Фрэнк де Фелитта
Сущность
4
В пятнадцати минутах от Пасадены Карлотта начала узнавать старые поместья, сухие холмы с их странной, пожухлой коричневой травой и высокие бетонные насыпи, увитые плющом. Ночь словно сгустила странный туман, из-за которого дома казались призрачными. По мере того как автострада с грохотом проносилась под машиной, Карлотте все больше и больше казалось, что темнота смыкается над ней, будто тьма над дорогой образовывала туннель.
Карлотта знала, что на четвертом съезде дорога делает изгиб над влажным от тумана бетонным мостом. Темная и узкая, дорога вела к бульвару Оранж-Гроув. Затем она расширялась, и по обеим сторонам вырастали нелепые, внушительные дома, широкие лужайки и огромные пальмы. Она почти чувствовала во влажном воздухе запах этих горьких жизней, неуклюжих, неуверенных призраков с неуловимыми и двусмысленными улыбками.
До нее донеслись запахи, когда в памяти всплыли темные комнаты, тяжелые шторы, коридоры, ведущие из комнаты с роялем во внутренний дворик, а затем, с другой стороны, к розариям. Ночью в розариях пахло пылью и химическими аэрозолями. Ее мать работала в саду по ночам, руки в перчатках разбрызгивали по розам белый яд. Карлотта тогда не понимала, почему мама ждала вечера, чтобы ухаживать за розами. Она возвращалась домой, только когда отец уже храпел – тихо и сипло. Мама никогда не ложилась спать раньше него. И они не разговаривали. Их жизни были так же безмолвны, как лунный свет, отражавшийся от улиток и шипов.
Но они общались жестами. Резкими, беспорядочными, нервными жестами. Разбитые тарелки и осколки стаканов сообщали о каком-то таинственном напряжении, которое рекой разливалось по дому. И это всегда была вина Карлотты. По какой-то причине все тени лежали на ней, вокруг нее смыкалась тишина, и горечь безмолвно кричала: это все из-за тебя.
Сверкающий белизной лиможский фарфор на столе, уотерфордские графины – гордые символы унаследованного богатства матери. Сияние в солнечных лучах! Воскресное утро наполняло пение птиц и болтовня на лужайке. И Карлотта, одетая, как подсолнух, в желтое клетчатое платье, разносила дамам закуски на оловянных тарелочках. Она кланялась, очаровательно улыбалась (у нее были ямочки на щеках), и все восхищались каждым ее движением. Механическая кукла. Бледная плоть редкого фарфора движется в совершенном соответствии с официальными, неторопливыми манерами, а нежный смех мягок, как летний бриз. И голоса мужчин! Как тихий гром, звучный и далекий – боги в облаках. И тот мужчина – не верится, что он действительно ее отец, – открывал Библию и читал из нее: «Он будет тебе отрадою и питателем в старости твоей… который любит тебя…» Музыкальный голос, слегка хриплый, но глубокий, похожий на скрученный металл, гремящий на ветру. Таким далеким он казался от них всех, словно тень, которая боится падающего на всех солнечного света. Каждое воскресенье они встречались, стильные дамы и господа, некоторые известные, некоторые богатые, и выполняли ритуал вылизанного изящества. Карлотта в него не верила. Все казалось таким фальшивым. И все же она не смела ничего говорить.
Однажды поздней ночью ее разбудили голоса – их голоса. Карлотта испугалась. По огромным комнатам еще никогда не разносились такие звуки. Ее отец вскочил из-за стола и швырнул черную книгу – записи о тратах – в серую стену. Или в маму? Из-за чего они кричали? Что такое «ипотека»? Что такое «закон о зонировании»? Он сделал что-то плохое. И это было связано с той черной книгой. И отец заметил, что Карлотта на него смотрит. Она не хотела. Ее разбудил шум. Он ударил дочь. Мама закричала. Два месяца спустя к ним пришел адвокат. Что такое «развод»? Почему этого хотела мать, а не отец? Но адвокат их отговорил. Из-за Карлотты.
