ГлавнаяИзвестные философыФридрих фон ХайекКонституция свободы

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Фридрих фон Хайек
Конституция свободы

Полная версия

Ответ на вопрос о том, настал ли момент возрождения этой традиции, будет зависеть не только от успеха нашей попытки ее усовершенствовать, но и от характера нашего поколения. Ее отвергли, когда амбиции людей стали безграничны, потому что она представляет собой скромный и даже смиренный символ веры, основанный на низкой оценке разума и способностей человека и на осознании того, что в тех рамках, в которых мы можем планировать, даже лучшее из обществ не удовлетворит всех наших желаний. Эта традиция столь же далека от перфекционизма, как и от спешки и нетерпения страстного реформатора, чье негодование по поводу отдельных изъянов часто делает его слепым к несправедливости и вреду, к которым приводит реализация его планов. Честолюбие, нетерпеливость и спешка могут казаться привлекательными в отдельных людях, но они губительны, когда ими руководствуется принуждающая сила и когда усовершенствования проводятся теми, кто, получив в свои руки власть принуждать, считает, что в их власти заключена высшая мудрость и что они имеют право навязывать другим свои убеждения. Надеюсь, наше поколение усвоило, что именно перфекционизм того или иного рода часто уничтожал добропорядочность общества, какой бы она ни была^[12]. Ставя более узкие цели, вооружившись терпением и скромностью, мы сможем на деле продвинуться дальше и быстрее, чем если будем руководствоваться «гордой и предельно самонадеянной верой в невероятную мудрость этого века и его проницательность»^[13].

Часть I
Ценность свободы

На протяжении всей истории ораторы и поэты восхваляли свободу, но ни один не сказал нам, понежу она так важна. Наше отношение к такого рода вещам должно зависеть от того, считаем ли мы цивилизацию неизменной или развивающейся. <…> В развивающемся обществе… любое ограничение свободы уменьшает число вещей, проверенных опытом, и тем самым замедляет ход прогресса. В таком обществе свобода действовать предоставлена индивиду не потому, что она приносит ему большую удовлетворенность, а потому, что если ему будет предоставлена возможность действовать по собственному усмотрению, то в конечном итоге он будет служить всем нам лучше, чем если бы он следовал каким бы то ни было указаниям, которые мы сами могли бы ему дать.

Г.В. Филипс^[14]

Глава 1
Свобода и свободы

В этом мире никогда не было хорошего определения слова «свобода», а как раз сейчас американский народ в нем очень нуждается. Мы все заявляем о приверженности свободе, но, употребляя одно и то же слово, мы имеем в виду не одно и то же… Есть две не только разные, но даже несовместимые вещи, именуемые одним и тем же словом «свобода».

Авраам Линкольн^[15]

1. В этой книге нас будет интересовать то состояние людей в обществе, когда принуждение со стороны одних по отношению к другим сведено к минимуму, насколько это возможно. Такое состояние мы будем обозначать как состояние вольности (liberty) или свободы (freedom)^[16]. Эти два слова используются и для описания многих других приятных сторон жизни. Поэтому было бы не очень разумно сразу начинать с вопроса о том, что они значат на самом деле^[17]. Как кажется, лучше начать с характеристики того состояния, которое мы подразумеваем, употребляя эти слова, а затем уже рассмотреть другие их значения – только для того, чтобы точнее определить основное.

Состояние человека, в котором он не подвергается принуждению на основании произвольных решений другого или других^[18], часто определяется как «индивидуальная» или «личная» свобода, и когда нам понадобится напомнить читателю, что мы употребляем слово «свобода» именно в этом смысле, мы будем называть ее именно так. Иногда в этом же смысле используется выражение «гражданская свобода», но мы будем его избегать, потому что его легко спутать с тем, что называют «политической свободой», – это неизбежная путаница, вытекающая из того факта, что слова «гражданский» (civil) и «политический» (political) происходят соответственно от латинского и греческого слов, имеющих одинаковое значение^[19].

Даже наше предварительное определение того, что мы будем понимать под словом «свобода», показывает, что оно обозначает состояние, к которому человек, живущий среди себе подобных, может мечтать приблизиться, но которое вряд ли достижимо целиком и полностью. Поэтому задачей политики свободы должно быть сведение к минимуму принуждения и его пагубных последствий, даже если полностью избежать его невозможно.

Так уж получается, что понятие свободы, о котором мы будем говорить в нашей книге, – исходное значение этого слова^[20]. Человек, по крайней мере европеец, входит в историю свободным или несвободным, и у этого разделения есть вполне определенный смысл^[21]. Свобода свободных могла быть очень разной, но эти различия относились к степени той независимости, которой у рабов не было вовсе. Она всегда означала возможность действовать в соответствии с собственными решениями и планами, в отличие от положения человека, неизменно подчиненного воле другого, который своими произвольными решениями мог принуждать его к определенным действиям или бездействию. Свобода, понимаемая таким образом, долгое время описывалась выражением «независимость от произвольной воли другого».

Это старейшее значение слова «свобода» порой объявлялось примитивным, но если учесть всю путаницу, созданную попытками философов очистить или улучшить его, лучше его все-таки принять. Важно не только то, что оно исходное; еще важнее, что оно стоит особняком и описывает одну и только одну вещь – состояние, к которому мы стремимся по причинам, отличающимся от тех, которые заставляют нас желать иных вещей, также именуемых «свободой». Мы увидим, что, строго говоря, разнообразные «свободы» представляют собой не разные виды, принадлежащие к одному роду, а совершенно разные состояния, часто противоречащие друг другу, а потому требующие четкого разграничения. Хотя в некоторых других отношениях есть основания говорить о разных видах свободы, о «свободе от» и «свободе для», в нашем смысле «свобода» едина, разнясь лишь по степени, но не по существу.

В этом смысле «свобода» характеризует исключительно отношение одних людей к другим^[22] и может быть нарушена только принуждением, осуществляемым людьми. Это означает, в частности, что набор физических возможностей, из которых человек может выбирать в любой данный момент времени, не имеет непосредственного отношения к свободе. Скалолаз на опасном склоне, видящий только один путь к спасению, бесспорно свободен, хотя никто не скажет, что у него есть какой-либо выбор. И большинство людей чувствуют исходное значение слова «свобода» достаточно хорошо, чтобы понять, что когда этот скалолаз провалится в ледниковую трещину, откуда ему не выбраться, то его можно будет назвать «несвободным» только в переносном смысле, и что сказать о нем «лишился свободы» или «оказался в плену», значит употребить эти термины совсем в ином смысле, чем они употребляются при описании общественных отношений^[23].

