Фонд А.
Конторщица-2
Глава 5
Я попыталась отцепить орущую тетку от себя, право волосы у меня еще не отросли и пальцы ее легко соскальзывали.
– Мразь! Дрянь! Разлучница! – надрывалась тетка, перейдя на ультразвук.
– Женщина, вам плохо? – попыталась урезонить ее я, – успокойтесь…
Но тщетно. Дамочка продолжала истошно вопить практически на одной ноте, а затем вдруг решила меня пнуть, но промахнулась.
Тут нервы мои сдали, и я со всей дури залепила ей оплеуху. Голова тетки дернулась, и сразу стало так тихо, что было слышно, как скрипят качели на детской площадке в соседнем дворе.
Пока дамочка хватала щедро накрашенным ртом воздух, я успела ее рассмотреть: возраст «баба-ягодка», с бараньей прической, необъятным задом и двумя подбородками, тем не менее одета она была дорого и добротно.
– Так, а теперь извольте объясниться, – припечатала я суровым голосом. – а то полицию… то есть милицию вызову!
– Правильно! Участкового надо звать! – донеслось сзади.
– Безобразие какое!
– Во дворе уже спокойно пройти нельзя, чтобы не убили!
– Хулиганье!
Я оглянулась – к нам начали активненько подтягиваться соседи. Старушки-веселушки из подъездного десанта взволнованно проталкивались сквозь жидкую толпу, расстроенные, что пропустили самое интересное. Из окон тоже выглядывали любопытные. В толпе на заднем плане мелькнуло растерянное лицо Риммы Марковны.
– Ну, так что? – спросила я, – будете объясняться или зовем участкового? Нападение, причинение телесных повреждений, хулиганство… при свидетелях… на статью вы себе уже насобирали.
– Лес валить будет, – гыгыкнул в толпе кто-то. На него сердито зашикали.
– Разлучница! – неуверенно заявила тетка и всхлипнула.
– Обоснуй, – потребовала я.
– Да ты! Да ты! – тетка набрала полную грудь воздуха и приготовилась заорать.
– Товарищи… – требовательно раздался голос Ивана Тимофеевича. Он как раз тоже вернулся домой и стал свидетелем этой отвратительной сцены. – Что тут у вас случилось? Гражданка, вы почему порядок нарушаете?
– Это она! – тыкнула пальцем в меня тетка, – мужа моего из семьи уводит.
Вот так Лидочка! Хотя у тетки позднее зажигание, наверное, так как я здесь чуть больше месяца и, точно ничего ни с кем не было… Но, может, раньше, до моего попадания?
– Лидия Степановна? – Иван Тимофеевич круто развернулся ко мне и даже очки нервно снял, но потом одел обратно. – Объясните, что здесь происходит, пожалуйста.
Я пожала плечами и обратилась к тетке:
– С чего вы взяли, что это я увожу вашего мужа? И, кстати, кто ваш муж?
– Но ты же Горшкова! – сказала тетка. – Проживаешь на улице Ворошилова, дом 14, квартира 21. Сама сказала.
– Стоп. А имя у мужа есть?
– Лёвушка… Лев Юрьевич…
– Что еще за Лёвушка? – переспросила соседка Наталья.
– Баба Варя называет его «опиюс», – прояснила я.
– А-а-а-а, – понятливо заулыбались соседи, – знаем-знаем такого.
– Значит все подтверждают, что ты, тварь, сношалась с моим мужем?! – зарычала тетка и опять сделала попытку уцепиться в меня, но была мягко оттеснена соседями.
– Гражданка, послушайте, – наконец сообразил Иван Тимофеевич и поморщился, – произошла какая-то путаница.
– Да какая там путаница! – заорала тетка трубным голосом. – Разлучница она! И что он в тебе нашел только?! Ни кожи, ни рожи!
Вот сейчас прям аж обидно стало.
– Да нет же! Ваш муж действительно ходил сюда. Но только раньше здесь жила Ольга Горшкова. А это – Лидия Горшкова, жена ее брата.
– Так он что, к обоим ходил? – захлопала глазами тетка.
– Ходил он к Ольге Горшковой, но она уже здесь не живет.
Общими усилиями удалось растолковать супруге Льва Юрьевича, что она ошиблась. Римма Марковна не удержалась и злорадно подсказала новый адрес Ольги, в переулке Механизаторов.