С того момента все стало бессмысленным. Они говорили и действовали без всякой цели, только со злостью, о которой нельзя упоминать. Но развод, который они продолжали обсуждать во время коротких вспышек гнева под зонтиками от солнца, не зная, что Карлотта видела и слышала их из сада, – этот развод не состоялся. Они остались вместе из-за Карлотты. Она была единственным, что между ними сохранилось общего. Через нее они изгонят свою враждебность. Найдут причину для существования. Они все скованы друг с другом в одной и той же темноте.
С каждым годом холодность росла. Мать перенесла свою кровать в комнату в конце коридора. Отец похудел и облысел, его кожа покрылась сыпью, и он боролся за власть в церкви. Затем тело Карлотты начало меняться. Она пыталась это предотвратить, но никак не могла. Ее грудь стала мягкой, там, где сходились ноги, начали расти волосы, а однажды пошла кровь. Она закопала трусы в розарии, но это повторилось снова, а потом еще.
Лежа одна в своей постели, вслушиваясь в тишину пустого дома, она испытывала странные чувства, будто в нее вселился дружелюбный незнакомец. Нежная весенняя ночь, лунный свет, проникающий в окно, касался мебели из европейского дуба и срезанных цветов и заставлял их танцевать для нее – невероятных животных, которые кувыркались в серебристом сиянии.
Но не в своем воображении Карлотта обнаружила изгибы и мягкие впадины своего тела. Ее чувства внезапно сосредоточились там, почти болезненно, и поднимались все выше и выше, быстрее и быстрее, пока, обессиленная, она не увидела мысленным взором луну и звезды, разлетающиеся на тысячи расплавленных осколков. Медленно она перевела дыхание, не понимая, что произошло. Где она была? Кто-то слышал?
Но однажды вечером мотыга матери зацепила в земле грязные трусы в пятнах крови, засохших и ржавых. И впервые она услышала, как родители разговаривают приглушенными голосами.
Они раздели ее и попытались искупать, но Карлотта не могла вынести и мысли о том, что к ней будут прикасаться, поэтому отстранилась. «Карлотта, поверни лицо свое ко мне…»
Ночью, в своей спальне, они обсуждали изменения в ее теле, но ей было тошно слышать это из их уст. Прикосновение рук отца стало холодным и отталкивающим.
Внезапно родители стали наблюдать за ней. И в этом почему-то было что-то непристойное. Что они высматривали?
К четырнадцати годам Карлотта чувствовала себя взрослой женщиной, которую засунули в тело ребенка. Придали другую форму. Она убежала. Они вернули ее. Они молились за нее. Они угрожали ей. Они рассказали о великом зле, которое побудило ее сбежать.
Они купили ей вещи – детские вещи. Кукольный домик с крошечными человечками и мебелью, ушастыми зверушками из ткани, воображаемый мир. Они хотели, чтобы она была ребенком, чье обаяние и интеллект могли бы отогнать желание, овладевавшее ею. Эти чувства не испортят ее, не будут мучить, ей не придется влачить из-за них адское существование…
Чувства, которые будоражили ее на закате, в компании друзей под тихую музыку по радио, отблески волн, сверкающих на пляже, – все это казалось парализованным, превратилось в облако жужжащих голосов, каждый из которых превращал ее в их образ. Она хотела жить, но была заперта в их чулане. Она почти ощущала вкус окружавшей ее жизни, такой близкой и в то же время такой недосягаемой.
Инстинкт вел ее к мальчикам, суровым и постарше. Только у них хватит смелости вырвать ее из паутины, которую сплели родители. Ей нравилось пить с ними запретное вино, нравилась их грубоватость. Она хотела, чтобы кукольный домик сломался, куклы рассыпались, а на их месте выросли живые люди.
Однажды в выпускном классе она увидела юного парня, приехавшего на мотоцикле. Он уже явно не учился. Но ему нравились школьницы. Его звали Франклин Моран.
