Фридрих фон Хайек
Рынок и другие порядки

Полная версия

Часть III. Общая теория порядков и примеры ее применения

Работа «Теория сложных явлений» была завершена в декабре 1961 г. (т. е. в том же году, когда Хайек читал Вирджинские лекции), но опубликована лишь в 1964 г., в сборнике, изданном в честь Карла Поппера. Здесь Хайек решает, по крайней мере частично, задачу, намеченную им в письме к Попперу 1960 г.: более полно изложить темы, впервые намеченные в «Уровнях объяснения».

Хайек ставит себе задачу провести ясное различие между науками, изучающими простые явления, и науками, изучающими сложные явления. Сложность возрастает как из-за увеличения «минимального количества установленных элементов, которыми формула или модель должна обладать, чтобы воспроизводить характеристики паттернов структур», так и по причине «возникновения “новых” паттернов в результате увеличения количества элементов, между которыми существуют простые связи»^[66]. В подобных случаях можно располагать лишь данными, достаточными для предсказания паттернов. Поскольку все элементы взаимосвязаны, статистическая методика, намеренно отвлекающаяся «от того факта, что соотносительная позиция разных элементов в структуре может иметь значение», не в силах «способствовать объяснению сложности паттернов»^[67].

В конце статьи Хайек делает два важных заявления. Он указывает, что, поскольку система ценностей и моральных норм общества тоже является продуктом эволюционного процесса, «у нас не больше оснований приписывать вечное существование этим ценностям, чем самому роду человеческому»^[68]. Правда, он тут же добавляет, что как разум не может объяснить сознание, так и нет никакого способа выйти за пределы нашего культурного наследия, нет способа узнать, как возникали с ходом времени ценности, которыми мы руководствуемся. Поэтому, заключает он, мы должны питать определенное почтение к ценностям, которые существуют в течение тысячелетий. Применимость эволюционной теории сложных явлений для объяснения происхождения моральных кодексов человечества (этой теме специально посвящена более поздняя работа) к этому времени, несомненно, вошла в исследовательскую повестку Хайека^[69].

Второе соображение касается того, как мы должны реагировать на недостаточность нашего знания при изучении сложных явлений. По мысли Хайека, знание пределов нашего знания само по себе является важным типом знания: «Стоит нам недвусмысленно признать, что понимание общего механизма, создающего паттерны того или иного рода, – это не просто инструмент для конкретных предсказаний, но нечто важное само по себе, способное служить незаменимым руководством к действию (а в некоторых случаях указанием на нежелательность действия), – стоит нам признать это, и мы, возможно, обнаружим, что это ограниченное знание является наиболее ценным»^[70].

* * *

Вероятно, самой амбициозной попыткой обсудить возникновение стихийных порядков в различных областях мог бы стать «Симпозиум по проблеме аналогии», который Хайек провел на вилле Сербеллони в Белладжио, Италия, 17–24 апреля 1966 г. В первоначальной программе он описывает цель этой научной встречи следующим образом: «Симпозиум посвящен несознаваемым правилам, руководящим сознательными действиями. Обсуждение предполагается начать с рассмотрения той роли, которую правила, неизвестные действующему субъекту, играют в физических умениях, языке, праве и морали, изобразительных искусствах. Главная цель – пролить свет на:

• передачу несформулированных правил средствами культуры (т. е. на их усвоение без сознательного обучения);

• необходимость совместного знания несформулированных правил для уяснения коммуникативных отношений;

• общую проблему предсознательного обучения на опыте (формирование и изменение несознаваемой системы координат, в рамках которой действует осознанное мышление)» 70.

К сожалению, многие из приглашенных не смогли приехать. Тем не менее на следующий год Хайек опубликовал статью «Заметки об эволюции систем правил поведения», снабженную подзаголовком «Взаимодействие между правилами индивидуального поведения и социальным порядком действий». Она представляет собой самую смелую попытку Хайека описать на максимально возможном уровне обобщения отношение между правилами и порядками и процесс их эволюции.