Наконец, нервная дамочка ретировалась. Передо мной она, кстати, так и не извинилась. А я решила, что пришла пора лично встретиться с Львом Юрьевичем. И чем быстрее, тем лучше.
Появилась тут у меня одна мысль…
– Сколько проблем от этих Горшковых! – возмущенно фыркнула Римма Марковна, ловко начищая кашицей из соды и уксуса очередную тарелку в большом тазу.
У нас этим вечером была «генеральная» мойка: мы перемывали всю посуду, точнее чистила и ополаскивала Римма Марковна, а я перетирала полотняным полотенцем и раскладывала на столе для сушки.
– Творческие люди, – не удержалась и поддакнула я, аккуратно расставляя фужеры так, чтобы они сохли быстрее.
– Надеюсь, она Ольгу придушит, и я смогу вернуться домой, – продолжила нагнетать Римма Марковна, искоса поглядывая на меня. – Плохо протерла, Лида, смотри – стекло тусклое и в разводах. Возьми лучше газетой.
– А зачем вам возвращаться, Римма Марковна? – я поменяла влажное полотенце на сухое и продолжила упрямо натирать гадские фужеры, которые все равно были тусклые. – Чем вам плохо жить здесь? У вас отдельная комната, все удобства, и соседи приличные.
– Вот так ты будешь их до ночи натирать, – проворчала Римма Марковна, но голос был довольный.
– Газетой не хочу, – отмахнулась я, – там свинец, это вредно.
– Ну и что, что свинец? – удивилась соседка, – всю жизнь все так делали. И не помер еще никто.
Я не стала читать лекцию о вреде тяжелых металлов и накопительном эффекте, зато поставила себе зарубку написать об этом в следующей заметке.
– Надеюсь, она Ольге волосья-то повыдирает, – позлорадствовала Римма Марковна, – подай-ка вилки.
Я достала из ящика столовые приборы и протянула соседке:
– Держите.
Римма Марковна замочила их в корытце с мыльной водой и сказала:
– Теперь из «гостевой» полки все давай. Сейчас быстренько отмоем и на сегодня пока все.
– А ко мне жена Ольгиного бывшего приходила, – сообщила я, осторожно протягивая наши «парадные» стаканы из тонкого чешского стекла, с золотистой каемочкой.
– А этой чего надо?
– Хочет, чтобы я забрала Светку, – сообщила я сквозь грохот: Римма Марковна ахнула и уронила стаканы, так что сотни осколков веером разлетелись по всему полу.
Остаток вечера я сидела в своей комнате и читала учебник по истории СССР для десятого класса. Как раз дошла до параграфа пятьдесят семь, где говорилось про борьбу за социалистическую индустриализацию, как в дверь постучались и заглянула Римма Марковна с большой чашкой в руках.
– Что учишь? – издалека начала она и протянула чашку мне. – Я тебе компотик принесла. Вишневый, как ты любишь.
– Первый пятилетний план изучаю, – пожаловалась я и устало потерла глаза, я запланировала сегодня дочитать до второй пятилетки, но чувствовала, что не успею, спать хотелось неимоверно, а утром нужно встать пораньше, чтобы заловить Горшкова дома. – Компотик, это хорошо. Спасибо.
– Хорошее было время, – мечтательно зажмурилась Римма Марковна и лучики морщинок пробежали по ее лицу.
– Почему хорошее? – удивилась я, сколько помню, у нас все деятели по телевизору постоянно ругали то Сталина за диктатуру, то забугорные страны, что те не проявили настойчивости и проиграли, а тут очевидец тех лет совсем наоборот говорит.
– Ты понимаешь, – улыбнулась Римма Марковна, – мы же тогда научились мечтать. Мы расправили крылья и поняли, что можем сами выбирать как жить…
– Но я слышала, что и паспорта крестьянам не давали, чтобы они в колхозах работали, и вагонами в Сибирь их загоняли… много чего…
– Знаешь, – покачала головой Римма Марковна, – у нас на курсах один профессор был, лингвистическую типологию вел, молодой еще совсем. Так вот он в школу смог пойти в десять лет только, потому что сапог не было – он шестой, самый младший, в семье, мать родами умерла, остался отец и бабушка. И ему пришлось ждать, пока старший брат вырастет и ему сапоги по наследству перейдут. А после школы он в селе на коровнике работать стал, а потом заметку в областную газету по народному фольклору написал. И его без экзаменов в институт взяли, комнату в общежитие дали и стипендию. А потом уже он сам в науку дальше пошел. И такой он не один был. Кто хотел учиться и менять свою жизнь – и учились, и жизнь меняли. Появились возможности, понимаешь? Могло ли такое быть при царизме? То-то же…
Я задумалась, не верить Римме Марковне у меня причин не было, но вбитые еще с прошлой жизни шаблоны начали противоречить, и я еще больше запуталось.
