Франк Тилье
Страх
13
– Ну, как день прошел? Ты мне расскажешь или решил помалкивать?
Шарко сидел перед тарелкой макарон. Смотрел на кусок мяса, насаженный на вилку, и в конце концов отложил его. Есть совершенно не хотелось.
На сегодняшний день с него крови хватит.
Он встал и без единого слова направился в холл. Люси не двинулась с места. Да что с ним такое? Вернувшись домой, он почти не говорил, вел себя странно. Почему положил ключи от машины в ящик стола и закрыл, хотя обычно оставляет их на консоли в прихожей? Странный жест, который не ускользнул от Люси.
Муж что-то от нее скрывал.
Шарко зашел проведать близнецов и склонился над их крошечными кроватками. Нынче вечером ему никак не удавалось улыбнуться. Его лицо оставалось замкнутым. Согласен ли он, чтобы они росли в таком жестоком мире? Как защитить их от этой бушующей волны ненависти, которая пытается их поглотить, с каждым разом подбираясь все ближе?
Ему захотелось ощутить их тепло, и он прикоснулся кончиками пальцев к щечкам, лобикам, крошечным вздернутым носикам малышей.
Таких чистых.
Потом он отправился в спальню. Там достал из-под кровати широкую доску. Его паровозик бегал по простому кольцу рельсов «Роко», с туннелем и вокзалом. Шарко еще прежде наполнил резервуар бутаном и залил в тендер воду и масло. Он называл свою игрушку «Куколкой».
Машинка заработала.
Проснулись шатуны и поршни, словно и не спали вовсе. Маленький паровозик запыхтел, выпустил облачко пара и покатился по рельсам с приятным посвистыванием. Шарко смотрел, как он кружит, а сам механически намазывал черным кремом свои мокасины «Берил». Сегодня вечером у него слишком тяжелая голова, чтобы размышлять о чем бы то ни было.
По дороге домой он прослушал запись на диктофоне, найденном под полом каморки. Жуть. В чистом виде. Ему не удавалось выкинуть из головы слова, прозвучавшие из динамика.
Он никогда не слышал ничего подобного.
Сзади подошла Люси и села по-турецки рядом. Провела рукой по его шее:
– В чем дело, Франк? Что привело тебя в такое состояние?
«Куколка» опять выпустила маленькое облачко белого пара, нагруженного его воспоминаниями. Иногда эти кусочки прошлого были приятными, а иногда не очень. Сегодня вечером лейтенант думал о своей прежней семье, которой лишился уже так давно… О жене и маленькой дочери, погибших при трагических обстоятельствах. И все из-за них.
Всегда из-за них.
Из-за подонков вроде Макарё.
Ему было так плохо, что даже в груди заболело.
– Все в порядке, – солгал он. – Просто день выдался тяжелый.
Пальцы Люси ожили. Она помассировала ему напряженный затылок. Франк отложил ботинки и закрыл глаза в ожидании облегчения, которое все не приходило.
– Предполагаю, что это из-за твоего нового дела. Расскажи мне.
Шарко вздохнул:
– Не сегодня, Люси. Я не хочу, чтобы ты совала туда свой нос. Тебе стоит держаться от него подальше.
– Это так ужасно?
Шарко не ответил. Значит, все еще хуже, чем она могла себе вообразить.
– Всего лишь дело, которое свалилось на меня накануне пятнадцатого августа… – Он посмотрел ей в глаза. – Но оно не отменяет наш завтрашний пикник и блинчики, которыми мы собираемся полакомиться.
Люси не нравился этот взгляд. Одновременно ускользающий и властный.
– Всего лишь дело? Ты, кажется, сегодня утром говорил о какой-то девушке, найденной под корнями дерева…
– Ну и что?