«Франклин, – подумала Карлотта. – Ты такой сильный. Ты сможешь забрать меня у них». Она лежала на мокром песке пляжа и шептала ему на ухо. Он целовал ее губы. Карлотту охватил дикий пожар. Она так сильно хотела жить. Ее тело снова взяло контроль. Ее вел этот запретный пожар, этот безумный телесный экстаз. Она чувствовала, как его грудь вздымается и опускается. Время, словно жуткая туча, нависало над ней. Времени не осталось. «Франклин, – прошептала она, – Франклин, возьми меня, возьми меня сейчас же…»
Когда она вернулась, с мокрыми от песка и соленых брызг волосами, Франклин ждал снаружи в машине, не зная, стоит ли заходить. Он слышал, как на кухне кричали. Карлотта была в слезах. Франклин крикнул, что они поженятся. Ее родители заорали в ответ и выгнали его из дома. Но она пошла с ним; оба напуганные проклятиями и ненавистью, задаваясь вопросом, что теперь с ними сделает мир. Но в той темноте, когда Франклин переключил передачу и уехал, Карлотта поняла, что чары рассеялись. Что бы ей ни пришлось пережить, что бы вселенная ни послала ей в качестве возмездия, это была цена за независимость.
С того дня родители для нее умерли. Так она думала…
Сейчас, пока Карлотта ехала по широким проспектам, она думала, облегчила ли смерть душу ее отца. Могла ли гибель успокоить такую ненавидящую себя, растерянную душу? Может, все это время больше всего на свете он желал именно смерти. Уж точно больше, чем жизни с этой нервной, жестокой женщиной, которая случайно родила ему дочь.
Пальмы проплывали мимо в ночи, словно во сне. Все спали. Свет не горел. Стояла неземная тишина даже по меркам Пасадены. В одном из длинных домов, прилепившихся к изящному поместью, жила ее мать. Теперь чужая, худая, забальзамированная собственным самоотречением и страхом. Примет ли она Карлотту? Как и ее незаконнорожденных детей? Или закричит, будто к ней пришли легионы самого демона, и хлопнет дверью? Наверняка возраст смягчил ее, склонил к милосердию…
Но чем ближе подъезжала Карлотта, узнавая все больше и больше аллей, садов, пейзажей, тем больше вспоминала. Мучительные видения об искореженной механической кукле, борющейся за свою жизнь. Как она могла привезти своих детей в этот дом? Пожертвовать всем, чем стала, чему научилась на собственном горьком опыте? И во что превратилась ее мать? В сломленную, униженную женщину? Озлобленную, увядшую старушку с седыми волосами и подозрительным взглядом? Не лучше ли оставить прошлое в тени? Чем оно теперь поможет? Ее глаза налились тяжестью и влагой к тому моменту, как Карлотта повернула машину и сбавила скорость, а затем она увидела дом.
Большой и угрюмый, пригвожденный к земле колоннами и массивными крышами, он стоял таким, каким и остался в ее памяти. Но более странным, более призрачным. Единственный свет горел там, где должна быть кухня. Ее мать сидела там одна? Над домом зловеще мерцали звезды. «Он стал причиной всему», – подумала Карлотта. Все в ее жизни, каждое решение, где бы они ни была, начиналось в этом доме. Здесь родители создали ее, а затем переделывали до тех пор, пока не убедились, что она соответствует их видению. И теперь она вернулась обратно. Разве это не доказательство того, что они победили? Мертвец выиграл. Живой мертвец – тоже. Теперь, преследуемая собственным кошмаром, Карлотта сбежит обратно в мир теней, который ненавидела. Исчезнет, искорежится и перестанет с ним бороться.
Отчаянно крутанув руль, не сознавая, что делает, Карлотта резко развернула «бьюик». Дом отдалился. Исчез. Знакомые улицы растворились. Пропали. Карлотта почувствовала, что ей стало легче дышать, когда они проехали по насыпи старого шоссе и свернули на скоростную полосу, выезжая из Пасадены в последний раз.
