Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Под маской
– Возьми меня с собой! – сказала она в один из вечеров, когда они лениво сидели на траве под одной из даривших днем тень пальм. Негры привезли на берег свои музыкальные инструменты, и звуки диковинного регтайма медленно плыли окрест, смешиваясь с теплым дыханием ночи.
– Мне хотелось бы появиться снова, через десять лет, в образе сказочно богатой и знатной индианки, – продолжила она.
Карлиль бросил на нее быстрый взгляд.
– Ты же знаешь, что ты можешь.
Она рассмеялась.
– Это предложение руки и сердца? Экстракласс! Ардита Фарнэм становится невестой пирата! Девушка из общества похищена музыкантом – потрошителем банков!
– Это был не банк.
– А что это было? Почему ты не хочешь мне рассказать?
– Я не хочу разрушать твоих иллюзий.
– Мой дорогой, у меня насчет тебя нет никаких иллюзий.
– Я имел в виду твои иллюзии насчет себя самой.
Она удивленно посмотрела на него.
– Насчет меня? Да что я вообще могу иметь общего с бог-знает-каким криминалом, которым занимался ты?
– Поживем – увидим!
Она встала и погладила его по руке.
– Дорогой мистер Картис Карлиль, – тихо сказала она, – вы что, в меня влюбились?
– Как будто это что-то значит.
– Но это действительно значит – потому что я думаю, что я тебя люблю.
Он иронично посмотрел на нее.
– Таким образом, ваш счет в январе составит ровно полдюжины, – предположил он. – Думаете, я приму ваш блеф и попрошу поехать со мной в Индию?
– Уверена!
Он пожал плечами.
– Можно пожениться в Калао.
– Какую жизнь ты можешь мне предложить? Я не хочу тебя обидеть, я совершенно серьезно: что будет со мной, если те, кто очень хочет получить награду в двадцать тысяч, когда-нибудь достигнут своей цели?
– Я думал, что ты ничего не боишься.
– А я и не боюсь – просто я не хочу потратить свою жизнь впустую ради того, чтобы это доказать.
– Как бы я хотел, чтобы ты была из бедных. Обычной бедной девочкой, мечтающей в тени забора где-нибудь в южной глубинке.
– Так было бы лучше?
– Я бы получал удовольствие от твоего изумления – просто глядя, как твои глаза широко раскрывались бы, глядя на вещи. Если бы они были тебе нужны! Понимаешь?
– Кажется. Что-то вроде девушек, рассматривающих витрины ювелирных магазинов?
– Да. Которым хочется овальные часы из платины, и чтобы по краям – изумруды. И как только ты решила бы, что они слишком дороги, и выбрала бы что-нибудь из белого золота за сотню долларов, я бы сказал: «Слишком дорогие? Ну нет!» И мы бы зашли в магазин, и очень скоро платина бы матово засияла на твоем запястье.
– Это звучит так мило и вульгарно – и смешно, не правда ли? – промурлыкала Ардита.
– Не правда ли? Да ты только представь себе, как мы путешествуем по миру, разбрасывая деньги направо и налево, боготворимые посыльными и официантами! О, блаженны простые богачи, ибо они наследуют землю!
– Я действительно хочу, чтобы так все и было.
– Я люблю тебя, Ардита, – нежно сказал он.
На мгновение детскость пропала с ее лица – оно стало необычно серьезным.
– Мне нравится быть с тобой, – сказала она, – больше, чем с любым другим мужчиной из всех, каких я только встречала. И мне нравятся твои глаза, и твои темные волосы, и как ты перескакиваешь через борт, когда мы сходим на берег. Фактически, Картис Карлиль, мне нравится в тебе все, когда ты ведешь себя естественно. Я думаю, что у тебя сильная воля, и ты знаешь, как я это ценю. Иногда рядом с тобой меня одолевает искушение неожиданно поцеловать тебя и сказать тебе, что ты – просто мальчишка, голова которого набита идеалами и чушью о классовых различиях. Если бы я была немного старше и немного более устала от жизни, я бы, вероятно, пошла с тобой. Но сейчас я хочу вернуться домой и выйти замуж – за другого.