– Ах да, я совсем забыла, девушек под корнями деревьев находят каждый божий день. Ты вернулся поздно, немой как рыба, ничего не ешь, хотя обычно на аппетит не жалуешься. Так что нет, это уж никак не всего лишь дело, которое свалилось на тебя не вовремя. Тут есть еще что-то. Давай выкладывай…
В висках у Шарко стучало. Оголенные нервы больше не выдерживали. Он распрямил свое большое тело и встал:
– Я же сказал – брось. Ладно? Избавь меня от своих вопросов, меня это добивает. И перестань поминутно забрасывать меня эсэмэсками, расспрашивая про то да про се. Ты сейчас в декретном отпуске. Знаешь, что это такое? Материнство, материнские дела. А это дело конфиденциальное, тебе вообще незачем о нем знать, понятно?
Люси была ошарашена. Холодно посмотрела на него:
– Это отвратительно.
– Что отвратительно? То, что я хочу уберечь вас троих? Помешать мерзости этого дела проникнуть в нашу семью, изгадить наш дом? Пытаюсь подручными средствами вас защитить от гнусностей, которые творятся снаружи?
Люси пожала плечами:
– Я уже не первый месяц заперта здесь, весь день разогреваю бутылочки, кормлю и меняю подгузники. Мне нужно передохнуть, глотнуть хоть немного воздуха, узнать, что происходит снаружи. Я слишком многого прошу?
– Снаружи происходит кое-что похуже убийств. А дышать можно не только кровью и дерьмом.
Рассердившись, она взяла свою подушку с постели.
– Спи спокойно, Шарко. И можешь не вставать из-за малышей, сегодня ночью я сама этим займусь. В конце концов, это ведь моя работа как хорошей домохозяйки.
И она вышла, хлопнув дверью.
Через несколько мгновений заорал один из близнецов.
Разумеется, братец тотчас же его поддержал.
14
Среда, 15 августа
Наконец к половине второго в квартире напротив парка Розрэ все заснули.
Все, кроме Люси.
Ее так и подмывало выяснить, в чем дело. Понять, что могло привести ее мужа в такое состояние. В последний раз она видела, как он так же изводил себя, больше года назад, когда они оба блуждали по чернобыльским дорогам.[3]
Стараясь не шуметь, она взяла ключи от машины, которые Шарко засунул вглубь ящика. Если он до такой степени изменил своим привычкам, даже не сознавая этого, то лишь по одной причине: очевидно, что-то скрывал.
Она спустилась на подземную парковку, куда можно было попасть только с помощью ключей из связки. Включив свет, двинулась вперед по блестящему бетону, одна в этом мрачноватом месте, где спали десятки машин. Люси всегда недоумевала, почему подземные парковки не делают более веселыми, разноцветными, что ли. Сейчас своими давящими потолками и разметкой мест это помещение напоминало ей морг.
Через минуту она уже стояла напротив открытого багажника «Рено-25», принадлежавшего ее мужу. Их семейная машина осталась на уличной стоянке. Очень в духе Шарко: предпочитает ставить в безопасное место свою развалюху, а не их новою машину, напичканную электроникой.
Она заметила в глубине развернутый чехол и потянула его на себя. Под ним обнаружилась пыльная обувная коробка и пара резиновых перчаток.
Что ты тут прячешь, Франк?
Люси придвинула коробку и осторожно приподняла крышку. Заметив закрытые пластиковые пакеты с их содержимым – ногтями, волосами… она сразу поняла, что это улики. И что, следовательно, ни в коем случае нельзя оставлять на них биологические следы. Поэтому она натянула резиновые перчатки и поднялась наверх со своей добычей.
Устроившись на диване, она поставила настольную лампу на пол, чтобы приглушить свет, потом, проверив, что Франк заснул, принялась исследовать содержимое коробки. Сначала ее заинтересовали фотографии. Она вынула их из пакета и разложила перед собой.
Фотографий было двадцать четыре, но Люси заметила, что на каждых двух снимках изображен один человек.
Двенадцать женщин, снятых спереди и сзади.
Двенадцать испуганных лиц. Умоляющие глаза, бритые головы с татуировками, искаженные ужасом черты.
Вокруг темнота. На заднем плане глухая скала.
Люси снова вспомнила о причине утреннего выезда Шарко. Он тогда сказал о найденной под деревом женщине. Неужели обнаружены и одиннадцать остальных? И если да, то в каком состоянии?
