Фруде Гранхус
Водоворот
Глава 6
Бергланд
– Только теперь я понимаю, как соскучилась по Бергланду, – Карианне Хултин не сводила глаз с горизонта. Легкий ветерок, непривычно теплый для этого времени года, играл ее волосами. Иногда прядки попадали ей прямо в глаза, но, казалось, она этого не замечала. Ее любовь к северной природе не ослабела. Щеки порозовели – но не цветущим здоровым румянцем, а яркой болезненной краснотой, как бывает при жаре.
– Да, понимаю, по такому месту можно соскучиться, – Никлас шутливо улыбнулся.
Они сидели на пригорке напротив дома, который сняли без особых раздумий. В этом желтом строении довоенных времен уже несколько лет никто не жил, и это было заметно, поэтому Карианне и Никлас собирались подыскать что-нибудь другое, как только появится возможность.
За все эти годы перешучивание и состязание в острословии стало для них естественной формой общения, но теперь Карианне вдруг потеряла к этому всякий интерес. За пару месяцев до переезда она внезапно заметила, что у нее опухла щиколотка. Сама она уверяла, что все в порядке, но было заметно, что она нервничает. Теперь опухла и вторая щиколотка и даже несколько пальцев на ногах. Никлас пытался говорить о давлении – высоком, низком, атмосферном, объяснять этим нарушения в обмене жидкостей в организме, но Карианне лишь улыбалась, словно благодаря его за попытку представить все не таким страшным, как на самом деле.
– Может, в нашем переезде сюда и был какой-то смысл. Неважно, что у него болит, если у него вообще что-нибудь болит. Мне кажется, я ему нужна.
Карианне говорила об отце, тот за последние месяцы совсем сдал и уже почти не вставал. Все началось с неопределенных болей в животе, а потом распространилось по всему телу как острое вирусное заболевание, однако до сих пор никакой убедительной причины обнаружить не удавалось. Никлас подозревал, что причиной болезни могла стать многолетняя тоска. Карианне соглашалась, но в то же время говорила, что на отца, который всегда встречал жизненные неприятности с высоко поднятой головой, это непохоже.
– Представляешь, вся деревня читает журнал «Очаг»! – она обняла колени и сидела, свернувшись в клубок. – И все комментируют репортаж.
– Ну, ты же единственная местная знаменитость, не забывай!
Журналисты связались с ней незадолго до Рождества. Карианне несколько недель размышляла над предложением, а потом согласилась. Журнал сделал из ее рассказа душераздирающую историю, в которой было все – и детство, полное страданий и одиночества, и новая счастливая жизнь. Не забыли в статье и Никласа, назвав его «любовью всей ее жизни». И хотя это, к счастью, действительно было так, после репортажа ему стало неловко и беспокойно. Описанная в журнале жизнь казалась практически невозможной.
– Я и раньше ей была. Только отрицательной героиней, – Карианне передернула плечами. Ветер становился холоднее.
– Папа был замечательным. Полтора года он учил меня дома, составлял вместе со школьным учителем план занятий и занимался со мной. И я не могу припомнить ни одного случая, чтобы он вышел из себя или расстроился. Папа был водопроводчиком, а вовсе не педагогом, у него образование – плохонькая сельская школа. И тем не менее он был самым терпеливым учителем в моей жизни.
– Это большая редкость. Учитывая, что вы жили одни.
Она чувствовала, что обязана отцу всем и что теперь настало время отдавать долги, даже если заболел он всего лишь от тоски.
– А письма – это его идея?
Она кивнула:
– В тринадцать-четырнадцать лет мне надоели эти обязательные визиты. В конце концов, для меня и моих одноклассников они стали неприятными и странными, ребята приходили все реже. С письмами дело пошло гораздо лучше. Папа попросил одноклассников посылать мне письма. Можно было отправлять все, что захочется: рисунки, рассказы, сказки, которые они вместе придумывали. Ну, знаешь, когда один начинает сказку, а второй сочиняет продолжение, и так далее.
Никлас уже это слышал. Неоднократно. И иногда ему казалось, что он лишь тень ее отца. Но он чувствовал, что ей нужно восстановить справедливость. Ведь, несмотря ни на что, ей удалось уговорить его переехать сюда и уволиться с любимой работы.