На той стороне посеребренного залива в лунном свете извивались и корчились фигуры негров – они не могли не повторять свои трюки от переизбытка нерастраченной энергии, как акробаты, которым пришлось провести много времени в бездействии. Они все, как один, маршировали, описывая концентрические окружности, то забросив головы назад, то нависая над своими инструментами, как пасторальные фавны. Тромбон и саксофон вторили друг другу, рождая мелодию, то буйно-веселую, то назойливо-жалостную, как пляска смерти в сердце Конго.
– Давай потанцуем! – крикнула Ардита. – Я не могу спокойно слушать такой шикарный джаз!
Взяв ее за руку, он привел ее на широкий участок твердого песчаника, который ярко сверкал под луной. Они порхали как прекрасные мотыльки в ярком сумрачном свете, и фантастическая гармония, плачущая и ликующая, дрожащая и отчаянная, заставила Ардиту потерять чувство реальности; она полностью отдалась исполненным грез ароматам тропических цветов и безграничным звездным пространствам над головой, чувствуя, что если она откроет глаза, то может оказаться, что она танцует с призраком на планете, созданной ее собственным воображением.
– Вот так я себе и представлял настоящий танец, – прошептал он.
– Я чувствую, что схожу с ума – и мне так здорово!
– Мы заколдованы. Тени бесчисленных поколений каннибалов наблюдают за нами с высоты того утеса.
– Бьюсь об заклад, каннибалки говорят, что мы танцуем слишком близко друг к другу и что я выгляжу совершенно непристойно без кольца в носу.
Они оба тихо рассмеялись – но смех утих, когда они услышали, что на той стороне озера звуки тромбонов замерли на полуноте, а саксофоны издали резкие стоны и тоже замолчали.
– Что случилось? – крикнул Карлиль.
Ответа не последовало, но через минуту они заметили человека, бежавшего по берегу серебрящегося в лунном свете озера. Когда он приблизился, они увидели, что это был необыкновенно возбужденный Бэйб. Он перешел на шаг и выпалил свои новости.
– Корабль стоит в полумиле, сэр. Моуз, он на вахте, сказал, что они бросили якорь.
– Корабль… Что за корабль? – обеспокоенно спросил Карлиль.
В его голосе было смятение, и сердце Ардиты забилось сильнее, когда она увидела, что его лицо осунулось.
– Он говорит, что не знает, сэр.
– Они спустили шлюпку?
– Нет, сэр.
– Поднимаемся наверх! – сказал Карлиль.
Они в молчании поднялись на холм – рука Ардиты после танца все еще находилась в руке Карлиля. Она чувствовала, как он нервно сжимает ее время от времени, как будто не отдавая себе отчета, и хотя ей было немного больно, она даже не пыталась освободиться. Казалось, прошел час, пока они взобрались на вершину, осторожно переползли освещенную площадку и оказались у края скалы. Бросив взгляд на море, Карлиль невольно вскрикнул. Это был пограничный катер с шестидюймовыми пушками на носу и на корме.
– Они знают! – сказал он, шумно вздохнув. – Они знают! Нас каким-то образом выследили.
– Ты уверен, что они знают про расщелину? Они могли просто бросить якорь, чтобы взглянуть на остров при солнечном свете. Оттуда, где они стоят, расщелина не видна.
– Видна, если посмотреть в бинокль, – безнадежно произнес он. Затем посмотрел на часы. – Сейчас почти два часа. Они ничего не предпримут до рассвета, в этом я уверен. Конечно, остается еще слабая надежда на то, что они просто ждут какой-то другой корабль – может, угольщик…
– Пожалуй, переночуем прямо здесь.
Спустя два часа они лежали все там же, бок о бок, уткнув подбородки в локти, как это часто делают дети во сне. Позади сидели на корточках негры, спокойные, молчаливые и покорные судьбе, время от времени извещавшие звонким храпом о том, что даже присутствие опасности не покорит непобедимую африканскую склонность ко сну.
Около пяти утра к Карлилю подошел Бэйб. Он сказал, что на борту «Нарцисса» есть полдюжины винтовок. Было ли принято решение не оказывать сопротивления? Хорошую драку можно было бы устроить, сказал он, если заранее разработать план.
Карлиль рассмеялся и покачал головой.