Она уже представила себе масштаб дела. Опять ничего классического. Она злилась, что не знает об этом больше, и продолжала рассматривать фото. Все женщины были одного типа. Смуглые, лет двадцати, похожи на цыганок из Восточной или Западной Европы. Это что, было критерием отбора для похитителя? Почему именно эти женщины? И что за странные татуировки у них на головах? В чем их смысл?
У всех женщин на затылках было наколото какое-то непонятное послание. Одна или две буквы (А и/или В), потом странный ряд цифр, например: 05.11–07.08-10.13–01.03. Люси подумала, что они, может быть, обозначают время и даты, но с некоторыми татуировками это не срабатывало. И что за буквы впереди?
Затем она внимательно изучила довольно жуткие рисунки, а потом открыла бумажник.
Шок.
Люси зажала себе рот ладонью, глубоко задышала, метнулась в кухню и выпила полный стакан воды. Потом застыла там на несколько секунд, опустив руки в раковину и уставившись в ночь за оконным стеклом.
Теперь она лучше понимала молчание своего мужа. Наверное, они нашли этот бумажник и другие предметы рядом с жертвами.
Однако надо было продолжать. Она попыталась снова сосредоточиться. Взяв бумажник кончиками пальцев в перчатках, положила его на прежнее место и занялась блокнотом.
«По ту сторону Стикса Ты указал мне путь», – прочитала Люси шепотом, рассматривая его обложку. Она знала, что в древнегреческой мифологии Стикс – это река, отделявшая земной мир от Преисподней. Какой же смысл владелец блокнота вложил в эти слова? Кто этот «Ты», доставивший его на другой берег реки мертвых и, стало быть, сыгравший при нем роль Харона, перевозчика в иной мир?
Двенадцать листков блокнота были сплошь изрисованы множеством одинаковых знаков, состоявших из трех концентрических, словно вложенных один в другой кругов.
Дюжина листков, дюжина девушек. Может, тут есть какая-то связь?
Люси посмотрела на часы. Время шло, через час проснутся дети. Надо, чтобы к этому моменту коробка со всем содержимым вернулась в багажник машины. Однако прежде, чем прослушать запись на диктофоне, Люси Энебель решила сохранить уже просмотренное.
Она встала и направилась к компьютеру в углу гостиной. Включив его и сканер, отсканировала двадцать четыре фотографии, сгруппировав парами, чтобы выиграть время, потом рисунки, потом страницы блокнота, одну за другой, всякий раз сохраняя изображения в скрытой папке. Может быть, через несколько часов Шарко отвезет эту коробку на набережную Орфевр, 36, или в лабораторию судебной полиции и она больше никогда не получит к ней доступа.
Отсканировав каждую страницу, Люси увеличивала изображение и просматривала его на экране компьютера. Тогда-то она и заметила крошечную цифру, затерявшуюся среди бесчисленных кругов. Сначала в третьем ряду. А потом еще и еще…
Оказалось, что цифры ловко спрятаны на каждом из двенадцати листков блокнота с кругами.
И они непременно что-то значили.
А ты осторожен, мерзавец, подумала Люси. Осторожен, и притом игрок.
В возбуждении от своей находки, она закончила сканирование, искоса поглядывая на закрытую дверь холла. После получаса работы, показавшегося ей бесконечностью, Люси удалось-таки довести архивацию до конца. Она проанализирует цифры позднее.
Она вернулась на диван. Убрала в коробку все, кроме цифрового диктофона. Подключила к нему наушники, устроилась в кресле и нажала на кнопку воспроизведения. В комнате не было слышно ничего, кроме тиканья часов.
И вдруг мужской голос:
Плоть с содранной кожей… Эта инертная масса, которую надо расчленять, разрезать на части, отделять конечности, выявлять ее структуру… Терпеть самые отталкивающие зрелища, чтобы достичь наслаждения внутренней тайной… Как-то раз мне довелось видеть зеленых лягушек в виварии. Я воображал их в пруду, как они соскальзывают по лезвию моего скальпеля и достигают поверхности воды, вспоров себе брюхо…
Речь была неторопливая, безразличная, ледяная. Очевидно, монолог был записан на диктофон не целиком. Иногда отрывки следовали друг за другом без всякой связи, как фрагменты больного сознания.