– А скажите, Римма Марковна, – спросила я, – хотели бы вы вернуться обратно в то время?
– С превеликим удовольствием, – улыбнулась соседка.
Я зависла, переваривая информацию.
– Слушай, Лида, – вкрадчивым голосом вдруг сказала Римма Марковна и я напряглась. – Я тут подумала… а забирай-ка ты Свету к нам. Ты все время на работе, занята, это понятно. А мне все равно делать нечего, вот и буду ее воспитывать. Своих детей и внуков бог не дал, ты тоже не торопишься, так хоть ее поднимем. А то нехорошо это, когда при живых родителях дитя в детдоме будет…
Я промолчала.
Утро было … как бы это помягче сказать… ранним и преждевременным. Небо с одной стороны уже порозовело, а с другой все еще оставалось мутно-серым, в котором робко догорали последние звезды. От росы было сыро и зябковато. Запах гудрона с соседней стройки перебивал сладковатый аромат листьев ивы.
У подъезда под кустом калины на лавочке понуро дремал Петров почему-то в плюшевой жилетке на голое тело и застиранных цветастых труселях. В руках он держал скрученную толстой колбаской газету, которую бережно прижимал к животу.
Я подошла ближе – с куста порхнула заполошная птичка, обдав Петрова холодными росяными каплями, тот всхрапнул, с присвистом, однако не проснулся, и машинально прижал газету еще крепче.
– Федя, – осторожно позвала его, чтоб не напугать.
– Чо? А? – подхватился тот и ошалело закрутил головой.
– Доброе утро.
– А-а-а-а, Лидка, это ты, – узнал меня Федор, заодно щедро обдав крепким многодневным перегаром.
– Ты что тут делаешь? – спросили мы друг друга одновременно и замолчали.
Где-то вдалеке, со стороны предместья, прокричал одинокий петух, но его голос тут же утонул в грохоте трамвая.
– Сплю я тут, – пояснил Петров и потер заросший густой щетиной подбородок. – А ты?
– К Горшкову вот пришла. А почему ты на улице спишь?
– Ты что, думаешь, я тут из принципа сижу? Или из-за отчуждения от общества и тотального одиночества, а?! – сердито вскинулся Петров и пожаловался, почесываясь. – Все проще, Лидка. Ключ я где-то потерял. Раньше у нас под ковриком всегда запасной был, а теперь вот нету.
– А ты постучаться не пробовал? – хмыкнула я.
– Так нету же дома никого! – досадливо крякнул Петров, – Грубякины на дачу на все лето умотали, я Ольгу ждал, думал, она придет, а она опять всю ночь где-то шляется…
– А Горшков?
– Да заболел твой Горшков, – зевнул Петров и поёжился.
– Я знаю, что заболел, – перебила я, – но он же дома. Мог бы открыть.
– А и нет его дома, – начал аккуратно разворачивать газету Петров. – У мамашки своей отлеживается.
– А что с ним такое? – осторожно спросила я.
– Да перелом, вроде, – пожал плечами Петров и вытащил из газеты начатую бутылку портвейна. – Клопомор будешь?
– Не, мне на работу, – отмахнулась я.
– А я вот буду – хмыкнул Петров и надолго присосался к горлышку, прислушался к себе, а затем с умиротворенным видом выдал. – Чарка вина не убавит ума!
– Федь, и что, ты тут теперь весь день сидеть будешь? – забеспокоилась я, – Ольга может и на неделю загуляла. А ты теперь как?
– Да нормально, – опять зевнул Петров, – сейчас уже Михалыч со смены вернется – откроет.
– А у него разве ключ есть? – удивилась я.
– Вот бабы дуры, прости господи, – покачал головой Петров, – слесарь он.
Честно говоря, расстроилась я капитально. С Горшковым надо решать. Дальше тянуть некуда. Но вот встречаться с «высокочтимой» Элеонорой Рудольфовной неохота до крика.