– И для одного из них сочувствие переросло в нечто большее, – сказал он, опередив ее.
– Да, для одного из учеников, конечно, неизвестного, ведь далеко не все мне писали… Этот парень, можно сказать, стал моей первой любовью.
– Но не самой большой?
Она поймала его взгляд, улыбнулась:
– Нет, не самой большой. Но что-то происходит с девочками в этом возрасте. Ты лежишь одна, больная, всеми забытая, и вдруг у тебя появляется тайный друг, которого очень волнует твое состояние, он пишет тебе длинные захватывающие письма.
– Ты на все письма ответила?
– Только на первые два или три. Я не успевала отвечать, новые так и сыпались в почтовый ящик. Папе это не понравилось. Он никогда ничего не говорил, но я это видела. Он считал, что это уже слишком.
– Может быть, тебе как раз и нужен был такой тайный друг в то время?
– Да, он был лучиком света, хотя иногда становилось как-то… не знаю, как объяснить…
– Жутко?
– Да, наверное. Это был перебор… Но чувство обожания было мне уже знакомо.
– Да?
Она усмехнулась:
– Была одна девочка, она ходила в седьмой или восьмой класс, когда я пошла в школу. По какой-то причине я ей очень понравилась, я помню, она говорила, что я заколдованная красавица. Однажды она сказала слова, которые я не могу забыть, может быть, потому, что позже со мной все это случилось. Она сказала, что мечтает однажды проснуться и оказаться в моем теле. Чтобы мы обменялись телами. Красиво сказано?
– Теперь я понимаю, почему ты так хотела вернуться. Здесь все тебя обожают. Меня это совсем не радует.
– Дурак! – Она погрозила ему кулаком. – Уже потом, после операции, один парень начал оказывать мне знаки внимания.
– У вас с ним что-то было?
– Никлас!
– Ну, вы встречались?
Она улыбнулась, поддразнивая его:
– Я думаю, судьба в тот момент уже решила, что мне предназначен ты. Бедняга сломал ногу и пролежал несколько недель в гипсе. А потом интерес угас. К сожалению. Я начала разбираться в парнях.
– Кстати… – Никлас подсел поближе. – Линд вчера кое-что рассказал об этом Бродяге.
– О Конраде? Ох. Мне так его жаль.
– Что его сестра сбежала.
– Он так и сказал?
– Не совсем. Он сказал, что она исчезла, но было понятно, что именно это он имел в виду. Линд рассказал об их неблагополучной семье, о том, что исчезнуть было неплохой альтернативой.
– Не знаю. Я всегда считала, что она упала со скалы, и ее унесло течением. Но, конечно, гораздо лучше думать о том, что она живет припеваючи, хотя я в этом сомневаюсь.
– В любом случае грустная история.
– Из-за Конрада она еще грустнее. Он ведь совсем не глупый. Вот так копать изо дня в день, год за годом, видимо, они были крепко привязаны друг к другу…
Воцарилось молчание, потом Карианне вновь заговорила:
– Думаешь, тебе здесь понравится?
– Все изменилось. Теперь вместо кровавых бандитских разборок я расследую дела о затонувших куклах. Но кажется, что эта перемена – к лучшему.
Она улыбнулась.
– Я очень надеюсь, Никлас.
– Я тоже, – он махнул рукой. – Но дело-то не во мне. Я волнуюсь, что тебе скучно.
Карианее всегда со всем справлялась сама, и с делами, и с личными проблемами. Никлас считал, что это последствия многолетней болезни и беспомощности. Теперь она осталась без работы, и перспективы ее найти были весьма туманными.
– Все будет хорошо, – сказала она. – Так было всегда, ты помнишь? Она иногда говорила, что у нее есть ангел-хранитель. И сильнее поверила в эту теорию, когда некий астролог рассказал ей, что она родилась в очень удачный момент.
– Твоя счастливая звезда?
– Да, возможно. Но, скорее всего, эту счастливую звезду зовут Рейнхард Сунд.
Ее отец стал вдовцом еще до того, как его единственной дочери исполнилось два года. Это отразилось на их отношениях.