…Я ужинал с двумя очень красивыми женщинами, это была пища на основе жиров и медленных сахаров. Потом я попросил одну пойти поспать, а другую поплавать в бассейне до изнеможения. Через шесть часов я вскрыл им желудки, чтобы узнать, чье пищеварение оказалось лучше… Мне понравились их взгляды… Они казались удивленными…
Люси внимательно слушала, свернувшись в клубок среди диванных подушек. Она была не из тех, кого можно легко запугать, но на этот раз даже у нее волосы встали дыбом. Тембр, жестокость и извращенность слов, бредовые идеи. Но ее мозг сыщика заработал снова: к кому обращался этот монстр? Что побудило его поведать о своих «подвигах» на диктофон?
Теперь рассказчик описывал мучения, которым подвергал бедных женщин, как он привязывал их, пытал, вспарывал им животы, выпускал внутренности. В его голосе звучало наслаждение, он явно смаковал все это. А еще гнусное самолюбование.
…попытался сделать светильник с помощью крови и прочих ингредиентов. Кости, превращенные в золу и смешанные с вином, обладают превосходными целебными свойствами. От эпилепсии помогает мох, собранный на старых черепах… Пот мертвых женщин я тоже собирал и хранил вместе с жиром в баночках из-под малинового варенья… Я всегда любил малину, особенно очень красную, почти черную. В молодости я насаживал ее ягоды на колючую проволоку и смотрел, как из них медленно, по капле сочится сок. Это напоминало мне маленьких котят, плачущих кровавыми слезами…
Запись закончилась. Наконец-то.
Люси вырвала наушники из ушей и глубоко вздохнула. Ей было не по себе. Она вернула на место настольную лампу, чтобы в комнате стало светлее, и посмотрела на входную дверь в глубине. Год назад, вернувшись из России, они с Франком пообещали друг другу держаться подальше от всяких ужасов, чтобы перестать жить в вечном страхе, что один из них может не вернуться.
Разве они оба не достаточно страдали?
Пока еще можно перевернуть страницу. Забыть.
Но посреди всего этого непроглядного мрака Люси чувствовала себя до странности живой. И так было всегда. Хотя ее собственную жизнь и жизнь ее близких разрушила как раз эта мрачная одержимость.
Она еще раз, с закрытыми глазами, прослушала запись, запоминая каждое слово, каждую интонацию. Потом положила диктофон на место. Ее рука слегка дрожала. Усталость, нервы.
Спуститься на стоянку оказалось не так просто, как в первый раз. Люси окоченела и ощущала тяжесть пустоты на своих плечах. Несколько раз оборачивалась, чтобы убедиться, что ее никто не преследует. Вздрагивала даже от звуков в трубах.
Она положила коробку, этот ящик Пандоры, в точности туда, где взяла, и бесшумно закрыла багажник. Потом поднялась наверх и закрыла за собой входную дверь на два оборота.
Наконец вернулась в спальню, легла и прижалась к своему спящему мужу.
Она нуждалась в его тепле, ей надо было знать, что он рядом.
Потому что ей было ужасно холодно.
15
Прежде чем отправиться на утреннюю пробежку, Камиль Тибо закрылась у себя в рабочем кабинете и вошла в национальную базу данных жандармерии с помощью логина и пароля, которые сообщил ей Борис.
Она надеялась найти след своего донора в каком-нибудь уголовном деле.
Силы правопорядка располагали несколькими значительными базами данных для исследований: базой автомобильных номеров, базой учета правонарушений, учета прошлых судимостей, а также таможен, налогов, страхования по болезни и так далее.
В первую очередь Камиль заинтересовала база пропавших людей, потом она расширила поиск, перейдя в другие базы данных, и сделала запросы по датам около 27 июля 2011 года, то есть как раз перед ее операцией. Вдруг на той неделе нашли тело человека, объявленного в розыск? Или были закрыты соответствующие дела?