Я выяснила у Петрова адрес лидочкиной свекрови и быстренько распрощалась. После работы наведаюсь.
Глава 6
Десятая пятилетка потихоньку закруглялась, но высшее образование все еще было необязательным. Для нормальной жизни большинству вполне хватало техникума, а многим и школы. Лидочка Горшкова исключением не была. Согласно диплому, она блестяще, всего-то с двумя четверками (по пению и по охране труда) закончила провинциальный железнодорожный техникум. По всем же остальным предметам, Лидочка была круглой троечницей.
Поступать в ВУЗ с таким неубедительным дипломом мне казалось сомнительным, но Иван Аркадьевич обещал посодействать. В плюс шло и целевое направление от руководства депо «Монорельс».
Так что я надеялась.
Но при этом готовилась капитально.
Времени оставалось все меньше и меньше, и я до того обнаглела, что даже на работу теперь таскала учебники, чтобы почитать в свободную минутку. Что любопытно, коллеги не раз меня засекали, когда я, к примеру, штудировала учебник Розенталя на рабочем месте, но не осуждал никто: стремление к учебе приветствовалось и преступлением не считалось.
Это утро я решила посвятить творчеству Колмогорова, так как пачку приказов по планированию перевозок еще не принесли, и примерно минут сорок у меня в запасе было.
Я как раз героически пыталась победить тригонометрические функции, когда явился мой фан-клуб (так я их про себя начала называть, после того, как они взяли на себя работу с письмами моих читателей).
– Лида! Ты не представляешь! – с порога заявила Репетун и я напряглась.
– Да! – кивнула Максимова и я, мысленно плюнув на все эти тангенсы и тождества, отложила учебник и задала провокационный вопрос:
– Что случилось?
Шлюз открылся и на меня хлынул информационный поток. В общем на обычные письма Максимова и Репетун отвечали вполне прилично, но попадались вопросы, которые ставили их в тупик.
– Ну, вот, смотри, – горячилась Репетун, лихорадочно роясь в толстой пачке раскрытых писем, – Вот оно! Ольга М. из деревни Зюзино спрашивает, «…если я каждый вечер буду мазать «Одуванчиковый» крем для рук, мой Васечка вернется?». И вот что ей я должна отвечать?
– Пиши, пусть чередует с «Ромашковым», – продиктовала я, а Максимова сдавленно хрюкнула.
– А вот слушай, что у меня. Пишет читательница Нина А. из села Муляка, – хмыкнула Максимова:
– «…Доброго дня, дорогая редакция. Я доярка, у меня трое детей. Замужем не была. Я использую, как вы и советовали, репейниковый шампунь, чтобы волосы не секлись. Поэтому волосы у меня стали очень густыми и красивыми. Но Федя все равно жениться не хочет. Что мне делать?..».
– Пусть попробует «Пихтовый», – пожала плечами я и вздохнула.
– Смотри, Лида, тут тебе даже мужчины пишут, – улыбнулась Репетун и помахала измятым конвертом.
– Их тоже крем для рук волнует? – удивилась я.
– Да вроде нет, – хихикнула Репетун и зачитала, – какой-то Сергей Л., спрашивает: «Здравствуйте! Я пользуюсь кремом для бритья «Мыльный» от фабрики «Свобода» и одеколоном «Саша». Но женщины меня все равно не любят и, к тому же, мстят. Вот недавно наш директор похвалил одну бабу с третьей бригады, хотя я работаю лучше. Ей дали Почетную грамоту, а мне – нет. Но я ей ничего не сказал. Борьба с сисястыми соперницами за похвалу самого главного – не моё. И в жизни, и на производстве! Я пишу это в надежде, что в своей рубрике вы развернетесь и начнете давать больше советов нам, мужчинам. А еще я пишу стихи о писателях. Могу прислать почитать…».
– Мда.., – вздохнула Максимова.
– Так что ему ответить? – повторила Репетун с досадой.
– Напиши так, – задумалась я, – «Сергей, вы, конечно, большой молодец, писать стихи – это хорошо. И одеколон «Саша» – тоже хорошо. Но попробуйте понять, что каждому – свое, перестать обижаться на женщин и винить их во всех своих неудачах».