– Как это?
Она пожала плечами.
– При поступлении в училище я была третьей в резервном списке на факультет торговли и делопроизводства. Времена были совсем другие, чем сейчас: и условия приема, и поступающие серьезно отличались от нынешних. Выбора практически не было, поэтому те, кто поступал в училище, действительно хотели там учиться. За три дня до начала учебного года мне сообщили, что я принята.
– Остальные передумали?
– Пошли слухи о дополнительном месте.
– Мухлеж?
– Думаю, да.
– Его можно простить. Ты заслужила это место.
– Возможно. Но я боюсь, он снова мной управляет.
– Фантомные боли фантазий?
– Я не могу поверить в то, что он симулирует, но не могу отделаться от мысли, что отцу просто захотелось, чтобы я вернулась домой. Помнишь ту брошюру, которую мы получили зимой?
Он помнил. Это была небольшая книжечка о планах по развитию коммуны, потенциальным жителям обещали счастье и благополучие.
– Они отслеживают уехавших.
– Не уверена.
– Думаешь, это он?
Она опустила голову как будто от тяжести признания:
– Да, думаю, он.
– Умно.
– Дом вдовы Габриельсен опять же…
Карианне позвонил агент по недвижимости из Бергланда и рассказал о том, что, по слухам, вдова Габриель-сен собирается переезжать, а все-таки продавать дом лучше своим. Карианне вежливо отказалась.
– Думаешь, это тоже он?
– Уверена.
Они опять помолчали. Ей тяжело давалась мысль о том, что болезнь отца была выдумкой.
Телефон Никласа в кармане куртки завибрировал. Звонил Амунд Линд:
– Я еду в Стурволлан. Хочешь со мной?
– Что случилось? – спросил Никлас. Он специально взял выходной, чтобы побыть с Карианне.
– Мне нужно на пляж.
– Новая кукла?
– А ты неплохо справляешься. Месяц назад тебе бы и в голову подобное не пришло, верно?
Никлас виновато посмотрел на Карианне, но та ответила понимающим жестом.
– Ладно. Когда ты будешь здесь?
– Через пять минут.
– Мне нужно десять-двенадцать минут. Я в горах.
– Ты на прогулке, Никлас. На прогулке. С гор ты за десять минут до дома не добрался бы. Ну, разве что пришлось бы прыгать. В общем, я тебя подожду.
* * *
– Я подумал, ты захочешь поехать… – Амунд Линд сидел, прислонившись к двери. В его машине чувствовался легкий аромат одеколона. – Важно понимать все, что происходит. Я хочу, чтобы тебе у нас понравилось.
Никлас всю дорогу бежал, поэтому запыхался и приоткрыл окно.
– Устал? – спросил Линд.
– Привык держать свое слово. Если я сказал десять – двенадцать минут, я не могу прийти через тринадцать.
Линд широко улыбнулся, обнажив нестройный ряд зубов:
– Хорошо, что ты держишь слово.
– Новая кукла, говоришь?
– На том же месте, нашли те же люди. В полицию позвонил муж, но я слышал, как жена всхлипывала на заднем плане. По всей видимости, панику поднимает именно она.
– Уже третья кукла… Никаких догадок?
Линд почесал раздраженную кожу на лице. На голове были заметны следы краски для волос.
– Вообще-то, сомневаюсь. Не знаю, что и думать. Конечно, женщина слишком впечатлительная, однако, что ни говори, находка необычная. Кто-то расправляется со старыми игрушками, причем не жалеет времени на то, чтобы сделать плот, и отдает кукол на волю волн. Мы обязаны проявить интерес к этому делу.
Вся ситуация казалась Никласу какой-то ненастоящей. Сейчас они, двое полицейских с высшим образованием, едут на место преступления, чтобы осмотреть куклу. Перемены, связанные с переездом из большого города, оказались еще более разительными, чем он мог себе представить.
– Наверное, я зря нарушил вашу идиллию. Ты говоришь, вы гуляли в горах?
– Мы просто гуляли. Я и Карианне – моя жена.
– Карианне, ну да. Та, которая вернулась домой. В гостях хорошо, а дома лучше?