Но Камиль напрасно искала по всем направлениям, ничего подходящего так и не нашлось. Ее надежды опять обратились в дым. Хотя она крепко в это верила.
Где же таилась эта женщина, ее донор? Ее следов не оказалось ни в рубриках «Происшествия», ни среди уголовных дел. Оставались инсульты и разрывы аневризмы, покрывавшие почти половину случаев, когда изымались органы. Если женщина, призывавшая на помощь в ее кошмарах, относится к этой категории, у Камиль нет никакого шанса ее найти.
И все-таки… Камиль помнила о малых процентах, которые сопровождали ее с самого детства. О все более и более странных совпадениях, отмечавших вехами ее судьбу. И убеждала себя в том, что смерть ее донора вполне могла оказаться частью этих особых, необычных случаев.
Да пошло оно все к чертям, подумала она, в конце концов.
Молодая женщина откинулась на спинку кресла, разочарованная и уставшая так усердствовать день за днем. Чего ради, в самом-то деле?
Борис появился через час. Он принял душ, переоделся и принес с собой чай без сахара и кофе.
– Закончила?
Камиль кивнула:
– Уже вышла отовсюду. Спасибо еще раз.
Она устало взяла протянутый им стаканчик. Ночью, когда она лежала, прижав ухо к подушке, чтобы лучше слышать биение сердца, ей так и не удалось сомкнуть глаз. Всю ночь оно равномерно, без скачков качало кровь, но иногда Камиль было трудно уловить свое дыхание. Тогда она приподнималась на постели, ловя воздух ртом и прижимая обе руки к груди. Ей казалось, что она задыхается.
Настоящий ад в собственной постели.
Борис не стал задавать никаких вопросов и сразу перешел к делу:
– Так у тебя есть теория насчет того типа, что повесился полгода назад, но ДНК которого непонятно как оказалась под ногтями нашей жертвы?
– Должна признать, что тут я застряла.
– Зато, может быть, у меня есть гипотеза. Я малость покопался в актах гражданского состояния. Он значится единственным сыном, но вдруг у него был неизвестный нам брат-близнец? У близнецов ведь одинаковая ДНК, верно? Это единственное приемлемое объяснение, которое приходит мне в голову.
Камиль насмешливо возразила:
– Тогда уж почему не замороженные клетки кожи, которые засунули ему под ногти хирургическим пинцетом, чтобы сбить нас с толку? Выбрось из головы эту придумку с близнецами. Мы совершенно напрасно топчемся на месте, надо признать, что пока это совершенно необъяснимо.
Борис залпом допил свой кофе.
– В таком случае, думаю, стоит кое-кого навестить. Я раздобыл имя врача, который выписал свидетельство о смерти Людовика Блие. Это Артюр Сувийон, сотрудник Института судебной медицины Лилля. Я созвонился с ним по мобильному. Он сейчас как раз на рабочем месте, крошит какого-то жмурика. Вскрытие.
Она улыбнулась, держа свой чай в руке.
– Трупам, как я погляжу, плевать на праздники. Едем?
Борис улыбнулся в ответ:
– До чего мне нравится вот так проводить пятнадцатое августа!
Через полчаса «клио» Бориса остановилось на почти пустой автостоянке Института судебной медицины Лилля, соседствующего с Региональным больничным центром. Молодая женщина знала этот огромный комплекс наизусть, она провела в нем все детство и добрую часть прошлого года. Ей было знакомо тут каждое здание: в Институт судебной медицины она время от времени наведывалась с Борисом, чтобы присутствовать на вскрытиях, а прямо напротив – психиатрическая больница, ясли, тюремный медизолятор, чуть дальше – кардиологическое отделение. Вот она, ее жизнь, ее игровая площадка. Как бы ей хотелось иметь в качестве воспоминаний морские или горные пейзажи!