– Погоди, это не все, – Максимова зачитала еще какое-то письмо. – Письмо от Маши О. «…месяц назад мы с Алёшей поженились и живем у его родителей. Квартира двухкомнатная, там еще живут его старшая сестра и бабушка. Я делаю маски для роста волос из натертого лука, а они говорят, что воняет. Уважаемая редакция, как мне убедить их, что это полезно?..».
– Пусть попробует чесночный ополаскиватель и через три дня они ее сами попросят вернуться к луковым маскам, – закатила глаза я.
– Тебе всё шуточки, а человек, между прочим, совета спрашивает, – укоризненно посмотрела на меня Максимова.
– А переехать в отдельную квартиру Маша с Алёшей не пробовали? – зависла я и Репетун с Максимовой взглянули на меня, как на дурочку. И тут я поняла, как много об этом времени мне еще предстоит узнать…
Наше совещание продолжалось добрых полчаса: поток жаждущих «волшебных» знаний, которые моментально решат все их проблемы, не иссякал. Наконец, все затруднения читателей мы преодолели, на письма ответили, коллеги ушли, а я задумалась. Машинально раскрыла учебник, но мысли витали далеко и от синусов, и от косинусов.
Из мечтательно-созерцательного состояния меня вывел приход Зои Смирновой.
– Лида! – сказала она, многозначительно посмотрела на меня и протянула коробку с каким-то хламом. – Вот!
Я удивилась:
– Это что?
– Календарики, настенные календари, тематические значки, статуэтки и сувенирные альбомчики для рисования… много всего, в общем…
– Зачем?
– Мы же с тобой вчера про делегацию на Олимпиаду говорили, – надулась Зоя и прижала коробку к груди.
– И что?
– Вот я тебе первой все и принесла! Выбирай. В счет зарплаты.
Я окинула все это «богатство» взглядом. Выбирать было откровенно нечего. И не потому, что плохо исполнено, просто я копить лишнее барахло не люблю.
Еще в моей прошлой жизни, когда мы только-только начинали ездить в Египетско-Турецкий туристический округ, мы там с азартом гребли все подряд: магнитики, чашки с видами пирамид, какие-то статуэтки с котиками и богом Ра. Все это добро мы с упоением коллекционировали, дарили родственникам и знакомым. Считалось неприличным вернуться из отпуска из-за границы и не привезти коллегам по магнитику. И вот в один прекрасный момент концентрация этой дряни у нас дома достигла критического уровня, я разом сгребла все в кучу и вынесла на помойку.
Жить стало легче. А уборка квартиры перестала быть адом.
И вот теперь все заново.
Я заглянула в коробку, среди кучи календариков с олимпийской символикой, карандашиков и пластмассовых игрушек особо выделялись деревянный свисток-дуделка болельщика и ЗиКовская декоративная тарелка «Олимпийские игры-80».
Я посмотрела на барахло грустным взглядом, потом на Зою и сказала:
– Мне каждого, по 10 штук.
– Зачем так много? – округлила глаза Зоя. – Да и дорого.
– Ничего, – вздохнула я, – цель оправдывает средства.
– Слушай, Лида, – сказала вдруг Зоя, – а ты знаешь, чем футбол отличается от гандбола? Или греческая борьба от вольной борьбы?
– Ну… – попыталась ответить я. – Там есть нюансы… какие-то…
– Вот, – вздохнула Зоя, – не знаешь.
– И что с того?
– А то, что ты всем этим вообще не интересуешься, – продолжила развивать тему Зоя, – И все остальные также… и ты знаешь, Лида, мне иногда кажется, что большинство так рвется на эту Олимпиаду, чтобы посмотреть на иностранцев, а не на игру.
Я не нашлась, что ответить.
Зоя ушла, а я вернулась к учебнику Колмогорова, но сосредоточиться не могла, мысли разбегались. Взгляд зацепился за высохший фикус на подоконнике, поливать было лень. За окном пели птички, светило солнышко, в общем, всем было хорошо, только у меня на душе было как-то не по себе.
Когда на душе досада, как говорила моя бабушка, нужно выпить стакан крепкого сладкого чаю и все пройдет. Я налила в чашку воды, опустила туда кипятильничек, включила в розетку и попыталась понять, что же меня так бесит? Прогнав все события сегодняшнего утра в голове, поняла – я категорически не хочу поступать в политех. Понимаю, что это идеальный вариант – но вот не хочу и всё! И учиться там будет сложно и мне не интересно, и в карьере это мне не сильно поможет. По старой привычке, я люблю делать что-то так, чтобы за раз получать сразу несколько результатов. Ибо человек ленив, а значит, должен мыслить стратегически, дабы лишний раз не напрягаться.