Вопрос о том, сколько возможных вариантов действия есть у человека, разумеется, очень важен. Но это отдельный вопрос, отличающийся от того, в какой мере человек в своих действиях может следовать собственным планам и намерениям, в какой мере модель его поведения является следствием его собственного замысла, направленного на достижение результатов, к которым он целенаправленно стремится, а не следствием необходимости, формируемой другими, чтобы заставить его сделать то, чего хотят они. Свободен он или нет, зависит не от широты возможностей выбора, а лишь от того, может ли он рассчитывать, что будет определять свои действия в соответствии со своими намерениями, или у кого-то есть возможность управлять обстоятельствами так, чтобы заставить его действовать в соответствии с желаниями других, а не по его собственному усмотрению. Свобода, таким образом, предполагает, что у человека есть некая защищенная частная сфера, что в его окружении есть такие обстоятельства, в которые другие не могут вмешиваться.

Чтобы уточнить эту концепцию свободы, нужно проанализировать связанное с ней понятие принуждения (coercion). И мы будем этим систематически заниматься после того, как обсудим, почему так важна эта свобода. Но прежде нам следует более точно описать особенности нашего понятия, сопоставив его с другими значениями слова «свобода». У них есть одно свойство, общее с исходным значением: они все относятся к состояниям, которые большинство людей считают желательными; но есть и другие связи между различными значениями, объясняющие, почему для них используется одно и то же слово^[24]. Тем не менее наша непосредственная задача заключается в том, чтобы как можно резче очертить различия между ними.

2. Первое значение понятия «свобода», с которым мы должны сравнить наше употребление этого термина, как правило, считается отдельным^[25]. Это то, что обычно называется «политической свободой», то есть участие людей в выборе своего правительства, в законодательном процессе и в контроле над деятельностью администрации. Оно происходит от нашего концепта свободы, примененного к большим группам людей, понимаемым как целое, что дает им своего рода коллективную свободу. Но свободный народ в этом смысле слова – вовсе не обязательно народ, состоящий из свободных людей, и наоборот, человеку не нужно быть коллективно свободным, чтобы обладать личной свободой. Вряд ли можно утверждать, что люди, проживающие в округе Колумбия, или резиденты, не имеющие гражданства США, или те, кто не достиг избирательного возраста, не обладают полнотой личной свободы, на том основании, что они не участвуют в реализации свободы политической^[26].

Было бы равно абсурдным утверждать, что молодые люди, только вступающие в активную жизнь, свободны, так как уже согласились с общественным строем, при котором появились на свет и которому они, возможно, не знают альтернативы, который не могут изменить, не достигнув зрелого возраста, – пусть даже речь идет о целом поколении людей, мыслящих не так, как их родители. Но это не делает их несвободными, да и не должно делать. Взаимосвязь, которую часто ищут между таким согласием с политическим строем и индивидуальной свободой, – один из источников нынешней путаницы вокруг ее значения. Разумеется, любой имеет право «отождествить свободу… с активным участием в отправлении государственной власти и в публичном правотворчестве»^[27]. Но следует отдавать себе отчет, что в этом случае речь идет не о том состоянии, которое нас здесь интересует, и что распространенная практика употребления одного и того же слова для столь разных состояний не означает, что одно является, хоть в каком-нибудь смысле, эквивалентом или заменой другого^[28].

Опасность этой путаницы в том, что такое словоупотребление обычно затемняет тот факт, что человек может проголосовать за собственное рабство или продаться в рабство, отказавшись тем самым от свободы в изначальном смысле. Вряд ли мы будем утверждать, что человек, добровольно и бесповоротно продавший свои услуги на долгие годы военной организации вроде Иностранного легиона, остается свободным в нашем смысле слова; или что свободен иезуит, живущий в соответствии с идеалами основателя ордена и мыслящий себя «трупом, не имеющим ни разума, ни воли»^[29]. Мы были свидетелями того, как миллионы голосовали за свою полную зависимость от тирана, и, наверное, это заставило наше поколение понять, что возможность выбирать своих правителей не гарантирует свободы. Более того, не имело бы никакого смысла обсуждать ценность свободы, если бы любой режим, одобренный народом, по определению был режимом свободы.

Применение понятия «свобода» к коллективу, а не к индивидам, совершенно ясно, например, в том случае, когда мы говорим о стремлении народа освободиться от иноземного ига и самому определять свою судьбу. В этом случае мы используем слово «свобода» в смысле отсутствия принуждения по отношению к народу в целом. Сторонники личной свободы в целом сочувствовали такому стремлению к национальной свободе, что привело к устойчивому, хотя и обременительному союзу между либералами и националистическими движениями в XIX веке^[30]. Но хотя идеи национальной и индивидуальной свободы сходны, они не тождественны; и стремление к первой не всегда увеличивает последнюю. Стремление к национальной свободе порой приводило к тому, что люди предпочитали правление близкого по крови деспота вместо либерального правления чуждого большинства; нередко это служило поводом к введению безжалостных ограничений индивидуальной свободы для членов меньшинств. Хотя желание личной свободы и желание свободы группы, к которой принадлежит индивид, часто опираются на сходные чувства и переживания, все-таки необходимо четко разделять эти два понятия.

3. Еще одно значение слова «свобода» – свобода «внутренняя» или «метафизическая» (иногда еще «субъективная» )^[31]. Оно, пожалуй, ближе к понятию индивидуальной свободы, и по этой причине их легче спутать. Оно характеризует степень, в которой человек в своих действиях руководствуется собственной волей, собственным разумом или устойчивым убеждением, а не минутными импульсами или обстоятельствами. Обычно противоположность «внутренней свободы» не принуждение со стороны других, а влияние мимолетных чувств, моральная неустойчивость или интеллектуальная слабость. Если человек не в состоянии сделать то, что по трезвом размышлении считает необходимым, если в решающий момент его оставляют силы или желание и ему не удается сделать то, что он каким-то образом все еще хочет сделать, мы можем сказать, что он «несвободен», что он «раб своих страстей». Порой мы используем такого рода выражения, когда говорим, что невежество или предрассудки мешают людям делать то, что они сделали бы, обладай они знанием, и заявляем, что «знание делает свободным».

Способен ли человек осуществлять разумный выбор между альтернативами и придерживаться принятого решения – это совсем другая проблема, нежели вопрос о том, могут или не могут другие навязывать ему свою волю. Какая-то связь между ними есть: например, будут ли одни и те же условия для одних принуждением, а для других – обычными трудностями, которые надо преодолеть, зависит от силы воли человека. И в этой мере «внутренняя свобода» и «свобода» как отсутствие принуждения будут совместно определять, насколько человек способен с пользой применить свое знание о возможностях. Причина, по которой очень важно проводить четкое различие между этими двумя понятиями, заключается в связи между концепцией «внутренней свободы» и философской путаницей в вопросе о «свободе воли». Мало какие убеждения способствовали дискредитации идеала свободы так сильно, как ошибочное представление, будто научный детерминизм разрушил фундамент личной ответственности. Далее (в главе 5) мы рассмотрим эти вопросы более подробно. Здесь мы просто хотим предостеречь читателя от этой путаницы и связанного с нею софизма, согласно которому мы свободны, только если делаем то, что в некотором смысле должны делать.