– Это не кучка шпиков, Бэйб. Это пограничный катер. Это как лук со стрелами выставить против пулемета. Если ты хочешь где-нибудь спрятать мешки, чтобы потом их забрать, давай, действуй. Но это вряд ли сработает – они перекопают остров вдоль и поперек. Битва проиграна, Бэйб.
Бэйб молча поклонился и развернулся, а Карлиль повернулся к Ардите и хрипло сказал:
– Это мой самый лучший друг. Он с радостью отдал бы за меня жизнь, если бы я ему позволил.
– Вы сдаетесь?
– У меня нет выбора. Конечно, выход есть всегда – самый надежный выход, – но это подождет. Я ни за что не пропущу суд над собой – это будет интересное испытание славой, пусть и дурной. «Мисс Фарнэм свидетельствует, что пират все это время относился к ней как джентльмен».
– Не надо! – сказала она. – Мне ужасно жаль…
Когда небо поблекло и матово-синий цвет сменился свинцово-серым, на палубе корабля стало наблюдаться какое-то движение, а у борта появились офицеры в белых парусиновых костюмах. В их руках были бинокли, они внимательно изучали островок.
– Вот и все, – мрачно промолвил Карлиль.
– Черт возьми! – прошептала Ардита. Она почувствовала, что слезы подступают к глазам.
– Мы возвращаемся на яхту, – сказал он. – Я предпочитаю, чтобы меня взяли там, а не гнали меня по земле, как опоссума.
Оставив площадку, они спустились к подножию холма, дошли до озера и сели в шлюпку, в которой притихшие негры доставили их на яхту. Затем, бледные и измученные, они уселись на канапе и стали ждать.
Спустя полчаса в предрассветных сумерках из устья канала показался нос пограничного катера, который сразу же остановился, явно опасаясь, что бухта может оказаться для него слишком мелка. Но, увидев яхту, мирно качавшуюся на волнах, мужчину и девушку на канапе, негров, с праздным любопытством слонявшихся по палубе, на катере решили, что сопротивления не будет, и с обоих бортов небрежно спустили две шлюпки, в одной из которых находился офицер с шестью матросами, в другой – четверо гребцов и двое седовласых мужчин в костюмах яхтсменов на корме. Ардита и Карлиль поднялись, и, сами того не сознавая, прильнули друг к другу. Затем он неожиданно сунул руку в карман, извлек оттуда круглый, блестящий предмет и подал его ей.
– Что это? – удивилась она.
– Я не уверен, но, судя по русским буквам, которые можно разглядеть на внутренней стороне, думаю, что это обещанный вам браслет.
– Откуда – откуда вы…
– Он из этих сумок. Видите ли, «Картис Карлиль и шесть черных малышей» прямо во время своего выступления в холле отеля «Палм-Бич» неожиданно сменили инструменты на автоматы и ограбили зрителей. Я взял этот браслет у симпатичной, сильно напудренной рыжеволосой леди.
Ардита нахмурилась, а затем улыбнулась.
– Так вот что вы сделали! Да, смелости вам не занимать.
Он поклонился.
– Свойственное всем буржуа качество, – сказал он.
А затем на палубу косо упал рассвет, расшвыривая дрожащие тени по серым углам. Утренняя роса превратилась в золотой туман, невесомый, как сон, окутавший их так, что они стали похожи на призрачные тени прошедшей ночи, бесконечно мимолетные и уже поблекшие. В это мгновение и море, и небо погрузились в тишину, будто рассвет своей розовой ладошкой прикрыл дыхание жизни, а затем из бухты донеслись жалобные стоны уключин и плеск весел.
На фоне золотого горнила, запылавшего с востока, их грациозные фигуры неожиданно слились в одну, и он поцеловал ее прямо в капризно изогнутые губы.
– Я как в раю, – пробормотал он через секунду.
Она улыбнулась ему.
– Счастлив, да?
И ее вздох стал благословением – экстатической уверенностью в том, что в этот момент она была как никогда юна и прекрасна. Еще мгновение жизнь была лучезарной, а время – призрачным, и их сила – бесконечной, а затем раздался глухой удар и царапающий звук шлюпки, вставшей у борта.
По трапу вскарабкались двое седовласых мужчин, офицер и пара матросов, державших в руках револьверы. Мистер Фарнэм раскрыл было руки для объятий, но остановился, глядя на племянницу.
– Н-да, – сказал он, медленно опустив голову.