Руки Карлотты крепче сжали руль. Она поехала в сторону Санта-Моники, выехала в западном Лос-Анджелесе и заехала в промышленный район. «Жизнь марионетки хуже, чем смерть», – заключила она про себя. Приближались знакомые деревья и аллеи, выходившие на Кентнер-стрит. Она проехала последний квартал.
– Эй, мам, – сказал Билли, спросонья потирая глаза. – Я думал, мы едем в Пасадену.
– Не в этот раз.
– Я хочу в Дену, – сказала Ким.
– Шшш, – предупредил Билли. – Не зли маму.
– В Дену, – заныла Ким.
– Шшш, – повторил Билли.
Девочки начинали нервничать. Это можно было почувствовать. Словно холодная волна электричества. Билли тоже заерзал. Карлотта увидела, что городская бригада перерубила все деревья на Кентнер-стрит посередине. Остался лишь ряд странных стволов с белыми верхушками, а ветви сложили в огромные кучи в канаве, отметив красными флажками и веревками.
– Господи боже, – воскликнула Карлотта. – Вы посмотрите. Они вырезали всю улицу.
– Почему деревья срубили? – спросила Джули.
– Половину деревьев, – поправил Билли. – Верхнюю половину. Наверное, деревья были заражены или типа того. Выглядит тупо.
Карлотта затормозила. Перед ними замаячил дом. За крышей, темным силуэтом вырисовываясь на фоне голубых, серых и розовых волн утреннего неба, угрожающими группами возвышались пальмы. Это был уже не тот уютный дом, каким он был неделю назад. Длинные тени расходились от него в сторону Карлотты. Детали терялись во тьме.
– Кто знает? – пробормотала Карлотта. – Я уже ничего не понимаю.
Они занесли все вещи в дом.
Там было душно. И очень тихо.
– Открой окно, ладно, Билл?
На кухонной стойке мухи лениво ползли по забытому печенью.
– Ну и бардак! – досадовала Карлотта.
Ночь была холодной. Снаружи шелестели листья. Поднимался ветер.
– Эй! – раздался голос Билли из его спальни. – Мое радио сломано!
– Твое что?
– Валяется разбитое на полу!
– Наверное, упало, – ответила Карлотта из кухни.
Карлотта полезла под раковину за каким-нибудь моющим средством. Черт! Насекомые. Она вытащила мыло и закрыла дверцу. Билли вошел из гостиной, держа в руках пластиковые детали, проводку и несколько металлических решеток.
– Боже, мам, – заныл он. – Я сам его сделал. Помнишь? В седьмом классе. А теперь ему кранты.
– Ты не сможешь собрать его заново?
– Нет, – безутешно ответил он и вышел из кухни с удрученно опущенными плечами. – Его будто кто-то разломал.
Карлотта открыла кран. Он закряхтел, зашипел и выдал воду. Сначала мутную. Затем она стала теплее. Поднялся пар. Стекла начали покрываться тонкой, призрачной пленкой. На улице становилось холоднее.
Из спальни донесся шум ссоры Ким и Джули.
– Как же мне надоело! – выругалась Карлотта себе под нос.
Она повернулась. Стакан сверху прокинулся и разлетелся по ее руке дождем осколков.
– Черт, – сказала Карлотта вполголоса. В доме вдруг стало тихо. Сердце в груди заколотилось.
Билли стоял в дверях с гаечным ключом в руке.
– Это стакан, – упокоила его Карлотта. – А ты что подумал?
Джули высунула мокрое от слез лицо из-за двери в кухню. Затем показалась Ким с вытащенными из косы волосами.
– Иди обратно в комнату, Ким. Переодевайся в пижаму. Джули, помоги мне на кухне. Давайте. Шевелитесь!
Джули испытующе смотрела на маму. Она была напугана.
– Иди, Ким!
Карлотта угрожающе шагнула вперед. Ким убежала в спальню. Было слышно, как она раздраженно хлопает дверьми шкафа, пока переодевается.