Дверцы машины хлопнули. От асфальта поднимались обжигающие испарения с характерным и совершенно невыносимым запахом. Палило солнце, ветровые стекла автомобилей на стоянке ослепляли. Борис выплеснул себе на лицо остаток воды из бутылки и, фыркая, направился к длинному зданию.
Они позвонили, поскольку дверь оказалась закрыта, а у секретарши был выходной. Им открыл сам Артюр Сувийон, черноглазый брюнет лет тридцати, с которым Камиль уже встречалась несколько раз, но никогда по-настоящему не разговаривала. Он казался ей довольно красивым, несмотря на осунувшееся лицо и козлиную бородку, которую словно обкорнали ржавыми ножницами. Они поздоровались.
– Мы вас побеспокоили прямо во время вскрытия? – спросил Борис.
Сувийон снял халат, слегка забрызганный кровью, скомкал его и бросил в угол.
– Коллега закончит. Пожилой господин, что сейчас на столе, очевидно, упал с лестницы. Его нашли у нижних ступенек, наполовину оскальпированным.
– Кошмар.
– Рутина. Пройдемте ко мне в кабинет, на второй этаж.
Камиль с Борисом пошли по коридорам Института судебной медицины, где, несмотря на запах, было довольно приятно, потому что прохладно. Молодая женщина сначала наведалась в туалет. Закрывшись там, она задрала рубашку, футболку и, морщась, потуже закрепила повязку. Боль была жгучей. Порез бритвенным лезвием плохо заживал и превратился в пятнадцатисантиметровую ухмылку. Однако Камиль ни о чем не жалела.
По крайней мере, она могла молча кричать о своем бессилии и гневе.
Она поднялась на второй этаж. Жандармы частенько наведывались сюда, но редко бывали на этом этаже и не знали всех членов команды в лицо. И хотя сегодня в институте было почти пусто, обычно, по словам Сувийона, здесь работало человек двадцать, занимаясь почти всем: от токсикологического анализа до изучения насекомых-некрофагов. Что касается вскрытий, то их делают на первом этаже, в самом конце коридора, куда допускаются жандармы и полиция.
Едва устроившись в кабинете Сувийона, Борис изложил суть дела:
– Мы пришли по поводу некоего Людовика Блие. Прошло уже больше семи месяцев, но, быть может, вы вспомните: он умер первого января этого года. Его нашли соседи, он повесился в собственной квартире, на седьмом этаже многоэтажки, на юге Лилля. Свидетельство о смерти выписали вы.
Врач повернулся к экрану компьютера и просмотрел документы.
– Самоубийство… Первого января… Как не помнить? Мне позвонили из уголовного розыска, вытащили прямо из-за праздничного стола и вынудили поработать. Поскольку выбора все равно не было, я согласился. Порой мне кажется, что у меня абонемент на работу в праздничные дни.
Он очень быстро разыскал фото повесившегося. Крупный план сверху на тело. Камиль была смущена. Она ожидала увидеть ужасное лицо, но глаза мертвеца были закрыты, щеки розовые, лицо спокойное, отдохнувшее, словно он спал.
– Отчаявшийся малый. Дошел до ручки, – сказал Сувийон. – Что вы хотите о нем знать?
– Под ногтями человека, убитого пять дней назад, мы нашли две разные ДНК, – сказала Камиль. – И одна из них принадлежит как раз вот этому типу.
На несколько секунд в кабинете повисла пауза. Заинтригованный Сувийон поглаживал свою бородку.
– Ну надо же… – протянул он и снова задумался. – Быть может, у меня есть объяснение, хотя оно покажется вам невероятным.
– Надеюсь, это не тайный брат-близнец? – улыбнулась Камиль.
Борис бросил на нее косой взгляд и поспешил ввернуть:
– Не сомневайтесь, мы вас внимательно слушаем.