Она со вздохом освободила шею Карлиля от объятий, и ее взгляд, преображенный и отсутствующий, упал на поднявшихся на борт. Дядя заметил, как ее губы высокомерно искривились – ему была знакома эта гримаса.
– Итак, – с чувством произнес он, – вот как ты, оказывается, представляешь себе романтику. Убежать ото всех и завести роман с морским разбойником.
Ардита беззаботно посмотрела на него.
– Какой же ты старый и глупый, – негромко ответила она.
– Это все, что ты намерена сказать в свою защиту?
– Нет, – сказала она, как бы задумавшись. – Нет, есть кое-что еще. То самое хорошо тебе известное выражение, которым я заканчивала большинство наших разговоров на протяжении последних нескольких лет: «Отстань!»
И с этим она, бросив быстрый презрительный взгляд на двух стариков, офицера и обоих матросов, развернулась и гордо сошла по трапу вниз, в кают-компанию.
Но если бы она задержалась еще на миг, то смогла бы услышать нечто, что было совершенно несвойственно ее дядюшке в подобных ситуациях. Он весело, от всего сердца, рассмеялся, а через секунду к нему присоединился и второй старик.
Он проворно повернулся к Карлилю, который, как ни странно, наблюдал всю эту сцену, тоже еле сдерживая смех.
– Ну что, Тоби, – сказал он добродушно, – неизлечимый ты мой романтик и неосторожный мечтатель, ты действительно нашел то, что надо?
Карлиль утвердительно улыбнулся.
– Естественно. Я был совершенно в этом уверен уже тогда, когда впервые услышал ее бурную биографию. Вот почему вчера я поручил Бэйбу запустить ракету.
– Я рад за тебя, – серьезно произнес полковник Морлэнд. – Мы все время держались поближе к тебе на случай, если бы вдруг у тебя возникли какие-нибудь проблемы с этими шестью непонятными неграми. Мы так и думали, что застанем вас в каком-нибудь… положении, вроде этого, – вздохнул он. – Н-да, рыбак рыбака видит издалека.
– Мы с твоим отцом не спали всю ночь, надеясь на лучшее – или, уж скорее, на худшее. Бог знает, почему она тебе так понравилась, мой мальчик. Я от нее чуть с ума не сошел. Ты подарил ей этот русский браслет, который детектив добыл у девицы Мими?
Карлиль кивнул.
– Тсс! – сказал он. – Она поднимается на палубу.
Ардита показалась на трапе и бросила непроизвольный взгляд на запястья Карлиля. На ее лице появилось озадаченное выражение. На корме негры затянули песню, и их низкие голоса эхом отдавались от поверхности чистой прохладной воды.
– Ардита, – неуверенно начал Карлиль.
Она сделала шаг по направлению к нему.
– Ардита, – повторил он, задержав дыхание, – я должен сказать тебе правду. Все это было неправдой. Меня зовут не Карлиль. Я – Морлэнд, Тоби Морлэнд. Ардита, вся эта история родилась… Родилась из призрачного тумана Флориды.
Она уставилась на него, ничего не понимая, не веря, и краска гнева стала волнами подниматься по ее лицу. Трое мужчин затаили дыхание. Морлэнд-старший шагнул к ней; рот мистера Фарнэма приоткрылся в паническом ожидании краха всего плана.
Но ничего не случилось. Ардита просияла, улыбнулась, быстро подошла к Морлэнду-младшему и посмотрела на него. В ее серых глазах не было и намека на гнев.
– Ты можешь поклясться, – негромко сказала она, – что все это – продукт твоего собственного воображения?
– Клянусь, – пылко ответил Морлэнд.
Она опустила глаза и нежно его поцеловала.
– Какая фантазия! – тихо, с завистью в голосе сказала она. – Хочу, чтобы ты всю жизнь так же мило мне лгал!
Донеслись негромкие голоса негров, слившиеся в воздухе в песню, которую она уже слышала.
Время, ты – вор.
Радость и боль
Подобны листве,
Что желтеет…
– А что же было в сумках? – нежно спросила она.
– Флоридский песок, – ответил он. – Два раза я все же сказал тебе правду.
– И кажется, я догадываюсь, когда был второй раз, – произнесла она; затем, встав на цыпочки, она нежно поцеловала… журнальную иллюстрацию.