– У нас особые обстоятельства. Ее отец очень болен, а ей скучно одной дома.
– Вы жили в Стрёммене?
– Да, последние четырнадцать лет.
– Чудесное место.
– Ты там бывал?
– Много раз. Приезжал в отпуск.
– Отдыхаешь в Норвегии?
– Всегда.
– По собственному желанию или… – Никлас по личноу опыту знал, когда мужчинам бывает уготована роль только второй скрипки.
– Да, по собственному желанию. Я живу один и езжу в отпуск один.
Почувствовав, что Линд не хочет об этом говорить, Никлас решил не развивать тему. Пляж находился у расщелины высокой горы, песчаная отмель становилась с годами все шире.
Пожилая пара стояла прямо у кромки воды, казалось, они не хотели трогать куклу, а может, им важно было показать полиции конкретное место находки.
Когда полицейские подошли поближе, мужчина обнял свою жену за плечи, как будто от людей в форме могла исходить какая-нибудь опасность для нее. Никлас отметил, что на песке остались лишь отпечатки ног двоих людей, и заканчивались следы у камней вдалеке.
– Новая кукла на плоту? – Линд задал вопрос шутливо, но, почувствовав, что это неуместно, попытался исправить ситуацию озабоченным выражением лица.
Старик неодобрительно взглянул на полицейского, как будто именно из-за Линда его жена разволновалась.
– Как и в прошлый раз, – ответил он, отходя в сторону.
Опять старинная фарфоровая кукла. Линд осторожно освободил куклу из плена и поднес к глазам. В этот раз красотка была одета в красное платье.
– Забавная вещица. И возможно, за этим совершенно ничего не кроется.
– В то же время это очень подозрительно, чрезвычайно подозрительно, – старик попытался придать лицу суровое выражение, хотя по нему было видно, что к стороннему вниманию он не привык. – Скажите, а разве крик о помощи не должен привлечь первостепенное внимание полиции?
– Зависит от причины, – Линд повертел куклу в руках. – Что думаешь, Никлас?
Никлас не мог понять, как воспринимает ситуацию его коллега – считает ли он ее забавной или действительно начинает что-то подозревать:
– Насколько я понимаю, это третья кукла за последнее время, все они были отправлены на морскую прогулку на деревянных плотах, достаточно тщательно изготовленных. Я верю и надеюсь, что этому есть какое-то разумное объяснение, но, возможно, нам стоит все-таки заняться этим вопросом.
Старик кивнул и строго посмотрел на Линда.
– Мы гуляем здесь уже больше тридцати лет, каждую осень и весну. Летом мы стараемся держаться отсюда подальше, потому что в это время тут бродят пьяные шумные толпы… – Еще один строгий взгляд, адресованный охраннику правопорядка, – …но еще никогда мы не находили ничего подозрительного. Это впервые. Кукол не выбросили в море, и их не смыло волной. Кто-то потратил время на то, чтобы сделать эти плоты, продумал их так, чтобы куклы выдержали волны и не упали в воду; действия очевидно осмысленные.
– Никаких сомнений, – сухо согласился Линд.
– То есть вы разделяете наши опасения?
– Непонятные явления часто вызывают страх.
Старик крепче обнял жену, показывая, что от подобных осторожных высказываний полицейского больше вреда, чем пользы.
Инстинкт защитника заставил Никласа почувствовать угрызения совести. Этот семидесятилетний старик ради своей жены без промедления бросился бы в бушующие волны. Или добровольно лег бы под нож и отдал ей любой орган, который потребуется. А Никласу становилось плохо от одной мысли о том, что ждет его самого. Они не говорили на эту тему прямо, возможно, потому что она вызывала между ними напряжение. Карианне узнала симптомы из прошлого. Опухшие щиколотки – только начало болезни, как и ощущение тесноты обуви и чужеродности собственных ног. Потом пальцы. Они стали толстыми – с кулак мальчишки. Скоро ей поставили диагноз. Начали диализ. И заговорили об операции.
– Разве вы не видите? – Женщина удивленно взглянула на полицейских.
Линд опять пригляделся к кукле.
