Фредерик Марриет
Приключение собаки
Глава XXIX. Подобного Джемми не было человека и не будет. Нанси и Джемми поют серенаду
Сойдя на берег, Могги и Джемми направились к Нанси Корбетт. Могги быстрыми крупными шагами шла впереди; ее коротконожка муж с трудом поспевал за ней, поминутно отставая. Тогда она останавливалась на минуту и, оборачиваясь назад, ласково торопила «Ну, иди же, иди, моя уточка!» Такое приглашение, вероятно, раздражило бы всякого другого мужа, но Джемми отличался превосходным характером, и его настроение духа было постоянно добродушное; однако при всем своем добродушии, он не позволял посторонним незнакомым людям шутить над собой или трунить над его наружностью. Случилось, что когда они шли, какая-то злополучная нимфа позволила себе остановиться и, подбоченясь, посмотреть на Джемми сверху вниз и пропеть:
«Был у меня муженек, Меньше моего мизинца!» В этот момент Могги, обернувшись, развернулась и закатила ей такой звонкий удар в ухо, что у той чуть не лопнула барабанная перепонка. Но эта молодая особа была не из тех, которые подставляют левую щеку, когда ударят по правой: недолго думая, она возвратила Могги оплеуху, но Джемми обхватил девицу за ноги и перебросил ее себе через голову, точно это была щепка, – и насмешница со всего размаха шлепнулась в лужу, бывшую позади. Она проворно вскочила на ноги и при виде своего испачканного платья и обрызганного грязью лица разразилась самой непечатной бранью, но не смела возобновить своих нападений, так как супруги представляли собой превосходящую силу.
После этого маленького приключения супруги Салисбюри благополучно дошли до дома Нанси Корбетт, которая теперь переменила квартиру и старалась не попадаться на глаза Ванслиперкену. Нанси была дома и поджидала их. Все трое разом приступили к делу. Они отправились к еврею Лазарусу, и там Могги и ее муж должны были подписать присягу королю Якову II и дому Стюартов, после чего оба были занесены в списки контрабандистов; муж причислен к экипажу шлюпа, а жена зачислена в число обитательниц пещеры на острове. При присяге должны были присутствовать свидетели, и старый еврей кликнул нескольких человек из соседней комнаты. Вышло несколько взрослых детин, и при виде Джемми один из них воскликнул:
– Что это за птица такая, дядюшка Авраам?
– Это – славный и честный человек, каких мало! – ответила за старика Могги.
– Эй, да разве это называется человеком, это крошка без ножки! – захохотал гигант.
– Посмотрим, что-то ты можешь сделать, маленький человек! – сказал другой из присутствующих.
Не говоря ни слова, Джемми схватил говорившего за его брючный ремень, приподнял его на воздух и с такой силой перебросил через стол, что все присутствующие ахнули от удивления.
– Вот каков мой неоцененный утеночек! – воскликнула восхищенная его поступком жена.
– Да, – сказал первый, задевавший Джемми, – ты силач не на шутку. Но что же ты можешь сделать без ног?
– Я, по крайней мере, не сбегу, как ты это делал десятки раз! – отвечал Джемми.
– Аа, вот что! Ну, ты поплатишься за это! – воскликнул гневно гигант и схватил его за шиворот, но Джемми так удачно подшиб его ногой, что он грузно упал навзничь во всю длину.
– Браво! Браво! Молодчина! – закричали остальные.
– Вот каков мой дорогой, ненаглядный маленький утеночек! Теперь ты показал им, что можешь сделать! – ликовала Могги.
Гигант встал и, очевидно, стал искать какого-то скрытого на себе оружия, но Нанси угадала его намерение и грозно крикнула:
– Как ты смеешь! Попробуй только! Получай, что получил, и будь доволен, а не то!.. – и она погрозила ему пальцем.
Вслед за тем Нанси и ее протеже отправились к пристани, чтобы на лодке старого рыбака переправиться на остров. Супруги захватили с собой кое-что из своих пожитков, в том числе и неразлучную скрипку Джемми. Ночь была тихая, звездная, море не шелохнулось. Лодка вскоре вышла из гавани; все трое поприумолкли, и Джемми машинально стал побрякивать струнами своей скрипки, он пользовался как гитарой.
– Я слышала, что вы хороший музыкант, мистер Салисбюри! – сказала Нанси Корбетт.
– О, да, мистрисс Нанси! Он большой мастер и поет тоже точно соловей! – отвечала за мужа Могги. – Ведь правда, моя уточка?
– Куак! Куак! Куак! – отозвался Джемми.