«О, рыжая ведьма!»
I
Мерлин Грейнджер работал в книжном магазине «Перо Луны»: вы вполне могли там бывать, это прямо за «Ритц-Карлтон», на Сорок седьмой улице. Маленький магазинчик «Перо Луны» обладает – вернее, обладал – весьма романтической атмосферой: в нем всегда царил полумрак и аромат радикализма. Интерьер подсвечивался не то захватывавшими дух ярко-красными и оранжевыми афишами и сиянием корешков специальных изданий, не то качающейся низко висящей лампой под внушительным абажуром из красного сатина, горевшей даже днем. Это был «выдержанный», как хорошее вино, магазин. Слова «Перо Луны», как вышивка, змеились над дверью. Витрины всегда были заполнены тем, что едва-едва прошло сквозь сито литературной цензуры: тома в темно-оранжевых обложках, с красовавшимися названиями на белых прямоугольниках. Все здесь по приказу мудрого и непостижимого мистера Мунлайта Квилла было пропитано ароматом мускуса, что создавало атмосферу не то лавки древностей в Лондоне диккенсовских времен, не то кофейни на теплых берегах Босфора.
С девяти до пяти тридцати Мерлин Грейнджер вопрошал скучающих пожилых дам в черном и юношей с темными кругами под глазами о том, «нравится ли им этот модный, ну-как-его-там…» и не хотели бы они взглянуть на первое издание? А, так вы хотите купить роман с арабом на обложке или сборник новейших сонетов Шекспира, продиктованных им из небытия мисс Саттон из Южной Дакоты… – и он презрительно фыркал. Если говорить честно, то его собственные предпочтения склонялись именно в этом направлении, однако служащему «Пера Луны» в рабочее время необходимо было носить маску пресыщенного ценителя.
Закрывая ставней витрину снаружи, попрощавшись с мистером Мунлайтом Квиллом, его помощницей мисс Мак-Крекен и секретаршей мисс Мэстерс, каждый вечер в пять тридцать он отправлялся домой к девушке по имени Каролина. Нет, он не ужинал с Каролиной. Маловероятно, что Каролина согласилась бы вкушать пищу с его комода, на котором в опасной близости от деревенского сыра лежали запонки, а в стакан молока так и норовил попасть конец галстука Мерлина; он никогда не приглашал ее поужинать вместе. Ел он в одиночестве. В кулинарии Брейдждорта на Пятой авеню он покупал коробку крекеров, тюбик рыбного паштета, апельсины или сосиски в маленькой банке, картофельный салат и бутылку безалкогольного напитка, нес все это в свертке в свою комнату на Пятьдесят-какой-то улице и ужинал, глядя на Каролину.
Каролина была яркой молодой особой лет девятнадцати, проживавшей на пару с дамой постарше. Она была похожа на призрак – из-за того, что не существовала вплоть до того момента, когда наступал вечер. Она материализовывалась только тогда, когда около шести в ее квартире зажигался свет, и исчезала не позднее полуночи. Ее уютная квартирка находилась в симпатичном доме, облицованном белым камнем, прямо напротив южной окраины Центрального парка. Ее окна с другой стороны выходили на единственное окно единственной комнаты, занимаемой одним-единственным мистером Грейнджером.
Он звал ее Каролиной, потому что она была похожа на девушку, изображенную на обложке одноименной книги, стоявшей в «Пере Луны».
Так вот, Мерлину Грейнджеру было двадцать пять, он был худ, темноволос, без усов, бороды и всего такого, а Каролина была ослепительно-яркой, ее волосы выглядели как мерцающая темно-рыжая волна, а черты лица заставляли вас вспомнить о поцелуях – ну, знаете, вам вдруг кажется, что она выглядит точь-в-точь как ваша первая любовь, хотя, взглянув на старое фото, вы тут же убеждаетесь, что это вовсе не так. Обычно она носила розовое или голубое, хотя последнее время стала надевать облегающее черное платье, которым заметно гордилась – надев его, она подолгу стояла и рассматривала что-то на стене, и Мерлин думал, что там, должно быть, располагалось зеркало. Она часто сидела на венском стуле у окна, хотя иногда отдавала дань и шезлонгу под торшером, где выкуривала сигарету, откинувшись назад – положение ее рук в этот момент Мерлин находил чрезвычайно грациозным.