4. Смешение понятия индивидуальной свободы с другими понятиями свободы особенно опасно в третьем случае, о котором мы уже упоминали выше: когда словом «свобода» описывают физическую «способность делать то, что хочется»^[32], власть удовлетворять свои желания или же обозначают диапазон возможностей, открывающихся перед нами. Такого рода «свобода» является многим во сне, когда у них возникает иллюзия, что они могут летать, что они освободились от силы тяжести и «как вольные птицы» парят куда захотят или что способны менять все вокруг так, как им вздумается.

В этом метафорическом смысле это слово давно стало общеупотребительным, но до сравнительно недавнего времени мало кто всерьез путал эту «свободу от» препятствий, эту свободу, равную всемогуществу, с личной свободой, которую в состоянии обеспечить тот или иной социальный порядок. И лишь когда эта путаница в понятиях стала частью социалистического учения, она сделалась опасной. Как только допускается отождествление личной свободы с могуществом, нет уже никаких ограничений для софизмов, с помощью которых привлекательность слова «свобода» может быть использована для поддержки мер, разрушающих личную свободу^[33], нет конца трюкам, применяя которые можно убедить людей отказаться от свободы во имя свободы. Именно с помощью этих словесных уловок идея личной свободы была вытеснена идеей коллективной власти над обстоятельствами, а в тоталитарных государствах свобода была подавлена во имя свободы.

Переходу от концепции личной свободы к концепции свободы как могущества способствовала философская традиция, в рамках которой при определении свободы вместо слова «принуждение» используется «ограничение». Возможно, в некоторых отношениях «ограничение» и было бы более подходящим словом, если при этом все время держать в уме, что в своем прямом смысле оно предполагает некое ограничивающее действие, осуществляемое человеком^[34]. В этом смысле оно полезно как напоминание: посягательства на свободу состоят главным образом в том, что людям не дают чего-то делать, тогда как «принуждение» подчеркивает, что людей заставляют делать определенные вещи. Оба аспекта равно важны: чтобы быть точным, следовало бы, пожалуй, определить свободу как отсутствие ограничений и принуждения^[35]. К сожалению, оба слова используются также для обозначения влияний, не связанных с действиями других людей, а потому оказалось так легко перейти от определения свободы как отсутствия ограничений к определению ее как «отсутствия препятствий для реализации наших желаний»^[36] или еще более общему – «отсутствие внешних препятствий»^[37].

Это новое понимание свободы несет в себе наибольшую угрозу, поскольку оно глубоко проникло в речевую практику в некоторых странах, где на деле личная свобода по-прежнему в основном сохраняется. В США оно получило широкое признание в качестве фундамента политической философии, господствующей в «либеральных» кругах. Такие признанные интеллектуальные лидеры прогрессистов, как Дж.Р. Коммонс^[38] и Джон Дьюи, распространили идеологию, согласно которой «свобода – это сила (power), реальная способность (efficient power) совершать определенные вещи», а «требование свободы – это спрос на силу»^[39], тогда как отсутствие принуждения – это всего лишь «отрицательная сторона свободы» и «должно цениться только как средство достижения Свободы, которая есть сила»^[40].

5. Это смешивание свободы как силы со свободой в ее исходном значении неизбежно ведет к отождествлению свободы с богатством^[41], и тогда становится возможным использовать всю привлекательность, которой обладает слово «свобода», для поддержки требований о перераспределении богатства. Но хотя и свобода, и богатство – хорошие вещи, которых хотят большинство из нас, и хотя для удовлетворения желаний нам часто нужно и то и другое, все-таки эти вещи – разные. Хозяин ли я самому себе и могу ли следовать собственным решениям, с одной стороны, и, с другой, много или мало у меня возможностей, из которых я должен выбирать, – это два совершенно разных вопроса. Придворный, живущий в роскоши, но всецело зависящий от своего государя, может быть куда менее свободным, чем крестьянин или ремесленник, поскольку у него меньше возможностей жить собственной жизнью и выбирать то, что ему полезнее всего. Сходным образом командующий армией генерал или директор большого строительного проекта обладает огромной, в некоторых отношениях даже неконтролируемой властью, но при этом может быть менее свободным, более зависимым от решений вышестоящего, менее способным изменять свою жизнь или решать, что для него самое важное, чем беднейший крестьянин или пастух.

Чтобы внести в обсуждение свободы ясность, ее определение не должно зависеть от того, все ли люди считают благом свободу такого рода. Очень вероятно, что есть люди, не ценящие ту свободу, которая нас интересует, не ждущие от нее ничего особенно хорошего и готовые обменять ее на другие преимущества; более того, необходимость действовать в соответствии с собственными планами и решениями они могут ощущать скорее как бремя, а не как преимущество. Но свобода может быть желанной, даже если не каждый способен воспользоваться ее благами. Нам придется подумать над тем, действительно ли выгоды, приносимые свободой большинству, зависят от того, как это большинство использует предлагаемые ею возможности, и действительно ли доводы в пользу свободы опираются на то, что к ней стремится большинство людей. Вполне возможно, что источником благ, которые мы получаем от свободы всех, служит не то, что большинство людей рассматривают как ее результат; возможно даже, что выгоды свободы порождаются дисциплиной, которую она на нас налагает, не в меньшей мере, чем более заметными возможностями, которые она нам открывает.

Прежде всего, однако, надо осознать, что можно быть свободным и при этом бедствовать. Свобода не означает «все хорошее»^[42] или отсутствие всякого зла. Это правда, что свобода может означать свободу голодать, совершать большие ошибки или смертельно рисковать. В том смысле, в каком мы используем этот термин, бродяга без гроша в кармане, живущий как придется и чем придется, действительно более свободен, чем состоящий на службе солдат со всеми его гарантиями и относительным комфортом. Но если, таким образом, свобода не всегда выглядит более предпочтительной на фоне других благ, все же она является особым благом, и ей нужно особое имя. И если «политическая свобода» и «внутренняя свобода» – давно утвердившиеся альтернативные способы употребления этого термина, которые, при некоторой осмотрительности, можно использовать, не создавая никакой путаницы, употребление слова «свобода» в смысле «сила» (power) весьма сомнительно.

Однако в любом случае не следует думать, что, раз уж мы используем одно и то же слово, все эти «свободы» суть разные виды, принадлежащие одному и тому же роду. Это источник опасной бессмыслицы, словесная ловушка, ведущая к самым нелепым выводам^[43]. Свобода, понимаемая как сила, политическая свобода и внутренняя свобода не являются качествами или состояниями того же рода, что и личная свобода: нельзя, пожертвовав немного одной и взяв взамен немного другой, получить в итоге некий общий элемент свободы. С помощью такого обмена мы вполне можем получить одну хорошую вещь вместо другой. Но полагать, будто в них есть общий элемент, позволяющий нам говорить о влиянии такого обмена на свободу, было бы чистым обскурантизмом, грубейшей разновидностью философского реализма, исходящей из того, что раз уж мы обозначаем эти условия одним и тем же словом, в них должно быть и нечто общее. Но мы хотим этих благ в основном по разным причинам, и их наличие или отсутствие имеет разные последствия. Если бы нам пришлось выбирать между ними, то сделать это, задаваясь вопросом, увеличится ли в результате объем свободы в целом, было бы невозможно – мы должны были бы решить, какое из разных состояний или качеств мы ценим больше.