В самом начале Хайек указывает, что будет «использовать как взаимозаменимые такие пары понятий, как “порядок и его элементы” и “группы и индивиды”», подчеркивая тем самым, что порядки присутствуют везде, т. е. не только в человеческих обществах^[71][72]. Затем он прослеживает связи между сложными, стихийно формирующимися, порядками, эволюцией и поведением, которое руководствуется правилами^[73].

1. В природе существуют разные виды порядков. Порядок возникает, когда действия различных элементов или членов группы скоординированы или взаимно сообразованы.

2. Иногда порядки возникают без всякого сознательного замысла. Такие стихийные порядки образуются в результате того, что элементы подчиняются правилам, хотя эти правила не нацелены на создание итогового порядка.

3. Мы можем выделить некоторые свойства правил, способных создавать стихийные порядки:

a. Правила во многих случаях просты и часто принимают форму запретов.

b. Индивидуумам, даже если они способны объясняться друг с другом, нет необходимости знать, что они реально следуют правилам, а если они все же знают это, нет необходимости формулировать правила.

c. Индивидуумы часто не могут ни объяснить, почему они следуют правилам, ни осознать, к чему на самом деле ведут эти правила.

d. Не все правила приводят к возникновению порядка, а те, которые приводят к нему в определенной обстановке, могут оказаться дисфункциональными при ее изменении. Конкретизируя этот пункт, Хайек вновь вводит понятие возникающих <эмерджентных> явлений^[74].

4. Если учесть перечисленные свойства правил, становится ясно, что обычно они не являются объектом выбора со стороны индивидуумов, сознательно стремящихся создать порядок. Эти правила сохраняются, пока существует группа, в которой они действуют^[75].

5. Прошлая история группы, включающая в себя прошлые условия ее существования и прошлые правила, определяет, какие правила действуют в настоящем и какова соответствующая им природа порядка.

6. Порядки имеют разный уровень сложности. Социальные порядки относятся к числу самых сложных: «Общества тем отличаются от сложных структур более простого уровня, что их элементы сами являются сложными структурами, чьи шансы на сохранение обусловлены (или по крайней мере повышены) их принадлежностью к более общей структуре»^[76].

7. Имея дело со сложными порядками, мы во многих случаях способны предложить, самое большее, лишь «объяснение принципа», регулирующего их действия. Точные предсказания здесь не будут возможны, и в нашем распоряжении останутся только «предсказания паттернов» о диапазоне ожидаемых явлений.

Теории, которые мы создаем для объяснения сложных порядков, будут запрещать меньшее количество событий и как таковые будут, следовательно, менее фальсифицируемыми, чем теории, рассматривающие простые явления. Как указывает Хайек в «Теории сложных явлений», это создает дихотомию в науках: «Таким образом, наука должна развиваться в двух различных направлениях: если, с одной стороны, безусловно желательно сделать наши теории в максимальной степени фальсифицируемыми, то, с другой, мы должны переходить в те области, где, по мере продвижения, уровень фальсифицируемости неизбежно снижается. Такова цена, которую мы вынуждены платить за проникновение в сферу сложных явлений»^[77].

* * *

Интеллектуальная история всегда оставалась важным компонентом интересов Хайека. Его крупный незавершенный проект «Злоупотребления разумом» был призван показать, что идеи имеют большое значение, что ход истории Запада был навсегда изменен одновременным появлением сциентизма и социализма. В работе «Результаты человеческой деятельности, но не человеческого замысла» Хайек задает связанный с интеллектуальной историей вопрос: почему люди так часто упускали из виду стихийные порядки? Хотя Рене Декарт (которого Хайек всегда считал отцом рационалистического конструктивизма) был одним из тех, кто сбил нас с пути в Новое время, Хайек здесь возводит истоки ложного шага к тому различию, которое древнегреческие философы проводили между естественным и искусственным, понимая под искусственным нечто «сознательно создаваемое человеком». Это различие, диктуемое, на первый взгляд, здравым смыслом, совершенно не учитывает явления, возникающие, как гласит название работы, в результате человеческой деятельности, но не в результате человеческого замысла.