Иногда она подходила к окну и величественно замирала, глядя на улицу, потому что заблудшая Луна каплями разбрасывала по аллее внизу странный изменчивый блеск, превращая урны и бельевые веревки в живые импрессионистские образы посеребренных бочек и гигантских паучьих сетей. Мерлин, не таясь, сидел у окна, поедая деревенский сыр с сахаром и молоком, и от неожиданности так спешил схватиться за шнур жалюзи, что ронял деревенский сыр на колени, а молоко проливалось, оставляя на брюках сахарные пятна – и все-таки у него не было сомнений, что она его заметила.
Иногда в окне показывались и гости: мужчины в смокингах, с перекинутыми через руку пальто и со шляпами в руках, кланявшиеся и говорившие с Каролиной стоя; затем они опять кланялись и исчезали вслед за ней, по всей видимости, сопровождая ее на вечеринку или на бал. Иногда приходили юноши, усаживались, курили сигареты и, кажется, пытались что-то Каролине рассказать, – а она либо сидела на венском стуле и внимательно за ними наблюдала, либо возлежала в шезлонге под торшером и выглядела очень загадочной – и, само собой, юной.
Мерлину нравилось, когда приходили гости. Некоторых мужчин он вполне одобрял. Иных он лишь вынужденно терпел, а одного или двух даже презирал, особенно наиболее назойливого посетителя, брюнета с черной козлиной бородкой и черной, как смоль, душой, которого он, как ему смутно казалось, где-то видел, но никак не мог вспомнить где.
Жизнь Мерлина не «ограничивалась придуманной им грезой», и это не был «счастливейший час в его жизни». Он никогда не торопился, чтобы успеть спасти Каролину «из их когтей», и даже не взял ее в жены. Случилось нечто более удивительное и странное – об этом и пойдет наш рассказ. Все началось в один из октябрьских вечеров, когда она неожиданно вошла в выдержанный интерьер «Пера Луны».
Уже темнело, собирался дождь, все было окрашено в те самые серые тона, которые наблюдаются только вечером в Нью-Йорке перед концом света. Завывал ветер, гоняя старые газеты и другой мусор, во всех окнах зажигались огни, на улицах было пустынно, а на душе тоскливо, и становилось жаль верхушки небоскребов, терявшиеся там, в темно-зеленых и серых облаках; возникало ощущение, что весь этот фарс скоро кончится, и тогда все эти здания разлетятся, как карточные домики, а кирпичи, несомненно, свалятся в пыльные кучи, погребя под собой все те миллионы, которым предназначено было ветром заноситься внутрь и выноситься наружу.
По крайней мере, именно такие мысли носились в голове Мерлина Грейнджера, стоявшего у окна, выстраивая дюжину книг на витрине после ураганного визита дамы в горностаевом манто. Он смотрел сквозь стекло, думая о печальном: о ранних романах Г. Уэллса, о книге «Бытие», о том, как Томас Эдисон заявил, что через тридцать лет на острове не останется ни одного жилого здания, все превратится в один огромный и шумный базар; он выставил последнюю книгу, развернулся – и тут в магазин бесшумно вошла Каролина.
На ней был не строгий, но вполне традиционный, прогулочный костюм – так он вспоминал позже. Клетчатая юбка, плиссированная «в гармошку»; мягкий, туго облегающий фигуру жакет; коричневые туфли и гетры. Ансамбль завершала шляпка, небольшая и аккуратная, похожая на верхушку чудесной коробки дорогих конфет.
Мерлин, у которого от удивления перехватило дыхание, в волнении направился к ней.
– Добрый вечер… – произнес он и замолчал. Ведь он не знал и даже не мог предполагать, что в его жизни вот-вот должно было произойти нечто удивительное и зловещее; что сейчас не требуется ничего, кроме тишины и подобающей случаю толики внимательного ожидания. За минуту до того, как это начало происходить, у него возникло ощущение мгновения тишины, невероятным образом растянувшегося во времени: он увидел сквозь стеклянную перегородку, отделявшую небольшую контору, зловещую коническую голову своего начальника, мистера Мунлайта Квилла, склонившегося над бумагами. Он узрел мисс Мак-Крекен и мисс Мастерс в образе двух пятен волос, нависших над бумагами; над собой он увидал малиновую лампу и с радостью отметил, что она действительно привносит в интерьер книжного магазина приятный романтический колорит.