6. Часто звучит мнение, что наше понятие свободы является чисто негативным^[44]. Это верно в том смысле, в каком негативными являются и такие понятия, как мир, безопасность, спокойствие или отсутствие какого-нибудь препятствия либо какой-нибудь разновидности зла. Именно к этому классу понятий принадлежит понятие свободы: оно характеризует отсутствие конкретного вида препятствия – принуждения со стороны других людей. Свобода становится положительной только через то, что мы с ней делаем. Она не гарантирует нам никаких особых возможностей, но предоставляет нам решать, как мы используем те обстоятельства, в которых мы оказываемся.

Но хотя у свободы есть много применений, она только одна. Свободы (liberties) появляются лишь тогда, когда отсутствует свобода: они представляют собой особые привилегии и льготы, которыми пользуются некоторые люди и группы, в то время как остальные более или менее несвободны. Исторически путь к свободе пролегал через приобретение отдельных свобод. Но то, что кому-то разрешено делать определенные вещи, не есть свобода, хотя ее и можно назвать «одной из свобод»; и хотя свобода совместима с запретом некоторых действий, ее не существует, если для большей части того, что может делать человек, ему требуется разрешение. Разница между свободой и свободами такая же, как между ситуацией, когда разрешено все, что не запрещено общими правилами, и когда запрещено все, на что не дано разрешения в явном виде.

Если еще раз обратиться к первичному различию между свободой и рабством, мы ясно увидим, что негативный характер свободы никак не делает ее менее ценной. Мы уже отметили, что используем это слово в древнейшем значении. Его будет легче понять, если кратко рассмотреть различие между положением свободного человека и раба. Мы знаем об этом многое на примере условий в старейших свободных сообществах – городах древней Греции. Благодаря тому, что было найдено множество решений об освобождении рабов, мы обладаем четкой картиной важнейших принципов. С обретением свободы человек получал четыре права. Вольная грамота обычно давала бывшему рабу, во-первых, «правовой статус защищенного члена сообщества»; во-вторых, «иммунитет от произвольного заключения под стражу»; в-третьих, «право заниматься тем, чем он желает»; и, в-четвертых, «право свободного перемещения»^[45].

Этот перечень содержит бо́льшую часть того, что в XVIII и XIX веках рассматривалось как важнейшие условия свободы. Право владеть собственностью отсутствует здесь только потому, что владеть ей мог даже раб^[46]. С добавлением этого права образуется совокупность элементов, необходимых для защиты индивида от принуждения. Но здесь не упоминаются никакие другие рассмотренные нами формы свободы, не говоря уж обо всех «новых свободах», которые позднее были предложены в качестве замены свободы. Очевидно, что раб не стал бы свободным, получив простое право голоса, да и при любой степени «внутренней свободы» он так и остался бы рабом – сколько бы ни старались философы-идеалисты убедить нас в обратном. Точно так же любая степень роскоши или комфорта или любая власть над другими людьми или природными ресурсами не изменила бы его зависимости от произвольных решений хозяина. Но если он подчиняется только тем законам, что и все его сограждане, если его нельзя произвольно заключать под стражу, он волен выбирать себе род занятий и может владеть собственностью и приобретать ее, никакие другие люди или группы людей не в состоянии принудить его подчиниться их приказаниям.

7. Наше определение свободы зависит от смысла понятия «принуждение», и оно не будет точным, пока мы подобным образом не определим и этот термин. На самом деле, нам придется уточнить также смысл некоторых тесно связанных с ним идей, особенно таких, как произвол и общие правила или законы. С точки зрения логики к анализу этих понятий следовало бы приступить прямо сейчас. Да мы и не можем совсем без него обойтись. Но прежде чем приглашать читателя следовать за нами в том, что может показаться бесполезной задачей дать терминам точное определение, попытаемся объяснить, почему свобода, как мы ее определили, настолько важна. Поэтому мы вернемся к попыткам дать точные определения только в начале второй части этой книги, где будем исследовать правовые аспекты режима свободы. Сейчас же нам должно хватить нескольких наблюдений, предвосхищающих результаты более систематического анализа принуждения. В кратком изложении они неизбежно будут выглядеть несколько догматичными, и позже их надо будет обосновать.

Под «принуждением» мы понимаем контроль окружения или обстоятельств человека, осуществляемый кем-либо другим, при котором во избежание худшего зла человек вынужден действовать не в соответствии с собственным продуманным планом, а служить целям другого. Если не считать того, что в навязанной ему ситуации он выбирает меньшее зло, во всем остальном он не имеет возможности ни руководствоваться собственным разумом и знаниями, ни следовать собственным целям и убеждениям. Принуждение – это зло именно потому, что оно игнорирует человека в качестве мыслящей и оценивающей личности и превращает его в простой инструмент для выполнения желаний другого. Свободное действие, когда человек преследует свои цели при помощи средств, указанных ему собственным знанием, должно опираться на исходные данные, которые не может подгонять под себя кто-то другой. Это предполагает существование известной сферы, где другие люди не могут формировать обстоятельства таким образом, чтобы оставлять человеку только один заранее определенный вариант действия.

Но совершенно избежать принуждения невозможно, потому что единственный способ его предотвратить – это угроза принуждения^[47]. Свободное общество решило эту проблему, наделив монополией на принуждение государство^[48] и попытавшись ограничить его власть теми ситуациями, в которых оно должно предотвращать принуждение со стороны частных лиц. Это достижимо, только если государство защищает известные частные сферы индивидов от вмешательства со стороны других и разграничивает эти частные сферы не тем, что предписывает эти границы, а тем, что создает условия, при которых индивид может определять свою собственную сферу с помощью правил, сообщающих ему, что именно будет делать государство в разного рода ситуациях.

Принуждение, которое государство должно использовать для достижения этой цели, сведено к минимуму и, будучи ограничено известными общими правилами, безвредно настолько, насколько это возможно – и таким образом в большинстве обстоятельств индивид никогда не будет испытывать принуждение, если только сам не поставит себя в положение, в котором, как ему известно, к нему будет применено принуждение. Даже когда принуждение неизбежно, оно лишено наиболее пагубных последствий, поскольку остается в пределах, связанных с ограниченными и предсказуемыми обязанностями (duties) или, по крайней мере, не зависит от произвола другого человека. Безличные и зависящие от общих абстрактных правил – воздействие которых на конкретных людей невозможно предвидеть в тот момент, когда эти правила устанавливаются, – даже принуждающие действия государства становятся исходными данными, на которых индивид может основывать свои собственные планы. Таким образом, принуждение в соответствии с известными правилами, в общем случае вытекающее из обстоятельств, в которые человек сам себя поставил, становится инструментом, помогающим индивиду в достижении его собственных целей, а не средством для достижения целей других людей.