Основная часть работы посвящена тому, как за сомнительной новацией Декарта последовало возрождение понятия порядка у испанских схоластов и британских моральных философов Адама Смита и Давида Юма, а также у таких менее известных, как Джосайя Такер и Адам Фергюсон^[78]. Перечисленные мыслители «создали социальную теорию, в центре которой находились непреднамеренные результаты индивидуального действия, и прежде всего – всеохватывающую теорию стихийного порядка рынка»^[79]. Эту идею, которую впоследствии неизменно связывали с метафорической «невидимой рукой» Адама Смита, высмеивали социальные теоретики XIX в., утверждавшие (по мнению Хайека, ошибочно), что она подразумевает естественную гармонию интересов. Лишь впоследствии новую жизнь в эту идею вдохнул австрийский экономист Карл Менгер; но и он избрал отправным пунктом взгляды юриста – в данном случае основателя немецкой исторической школы права Фридриха Карла фон Савиньи. Хайек рисует эволюционную историю, объясняющую, почему определенные институты возникли и сохранились: они появились «и стали именно такими потому, что они осуществляли координацию своих частей более эффективно, чем альтернативные и вытесненные ими институты. Таким образом, теория эволюции традиций и обычаев, сделавших возможным формирование стихийных порядков, оказывается тесно связанной с теорией эволюции определенных стихийных порядков – организмов и фактически предоставила основные понятия, на которых основывается последняя»^[80].

В заключительной части работы Хайек сожалеет о том, что эти взгляды, сейчас уже прочно утвердившиеся в теоретических социальных науках, пользуются, по-видимому, очень малым влиянием в области юриспруденции, – что очень странно, если принять во внимание их происхождение. Доминирующая в этой области теория, юридический позитивизм, рассматривает все правовые нормы как результаты целенаправленного изобретательства или замысла. Критику юридического позитивизма, уже начатую в «Конституции свободы», Хайек продолжит во втором томе трилогии «Право, законодательство и свобода»^[81].

* * *

Работа «Конкуренция как процедура открытия» связывает воедино две крупные темы Хайека – проблему знания и концепцию конкуренции; тем самым она дополняет две более ранние работы, «Использование знания в обществе» и «Смысл конкуренции»^[82]. Об этой связи Хайек говорит в самом начале и в весьма парадоксальной форме: «Если бы кому-нибудь на самом деле было известно все, что экономическая теория называет данными, то конкуренция и впрямь представляла бы весьма расточительный метод приспособления к этим “данным”»^[83]. Конкуренция вступает в свои права как процедура открытия именно потому, что нам неизвестны практически все данные, т. е., проще говоря, в силу дисперсии знания.

Хайек иллюстрирует свой тезис следующим примером. Как известно (или должно быть известно) каждому студенту, изучающему начальный курс экономической теории, отправной точной экономического мышления является основополагающий факт редкости^[84]. Но как мы можем узнать, какие блага характеризуются редкостью? Этим знанием мы обязаны силам конкуренции: «…какие блага являются редкими или какие предметы являются благами? И какова их редкость или ценность? Именно это и призвана выявлять конкуренция»^[85]. Рыночный порядок, отмечает Хайек далее, не нравится одним по причине его безличной природы, а другим потому, что не имеет собственной цели. Но эти свойства рыночного порядка на самом деле являются его достоинствами: корректировки, происходящие каждый день в результате действия безличных рыночных сил, позволяют миллионам индивидов в процессе реализации их собственных намерений и целей пользоваться знанием, принадлежащим миллионам других индивидов и выраженным в относительных ценах.

Хайек проводит аналогию между силами конкуренции на рынке и процессом научного открытия. То и другое – эффективные механизмы открытия; но поскольку мы никогда не можем знать заранее, каким именно будет открытие, у нас нет способа эмпирически проверить утверждение, что данные два механизма лучше, чем другие процедуры обнаружения знания. Хайек отмечает, что при описании рыночного конкурентного процесса он предпочитает термину «равновесие» термин «порядок». «Равновесие», считает он, «не совсем удачный термин, потому что подобное равновесие предполагает, что все факты уже открыты и конкуренция, следовательно, прекратилась»^[86]. Термин «порядок» акцентирует внимание на взаимном приспособлении планов, присутствующих в сложных самоорганизующихся системах. Для проведения корректировок «в нужном направлении» все такие системы используют отрицательную обратную связь – в экономической сфере это разочарование в ожиданиях. Рынок решает эту задачу небезукоризненно, но во многих случаях достаточно хорошо, и «мы допускаем несправедливость по отношению к рынку, когда смотрим на него, так сказать, сверху вниз, сравнивая его достижения с идеалом, пути достижения которого нам совершенно неведомы»^[87].