– Руки…
Никлас не замечал ничего, что могло бы вызвать у женщины подобную реакцию.
– Они как будто обнимают кого-то.
Теперь и Никлас обратил внимание: руки были приподняты, правая чуть выше, чем левая, как будто кукла застыла за секунду до объятия.
– Их было двое. В этом объятии.
Никлас все еще не понимал, что так взволновало женщину, и, посмотрев на коллегу, увидел, что Линд так же мучается над этой мыслью.
– Разлука, – женщина говорила тонким дрожащим голосом, словно опасаясь, что ее собственный муж тоже сейчас разомкнет объятия и навсегда исчезнет.
– Да, похоже на то, – Линд никак не мог понять, что к чему.
Женщина глубоко вздохнула, набралась сил:
– Думаю, нам что-то пытаются рассказать.
– Что?
– Кто-то что-то ищет. И отправился в последний поход.
Глава 7
Будё
«Право талиона» – право на воздаяние.
Рино, не отрываясь, смотрел на написанные его рукой слова и думал о ненависти. Бездонной ненависти. Ким Олауссен, работник пивнушки, так и не смог назвать ни одного человека, кто бы мог желать ему скорейшего возвращения к Создателю. Хотя слова, которые прошептал ему на ухо преступник, свидетельствовали об обратном. Олауссену предстояло умирать долго, на протяжении нескольких часов, мучительно, а спасли его удача и случайность. Таким образом, оставался шанс, что преступник повторит попытку, так как в этот раз не смог довести дело до конца.
Никто из коллег Олауссена не смог припомнить какого-нибудь подозрительного посетителя, хотя можно смело предположить, что те, кто выбирает для вечеринки место типа «Подвала», сами по себе внушают определенные подозрения. Томас решил разыскать и допросить некоторых завсегдатаев бара в надежде на то, что в просветлениях пьяного угара они успели приметить что-нибудь необычное.
Вторая жертва, Нильс Оттему, который до сих пор находился в больнице Хаукеланда в ожидании трансплантации кожи, не смог вспомнить, слышал ли от преступника что-то похожее на слова, которые тот сказал первой жертве. Тем не менее воздаяние при этом было ничуть не мягче.
Общая копия всех трех изображений была прикреплена на стену слева от письменного стола. Картинки были идентичными, лишь по небольшим неровностям линий можно было убедиться, что все они действительно были нарисованы от руки. И так как подпись на изображениях так же не навела жертв ни на какие мысли, следствие не могло сдвинуться с мертвой точки, хотя версий было предостаточно.
Рино вставил карандаш в точилку, прикрепленную к углу стола. Ему больше нравилось писать карандашом, а не ручкой, в том числе из-за процесса затачивания, ритуала, который помогал направить мысли в нужное русло. Он достал чистый лист и написал: «Общее». Истратив полкарандаша, он написал четыре строчки. Все жертвы были среднего возраста, хотя, по мнению инспектора, образ жизни Олауссена несколько ускорял процесс старения. У всех были дети, хотя жили они отдельно. Двое из них были на социальном обеспечении, и он сделал себе пометку проверить, не состоял ли на учете у социальных служб и третий пострадавший. Конечно, подобные вещи весьма постыдны, но кто в наше время думает о стыде?! Потом он написал: «Ненависть», хотя прямой взаимосвязи между всеми случаями не обнаружил.
Он достал мобильник и нашел телефон Иоакима. После двух длинных гудков раздались короткие. На Иоакима это непохоже, обычно он был доступен в любое время дня и ночи, стоял на страже, как будто лично от него зависела безопасность нации. Через секунду на телефон пришло сообщение:
«Не могу говорить. Тут мама и чувак. Перезвоню».
Первый вариант, который пришел в голову Рино, был весьма фантастичным: может быть, Иоаким впервые в жизни сделал все уроки, и директор вызвал его мать в школу, чтобы совместно пропеть «Аллилуйю»? Потому что на обычную встречу, на которой учительница жалуется на витающего в облаках во время уроков Иоакима, их, согласно договору, пригласили бы обоих. Инспектор решил, что, скорее всего, что-то случилось внезапно, и снова уставился на список общего.