12. Давид Юм, который на протяжении последующих страниц будет нашим неизменным спутником и мудрым советчиком, уже в 1742 году говорил о «великом философском стремлении к совершенству, которое, под предлогом исправления предрассудков и заблуждений, покушается на самые подкупающие чувства и самые полезные склонности и инстинкты, которые только могут направлять человека» и предостерегал нас от того, чтобы «слишком отдаляться от общепринятых требований к манерам и поведению в изысканном поиске счастья или совершенства» (Hume D. Of Moral Prejudices // Hume. Essays. Vol. 2. P. 371, 373).

13. Wordsworth W. The Excursion: Being a Portion of The Recluse; A Poem. London: Printed for Longman, Hurst, Rees, Orme, and Brown, 1814. Pt. 2. P. 62.

14. Phillips Н.В. On the Nature of Progress // American Scientist. 1945. Vol. 33. P. 255.

15. The Writings of Abraham Lincoln / Ed. by A.B. Lapsley. New York: G.P. Putnam’s Sons, 1905. Vol. 7. P. 121. См. сходное высказывание Монтескье: «Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и производило бы столь различное впечатление на умы, как слово „свобода“. Одни называют свободой легкую возможность низлагать того, кого они наделили тиранической властью; другие – право избирать того, кому они должны повиноваться; третьи – право носить оружие и совершать насилие; четвертые видят ее в привилегии состоять под управлением человека своей национальности или подчиняться своим собственным законам» (Montesquieu. Spirit of the Laws. P. 149 [.Монтескье. О духе законов. С. 136]).

16. По-видимому, не существует принятых различий в значении слов freedom и liberty, и мы будем использовать их как синонимы. Хотя лично я предпочитаю первое, похоже, что liberty допускает меньше злоупотреблений. Вряд ли его можно было бы использовать в знаменитом каламбуре Франклина Д. Рузвельта, включившего в свою концепцию свободы «свободу от нужды» (freedom from want) (Robinson J. Private Enterprise or Public Control. London: Association for Education in Citizenship, 1943).

17. О том, сколь невелика польза даже очень проницательного семантического анализа термина «свобода», свидетельствует книга Мориса Крэнстона «Свобода: новый анализ» (Cranston М. Freedom: A New Analysis. New York: Longmans, Green, and Co., 1953), которая будет поучительной для читателей, желающих познакомиться с тем, как философы запутываются в собственных попытках тщательно определить это понятие. Более серьезный обзор различных значений этого слова см. в книге, с которой мне посчастливилось ознакомиться в рукописи: Adler М. The Idea of Freedom: A Dialectical Examination of Conceptions of Freedom. Garden City, NY: Doubleday, 1958, и в еще более полной работе Гарольда Офстада: Ofstad Н. An Inquiry into the Freedom of Decision. Oslo: Norwegian University Press; Stockholm: Svenska bokforlaget, 1961.

18. См. «Метафизику» Аристотеля, 1.2.8 (982b): «Свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого» [перевод А.В. Кубицкого], и «Два отрывка о свободе» Лейбница: «Daher kam ich der Meinung derer nahe, es sei für die Freiheit genug, daß das Geschehen dem Zwange nicht unterworfen ist, wenngleich es der Notwendigkeit untersteht» [«Я был весьма близок к тем, кто… полагает, что для свободы достаточно отсутствия принуждения, хотя она и подчиняется необходимости»] [Leibniz G. I/K Über die Freiheit // Leibniz G.W. Philosophische Werke: Hauptschriften zur Grundlegung der Philosophie / Ed. by A. Buchenau and E. Cassirer. Leipzig: Verlag der Dürr’schen Buchhandlung, 1906. Vol. 2. P. 497 [.Лейбниц Г. Два отрывка о свободе // Он же. Сочинения: В 4 т. М.: Мысль, 1982. T. 1. С. 312]). Ср.: «Тогда свобода может быть двух или даже более видов в зависимости от числа сторон, откуда может исходить принуждение, то есть ее отсутствие» (.Bentham J. The Limits of Jurisprudence Defined: Being Part Two of an Introduction to the Principles of Morals and Legislation / Ed. by C.W. Everett. New York: Columbia University Press, 1945. P. 59). См. также: «Der negative Status (status liberatatis)» [«Негативный статус»] (Jellinek G. System der subjektiven öffentlichen Rechte. Tübingen: Verlag von J.C.B. Mohr, 1905. Ch. 8. P. 94-114); «Freiheit bedeutet je den Gegensatz zum Zwang, der Mensch ist frei, wenn er nicht gezwungen handelt» [«Свобода означает противоположность принуждению; человек свободен, если он не действует по принуждению»] (Schlick М. Fragen der Ethik. Vienna: J. Springer, 1930. P. 110); «Первичное значение свободы в обществе… это всегда понятие отрицательное… и на самом деле следует определить термин принуждение» (Knight F.H. The Meaning of Freedom // The Philosophy of American Democracy / Ed. by C.M. Perry. Chicago: University of Chicago Press, 1943. P. 75), и более полное обсуждение вопроса у того же автора в работах «Значение свободы» (Knight F.H. The Meaning of Freedom // Ethics. № 52. 1941. P. 86-109) и «Конфликт ценностей: свобода и справедливость» (Knight F.H. Conflict of Values: Freedom and Justice // Goals of Economic Life / Ed. by A. Dudley Ward. New York: Harper, 1953); «Формула „свобода равнозначна отсутствию принуждения“ по-прежнему остается верной… из этой формулы, по существу, следует вся рациональная правовая система цивилизованного мира. <…> Это тот элемент концепции свободы, от которого мы никогда не должны отказываться» (Neumann FL. The Democratic and the Authoritarian State: Essays in Political and Legal Theory. Glencoe, IL: The Free Press, 1957. P. 202); «Среди всех целей свободы, цель наибольшей свободы каждого от принуждения должна быть главным приоритетом» (Вау С. The Structure of Freedom. Stanford, CA: Stanford University Press, 1958. P. 94).

19. В настоящее время выражение «гражданская свобода» (civil liberty) используется преимущественно для обозначения тех проявлений личной свободы, которые особенно важны для функционирования демократии, таких как свобода слова, собраний и печати, а в США, в частности, для обозначения возможностей, гарантируемых Виллем о правах. Даже термин «политическая свобода» (political liberty) порой используется для обозначения, особенно в противопоставлении с термином «внутренняя свобода» (inner liberty), не коллективной свободы, как это будем делать мы, а личной свободы. Но хотя такое словоупотребление санкционировано Монтескье, в наши дни оно может только вызвать путаницу.