* * *

Доклад «Примат абстрактного» был подготовлен для симпозиума, организованного Артутом Кёстлером в тирольском Альпбахе в 1968 г.^[88] В предисловии к сборнику материалов симпозиума Кёстлер, именующий себя «правонарушителем из гуманистического лагеря»^[89], излагает общую идею издания: за прошедшее десятилетие он принимал участие в разных симпозиумах и подметил по крайней мере у некоторых сциентистов «определенное недовольство господствующей философской пристрастностью, которая – либо открыто сформулированная, либо молчаливо подразумеваемая, – по-видимому, продолжает существовать как наследие XIX в., тогда как новые взгляды, доставленные современными исследованиями, превратили ее в анахронизм»^[90]. Участники симпозиума критиковали то, «что фон Берталанфи называл роботоморфическим представлением о человеке, или, говоря конкретнее, недостаточное очищение наук о жизни от механистических концепций физики XIX в. и возникающую в результате резко выраженную редукционистскую философию»^[91]. Хайек, естественно, занимал похожую позицию. Текст «Примата абстрактного» основан на записях, которые Хайек сделал для своего выступления, и развивает темы, намеченные в работе «Правила, восприятие и умопостижимость».

Хайек начинает с парадоксального, на первый взгляд, заявления: все вещи, которые мы обычно представляем как конкретные, на самом деле являются продуктом абстракции, а именно наложения той или иной структуры классификации. Примат абстрактного мы не осознаем по той причине, что в нашем субъективном осознанном опыте «конкретные факты занимают центральное место, а абстракции выводятся из них»^[92]. Главная мысль Хайека такова: «…необходимым условием восприятия фактов является способность сознания выполнять абстрактные операции и что эта способность должна присутствовать задолго до того, как мы сможем говорить об осознанном знании фактов. Субъективно мы живем в мире конкретного… Но когда мы хотим объяснить, почему мы ведем себя так-то и так-то, мы должны начинать с абстрактных отношений, создающих тот порядок, который, как целое, расставляет все факты по своим местам»^[93]. Хайек указывает, что хорошо известные результаты, полученные в целом ряде современных научных областей – в их числе он упоминает этологию, психологию, так называемое «знание как» и лингвистику, – подкрепляют его тезис, в пользу которого свидетельствуют и наблюдения исследователей общества – по крайней мере, со времен Адама Фергюсона.

Однако в этой работе Хайека немало нового или, во всяком случае, более четко объясненного. Прежде всего следует упомянуть пространный анализ ключевого понятия «предрасположенность» в разделе IV. Для Хайека понятие абстрактного означает склонность отвечать на определенные классы раздражителей не какой-либо конкретной реакцией, а реакцией определенного вида: «Предрасположенность, строго говоря, направлена не на конкретное действие, а на действие, обладающее определенными свойствами, и различные свойства конкретного действия будут определяться совокупным воздействием многих таких предрасположенностей»^[94].

Следующий вывод состоит в том, что наш богатый чувственный опыт является не исходным пунктом, а результатом абстрагирования. Отсюда следует, в частности, что маленький ребенок воспринимает реальность отнюдь не как «пестрый жужжащий беспорядок» (по известному выражению Уильяма Джемса), т. е. может не только воспринимать конкретные факты, но и упорядочивать их. Если теория Хайека верна, ребенок, видимо, способен воспринимать структурированный мир, который не распадается на детали: «Ребенок и животное, конечно, живут не в том же самом чувственном мире, что и мы. Но объясняется это не тем, что они, имея одинаковые с нами “чувственные данные”, еще не способны извлекать из этих данных столько абстракций, сколько можем мы, а тем, что они располагают гораздо более узкой сетью упорядочивающих отношений. Это значит, что в их распоряжении гораздо меньше абстрактных классов, под которые они могут подвести свои чувственные впечатления, и, соответственно, значительно менее богаты качества, которые воспринимаются их якобы элементарными ощущениями»^[95].