– В тот день меня предупредила «скорая помощь». Блие обнаружил сосед, который заглянул поздравить его с Новым годом через некоторое время после того, как тот повесился. Врачи «скорой» прибыли на место через десять минут. Когда они поднялись к нему, он уже не дышал, но сердце еще очень слабо билось. Они вынули его из петли и интубировали. Потом отвезли в реанимацию РБЦ, чтобы проследить за эволюцией его состояния. Там-то и настал мой черед вступить в игру. Ему сделали две электроэнцефалограммы с интервалом в четыре часа, но они были совершенно «плоские». Мозг умер, а это означало, что и сам Блие по-настоящему мертв. Я лично выписал свидетельство о смерти – в присутствии второго врача – в трех экземплярах. Но в морг его не повезли, потому что его сердце все еще проявляло активность.
Борис нахмурился:
– Я чего-то не понимаю: так он был мертв или не совсем?
– Смерть мозга всегда довольно сложно осознать, потому что вот перед вами человек, у которого нет никаких положительных признаков смерти: он все еще теплый, его грудь поднимается в ритме, заданном аппаратом искусственного дыхания. Скажем так, новейшие способы реанимации создали двусмысленную ситуацию: в пациенте, который таковым уже не является, поскольку мертв, продолжают жить его органы…
Он взял мятный леденец и предложил жандармам. Угостилась только Камиль.
– В общем, благодаря смерти мозга Блие и стал идеальным кандидатом на донорство органов, – продолжил патологоанатом. – Хотя по этой же причине многие близкие весьма часто отказывают в изъятии. Представьте себе родителей, которые видят своего мертвого сына, погибшего, например, в автокатастрофе, но чье сердце все еще бьется, цвет лица у него розовый, и он все еще теплый, если провести рукой по его лбу. Он кажется им всего лишь спящим. Можно убеждать их как угодно, они продолжают надеяться, что сын проснется.
Камиль подумала об анонимном сердце в своей груди, которое, даже будучи больным, позволяло ей жить и о прежнем владельце которого она ничего не знала. Неужели родители, стоя перед телом своей умершей дочери, сказали: «Да, отдайте кому-нибудь сердце нашего ребенка»? Как прошел этот ужасный момент, когда они поняли, что любимое существо ушло навсегда и они его уже никогда не увидят, но что его сердце продолжит биться в груди какого-то безвестного человека?
– Надо заметить, что удушение вообще ведет к уменьшению содержания кислорода в тканях мозга, – продолжал судмедэксперт, – то есть из-за сдавливания шеи в мозг перестает поступать насыщенная кислородом кровь, отчего он очень быстро повреждается, в то время как остальное тело продолжает прекрасно функционировать. Иногда повешенных успевают спасти, но из-за повреждения мозга они остаются инвалидами на всю жизнь. Чаще всего они погибают, но бывает и так, что, несмотря на смерть мозга, удается поддерживать функционирование других органов – как это и случилось с Людовиком Блие.
Камиль слушала молча, посасывая свой леденец. Ей были известны все эти речи вокруг смерти. О трудности провести границу, об обратимых комах, о длинных туннелях со светом в конце, которые кое-кто, по их утверждениям, видел. Она тоже в некотором смысле побывала мертвой. В ходе тяжелой хирургической операции ее сердце остановилось, организм остыл, кровь выпустили из тела – это называется экстракорпоральное кровообращение, – но мозг продолжал функционировать, и сознание достигло мрака как раз на границе с пресловутым туннелем. Наполовину мертвая, наполовину живая, балансируя на грани между двумя мирами, она в какой-то момент оказалась вообще без сердца. В течение нескольких минут у нее уже не было ее старого сердца и еще не было нового. Ситуация, которая неизбежно меняет приоритеты и восприятие мира.
Сувийон продолжил свои объяснения:
– Ну и чтобы уж ничего от вас не скрывать – это мне всегда звонят насчет повешенных, потому что я обладаю компетенцией в правовых вопросах, касающихся здравоохранения, и помимо своей работы судмедэкспертом сотрудничаю также с координационным центром трансплантологии Лилля. Меня всегда вызывают, когда случаются насильственные смерти, которые могут привести к донорству органов. Скончавшиеся от повешения или от пули – не те кандидаты, которыми стоит пренебрегать, потому что они дают больше двенадцати процентов доноров. Вся цепочка имеющих отношение к посмертной судьбе тел, включая судмедэкспертов, весьма небезразлична к донорству органов.