20. См.: «Изначально свобода означала качество или статус свободного человека или свободного производителя в отличие от раба» (Barker Е. Reflections on Government. London: Oxford University Press, 1942. P. 1-2). Этимологически прагерманский корень, ныне принявший в английском языке форму free (свободный), обозначал положение защищенного члена сообщества: «„Frei“ hiess ursprünglich derjenige, der nicht schütz- und rechtlos war» [«Изначально „свобода“ означает незащищенное и бесправное существование»] (Necket G. Adel und Gefolgschaft: Ein beitrag zur germanischen altertumskunde // Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. [1916.] № 41. Особенно c. 403). См. также: Schrader О. Sprachvergleichung und Urgeschichte: Linguistisch-historische Beiträge zur Erforschung des indogermanischen Altertums / 3rd ed. Jena: H. Costenoble, 1906-1907. Yol. 2. Pt. 2: Die Urzeit. 1907. P. 294; Waas A. Die alte deutsche Freiheit. Ihr wesen und ihre geschichte. Munich; Berlin: R. Oldenburg, 1939. P. 10-15. Сходным образом, латинское liber и греческое eleutheros, по-видимому, происходят из слов, обозначающих принадлежность к племени. Значимость этого станет ясна позднее, когда мы будем анализировать отношение между законом и свободой. См. также: «Точно так же в примитивных обществах существуют гражданские свободы, главная особенность которых состоит в том, что они гарантированы всем людям без дискриминации. Везде, где эти привилегии и гарантии, на которые у всех членов общества есть неотчуждаемое право, имеют важное значение в глазах племени, люди считают себя свободными, пользующимися всеми дарами свободы независимо от формы правления» (Benedict R.F. Primitive Freedom // Atlantic Monthly. 1942. № 169. P. 760).

21. «Historisch ist die Begriffsentwicklung aber so verlaufen, daß erst das Vorhandensein von Unfreien, von Sklaven, bei den anderen das Gefühl der Freiheit weckte» [«Исторически именно существование несвободных людей, рабов, породило у других ощущение, что они сами являются свободными»] (Pohtenz М. Griechische Freiheit: Wesen und Werden eines Lebensideals. Heidelberg: Quelle und Meyer, 1955).

22. См.: «Что касается смысла, придаваемого „свободе“, следует, разумеется, признать, что всякое использование этого термина для выражения чего-либо, помимо общественных и политических отношений между человеком и другими людьми, является метафорой. Даже в исходном употреблении его смысл никоим образом не постоянен. Всегда предполагается некое исключение из сферы принуждения со стороны других, но степень и условия этого исключения, которым обладает „свободный“ в разных обществах, очень разнообразны. Когда термин „свобода“ применяется к чему-либо другому, нежели установленные отношения между человеком и другими людьми, его смысл делается намного менее определенным» (Green Т.Н. Lectures on the Principles of Political Obligation [1895] / New impr. London: Longmans, Green, and Co., 1911. P. 3). См. также: «Свобода есть понятие социологическое. Не имеет смысла применять его к ситуациям вне общественных связей» (Mises L. von. Socialism / New ed. New Heaven: Yale University Press, 1951. P. 191 [Мизес Л. фон. Социализм. M.: Catallaxy, 1993. С. 128]), «В этом и состоит внешняя свобода человека – он независим от произвольной власти других» (Ibid. Р. 194 [Там же. С. 129]).

23. См.: «Если бы Крузо свалился в яму или застрял в непролазных кустах, было бы вполне корректно сказать, что он оттуда освобождается (freeing himself) или возвращает себе свободу (regaining his liberty), – это применимо и по отношению к животному» (Knight F.H. Review: The Meaning of Freedom // Ethics. 1941-1942. Vol. 12. P. 93). Сегодня такое словоупотребление, наверное, стало обычным, но все-таки оно относится к иной концепции свободы, чем отстаиваемое профессором Найтом отсутствие принуждения.

24. Похоже, что лингвистической причиной использования прилагательного «свободный» (free) и соответствующих существительных в различных значениях было отсутствие в английском (и, вероятно, во всех германских и романских языках) прилагательных, передававших идею отсутствия чего-либо. «Лишенный» (devoid) или «недостающий» (lacking) обозначают в общем случае отсутствие чего-то желательного или обычно присутствующего. Но нет ни одного прилагательного (помимо «свободный»), которое обозначало бы отсутствие чего-то нежелательного или чуждого. Обычно мы говорим, что что-то свободно от паразитов, примесей или дефектов (free of vermin, of impurities, or of vice), и таким образом свобода стала обозначать отсутствие чего-либо нежелательного. Сходным образом, когда мы хотим сказать, что некто действует сам по себе, а не под действием или влиянием внешних факторов, мы говорим, что он свободен от каких-либо посторонних влияний. В науке мы говорим даже о «степенях свободы», когда имеются различные возможности, не подверженные действию известных или предполагаемых определяющих факторов (ср.: Cranston М. Freedom: A New Analysis. New York: Longmans, Green, and Co., 1953. P. 5). См. также высказывание из сборника великолепных эссе Стэнли Исаака Бенна и Ричарда Стэнли Питерса: «Всякое состояние может быть описано через отсутствие его противоположности. Если здоровье – это „свобода от болезни“, а образование – „свобода от невежества“, то не существует такого аспекта социальной организации или деятельности, который нельзя было бы назвать „свободой“. Но за это превращение „свободы“ во всеобъемлющую социальную цель приходится платить тем, что она лишается всякого нормативного содержания, сохраняя лишь некие нормативные коннотации, и становится синонимом других слов, выражающих одобрение, таких как „хороший“ и „желательный“» [Benn S.I., Peters R.S. Social Principles and the Democratic State. London: Allen and Unwin, 1959. P. 112).

25. Это отчетливое различение «свободы» (freedom) как чередование ролей управляющего и управляемого и «свободы» (liberty) в смысле возможности каждому жить так, как ему хочется, обнаруживается уже у Аристотеля: «Одно из условий свободы – по очереди быть управляемым и править» (Политика, 6.3 (1317b) [перевод С.А. Жебелева]).

26. Если следовать Гарольду Ласки, то всех их надо было бы признать несвободными, поскольку он доказывал, что «право… голоса является основополагающим для свободы; и гражданин, не допущенный к выборам, несвободен» (Laski H.J. Liberty in the Modern State / New ed. London: Allen and Unwin, 1948. P. 6). Аналогичным образом определив свободу, Ханс Кельзен триумфально завершил свое рассуждение выводом, что «попытки выявить существенную связь между свободой и собственностью… провалились», хотя все, кто утверждал наличие такой связи, говорили о личной свободе, а не о политической (Kelsen Н. Foundations of Democracy // Ethics. 1955. Vol. 66. № 1. Pt. 2. P. 94).

27. Mims E., jr. The Majority of the People. New York: Modern Age Books, 1941. P. 170.

28. См.: «Наконец, ввиду того что в демократиях народ, по-видимому, может делать все, что хочет, свободу приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть народа со свободой народа» СMontesquieu. Spirit of the Laws. Vol. 1. P. 150 [Монтескье. О духе законов. С. 288]). См. также: «Участвовать своим голосом в принятии законов – значит иметь долю, какой бы она ни была, в отправлении власти; жить в государстве, где законы равны для всех и где они заведомо исполняются… значит быть свободным» (holme J.L. de. The Constitution of England, or, An Account of the English Government: In Which It Is Compared Both with the Republican Form of Government, and the Other Monarchies in Europe [1784] / New ed. London: G.G. and J. Robinson, 1800. P. 240). См. также отрывки, цитируемые в примечаниях 2 и 5 к главе 7.