Почти сразу же он отложил бумагу, вышел в коридор и постучал в дверь соседнего кабинета. В кабинете, как всегда, пахло смесью шампуня и мыла, потому что Томас Борк совмещал утреннюю пробежку с дорогой до работы, а потом усердно использовал душевую комнату в управлении. Кроме этого, три раза в неделю он ходил в качалку, а после этого опять принимал душ. В недостаточной чистоплотности Томаса Борка упрекнуть не смог бы никто.
– Наш дружок Оттему…
– Это тот, которого сегодня с утра на костре поджарили? – Томас был в восторге от своего остроумия.
– Да, он. Ты собирался позвонить в Берген.
– После половины второго, – Томас крутанулся на стуле, сложил руки на мускулистой груди и широко расставил ноги.
– Не попросишь их разузнать у него кое о чем?
– Все, что твоей душе угодно.
– Мне нужно знать, получал ли он когда-нибудь социальную помощь.
– Ищешь общее?
– Надеяться не запрещено.
– Ладно, правда, не думаю, что кто-то из наших жертв родился с серебряной ложкой в заднице.
– Во рту, – поправил Рино.
Внезапно Томас стал серьезным:
– Кратковременная помощь от государства, возможно, предоставляется гораздо чаще, чем мы предполагаем.
– Может быть, – Рино помнил, что Томас жаловался на нехватку денег после развода с женой. Оставалось только надеяться, что он ни во что не вляпался.
– Кстати, я разговаривал с Куртом…
Рино отметил резкий переход от темы разговора.
– Никаких отпечатков ни на печке, ни на трубе.
– Бомба.
– А вот на дверной ручке, напротив… очень много отпечатков.
– Но не нашего приятеля?
– Строго говоря, мы этого не знаем.
– Строго говоря, знаем. Он не оставляет отпечатков на месте преступления, так что вряд ли станет лапать жирными руками дверь.
– Именно так.
Зазвонил мобильный. Когда Рино вернулся в свой кабинет, на экране телефона высветилась надпись «Иоаким».
– Отец, – пробормотал Рино низким голосом.
– Сын, – поддержал Иоаким.
И они закончили хором:
– И Святой Дух.
– Что за чувак?
– Да один придурок, – голос сына звучал уже не так бодро.
– Который из?
– Один из тех, что притворяются друзьями.
– Давай Иоаким. Говори.
– Он расспрашивал обо всем и копался во всякой дряни.
Плохое предчувствие усилилось.
– И где же это было?
Мальчик едва держался.
– У психов.
– В психиатрической клинике? Мама привезла тебя на прием?
– Мм…
Черт! Он стиснул зубы так, что они заскрипели.
– Мне надо обсудить это с твоей матерью, – сказал он.
– Ага. Она тоже сказала, что хочет с тобой поговорить.
Ей следовало сделать это раньше!
– О чем вы говорили?
– О школе.
– Так?
– И ты тоже начинаешь?
– Вообще-то я как раз заканчиваю. У меня еще одно дело.
– Убийство?
– Даже не спрашивай, Иоаким. Про школу и…?
Мальчик тяжело вздохнул.
– Ну, знаешь, о чем все время твердят учителя.
Он понимал, о чем речь. Обычное дело для мальчишек в этом возрасте – мысли находятся где угодно, но не в классе.
– Хорошо. Я поговорю с мамой.
– Тогда пока! – Непривычное прощание для Иоакима, слишком формальное и простое. Этому чертову врачу все-таки удалось сломать и так подорванную уверенность в себе.
* * *
Глядя на грязновато-серый фасад здания, становилось ясно, что оно начинает рушиться. Хотя соседние дома выглядели не лучше. На лестничной клетке было четыре звонка, но табличка с именем висела лишь у одного из них. Рино ткнул пальцем в первый попавшийся, но никто не ответил. Он позвонил еще раз, терпеливо посчитал до десяти и принялся стучать в первую дверь, которая выглядела лучше других.
Из-за двери показалась голова мальчишки, он раскрыл рот от изумления – очевидно, гости захаживали сюда нечасто.
– Ддддд… ддда?
– Я ищу Кима Олауссена.