Припомнив разговоры с фан-клубом, я поняла, куда надо поступать: на психолога. Эта ниша в нынешние времена почти не занята, то есть советская медицинская психология, конечно же, рулит, а вот обычная, социальная – в глубоком пролете. Информацию люди почитать в интернете не могут, а что делать – не знают. Отсюда такие глупые вопросы в письмах, неумение простых людей анализировать и выделять в проблемах главное от второстепенного.
Я задумалась, где же я могу выучиться на психолога? Поступать в мед Лидочке с ее тройками и железнодорожным дипломом не светит, да и не хочу я работать в психушке, там через пару лет сама бросаться на стены или на людей стану – профдеформация и все такое.
Остается единственный для меня вариант – у нас в городе есть пединститут. Там в том числе учат разным психологиям, и довольно много. Я пролистала справочник абитуриента: так, в нашем педыне четыре факультета. Исторический сразу отпадает – ездить на практику по раскопкам и откапывать мумии эпохи энеолита – не мое. Биофак тоже мимо: собирать всяких пиявок и паучков – боюсь, а сажать цветочки лениво. Вон у меня даже фикус на подоконнике засох. Физмат – не осилю. Остается дошфак, т.е. – начальное образование. Ну, а что, учиться там легко, можно даже экстерном попробовать, диплом получу быстро, и сразу примусь делать карьеру с вертикальным взлетом! А работать в депо «Монорельс» с дипломом пединститута вполне можно, карьере это не помешает.
Вот так я размечталась, пока не прибежала запыхавшаяся Галка с пачкой приказов по планированию перевозок…
Рабочий день закончился, и я вышла из здания депо «Монорельс», свернув на параллельную улицу. Путь мой был не близок и лежал к дому дражайшей лидочкиной свекрови – Элеоноры Рудольфовны.
Пришла пора разобраться с Горшком.
Дом, где жила Элеонора Рудольфовна был старинный, добротный, еще дореволюционной постройки в стиле псевдоампир. Я вошла в просторный, пропахший торжественными ароматами вестибюль, поднялась по монументальной лестнице из белого мрамора на второй этаж и застыла перед обитой темным добротным дерматином дверью.
Подавив малодушное желание убежать, я надавила на кнопку звонка. Где-то внутри квартиры раздалась переливистая птичья трель. Через пару мгновений дверь распахнулась, и я получила удовольствие лицезреть Элеонору Рудольфовну лично.
Увидев меня, лицо лидочкиной свекрови перекосилось и она, схватившись за грудь, закричала:
– Ты!
– Да, это я, – скромно кивнула я. – Здравствуйте, Элеонора Рудольфовна.
– Да как ты посмела?! – заверещала хозяйка квартиры, проигнорировав элементарную вежливость.
– Валерия позовите, – сказала я, но похоже мое появление произвело на нее столь неизгладимое впечатление, что она продолжила орать:
– Мерзавка! Пришла! В мой дом!
– А ну, тихо! – тоном прапорщика Петренко рявкнула я.
От неожиданности Элеонора Рудольфовна заткнулась и наступила тишина.
– Горшков где? – спросила я, и, не став дожидаться ответа, отодвинула ошалевшую лидочкину свекровь и прошла в гостеприимно распахнутую дверь.
Внутри резиденция лидочкиной свекрови напоминала скорее нору хомяка. Остро пахло валерьянкой, кошачьей мочой, куриным бульоном и духами «Пиковая дама». Я чуть не задохнулась, поэтому дышать пришлось ртом, а не носом.
Бесконечно натыкаясь на какие-то то ли коробки, то ли торшеры, я прошла сквозь темный узкий коридор, и распахнула первую попавшуюся дверь.
Это оказалась спальня. На огромной кровати, среди нагромождения подушек и подушечек, с видом Принца Датского, возлежал лидочкин супруг – Валерий Анатольевич Горшков. Меня он сперва не заметил, так как сосредоточенно вкушал черную икру маленькой ложечкой из хрустальной розетки.
– Горшков, – сказала я просто, не здороваясь.
Вместо ответного приветствия, лидочкин супруг вдруг закашлялся, подавившись черной икрой.