– И не хлопай!
Стало тихо.
Джули вытирала посуду, которую мыла Карлотта. Билли шумел металлом из гаража. Засохшие кусочки мертвой коры падали на крышу, когда поднимался ветер. Сухой, пустой ветер.
Прозвенел звонок.
Карлотта с Джули посмотрели друг на друга.
– Иди в комнату, Джули.
Позвонили снова. Джули пошла в спальню и тихо закрыла за собой дверь. Карлотта пошла к двери, чуть приоткрыла ее – и увидела фигуру, закрывающую собой уличный фонарь. У Карлотты колотилось сердце.
– Синди!
– Сюрприз!
Карлотта завозилась с задвижкой и наконец-то открыла дверь.
– Боже, прости, – сказала она. – Заходи. Я не знала, что это ты! Что ты здесь делаешь?
– Ты не против?
– Против? Да ты свет моих очей. Просто я тебя не ждала.
– Так и знала, что ты не вернешься в Пасадену, – сказала Синди.
– Синди не проведешь.
Они стояли на кухне. Карлотта сияла.
– Кофе? Пива? – предложила она. – Больше ничего нет. Сегодня в поместье Моран негусто. Что у тебя там?
Синди держала в руках маленькую сумку.
– Я подумала, тебе не помешает компания. Все представляла, каково тебе здесь будет в первую ночь, вот и…
– А как же Джордж?
– Он думает, что я у сестры в Резеде, – засмеялась Синди. – Не то чтобы его это вообще заботило.
– Благослови тебя бог, Синди. Я и правда переживала из-за всей этой ситуации. И жутко рада тебя здесь видеть.
– Посплю на твоем диване.
– Да. Чудесно.
Вечер прошел мирно. Синди, Карлотта и Джули играли в карты. Джули выиграла. Пришло время спать. Они уложили девочек. Синди смотрела, как Карлотта целует их на ночь. Синди послала им воздушный поцелуй с порога. Они выключили свет, оставив девочек в полной темноте.
– Сладких снов, – прошептала Синди.
Они немного посидели в гостиной. Горела только одна лампа, отбрасывая мягкий свет в угол, где Синди расположилась на диване, а Карлотта откинулась на спинку кресла. Остальная часть комнаты была полна длинных черных теней.
– Холодно? – спросила Карлотта.
– Немного.
Карлотта подошла к термостату и повернула колесико на значение повыше.
– Тебе страшно? – поинтересовалась Синди.
– Умом – нет. В мозгу нет мысли, что все пойдет по одному месту или типа того. Просто какое-то ощущение в теле. Что-то вроде предчувствия. И все. Это немного пугает. Как будто что-то приближается.
Синди смотрела на лицо Карлотты; мечтательный свет обрисовывал его черты. Это было лицо человека, который уже боролся за свою жизнь, ждал новой битвы и понимал, что ставки высоки.
Под домом лязгали трубы. Билли мыл в гараже грязные руки, опуская их в ведро с мыльной водой. Затем вытерся грязным полотенцем, висевшим у выключателя. Вошел в дом, кивнул Карлотте и Синди и прошел в свою спальню.
– Он такой взрослый, – прошептала Карлотта.
Синди кивнула.
– Я чувствую себя такой старой, – сказала Карлотта. – Боже, Синди. Это было шестнадцать лет назад. Целых шестнадцать лет. Я же старуха.
– Выглядишь отлично.
– Да, но приходится стараться. Все время.
Синди хмыкнула.
Через какое-то время они услышали, как под весом Билли заскрипела кровать. Затем выключился свет. Зашуршали простыни, и потом все стихло.
– Пожалуй, – сказала Карлотта, – пора ложиться спать.
Она не двинулась с места.
– Сейчас половина двенадцатого, – добавила Синди.
– Так поздно?
– Я отнесу посуду. А ты иди спать.
Карлотта так и замерла в кресле.
– Завтра снова курсы. Они никогда не закончатся.
