нас обманывает. Это хороший аргумент, я сам начинаю ему верить. Рассказ о гибели человечества никогда не предлагает решения проблемы – только снова и снова поднимает саму проблему. Но, допустим, мы признали существование проблемы (грядущей войны): быть может, фантастике стоит перейти к чему-то более реалистичному или, по крайней мере, более конструктивному – поискать способы хотя бы частичной защиты от этой угрозы? Как мы собираемся выжить? На что станет похож мир, в котором некоторые (или даже многие) выживут?
Чем снова и снова писать о ядерной войне, быть может, стоит принять ядерную войну как должное и идти дальше. Пусть разрушенный мир, покрытый слоем пепла, станет предварительным условием: посвятим ему первый абзац – и хватит, не будем растягивать эту картину на целый рассказ. А центральной темой или идеей произведения пусть станут попытки героев решить проблему выживания после войны.
В худшем случае можно предположить, что никто не выживет. Но это как снимать на камеру угольное хранилище ночью: ничего нет, и говорить не о чем. Вполне возможно, что выживут несколько десятков человек или больше, может быть, даже гораздо больше, тогда открывается много возможностей. Каким станет общество после ядерной войны? Разумеется, английского варианта – «возвращение к природе», колония людей в шкурах борется за жизнь посреди ржавеющих машин, назначения которых никто не помнит, – хотелось бы избежать. Давайте предположим, что базовые технологии сохранились: ракетных атомоходов, может, и нет, но телефоны и двигатели внутреннего сгорания есть.
И все же я не могу всерьез верить, что от нашей культуры или материального достояния много сохранится через пятьдесят лет. Нынешнее общество стремительно разрушается; если его не взорвет война, оно проржавеет и сгниет. В лучшем, самом оптимистическом случае нас не ждет война и всеобщее уничтожение. Я оптимист, так что ожидаю локальных войн и лишь частичного культурного регресса. Брэдбери, на мой взгляд, слишком пессимистичен. Однако избегать темы войны и культурного регресса, как настаивают некоторые группы фантастов и редакторов фантастики, нереалистично и откровенно безответственно.
Эти розовые мечтания направлены лишь на увеличение продаж. Они не обманут никого из тех, кто читает газеты.
Усовершенствуют ли атомную бомбу, и если да, что станет с Робертом Хайнлайном?
(1966)
Недавно я принял еще одну дозу ЛСД-25, и с тех пор меня не отпускают невеселые мысли. Поделюсь некоторыми из них так, как приходит на ум. Если решите, что все это ерунда, тем лучше. Если со всем согласитесь – тоже неплохо.
Истинные корни научной фантастики – в XVII веке, в историях о путешествиях по сказочным странам. Роман Жюля Верна о путешествии на Луну – научная фантастика не потому, что герои летят в ракете, а потому, куда они летят. И остался бы научной фантастикой, даже если бы их туда выпустили из рогатки.
Пророчества научной фантастики не сбываются почти никогда. «Уолдо» не в счет, он ничего не доказывает.
Из-за того что теперь мы отправляем ракеты на Марс и так далее, широкая публика наконец-то готова поверить, что в фантастике есть какой-то смысл. Над ней уже не смеются, но еще не читают. Может, и не начнут: чтение для них – слишком сложное занятие. Зато мы знаем, что были правы. (Разумеется, мы всегда это знали. Но приятно получить подтверждение.)
На хорошей – повторяю, хорошей — фантастике денег не заработаешь. Возможно, это указывает на ее художественную ценность. Лоренцо Медичи, будь он сейчас жив, взял бы на содержание А. Э. Ван Вогта, а не Джона Апдайка.
Лучший фантастический роман, какой я когда-либо читал, – «Механическое пианино» Курта Воннегута, потому что он действительно об отношениях мужчины и женщины. В этом смысле книга в фантастике уникальная. «Дивный новый мир» только делает вид, что он об этом, а «1984» в этом отношении ужасен.
Если бы пришлось выбрать роман, способный заставить меня навеки бросить научную фантастику, я бы назвал «Бездну» Роберта Хайнлайна. Чистейший фашизм – и, что еще хуже, непривлекательно поданный. Фуууу.