– Так вот, мистер Салисбюри, не споете ли нам что-нибудь? На воде так приятно раздается пение, мне же не часто придется вас слышать!
Джемми не любил заставлять себя упрашивать и охотно согласился исполнить желание Нанси, а кончив, сказал, что теперь очередь за ней, так как и ее Бог голосом не обидел. Нанси отвечала, что давно не пела.
– Я пела, когда была очень молода и счастлива, – говорила она, – потом пела очень много, потому что меня заставляли петь, хотя на сердце у меня кошки скреблись. А теперь мне петь некогда. Но если Корбетт когда-нибудь устроится на берегу, в маленьком домике с палисадником под окнами и скворцом в клетке, тогда я опять буду петь от всей души, мы посмотрим, кто из нас будет петь больше и лучше – птицы ли в клетке, или я!
– Он устроится мало-помалу, когда дело будет сделано! – утешал ее Джемми.
– Да, когда дело сделано! – сказала Нанси со вздохом. – Но открытые шлюпы, бурное море и виселица, – все это стоит на пути к нашему счастью!
– Не вспоминайте о петле! Впрочем, мне, если бы меня вздумали повесить, нечего было бы заботиться о веревке: три носовых платка связать и хватит!
– Повесить моего ненаглядного Джемми, я бы посмотрела, как они это посмеют! – воскликнула Могли.
– Э!.. Могги, они и лучших людей, чем ваш муж, вешали!
– Лучших людей, чем мой муж! – воскликнула Могги. – Нет, мистрисс Корбетт, лучших никогда не было и не будет! Знайте это!
– Я хотела только сказать, что они вешали людей и с более длинными ногами, чем ваш муж!
– Я бы очень желала, чтобы вы, мистрисс Корбетт, оставили моего мужа в покое! Какое вам дело до того, какие у него ноги, длинные или короткие?
– Но, милая Могги, если он не сердится, то вам бы и подавно не следовало! Я ведь шучу и сама рада принять от вас шутку. Ведь не ревнуете же вы его!
– Ревную и даже очень, и всегда буду ревновать моего Джемми!
– Тогда вы должны ревновать его к скрипке, он у вас действительно отменный музыкант!..
Пела и Нанси, пел еще и Джемми, но вскоре старый рыбак напомнил им, что берег уже близко, и что им следует притихнуть, чтобы не быть замеченными.
Действительно, полчаса спустя лодка вошла в маленький заливчик и скрылась за скалистой косой. Рыбак, осмотрев внимательно линию брега и убедившись, что нигде ни души не видно, пристал; все тихонько высадились на берег и затем, поспешно миновав хижины рыбацкого селения, стали взбираться на темный, почти черный горный хребет. За ночь они перебрались на ту сторону острова, а под утро достигли хижин, расположенных над пещерой, где оставили свои пожитки, и стали спускаться на площадку перед пещерой.
– Теперь ты у меня здесь, моя дорогая уточка, и никто мне не помешает быть с тобой, никто не посмеет поднять на тебя руки, мой ненаглядный Джемми! – воскликнула Могги, кидаясь целовать и обнимать своего мужа.
Глава XXX. Мистер Ванслиперкен угощает дам, исполняя все их требования
На второй день после прихода куттера в Амстердам Ванслиперкен, согласно уговору, явился в дом синдика, чтобы повидаться с Рамзаем. Тот уплатил ему 100 гиней за свой переезд и за вскрытие депеш и поручил проделывать со всеми доверяемыми ему депешами то же самое, заявив, что он каждый раз будет получать за это по 50 гиней. Ванслиперкен вышел от него чрезвычайно довольный, решив, что как только он скопит достаточно денег, то выйдет в отставку и будет жить на покое. Но разве могло быть когда-нибудь достаточно денег для такого скряги, как Ванслиперкен? Перед отплытием он должен был еще раз зайти к Рамзаю, чтобы получить от него письма и новые указания относительно того, что ему следовало делать.
По его уходе Рамзай невольно призадумался. Как гадок, как омерзителен казался ему этот изменник!
– А сам я, – рассуждал он, – разве не играю по отношению к хозяину этого дома роли изменника и предателя? Но нет, я стою за правое дело, я служу своему государю. А если добьюсь любви и состояния его прекрасной дочери под видом друга и единомышленника, то не обман ли это? Не предательство ли? Нет, для женщины политика вообще не имеет значения; ее убеждения – убеждения того, кого она любит, ее красота и богатства достались бы в руки еретика и отступника, а теперь и она, и ее состояние будут служить правому делу!