Рот мальчика принял форму буквы «О», и было видно, как напряглись все мышцы лица, когда он выдавил:
– Вам на второй.
– Ничего, я найду, – сказал он и начал подниматься по лестнице.
– Справа, – на удивление легко выговорил мальчик.
Он постучал в дверь, посчитал приглушенное «да» приглашением войти и открыл дверь.
– Олауссен?
– В гостиной, – голос по-прежнему звучал хрипло.
Казалось, он сел в машину времени, которая увезла его на тридцать лет назад. Раздвижные двери на кухню, покрашенные коричневой краской, покосились, на полу лежал оранжевый ковер с гипнотизирующим круговым орнаментом. В комнате, которая называлась гостиной, стоял мебельный гарнитур цвета весеннего снега. Ким Олауссен полулежал в потертом кресле, на коленях у него валялись три пульта. На экране телевизора мелькали картинки скачек с тотализатором.
Олауссен сделал попытку приподняться, но лишь качнулся – помочь себе руками он не мог.
– Сидите-сидите! – Рино жестом попросил хозяина не вставать.
– Я слышал, вас выписали.
Олауссен переводил взгляд с телевизора на следователя и обратно.
– Мне нужно соблюдать покой. Это я и дома могу делать.
– Разумеется, – Рино быстро огляделся. – Можно мне присесть?
– Пожалуйста.
Небольшой кожаный диван, заляпанный остатками еды (по крайней мере, Рино надеялся, что эти пятна оставили именно неаккуратные едоки), был настолько дряхлым, что надежнее было усесться на пол.
– Он чуток староват.
– Все нормально, – Рино подвинулся и сел поудобнее. – Что говорят врачи?
Олаусен поднял руки, как будто наглядно показывая, из-за чего именно он попал в больницу:
– Еще рано говорить. Руки немного немеют, но вообще чувствительность восстановилась.
– Отлично.
Олауссен кивнул.
– Я немного разузнал про эти слова… Право талиона – это право на воздаяние.
– И что? – спросил Олауссен, когда понял, что следователь ждет от него какой-нибудь реакции.
– Воздаяние может быть самым разным, но в нашем случае я твердо могу предположить, что оно не из приятных.
– Я не понимаю.
– В других обстоятельствах я попросил бы вас задуматься, не случалось ли чего-нибудь неприятного у вас на работе: клиента плохо обслужили или, может, вышвырнули из бара. Но в нашем случае дело гораздо серьезнее. Настолько серьезно, что меня удивляет тот факт, что вы до сих пор еще ничего не припомнили.
Выражение грушевидного лица сообщало, что воспоминания вообще редко посещали эту голову. Казалось, Ким Олауссен поставил себе целью жизни уничтожить в себе божье творение. Кожа на его лице напоминала засохшую пиццу, волосы увядшей осенней травой свисали с головы, а живот чересчур выпирал.
– Я понятия не имею, кто и почему. Клянусь!
Эти слова Рино не убедили.
– Цепь, которой вас приковали, была прикреплена к штырю. Он вбивал его при вас?
Олауссен опустил глаза, как будто ему было больно вспоминать о происшествии.
– Я слышал, как он стучал молотком по камню и попытался спросить его, что он делает, но он не ответил. Я думал, он бросит меня связанным, и я утону в приливе.
Как Рино и думал, эти звуки тоже были частью наказания.
– Если этот парень решит предпринять еще одну попытку, а вы не расскажете мне, почему он так хочет вам отомстить…
– Да черт возьми! Я не знаю! Думаете, мне моя жизнь не дорога?
Рино с трудом поборол искушение ответить «да» – то, что он видел, свидетельствовало лучше любых слов.
– Думаю, вы врете. Обычно врут преступники, а не жертвы. Я вас не понимаю.
– Черт подери! – Олауссен попытался замахнуться, но остановился, вспомнив, что руки у него работают не в полную силу.
– Вы можете понять, что я не знаю, кто и почему это сделал? Если вы расстроены, потому что следствие зашло в тупик, срывайте свою злость на ком-нибудь другом!
– Ладно. Я просто пытаюсь убедиться, что не зря трачу время.
– Вы ведь все равно его не найдете?
– Почему это?