Третий вывод состоит в том, что наш осознанный опыт не является вершиной ментального процесса: в нашем сознании присутствует многое такое – упорядочение и классификация раздражителей (Хайек называет это «надсознательным» процессом), – что «управляет осознаваемыми процессами, не обнаруживая себя в этих последних»^[96]. Это главная причина, по которой мы можем объяснить лишь принцип функционирования мозга, но никогда не сможем полностью описать все его детали.

Хайек заключает, что формирование того, что представляется новой абстракцией, – это просто обнаружение чего-либо уже управляющего нашими ментальными операциями. Он отмечает, что такой подход к пониманию творческой способности имеет точки соприкосновения с концепцией «бисоциации», предложенной в книге Кёстлера «Акт Творения»^[97]. К сожалению, в своих подробных комментариях о докладе Хайека Кёстлер не затронул эту тему.

* * *

В 1969 г. Хайек переехал в австрийский Зальцбург. «Ошибки конструктивизма» – его инаугурационная лекция в Зальцбургском университете, прочитанная 27 января 1970 г. В ней Хайек противопоставляет конструктивизму – т. е. представлению, что, поскольку человек создал институты, он должен быть способен целенаправленно изменять их, – другое представление: хотя все наши социальные институты являются результатом человеческой деятельности, не все они являются результатом человеческого замысла. Отсюда следует, что цивилизация не была плодом человеческого разума и что разум и цивилизация формировались параллельно. В данном плане эту лекцию можно считать продолжением работы 1967 г. «Результат человеческой деятельности, но не человеческого замысла».

Однако она представляет собой нечто гораздо большее, поскольку отличается в высшей степени комплексным характером. Хайек постарался представить своим новым коллегам широкий набор тем, которыми он занимался в последнее десятилетие, и показать, как они связаны между собой. Он упоминает не менее девяти своих ранее опубликованных работ, что, пожалуй, является рекордом (для него) самоцитирования в сравнительно небольшом тексте. Хайек столь высоко оценивал «Ошибки конструктивизма», что избрал этот текст в качестве теоретического введения к своему сборнику 1978 г. «Новые исследования по философии, политике, экономической теории и истории идей»^[98].

Кроме того, в этом тексте Хайек намечает ряд тем, которые будут фигурировать в трилогии «Право, законодательство и свобода»; в частности, он говорит об отношении между правовыми институтами и работой рынков, а также о вреде, причиненном теоретиками утилитаризма и юридического позитивизма, последствием деятельности которых стала совершенно неприемлемая для Хайека концепция «социальной справедливости». Когда Хайек включил эту работу в сборник 1978 г., он сделал специальную ссылку на первый том трилогии^[99]. Наконец, он кратко затрагивает тему, которую разовьет более подробно в работе «Пагубная самонадеянность», – тему происхождения наших экономических институтов: «Никто из наших предков не мог знать, что защита собственности и обязательства по контрактам приведут к интенсивному разделению труда, к специализации и к возникновению рынков, не мог знать, что распространение правил, первоначально действительных лишь для членов одного племени, на людей, не принадлежавших к этому племени, в итоге завершится возникновением мировой экономики»^[100]. Вряд ли можно найти более удачный свод зрелых идей Хайека, чем «Ошибки конструктивизма».

* * *

В сборник 1978 г. Хайек включил и статью «Природа или воспитание – еще раз»; встает резонный вопрос, по какой причине – если учесть, что она представляет собой всего лишь небольшую рецензию на книгу английского биолога и генетика С. Д. Дарлингтона^[101]. Думаю, причина в том, что рецензия дала Хайеку возможность проиллюстрировать некоторые собственные идеи – в данном случае по поводу старинного спора о соотносительной важности природы и воспитания.