Таким образом оправдывал в своих глазах свое поведение Рамзай и оставался совершенно доволен этими оправданиями, как всегда бывает, когда никто нам не возражает.
Между тем Ванслиперкен, с удовольствием ощущая тяжесть червонцев в своем кармане, идя к своей шлюпке, рассуждал так:
«Если я и потерял несколько тысяч из-за лая Снарлейиоу, то взамен этого открыл новый источник доходов; если я потерял Портсмутскую вдовушку, то зато снова примирился со вдовой Вандерслуш, у которой тоже прикоплено немало звонких червонцев; кроме того, и мать уже стара и, вероятно, скоро умрет, – и тогда мне достанется все, что у нее скоплено». В таких приятных размышлениях Ванслиперкен вернулся на судно и, вспомнив о нежных чувствах капрала к Бабэтт, отпустил его на берег, как теперь делал почти ежедневно. Бедная жирная вдова Вандерслуш целый день ни на минутку не имела отдыха; днем она должна была притворяться влюбленной в лейтенанта, а когда наступали сумерки, нежничать с капралом.
Куттер «Юнгфрау» простоял около двух недель в Амстердаме и затем вернулся с депешами от Генеральных Штатов, а также и с письмами от Рамзая в Портсмут. Тотчас по прибытии лейтенант Ванслиперкен явился в адмиралтейство, где и сдал казенные депеши, а затем понес частную корреспонденцию в дом еврея Лазаруса, где получил свой обещанный гостинец в 50 гиней, с которыми направился прямо к матери. Старуха была еще жива и по обыкновению встретила его словами: – Ну, принес ты денег, сын мой? Ванслиперкен молча выложил ей на колени 150 гиней.
– Благословляю тебя, сын мой, а мое благословение должно что-нибудь значить, потому что я всегда только проклинала, а не благословляла! Но теперь я вижу, что мой сын убийца и предатель, прекрасно! И у тебя теперь уж много золота, это еще того лучше! Добрыми-то делами никто ничего не нажил, а только всегда в дураках оставался!
Ванслиперкен рассказал матери историю с Костлявым и высказал убеждение, что этот парень заколдован, что его не принимает вода, и пуля не берет.
– Кому быть повешенным, тот не утонет, – сказала старуха, – но ты все-таки попытайся еще и еще, и ты своего добьешься. А теперь иди себе, сын мой, наживай деньги!
Выйдя от матери, Ванслиперкен направился к пристани, намереваясь вернуться на судно, как вдруг на повороте одной из улиц его остановила миловидная маленькая девочка и, осведомившись, не он ли лейтенант Ванслиперкен, сказала, что ее госпожа желает видеть его и просит зайти к ней на четверть часа.
– Кто же твоя госпожа, девочка? – осведомился лейтенант.
– Она вдова майора Виллиамса!
– Вдова! – воскликнул Ванслиперкен. – Что же ей нужно от меня, я ее никогда не видал!
– И она вас тоже, но вот записка, которую она мне приказала отдать вам!
Ванслиперкен взял записку и прочел следующее:
«Сэр, дама, жившая в Кэстель-Стрит, прислала мне письмо и ценную безделушку, которые поручила отдать вам в собственные руки. Подательница этой записки проводит вас ко мне. Готовая к услугам Джэн Виллиамс».
– Где же живет ваша госпожа? – спросил лейтенант.
– В гостинице Гард, в первом этаже, пока отделывается ее квартира!
– Ваша госпожа знавала ту даму, что жила в Кэстель-Стрит?
– Да, как же, они с ней были приятельницы!
В таких разговорах они дошли до упомянутой гостиницы, как показалось Ванслиперкену, довольно неприглядного вида. Когда он вошел в темные сени, девочка попросила его обождать, пока она доложит своей госпоже. Оставшись один, лейтенант поразмыслил и решил лучше выйти на улицу и подождать там, но оказалось, что входная дверь крепко заперта и что уйти ему нельзя. Ощупью, по свету, пробивавшемуся из замочной скважины, Ванслиперкен нащупал дверь и отворил ее. Это была большая комната, освещенная лампой, но у дверей стояла высокая ширма, так что нельзя было видеть, кто находится в комнате. Сделав два-три шага вперед, Ванслиперкен вдруг очутился лицом к лицу с Могги Салисбюри, а вокруг нее было до двадцати других женщин. Лейтенант хотел было выбежать из комнаты, но дверь, в которую он вошел, оказалась теперь запертой на замок. Четыре рослых женщины обступили его, и одна из них, выхватив его саблю, унесла ее куда-то, а три остальных силой вытащили его на середину комнаты и поставили перед Могги Салисбюри.