Думаю, Хайнлайн нанес фантастике больше вреда, чем любой другой писатель – может быть, за исключением Джорджа О. Смита[53]. В диалоги «Чужака в чужой земле» не поверишь, пока не прочтешь. Персонаж кричит: «Дайте малышке коробку сигар!», когда девушка говорит что-то правильное, но банальное. Интересно, какой был бы ответ на действительно яркое и ценное замечание? Он, наверное, разорвал бы книгу в клочья.
Однажды я прочел в If[54] потрясающий рассказ никому не известного автора по имени Роберт Гилберт. Там была поэзия, красота, любовь, совершенство. Я написал ему об этом. Он ответил, что сочинял рассказ под музыку Гарри Джеймса[55].
Я начал читать фантастику в 1941 году. Какой же я старый.
Есть точный – и единственный – признак, что ты стареешь. Когда научно-фантастические журналы, которые ты покупал новенькими в день выпуска и с тех пор хранишь у себя, желтеют и по цвету становятся неотличимы от коллекционных экземпляров, которые покупаешь сейчас у букинистов. Значит, они и вправду древность. И ты с ними.
Возможно ли, что Лавкрафт видел истину? Что те безбрежные пространства и неописуемое зло, о которых он рассказал, например, в «Странном случае Чарльза Декстера Уорда», существуют на самом деле? Представьте себе: принимаешь дозу ЛСД – и оказываешься в Салеме. От такого с ума сойдешь.
Религию не стоит тянуть в научную фантастику иначе как в качестве социальной реальности, как в «Мрак, сомкнись!»[56]. Бог как таковой, как персонаж, губит хорошую фантастическую историю: для моих книг это так же верно, как и для всех остальных. Вот почему я жалею о «Палмере Элдриче». Людям с мистической жилкой этот роман нравится. Мне нет. Лучше бы я его не писал: в нем вышло на волю слишком много страшных сил. Когда я его писал, то принимал некоторые препараты – и видел те кошмары, что описывал. Теперь уже нет. И слава Богу. Agnus Dei qui tollis peccata mundi[57].
Меня завораживает Аврам Дэвидсон[58] – имею в виду как человек. Помесь маленького мальчика с мудрым старцем, и искорки в глазах. Как будто он Санта-Клаус, что ушел в мир и стал красить бороду в черный цвет.
Пятнадцать центов дам любому, кто сможет вообразить Тони Бучера маленьким мальчиком. Очевидно, что Тони всегда был таким, как сейчас. Но еще труднее представить себе ту странную истину, что когда-то Тони Бучера вовсе не было. Нет, такое просто невозможно! Всегда был Тони Бучер: если не он сам, то кто-то очень на него похожий.
Я написал и продал двадцать три романа, и все никуда не годятся, кроме одного. Только не знаю какого.
Проживи Бетховен еще год, он вошел бы в четвертую фазу развития своего таланта. На что это было бы похоже – можно представить, слушая его последнее произведение, альтернативное окончание тринадцатого квартета. Но мы не можем представить, что было бы дальше, доживи он до старости. Предположим, он, как Верди, как Гайдн, и в восемьдесят с лишним продолжал бы творить. Под ЛСД я слышал музыку Бетховена из седьмого или восьмого периода: струнные квартеты с хором и четырьмя солистами.
Из всей фантастики, которую я читал, один рассказ для меня особенно важен: это Alas, All Thinking Гарри Бейтса[59]. Начало и конец научной фантастики, ставшей высокой литературой. Увы.
Все пятнадцать лет, пока я пишу фантастику, я ни разу не видел своего агента и даже не говорил с ним по телефону. Интересно, что он за человек? Порой я спрашиваю себя, существует ли он. Набираю номер, и секретарша отвечает: «Мистера Мередита[60] сейчас нет на месте, могу соединить вас с мистером Рибом Фримблом…» – или еще какая-нибудь невероятная фамилия. Может быть, в следующий раз стоит попросить к телефону не мистера Мередита, а мистера Фримбла? И она ответит: «Сэр, мистера Фримбла сейчас нет, могу соединить вас с мистером Мертвецом…» Такие дела.
Если я пойму, что такое галлюцинация, пойму и что такое реальность. Я тщательно изучил этот вопрос и пришел к выводу, что галлюцинации невозможны, они противоречат разуму и здравому смыслу. Те, кто утверждает, что их видел, возможно, лгут. (Я и сам пару раз их видел.)