29. Уильям Джеймс цитирует письмо Игнатия Лойолы, содержащее следующее описание надлежащего состояния ума иезуита: «Я должен быть мягким воском в руках моего начальника, вещью, с которой он может сделать все, что пожелает: может заставить меня писать письма, разговаривать или не разговаривать с таким-то человеком и тому подобные вещи; я же должен прилагать все свое старание, чтобы точно и аккуратно выполнить данное мне приказание. Я должен считать себя трупом, не имеющим ни разума, ни воли; должен уподобиться неодушевленным предметам, которые без сопротивления позволяют всякому переносить себя с места на место; должен быть словно посох в руках старика, который употребляет его сообразно своим потребностям и ставит, куда ему вздумается. Таким я должен быть в руках ордена, чтобы служить ему тем способом, какой признан им наилучшим» (James W. Varieties of Religious Experience: A Study in Human Nature. New York: Longmans, Green, and Co., 1902. P. 314 [Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. M.: Наука, 1993. С. 248]).

30. Именно такое представление, хотя оно и исторически ошибочно, преобладало в Германии в начале века. См. рассуждения Фридриха Науманна: Naumann F. Das Ideal der Freiheit. Berlin-Schöneberg: Hilfe, 1908. P. 5. Он пишет: «Freiheit ist in erster Linie ein nationaler Begriff. Das soll heißen: Lange ehe man über die Freiheit des einzelnen Volksgenossen stritt und nachdachte, unterschied man freie und unfreie Völker und Stämme» [«Термин „свобода“ ассоциируется в первую очередь с народом. Иначе говоря, задолго до того, как он стал пониматься и толковаться в смысле индивидуальной свободы жителей страны, он употреблялся для различения свободных и несвободных народов или племен»]. Однако из этого вытекало существенное следствие: «Die Geschichte lehrt, daß der Gesamtfortschritt der Kultur gar nicht anders möglich ist als durch Zerbrechung der nationalen Freiheit kleiner Völker» [«История показывает, что общий прогресс культуры возможен только через нарушение национальной свободы малых народов»] и «Es ist kein ewiges Recht der Menschen, von Stammesgenossen geleitet zu werden. Die Geschichte hat entschieden, daß es führende Nationen gibt und solche, die geführt werden, und es ist schwer, liberaler sein zu wollen, als die Geschichte selber ist» [«Иметь своими руководителями единоплеменников не есть вечное право человека. История распорядилась так, что есть ведущие и ведомые народы, и трудно хотеть быть более либеральным, чем сама история»] (р. 13).

31. Различие между идеями «внутренней» свободы и свободой в смысле отсутствия принуждения отчетливо понимали средневековые схоласты, разграничивавшие libertas а necessitate (свободу от неизбежности) и libertas a coactione (свободу от принуждения).

32. Wootton В. Freedom under Planning. London: Allen and Unwin, 1945. P. 10. Самое раннее из известных мне использований понятия свободы как силы (власти) встречается у Вольтера в «Невежественном философе» (Le Philosophe ignorant), которого цитирует Бертран де Жувенель: «Être véritablement libre, c’est pouvoir. Quand je peux faire ce que je veix, voilà ma liberté» [«Быть поистине свободным – это обладать силой. Когда я могу сделать то, что я хочу, тогда я свободен»] (Jouvenel В. de. De la souverainete, a la recherche dn bien politique. Paris: M.T. Genin, 1955. P. 315). По-видимому, с тех пор это смешение так и остается тесно связанным с тем, что нам позднее (в главе 4) придется определить как «рационалистическую» или французскую традицию свободы. [В немецком издании 1971 года читаем: «С тех пор значение этого термина связано с традицией, которую мы позднее (в главе 4) будем описывать как французскую или „рационалистическую“. Однако представление о свободе как о силе, подобно многим другим современным антилиберальным идеям, по-видимому, восходит к Фрэнсису Бэкону». – Ред.]

33. См.: «Чем меньше остается свободы, тем больше разговоров о „новой свободе“. Но эта новая свобода – всего лишь слово, скрывающее нечто, прямо противоречащее всему, что Европа когда-либо понимала под свободой. <…> Новая свобода, которую теперь проповедуют в Европе, – это всего лишь право большинства господствовать над индивидом» (Drucker Р. The End of Economic Man: A Study of the New Totalitarianism. London: William Heinemann, 1939. P. 74-75). To, что эта новая свобода равным образом проповедовалась и в США, демонстрирует пример Вудро Вильсона (Wilson W. The New Freedom: A Call for the Emancipation of the Generous Energies of a People. New York: Donbleday, Page, and Co., 1913, см., в частности, с. 26). Волее поздней иллюстрацией того же самого может служить статья А. Гручи, в которой он одобрительно замечает, что «для экономистов Комитета по национальным ресурсам экономическая свобода – это не вопрос отсутствия ограничений на индивидуальную деятельность, а проблема коллективных ограничений и направления индивидов и групп к цели, обеспечивающей гарантии личного благополучия» (GruchyA.Gr. The Economics of the National Resources Committee // American Economic Review. 1939. Vol. 29. P. 70).

34. Поэтому вполне приемлемо определение в терминах отсутствия ограничений, если оно подчеркивает это значение: «Свобода (liberty) означает отсутствие ограничений, налагаемых другими людьми на нашу свободу (freedom) выбора и действия» (Corwin E.S. Liberty against Government: The Rise, Flowering, and Decline of a Famous Juridical Concept. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1948. P. 7).

35. «Краткий оксфордский словарь английского языка, основанный на исторических принципах» дает нам в качестве первого определения слова coerce (принуждать) следующее: «сдерживать или вынуждать с помощью силы или власти, опирающейся на силу» (The Shorter Oxford English Dictionary on Historical Principles. Oxford: Clarendon Press, 1933. Vol. 1).

36. Russell B. Freedom and Government // Freedom: Its Meaning / Ed. by R.N. Anshen. New York: Harcourt, Brace, 1940. P. 251.

37. Hobbes T. Leviathan; or, The Matter, Forme, and Power of a Commonwealth, Ecclesiasticall and Civil / Ed. by M. Oakeshott. Oxford: B. Blackwell, 1946. P. 84 [Гоббс T. Левиафан. M.: Мысль, 2001. C. 89].