Дарлингтон рассматривает человеческую историю с удобной позиции генетика и утверждает, что различные врожденные свойства являются ключевыми детерминантами истории. Хотя Хайек в целом хвалит книгу как удачное лекарство от бихевиоризма, он полагает, что Дарлингтон ошибочно переоценивает роль генетического фактора. Суть ошибки Дарлингтона состоит в его убеждении, что «все действия, не обладающие сознательным рациональным характером, он объявляет генетически предопределенными. Он оперирует простым противопоставлением генетически детерминированных, врожденных, инстинктивных или бессознательных способностей, с одной стороны, и рациональных или усвоенных действий – с другой»^[102].

Как несложно догадаться, Хайек считает, что речь должна идти о чем-то большем, чем простой выбор между нашим генетическим наследством и сознательно усвоенным поведением. Он приводит подражательное поведение маленьких детей как пример досознательного обучения и отмечает, что, когда такое обучение имеет место, «трансляция способностей принимает новую форму – несравненно более высокую, чем генетическая трансляция, именно потому, что она включает в себя передачу приобретенных свойств, чего генетическая трансляция не обеспечивает»^[103]. По мнению Хайека, усвоение значительной части информации происходит бессознательно, а групповой отбор играет ключевую роль в культурной эволюции.

В конце рецензии Хайек отмечает, что не существует теста, который позволил бы определить, в какой мере наша культура зависит от врожденных свойств индивидуумов и в какой мере она передается средствами самой этой культуры. Хайек писал эту рецензию в 1971 г., во время студенческих беспорядков, когда многие традиционные ценности были поставлены под сомнение, и потому с прискорбием констатирует отсутствие общего оценочного критерия: «Если бы он у нас был, то, вероятно, показал бы, насколько неустойчиво состояние нашей цивилизации – неустойчиво именно потому, что ее основу составляют прежде всего культурные традиции, которые могут быть разрушены гораздо быстрее, чем генетический багаж населения»^[104].

* * *

В 1974 г. Хайек и шведский экономист Гуннар Мюрдаль стали лауреатами Нобелевской премии по экономике Банка Швеции. Совместная премия, рассчитанная, несомненно, на создание некоего идеологического баланса, никак не могла удовлетворить ее получателей^[105]. «Претензия знания» – Нобелевская речь Хайека, посвященная, как и следовало ожидать, экономической науке. Она вполне подходит для завершения данного тома, поскольку содержит типичный для Хайека набор тем.

Хайек выступил с речью в декабре 1974 г., когда «главной практической проблемой», вставшей перед экономистами, было ускорение темпов инфляции^[106]. С точки зрения Хайека, проблему создала политика, которую поддерживали и пропагандировали большинство экономистов: «Как профессионалы, мы основательно запутали дело»^[107].

Источником заблуждений экономистов был сциентизм, убеждавший их в том, что подлинно научная теория должна оперировать количественными данными. Вторую проблему создавала презумпция существования простых связей между агрегированными статистическими данными – в данном случае между агрегированной безработицей и агрегированным спросом. Но рынки, которыми занимаются экономисты, – это чрезвычайно сложные явления. Экономисты хотят быть «научными», считают, что «научность» гарантируют лишь те теории, для которых имеются все данные, и это убеждение часто побуждает их избирать неверную теорию: «Например, корреляция между совокупным спросом и общей занятостью может быть только приблизительной, но поскольку только эти расчеты дают четкие количественные результаты, то она принимается как единственно точная причинная связь. Согласно такому стандарту, находятся все новые, более солидные “научные” обоснования для ложной теории, которая получает признание, потому что она более “научна”, чем истинное объяснение, которое отвергается, потому что для него нет достаточных количественных данных»^[108]. «Модная ныне теория», вытекающая из этого убеждения, гласит, что безработицу можно «устойчиво вылечить» с помощью инфляционной политики (т. е. с помощью стимулирующей монетарной политики)^[109].