– Чистое зло. Никаких мотивов, зло ради зла.
Право на воздаяние.
– Ну, я пока вижу умытое зло, но не чистое. Этот парень знал, что делает. Может, у вас в городе двойник завелся?
Олауссен угрюмо взглянул на инспектора, по всей видимости, эта мысль не казалась ему нелепой.
– Наверное, это и правда так, – пробормотал он, подумав.
– Как – так?
– Он принял меня за кого-то еще. Он действовал решительно и гневно. Он казался… не знаю, как объяснить… холодным и расчетливым.
– То есть это ваша версия? Что он вас с кем-то спутал?
– Не моя, а вообще единственная версия. Я никому ничего не должен.
– Хорошо. Пожалуй, хватит, – Рино пришлось пару раз качнуться, чтобы встать с дивана. Проклятый жир на животе надежно загородил собой мышцы. Надо что-то делать с этой страстью к сладкому…
– Кстати…
Взгляд Олауссена уже приклеился к телевизору: шел последний забег. Видимо, он надеялся, что судьба отплатит ему за трагические события.
– …вы знаете Нильса Оттему?
– А должен?
– Честно говоря, стало бы легче.
– Имя мне ни о чем не говорит.
– Его нашли сегодня утром. С ним случилось почти то же самое, что и с вами. Только вот в этот раз преступник выбрал огонь. В данный момент Оттему в больнице Хаукеланд, врачи пытаются спасти ему руку.
– Черт возьми!
– Мы ищем какую-нибудь связь.
– Думаете, это он же?
– Похоже на то.
– Оттему, – Олауссен явно копался в памяти. – У вас нет его фотографии?
– Я работаю над этим.
Олауссен обескураженно посмотрел на инспектора:
– Поверьте, я все эти дни думал о причине!
В этот момент подозрения Рино переросли в уверенность, он попрощался и оставил хозяина наедине со ставками. Он садился в машину, когда зазвонил телефон.
– Ты был прав, – сказал Томас. – Пару лет назад Оттему получал социальную помощь.
* * *
Рино распахнул дверь в службу социальной помощи и направился в отдел пособий. Его представления об этом месте оказались совершенно неверными: в комнате было светло и уютно, и никаких суровых женщин с пронизывающим взглядом в приемной не оказалось. Симпатичная девушка в розовой футболке с надписью «Have Faith»[5] на груди приветливо улыбнулась Рино из-за стойки. Инспектор предположил, что за ее выбором одежды не скрывалось никаких более глубоких смыслов.
Он представился и сказал, что хочет поговорить с руководителем отдела.
– У нас нет руководителей отдела, мы работаем в команде. Но, боюсь, они все сейчас на собрании, – она вытянула шею и оглядела коридор. – Сейчас посмотрю. Эвен!
Молодой человек лет двадцати в черном свитере поло и очень идущем ему блейзере поднял голову от копировального аппарата, взял в руки пачку бумаги и направился к приемной.
– Этот человек из полиции, у него есть несколько вопросов. Не знаешь, когда закончится собрание?
У молодого человека было одно из тех лиц, которые рано стареют, – глубоко посаженные глаза и прямые черты. Он кивнул в знак приветствия:
– Подобные собрания непредсказуемы, – он ухмыльнулся, как бы подчеркивая, что не разделяет любовь начальства к новомодной организации предприятия. – Но вы вполне можете войти. Клиентов там нет.
Молодой человек опять кивнул, а девушка пошла по длинному коридору и постучала в одну из дверей. Через полминуты худая высокая женщина средних лет протянула Рино руку.
– Лисбет Толлефсен. Чем могу помочь?
– Мы можем где-нибудь поговорить?
– Да, конечно.
Он заметил, что на дверной табличке значилось «руководитель команды», подобное наименование должно было демонстрировать, что все сотрудники команды движутся в одном направлении, и эта женщина, усаживающаяся за стол, должна корректировать курс движения, чтобы никто случайно от усердия не заблудился.
– В чем дело? – сложив перед собой руки, женщина взглянула Рино в глаза и приготовилась слушать. Похоже, сама полицейская форма наводила ее на мысль о плохих новостях.