Синди положила стаканы в раковину, затем повернулась, ее фигура казалась расплывчатым темным силуэтом во мраке.
– Иди спать, Карли. А я буду на диване.
– Хорошо.
– Или ты хочешь здесь лечь?
– Нет. У меня от него болит спина. Я пойду в спальню.
– Оставь дверь.
Карлотта нехотя встала.
– Хороших снов, Синди. И еще раз спасибо тебе за все.
– Отдыхай.
– Да. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, дорогая.
Воздух в спальне был сухим и не таким теплым, как в гостиной. Возможно, все дело в планировке дома. Спальня была пристроена позже и, должно быть, из других материалов. Больше штукатурки, меньше дерева. В общем, здесь всегда было прохладнее. Она встала перед зеркалом и быстро разделась.
В темноте ее грудь казалась темными впадинками. Только маленькие соски выделялись в бледном свете, отраженном от далеких огней снаружи. Мягкий живот изгибался в темноте, а волосы на лобке полностью сливались с черными участками мрака. Она предстала тенью, вырезанной из вещества ночи. Карлотта даже самой себе казалась уязвимой.
Она откинула одеяло и скользнула под прохладные простыни. Вскоре постель согрелась. Карлотта посмотрела в потолок. Она не спала. Услышала, как Синди села на диван, расстелила одеяло, а затем легла, свернувшись калачиком, и стало тихо. Билли чуть-чуть захрапел и перестал. Постепенно Карлотту стало клонить в сон. Трубы загудели под досками пола – низкий, рокочущий гром, который сменился несколькими щелчками. Карлотта открыла глаза и посмотрела на потолок. Ничего. Закрыла глаза, уткнулась щекой в гладкую хлопковую наволочку и растворилась в ночи. Она крепко спала.
7:22, 25 октября 1976
Карлотта почувствовала какой-то запах. Мясо. Нет. Да. Не совсем. Бекон. Она быстро встала. В окно лился солнечный свет, отбрасывая блики на косметику у зеркала.
– Синди! – позвала она. – Что ты делаешь?
– Завтрак, – ответила Синди из кухни.
Карлотта надела халат с тапочками и прошаркала на кухню.
– Привет, – сказала она. – И ты не должна была! Откуда вообще взялся бекон?
– Я купила.
– Уже? Который час?
– Где-то семь тридцать.
– Ты чудо.
Карлотта зевнула и потерла лицо.
– Наверное, выгляжу жутко, – сказала она.
– Ну, слегка помято, – рассмеялась Синди.
Вбежала Джули в ночнушке. За ней Ким в одних трусах, неуверенно, сонно улыбаясь и потирая глаза. Она волокла за собой по полу старого плюшевого пса.
– Смотрите, кто проснулся, – сказала Синди. – Садитесь, дамы. Хлопья на столе.
– Синди, – сказала Карлотта, – я пойду оденусь. Скоро вернусь.
Карлотта вернулась в спальню. Она тщательно выбрала клетчатый костюм. У него были широкие лацканы. В нем, надетом поверх белой блузки, ее фигура казалась миниатюрной, а грудь – пышной. Ей это нравилось. Билли зашел на кухню, подтягивая синие джинсы.
– Доброе утро, миссис Нэш, – сказал он.
– Доброе утро, мистер Моран.
– Что на завтрак?
– Садитесь, мистер Моран, – засмеялась Синди, – я лично вас обслужу.
Билли сел, вглядываясь в идеальный день за окном. Его босые ноги отбивали ритм по линолеуму. В окна лился солнечный свет. Листья снаружи казались желто-зелеными и яркими там, где выступали из тени дома. А над крышами простиралось чистое голубое небо.
– Хороший денек, – заметила Карлотта, вернувшись.
– Идеальный, – согласилась Синди.
Синди взяла тарелки с мисками и понесла к раковине.
– Эй! – пожурила Карлотта. – Ты что делаешь?
– Иди на курсы. А я провожу детей и уберусь.
– Еще чего…
– Ты опоздаешь.