С точки зрения Хайека, «высокий уровень безработицы» возникает тогда, когда искажается структура цен и заработной платы, и обычно это происходит из-за фиксирования цен в той или иной форме либо монополиями, либо государством^[110]. Когда это происходит, для восстановления равновесия необходимы изменения относительных цен. Только вот конкретная структура заработной платы и цен, способная восстановить равновесие, никому не известна и не может быть известна. Есть и другой способ выразить ту же мысль: хотя и можно создать математические модели, описывающие структуру экономики, никогда не будет возможно подставить необходимые числовые данные вместо переменных. Такова цена, которую приходится платить, когда имеешь дело с явлениями высокого уровня сложности; эти слова Хайек повторяет не раз. Как и в более ранних работах, он называет «явлениями высокого уровня сложности» такие, в которых количество значимых переменных велико и для которых статистические методы не годятся, поскольку это явления «организованной сложности»^[111].

Иными словами, в своей Нобелевской речи Хайек представляет сокращенную версию выводов для экономической политики из австрийской теории делового цикла в комбинации с его собственными размышлениями об опасностях сциентизма при рассмотрении явлений высокого уровня сложности. Его теория, разумеется, мало утешает тех, кто желает вмешиваться в экономику с целью укрощения делового цикла^[112]. Хайек сознает, что его слова звучат не слишком ободряюще: «…я хотел продемонстрировать на актуальном примере следующий несомненный в моей области и, по-моему, вообще в науках о человеке вывод: то, что на поверхности выглядит как наиболее научный метод, часто оказывается самым ненаучным, и, более того, в этих областях имеются определенные пределы возможных ожиданий от науки. <…> И в самом деле, в отличие от вызываемого открытиями в физических науках радостного возбуждения, знания, которые мы получаем от изучения общества, чаще действуют угнетающе на наши устремления»^[113].

Свою Нобелевскую речь Хайек завершает фразой, которая хорошо отображает разнообразие тем, затронутых им как в этой речи, так и в более ранних работах: «Признание непреодолимых пределов его знания должно преподать исследователю общества урок смирения, который должен предохранить его от соучастия в пагубном стремлении людей к контролю над обществом – стремлении, которое не только превращает его в тирана своих ближних, но и способно сделать его могильщиком цивилизации, которая не создавалась по замыслу какого-либо разума, а выросла из свободных усилий миллионов людей»^[114]. Многим читателям эти слова покажутся излишне драматическими – но ведь они были написаны в драматические времена. Стагфляция подчеркнула трудности успешного применения наиболее «научной» макроэкономической доктрины того времени, кейнсианской политики управления спросом. Одни сочли это признаком неудачи капитализма, а другие пришли к выводу, что для объяснения функционирования экономики необходима более совершенная теория. У Хайека была такая теория, но ее выводы отличались исключительной скромностью. Об интеллектуальной честности Хайека, вероятно, лучше всего свидетельствует следующее обстоятельство: он понимал, что с его позицией мало кто согласится – приверженность сциентизму не исчезнет так легко.

* * *

Собранные в данном томе работы представляют собой убедительную документальную картину медленной, но безостановочной эволюции взглядов Хайека на изучение сложных стихийных порядков. С этой проблемой он впервые столкнулся, когда размышлял о том, как рыночная система может координировать человеческую деятельность в мире, где знание рассеяно и субъективно. Но затем он понял, что такие порядки существуют повсеместно: их можно найти в природе, и их существование непременно нужно учитывать при объяснении возникновения многих наших самых важных социальных, культурных и экономических институтов. Сама вездесущность таких порядков влечет за собой далеко идущие последствия. Каковы свойства стихийных порядков? Как лучше всего их изучать? С какими ограничениями мы встречаемся, когда пробуем предсказать их поведение или контролировать их? А если мы ответим на эти вопросы, то каковы очередные вопросы, касающиеся организации общества? Отвечая на перечисленные вопросы, Хайек научно обосновал свои аргументы об ограниченности планирования и важности взращивания такой системы институтов, которая позволит обществам и входящим в них индивидуумам преуспевать все лучше.

«Лучше, чтобы человек тиранил свой банковский счет, чем своих сограждан». См.: J. M. Keynes, The General Theory of Employment, Interest, and Money (London: Macmillan, 1936), p. 374 <ср.: Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. М.: Эксмо, 2007. С. 334>.