38. Commons J.R. The Legal Foundation of Capitalism. New York: Macmillan, 1924. Особенно см. гл. 2-4.

39. Dewey J. Liberty and Social Control // Social Frontier. November 1935. Vol. 2. P. 41-42. См. также: «Оправдано применение силы или нет… это, по сути дела, вопрос эффективности (в том числе экономичности) средств для достижения целей» (Dewey J. Force and Coercion // Ethics. 1916. Vol. 23. P. 362); «Критерий ценности лежит в относительной эффективности и экономности затрачиваемой силы как средства достижения цели» (Ibid. Р. 364). Дьюи жонглирует понятием свободы таким возмутительным образом, что вряд ли можно счесть несправедливым суждение Дороти Фосдик: «Однако сцена [для отождествления свободы с такими принципами, как равенство] оказывается вполне подготовленной лишь тогда, когда определения свободы и равенства уже настолько подтасованы, что оба они обозначают примерно одно и то же условие деятельности. Крайний пример такого ловкачества мы видим у Джона Дьюи, когда тот говорит: „Если свобода соединена с подходящим количеством равенства, а защищенность понимается как культурная и моральная, а также материальная, я не думаю, что защищенность совместима с чем-либо кроме свободы“. Переопределив два понятия таким образом, что они стали обозначать примерно одно и то же условие деятельности, он заверяет нас, что они совместимы. И подобному жульничеству нет конца» (Fosdick D. What is Liberty? A Study in Political Theory. New York: Harper and Brothers, 1939. P. 91).

40. Dewey J. Experience and Education. New York: Macmillan, 1938. P. 74. См. также работу:Sombart W. Der moderne Kapitalismus. Leipzig: Duncker und Humblot, 1902. Vol. 2. P. 43 [Зомбарт В. Современный капитализм. М.: Издание С. Скирмунта; Типо-литография Т-ва И.Н. Кушнерев и К., 1905. С. 38], где объясняется, что Technik (техника) – это «die Entwicklung zur Freiheit» (развитие свободы). Подробно об этой идее см.: Zschimmer E. Philosophie der Technik: Yom Sinn der Technik nnd Kritik des Unsinns iiber die Technik. Jena: Eugen Diedrichs, 1914. P. 86-91.

41. См.: «Различение „благосостояния“ и свободы не выдерживает никакой критики, потому что фактическая свобода человека пропорциональна его ресурсам» (Perry В.В. Liberty in a Democratic State // Freedom: Its Meaning / Ed. by R. Anshen. New York: Harcourt, Brace, 1940. P. 269). Это привело других к утверждениям, что «свободы больше, если больше людей покупают автомобили и проводят время в отпуске» (Waldo D. The administrative State. New York: Ronald Press Co., 1948. P. 73) и «Имущественное неравенство… это неравенство в индивидуальной свободе» (Hale R.L. Freedom through Law: Public Control of Private Governing Power. New York: Columbia University press, 1952. P. 73).

42. Забавную иллюстрацию этого можно найти в статье: Gabor A., Gabor D. An Essay on the Mathematical Theory of Freedom // Journal of the Royal Statistical Society. 1954. Ser. A. Vol. 117. P. 32. Авторы начинают с утверждения, что свобода «означает отсутствие нежелательных ограничений, а потому это понятие почти равнозначно всему желательному», а потом, вместо того чтобы отбросить это очевидно бесполезное понятие, не только берут его на вооружение, но и переходят к «измерению» свободы, определенной таким образом.

43. См.: «Между свободой и силой соответствия не больше, чем между вечностью и временем» (Acton J. Lectures on Modern History. London: Macmillan, 1906. P. 10); «Опрометчиво отождествив свободу и силу, мы, несомненно, выпестовали бы тиранию, точно так же как мы впадаем в анархию, когда уравниваем свободу с отсутствием всяких ограничений» (Malinowski В. Freedom and Civilization. New York: Roy Publishers, 1944. P. 47). См. также: Knight F.H. Freedom as Fact and Criterion // Freedom and Reform: Essays in Economics and Social Philosophy / Ed. by F.H. Knight. New York: Harper and Brothers, 1947. P. 4 If.; Cropsey J. Polity and Economy: An Interpretation of the Principles of Adam Smith. The Hague: M. Nijhoff, 1957. P. XI; Bronfenbrenner M. Two Concepts of Economic Freedom // Ethics. 1955. Vol. 65. P. 157-170.

44. Различие между «позитивной» («положительной») и «негативной» («отрицательной») свободой было введено в оборот Томасом Грином, а в конечном итоге восходит к Гегелю. Ом. в особенности: Green Т.Н. Liberal Legislation and Freedom of Contract [1880] // The Works of T.H. Green / Ed. by R.L. Nettleship. London: Longmans, Green, and Co., 1888. Vol. 3. P. 365-386. Идея, связанная главным образом с «внутренней свободой», с тех пор находила себе разные применения. Ср.: Berlin I. Two Concepts of Liberty: An Inaugural Lecture Delivered Before the University of Oxford on 31 October 1958. Oxford: Clarendon Press, 1958 [.Берлин И. Два понимания свободы // Он же. Философия свободы: Европа. M.: Новое литературное обозрение, 2001]; пример характерного заимствования социалистических аргументов консерваторами можно найти у Клинтона Росситера, который утверждал, что «консерватор должен дать нам определение свободы, которое было бы положительным и всеохватным… В новом консервативном словаре свобода будет определена с помощью таких слов, как „возможность“, „творчество“, „производительность“ и „защищенность“» (Rossiter С. Toward an American Conservatism // Yale Review. 1955. Vol. 44. P. 361).

45. Westermann W.L. Between Slavery and Freedom // American Historical Review. 1945. Vol. 50. P. 216.

46. Так, по крайней мере, обстояло дело на практике, даже если это не было зафиксировано законом (см.: Jones J.W. The Law and Legal Theory of the Greeks: An Introduction. London: Oxford University Press, 1956. P. 282).

47. Ср. с формулировкой Фрэнка Найта: «Основная функция государства заключается в предотвращении принуждения, чтобы каждому было гарантировано право жить собственной жизнью на условиях свободного объединения с ближними» (Freedom and Reform: Essays in Economics and Social Philosophy / Ed. by F.H. Knight. New York: Harper and Brothers, 1947. P. 193-194). См. также его рассуждение по этому вопросу в статье, ссылка на которую содержится выше в примечании 3 к главе 1.

48. См.: Ihering R. von. Law as a Means to an End / Trans, by I. Husik. Boston: Boston Book Co., 1913. P. 241-242; Weber M. Essays in Sociology. New York: Oxford University Press, 1946. P. 78 [Вебер M. Политика как призвание и профессия // Он же. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 645] («…государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области – „область “ включается в признак! – претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия»); Malinowski В. Freedom and Civilization. New York: Roy Publishers, 1944. P. 265 (государство – это «единственный исторический институт, имеющий монополию на применение силы»); Clark J.M. Social Control of Business / 2nd ed. New York: Whittlesey House, McGraw-Hill, 1939. P. 115 («Предполагается, что принуждение с помощью силы – это монополия государства»); также: Hoebel Е.А. The Law of Primitive Man: A Study in Comparative Legal Dynamics. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1954. Ch. 2.

<< предыдущий лист

следующий лист >>