– Синди…
– Правда. Посмотри на часы. Уже больше восьми.
– Боже. Ты права.
Синди вытерла руки о фартук.
– Слушай, – сказала она, – насчет сегодня. Наверное, мне пора домой.
– Да, конечно, – ответила Карлотта после небольшой паузы. – И правда, я очень благодарна.
– Мне было приятно. А теперь иди. И будь осторожна. А я одену девочек.
– Ты настоящий ангел, Синди.
Карлотта взяла с кухонного стола блокнот для стенографии и большую выцветшую серую папку.
– Всем пока.
Все попрощались хором.
Карлотта вышла на солнце. Ветерок радостно дул, покачивая листья над тенистой тропинкой. В машине все еще было прохладно. Она села и помахала мистеру Гринспану, по-европейски, из крошечной чашечки, попивающему кофе на крыльце. Он помахал в ответ надкушенным тостом, кивая и улыбаясь. Карлотта завела машину, развернулась и поехала.
Она покрутила радио, но потом выключила. Проехала на зеленый. Остановилась на красном.
Между Санта-Моникой и Лос-Анджелесом есть небольшая разница. Приезжий этого не заметит. Но деревья в Санте-Монике старше, крупнее, тенистее. На тротуарах больше пожилых людей. Некоторые здания построены еще до Великой депрессии. Если проехать мимо при ярком солнечном свете на большом «бьюике», будет похоже на аллею цвета сливок и голубого неба. Ничто в мире на это не похоже. В утреннем свежем, прохладном воздухе газоны и цветы светятся на солнце. И далеко, очень далеко – нужно знать, куда смотреть, – виднеется голубой ободок низко в небе: Тихий океан.
– Доброе утро, сучка!
Карлотта замерла.
Она вгляделась в пыльное лобовое стекло. Нагретый широкий проспект бесконечно тянулся среди огромных тенистых деревьев и заправок на дальних углах. Она все делала медленно. Осторожно. Ожидая. Этого не могло быть. Не среди бела дня! Она нащупала переключатель радио. Оно был выключено. Женщина посмотрела в сторону.
Два латиноамериканца смотрели на нее сверху вниз из старого грузовика, стоявшего на соседней полосе. Их загорелые лица, оба с маленькими усиками, внимательно изучали ее. Их взгляды скользнули по ее шее, плечам, груди и бедрам. Машина сзади просигналила. Карлотта нажала на педаль. Пикап повернул налево. Она видела, как он исчез в зеркале заднего вида.
– Вмажь ей! Вставь ей!
Сердце Карлотты понеслось галопом. Она повернулась. Голос раздавался прямо над ее головой. За ее головой. Но сзади никого не было. Она повернула руль, встраиваясь в ряд, и недоуменно дотронулась до губ.
– Затащи ее на палисад!!!
– Гони ее с причала!!!
Карлотта завертела головой. Ее глаза расширились и наполнились страхом. Она смотрела. Искала. Но в машине никого не было. Она открыла окно. Ее нога надавила на педаль газа. Она попыталась снять ногу. Но невероятная сила давила сверху.
– Сбрось ее с обрыва! С обрыва!
– Сломай руль! Насади ее на передачу!
Два смеющихся, искаженных голоса походили на скрип двери. Машина набирала скорость на Колорадо-авеню и проезжала мимо остальных.
– Хватит! Хватит! – закричала Карлотта, зажимая руками уши.
– Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – удвоенный хриплый смех смешался в ее ушах.
Стон, а затем глубокий, грубый голос зашептал ей на ухо:
– Запомни меня, сучка!
Руль выскользнул из ее рук. Машина повернула направо. Карлотта схватилась за руль, но едва смогла сдвинуть его с места. «Бьюик» свернул на главную дорогу Санта-Моники, направляясь к океану. Маленькие мышиные ручки дергали ее за волосы.
– Ущипни ее! Ущипни ее! – взвизгнул голос.
– Ткни ее! – завопил другой, безумный и свистящий.