– Добрый вечер, мистер Ванслиперкен. Как это мило с вашей стороны, что вы зашли ко мне так запросто, прошу садиться! Какие новости?
– Прошу вас не забывать, что вы имеете дело с офицером королевского флота! – крикнул Ванслиперкен, побледнев от ее насмешки. – Если на судне есть кошки, то здесь, на берегу, есть констебли и палки!
– Все это я отлично знаю, мистер Ванслиперкен, но какое это имеет отношение к вашему любезному посещению? Ведь вы добровольно пришли сюда! Так садитесь же, как вам говорят, и, как вежливый и любезный кавалер, угостите этих дам. Леди, г. Ванслиперкен предлагает вам угощение. Так уж попируем всласть! Чего же мы потребуем из буфета? Я на свою долю возьму бутылку хорошего портвейна, а вы, мистрисс Сломки?
– А я спрошу себе горячей жженки, если позволите, мистрисс Салисбюри; мне не совсем здоровится сегодня!
– А вы, моя дорогая?
– Я хочу пуншу, большую чашу пуншу!
И все эти леди, одна за другой, заявляли свои не совсем скромные требования. Ванслиперкен, предвидя, что ему придется сильно раскошеливаться, заявил:
– Вы можете, конечно, требовать из гостиницы все, что вам угодно, но платить будете сами. С чего вы вздумали, что я позволю вам таким образом распоряжаться моим кошельком?! Не позже, как завтра, всех вас перепорют в управлении квартала, каждую поодиночке!
– Что?! – воскликнула одна свирепого вида женщина. – Что?! Вы смеете грозить нам? А это видели? – и она поднесла к самому его носу свой огромный кулак.
Этот букет пришелся не по вкусу Ванслиперкену, и он так сильно откинулся назад, что опрокинулся вместе со стулом. Все леди разразились громким смехом. Взбешенный донельзя, лейтенант вскочил на ноги и, замахнувшись стулом над головой, закричал:
– Клянусь всеми чертями преисподней, я наделаю вам беды!
Но его схватили сзади за локти и вырвали из рук стул.
– Вы называете себя джентльменом, а держите себя подобно пьяному мастеровому. В наказание за это мы снимем с вас ваше офицерское платье!
И десятки рук проворно закопошились вокруг него. В одну минуту лейтенант остался в одних брюках и сорочке.
Во все это Могги совершенно не вмешивалась, она сидела преспокойно в своем кресле, с улыбкой наблюдая за происходившим вокруг нее.
– Леди, я готов исполнить всякое благоразумное требование, – израсходовать на ваше угощение до пяти шиллингов, но не больше! – заявил тогда Ванслиперкен, идя на уступки.
– Пять шиллингов! – засмеялись женщины. – Да это любой марсовый матрос предложит больше, а вы – лейтенант, командир судна! Еще на пяти гинеях можно было бы помириться!
– Пять гиней! Да у меня нет таких денег, клянусь честью!
– Посмотрим, – сказала одна из женщин и, завладев его кошельком, высыпала все его содержимое на стол: в нем оказалось 12 гиней и кое-какая мелочь.
– А чьи же это деньги? Ведь вы клялись честью, что это не ваши? Или вы стащили у кого-нибудь этот кошелек? Если так, надо послать за констеблем[23]!
– Я забыл, что захватил с собой больше денег, чем предполагал! – оправдывался Ванслиперкен. – Я готов угостить вас, чем вам угодно! – воскликнул он, заметив, что его деньги разошлись по рукам.
– Вот это любезно! – воскликнула одна из дам. – Что вы скажете, леди?! Он заслуживает того, чтобы мы все его поцеловали.
– Да! Да! – послышалось со всех сторон, и Ванслиперкен был подвергнут и этому новому испытанию, после чего позвонили хозяйку гостиницы и заказали ей все, что требовалось.
– А платить за все будет вот этот господин, который всех нас угощает! – заявили леди.
– Да! – дрожащим голосом подтвердил лейтенант, видя вокруг себя угрожающие лица дам.
– Сузанна, возвратите лейтенанту его кошелек, – сказала Могги, и молодая женщина, державшая его в руках, вручила его Ванслиперкену, который даже несколько повеселел. Но вот принесли угощения, и дамы стали требовать, чтобы лейтенант пил здоровье каждой из них.
Ванслиперкен протестовал; тогда свирепого вида матрона заявила, что прибегнет к средству, которое всегда оказывалось действительным, и при этом вытащила из топившегося камина раскаленную кочергу и поднесла ее к самому носу Ванслиперкена.