Камиль с любопытством слушала все, что он говорит о донорстве. Ей нечего было делать в этих стенах, и все-таки она здесь. Может, это еще один знак судьбы? Может, она следует незримым путем, который направит ее к ответам? Это было так волнующе.
Малые проценты, – подумала она. – Опять случайности, совпадения, которые преследуют меня с раннего детства…
Врач снова заглянул в компьютер и запустил программу, которую молодая женщина знала слишком хорошо: «Кристалл». Она наклонилась к экрану, но Сувийон успел набрать свой логин и пароль раньше, чем она смогла их увидеть.
– У вас есть доступ к программе координации трансплантаций? – удивилась она. – Здесь, в Институте судебной медицины?
– Да, есть, потому что я тесно сотрудничаю с Национальным биомедицинским агентством, которое базируется в районе Ла-Плен Сен-Дени. Но ограниченный, потому что я могу получать информацию только о тех донорах, с которыми сам имел дело. Куда уходят органы и кто их получает, мне неизвестно… Это очень закрытая и анонимная информация. Сплошные штрихкоды.
«Нет ничего нового под солнцем, – подумала Камиль. – Войдя в программу, Сувийон выбирает несколько критериев поиска и затем кликает на имя Людовика Блие. Открывается сводный документ с медицинскими терминами и номерами».
– Вот… У нашего висельника не было ни семьи, ни близких родственников, которые могли бы воспротивиться изъятию органов. А надо знать, что в делах донорства тот, кто не возражает, считается согласным. Другими словами, во Франции мы все потенциальные доноры органов, если только еще при жизни не впишем себя в национальный регистр отказников. Но Блие не тот случай. Мы всегда стараемся связаться с семьей, чтобы родственники приняли окончательное решение. Но если никто не объявляется, действуем.
Он внимательно просмотрел документ.
– Вижу, что координационная команда изъяла у него почки, легкие, сердце, печень. Короче, полный набор. – Он кликнул мышью. – А, вот что меня интересует, ткани… Изъяты роговые оболочки глаз, головки бедренных костей, массивные кости, а главное, кожа со спины, бедер и рук… Все эти элементы идут в основном в банк тканей, который находится в Региональном больничном центре, для будущих пересадок, поскольку у них более-менее долгий срок хранения.
В голове жандармов сразу щелкнуло: пересадка кожи. Камиль злилась на себя за то, что сама не догадалась, хотя ведь имела к этому непосредственное отношение. Пересадка… Именно пересадка была ключом к неразрешимой проблеме ДНК.
– Тому, кто убил Арно Лебара, пересадили кожу Блие, – объявила она, пристально глядя на Бориса. – Потому-то мы и нашли его ДНК под ногтями нашей жертвы.
Врач кивнул:
– Да, действительно, это единственное объяснение, которое я вижу. Хотя чаще всего для пересадки кожи используют собственный эпидермис пациента: изымают у него куски неповрежденной кожи, чтобы залатать обожженные места. При аутотрансплантации не бывает отторжения. Но в некоторых случаях обожженные поверхности слишком велики и нетронутой кожи не хватает.
– Это ведь касается серьезно пострадавших от огня? – спросил Борис.
– Главным образом да. Приходится действовать очень быстро, нет времени вырастить кожу пострадавшего в лабораторных условиях. Тогда ему пересаживают кожу донора, но речь идет лишь о временном решении. Обычно еще до того, как через несколько недель проявятся признаки отторжения, ему пересаживают его собственную кожу, которую успевают вырастить в лаборатории.
Он закрыл программу. Борис попытался представить себе типа с заплатами на лице и теле из кожи Блие. Наверняка убийца серьезно обгорел…
– Это может объяснить то, что под ногтями найдены две разные ДНК, – сказал он.
– Точно. В эпидермических слоях вашего убийцы наверняка была ДНК его донора, в данном случае нашего повешенного. Вы столкнулись с тем, что называется химерой, как мифологическое чудовище: один человек с двумя разными ДНК в разных частях тела.