Теперь руль стал словно железным. Карлотта не могла убрать ногу с педали газа. Либо она оказалась парализована, либо ее прижимали сверху. В любом случае тяжелый груз давил на педаль.
– Боже милостивый, Боже, – рыдала Карлотта, нащупывая защелку ремня безопасности. Но та застряла в щели переднего сиденья. – О Боже, Господи.
Замок на двери громко щелкнул. Окно поднялось с тихим жужжанием. На пешеходном переходе прохожий замешкался, затем сделал шаг назад, таращясь на «бьюик», пронесшийся мимо.
– Прости меня, Господи, прости за все, что я когда-либо совершала, пожалуйста…
– Заткнись!
– Обожги ее! Сунь ей между ног зажигалку!
Щелкнула зажигалка, показался огонек.
Карлотта закричала. Ты понимаешь, что конец близок. Душа хочет взлететь, но она заперта внутри тела. Впереди статуя Санта-Моники, грубый белый камень, сияющий на солнце. За ней розы. И голубое небо. В двухстах футах шоссе Пасифик-Кост, словно бетонная лента, прижимается к скалам.
– Сильнее!
Что-то еще сильнее вдавило ее ногу в пол. Машина рванулась вперед. В голове загудело; голубой край утеса несся вперед.
– Прощай, Карлотта!
Карлотта закричала.
Внезапно она повернула руль так сильно, что машина выписала дугу и полетела к ближайшим зданиям.
– А ну назад, стерва!
Руль быстро повернул назад. Но переднее колесо врезалось в бордюр, и «бьюик» опрокинуло на тротуар. Двое безработных мужчин, отдыхавших в тени переулка, казалось, отлетели назад в замедленной съемке, когда машина ринулась вперед. В каком-то бесконечном шоке Карлотта увидела, как посетители бара на втором этаже только сейчас начали поднимать глаза от столиков.
– Пожалуйста, я не хочу умирать, – молилась Карлотта без всякой надежды.
Стекло взорвалось подобно волне. Она зажмурилась и почувствовала, как осколки рассыпались по плечам и лицу, словно мягкий, жалящий дождь. Решетки радиатора и крылья визжали, как и внутренние детали двигателя, выброшенные из разорванного капота. Ее яростно швырнуло вперед, и она почувствовала, как ремень безопасности врезается в живот, вдавливая обратно в сиденье. Мир заполнила тошнота. Все превратилось в затянувшуюся вспышку звука взрывающегося металла и стекла, и Карлотта чувствовала лишь боль. И тогда она заметила, что все стихло.
Мужчина постучал в дверь.
– Лучше ее вытащить. Дым идет.
– Не трогай ее.
– Но пошел дым!
– Оставь ее. Или она тебя засудит.
– Вызови скорую.
– Не паникуй.
В разбитом окне показалось лицо. Дружелюбное, но напуганное.
– Я не причиню вам вреда, мэм. Но двигатель дымится. Если можете, выходите из машины.
Карлотта хотела ответить, что все в полном порядке, и да, спасибо, сейчас она выйдет из машины, только пусть он отойдет, но не могла открыть рот. Все слова умерли в какой-то неизмеримо огромной пустыне в ее мозгу. Она только тупо смотрела на мужчину.
– Кажется, она в шоке.
– Просто испугалась.
– Открой дверь.
Двое мужчин вместе раскрыли помятую дверь.
– Расстегни ее ремень, Фред.
– Не могу. Его заело. А нет. Сейчас. Готово.
– Аккуратно.
Карлотта чувствовала, как ее вытаскивают из машины. Она попыталась попросить их поставить ее на ноги. Хотела пойти домой. Но могла лишь повиснуть на мужской шее и плакать.
– С ней все хорошо. Парочка царапин.
– Чудо.
– Но «бьюику» конец.
Карлотта видела, как проплывал мимо мир, состоящий из неуверенных, удивленных лиц.
– Они пытаются меня убить, – плакала она, пока ее несли на кресло в баре. – Они убьют меня.