Время от времени кто-нибудь из соседей – из тех, у кого хватает средств завести лужайку и дальше беспрерывно ее подстригать, – спрашивает, зачем я пишу фантастику. Никогда не знаю, что ответить. Есть еще несколько постоянных вопросов, на которые я так и не придумал ответы. Вот они:
1. Откуда вы берете сюжеты?
2. Вставляете ли в книги своих знакомых?
3. Почему вы не продаете рассказы в Playboy? Ведь все остальные продают. Говорят, там чертовски много платят!
4. Научная фантастика… это разве не для детей?
Давайте покажу, что я имею в виду, когда говорю, что ответов у меня нет. Вот что я обычно говорю на это:
Ответ на № 1: Сюжеты… м-да, сюжеты. Ну, знаете, их можно найти почти повсюду. Сюжетов-то множество. Скажем, разговариваем мы с вами, и тут мне приходит в голову идея сюжета. Мутант-гуманоид с суперинтеллектом вынужден скрываться, потому что люди толпы не понимают его самого и его высших целей – и так далее.
Ответ на № 2: Нет.
Ответ на № 3: Не знаю. Наверное, потому что я неудачник. Какая тут еще может быть причина? Кстати, неделикатно о таком спрашивать.
Ответ на № 4: Нет, научная фантастика не для детей. Хотя, может быть, и для них тоже. Не знаю, кто ее читает. У нас примерно 150 тысяч читателей, это не слишком много. И даже если фантастика привлекает детей, что с того?
Сами видите, ответы никуда не годятся. И раз за пятнадцать лет я не сумел придумать ничего получше, должно быть, и никогда не придумаю.
Сегодня в новостях по ТВ рассказали о том, как девяностооднолетний мужчина женился на девяностодвухлетней женщине. От такого слезы наворачиваются на глаза. Что готовит им жизнь? Каждый вечер они ложатся спать – и сколько шансов, что оба проснутся наутро? Эти маленькие, тихие, незаметные существа куда драгоценнее и значительнее для мира, чем способен понять Роберт Хайнлайн.
Одиночество – великое проклятие, висящее над писателем. Было время, когда я написал подряд двенадцать романов и четырнадцать рассказов – все от одиночества. Это заменяло мне общение. Наконец одиночество стало так велико, что я и писать бросил; оставил тогдашнюю жену и тогдашних детей и отправился в великое путешествие. Путь мой окончился тусовкой фэндома округа Залива, и на некоторое время одиночеству пришел конец. Но однажды поздно ночью оно вернулось. Теперь я знаю: от него не уйти. Это плата за двадцать три романа и сотню рассказов. Никто не виноват. Просто так устроена жизнь.
Мать присылает мне журнальные и газетные вырезки о том, что успокоительные, которые я принимаю, наносят необратимый ущерб мозгу. Так проявляет свою материнскую любовь. Мило, правда?
Под ЛСД я видел яркие цвета, особенно алые и розовые: сияют они, как Сам Бог. Может быть, это и есть Бог? Он есть цвет? Что ж, на этот раз мне не пришлось умирать, попадать в ад, мучиться там, а потом смертью Христа на кресте обретать вечное спасение. Как я сказал Дж. Дж. Ньюкому[61], когда был чист от веществ: «Не возражаю после смерти снова пройти Страшный Суд, но надеюсь, что долго он не продлится». Под ЛСД можно провести 1,96, а может, и 2,08 вечности.
За пятнадцать лет профессиональной работы я не начал писать ни на йоту лучше. Первый мой рассказ, «Рууг», ничем не хуже – а может, и лучше – тех пяти, что я написал в прошлом месяце. Странно – ведь за эти годы я много узнал о писательском ремесле… да и знания жизни у меня прибавилось. Быть может, каждому дается ограниченное число оригинальных идей: используешь их все – и баста. Тебе, как старому бейсболисту, на поле больше делать нечего. Впрочем, в пользу моих книг скажу одно – надеюсь, это правда: я оригинален (когда не копирую сам себя). Больше не пишу «как Сирил Корнблат» или «как А. Э. Ван Вогт». Но и не могу больше валить на них свои ошибки.
Один английский издатель попросил меня написать рекламный отзыв к сборнику рассказов. В нашей стране отзывы обычно пишет кто-то другой, и чаще всего тот, кто книгу не читал. Может, стоило бы начать так: «Серые скучные истории…» Хотя, наверное, лучше не надо.
На этом закончу свои мысли.