И в самом деле, это средство оказалось действительным, – и все дамы поочередно прибегали к нему, чтобы заставить Ванслиперкена пить, а когда это уже надоело, то тем же непогрешимым аргументом принудили его петь, петь ту самую песню, за которую он хотел подвергнуть порке фухтелями Джемми Декса.
Напрасно он клялся и божился, что никогда в своей жизни не пел и не знал ни одной песни, – его заставили повторять вслед за одной из леди слова этой непочтительной к начальству песни, поминутно понукая его раскаленной кочергой.
Когда песня была допета, все женщины, кроме Могги, приветствовали ее громкими криками и аплодисментами, но Могги, подняв свою рюмку с портвейном, провозгласила тост за здоровье Ванслиперкена. Бедняга молча отирал пот с лица.
– Вы называетесь джентльменом и настолько невежливы, что не отвечаете на тост и отказываетесь выпить за здоровье хозяйки дома! Ну, так мы вас научим вежливости! – и кочерга опять была пущена в дело.
– И как же это несправедливо, г. лейтенант, – про должала Могги кротким голосом, – что вы хотели вы пороть моего Джемми за эту самую песню, которую сами только что пропели! Правда, леди, это очень несправедливо?
– Неужели он хотел это сделать? Ах, негодный, мы заставим его сейчас же на коленях просить у вас прощенья, мистрисс Салисбюри!
И опять с помощью кочерги, которая почти опалила ему кончик носа, Ванслиперкен встал на колени и просил прощенья, после чего состоялось примирение, и последовал поцелуй под угрозой той же каленой кочерги.
– Что еще заставите вы меня делать, чертовки? – крикнул, наконец, Ванслиперкен, доведенный до отчаяния.
– Какие неприличные для джентльмена слова!
– Ничего больше они с вами не сделают! – успокоила его Могги. – Вам пора и домой, мои милые леди; желаю вам покойной ночи, вы знаете, я никогда не засиживаюсь поздно! Быть может, и вы, мистер Ванслиперкен, желаете уйти? Так я пошлю за хозяйкой гостиницы, чтобы вы уплатили ей по счету! Ведь вы, кажется, предлагали угощать от себя!
И пока хозяйка подсчитывала счет, все любезные леди, услаждавшие своим обществом лейтенанта Ванслиперкена, удалились. Лейтенант поспешил одеться, и Могги сама подала ему оружие.
Едва только оружие очутилось в его руках, как Ванслиперкен почувствовал, что к нему вернулась вся его обычная дерзость и надменность.
Он позвонил и приказал явившейся на зов хозяйке призвать немедленно констебля, заявив, что в противном случае он сочтет ее соучастницей в грабеже, которому подвергся в ее помещении офицер королевского флота!
– Вы слышите, мистрисс Вилькс, мистер Ванслиперкен требует констебля! – сказала Могги. – Пошлите же за ним скорее!
– Ах, если вы того желаете, мадам, то сию минуту! – сказала хозяйка и вышла из комнаты.
– Да, бессовестная женщина, теперь я вас проучу!
– Меня? За что же? Я все время не вмешивалась ни во что и даже вступалась за вас при случае!
– Все это прекрасно, но в присутствии властей вы запоете другую песню!
– Очень может быть! – многозначительно сказала Могги. – А пока я пожелаю вам спокойной ночи!
– Вы не пройдете здесь! – воскликнул Ванслиперкен, воинственно выхватив свою саблю и размахивая ею перед собою.
– Полноте, если бы я захотела, эта кочерга очистила бы мне дорогу, но я выйду и так, стоит мне только шепнуть вам одно слово! Вы послали за констеблем, прекрасно! Клянусь вам мизинцем моего Джемми, которого вы не стоите, что я отдам вас в распоряжение этого констебля, если только захочу! Я ухожу, но если вы пожелаете отдать меня в руки констебля, посылайте за мной в квартиру старого еврея Лазаруса, с которым вы знакомы!
Ванслиперкен побледнел и отшатнулся.
– Так, значит, я могу удалиться или мне подождать констебля? – насмешливо осведомилась Могги, направляясь к выходу.
Явился констебль.
– Вы меня требовали, сэр? – спросил он.
– Да, но та женщина, которую я хотел обвинить, ушла!
– Хм! В таком случае вы должны уплатить мне за труды, сэр!
Ванслиперкен достал свой кошелек и, не говоря ни слова, уплатил констеблю, затем направился к выходу, провожаемый низкими поклонами хозяйки, выражавшей надежду вскоре увидеть его опять в числе своих посетителей.