После этого все и случилось – вернее, начало происходить. Каролина взяла свободно лежавший наверху стопки книг том со стихами, ее изящные белые пальчики быстро перебрали страницы и вдруг одним ловким движением она подбросила книгу к потолку, и та, застряв, исчезла в малиновом абажуре; сквозь освещенный изнутри сатин книга выпячивалась темным прямоугольником. Это рассмешило Каролину, и она рассмеялась молодым заразительным смехом, к которому немедленно присоединился Мерлин.
– Она осталась там! – весело воскликнула она. – Она застряла, здорово? – Им обоим это показалось вершиной блестящего абсурда. Они снова рассмеялись на весь магазин, и Мерлину стало хорошо оттого, что ее голос оказался глубоким и чарующим.
– Возьмите другую, – неожиданно для себя предложил он, – возьмите ту, красную.
После этого ее смех усилился; ей даже пришлось ухватиться руками за стопку книг, чтобы не упасть.
– «Возьмите другую!» – еле смогла она повторить между приступами веселья. – Черт побери, «возьмите другую»!
– Берите две сразу!
– Да, «берите две сразу»! Господи, сейчас умру от смеха! Ну, поехали…
За словом последовало и дело, она взяла книгу с красной обложкой и отправила ее пологой гиперболой к потолку, где книга погрузилась в абажур рядышком с первой. В течение нескольких минут они только и могли, что раскачиваться взад и вперед в беззвучном смехе; успокоившись, они, ни слова друг другу не говоря, синхронно возобновили спортивные упражнения. Мерлин схватил тяжелый, в дорогом переплете том французской классики и швырнул его по спирали вверх. Аплодируя собственной меткости, в одну руку он взял бестселлер, а в другую издание об очках и, затаив дыхание, следил, как она совершает бросок. После этого дело пошло, как по маслу – еще быстрее и неистовей; иногда они бросали по очереди и, наблюдая за ней, он поражался, как грациозно было каждое ее движение; иногда кто-нибудь из них делал целую серию бросков, хватая ближайшую книгу и швыряя ее, даже не следя за полетом и сразу хватая следующую. В течение трех минут стол опустел, а малиновый абажур так разбух от находившихся в нем книг, что едва не лопался.
– Глупая игра баскетбол, – с презрением воскликнула она, швырнув книгу. – Годится только для старшеклассниц в отвратительных шароварах!
– Да, идиотизм, – согласился он.
Она остановилась, раздумав бросать книгу, и резко положила ее обратно на стол.
– Ну вот, теперь места достаточно; давайте присядем, – серьезно произнесла она.
Они сели; места хватило обоим. Почувствовав некоторое волнение, Мерлин взглянул через стеклянную перегородку на контору мистера Мунлайта Квилла, но все три головы по-прежнему были склонены над бумагами; они явно не замечали, что происходит в магазине. Поэтому, когда Каролина, опираясь на руки, уселась на стол, Мерлин сделал то же самое и, сидя рядом, они посмотрели друг другу в глаза.
– Мне очень нужно было с вами увидеться! – начала она, и в ее темных глазах показалась трогательная жалость.
– Понимаю.
– Все потому, что в последний раз, – продолжала она, и ее голос слегка дрожал, хотя она старалась говорить уверенно, – я за вас испугалась. Мне не нравится, что вы обедаете за комодом. Я так боюсь, что вы… Что вы проглотите запонку!
– Да, как-то раз чуть не проглотил, – неохотно признался он, – но это оказалось не так просто, знаете ли. Я хочу сказать, что проглотить плоскую половину нетрудно, и вторую половину тоже – если по отдельности – но вот чтобы проглотить запонку целиком, нужно иметь совершенно особое горло.
Ему самому было странно, что он так галантно и остроумно отвечает. Впервые в жизни слова прямо-таки слетали с его языка, без всякого усилия собираясь вместе в тщательно организованные взводы и батальоны, будто предоставляемые в его распоряжение педантичными адъютантами в виде готовых параграфов.
– Вот это меня и испугало, – сказала она. – Я знаю, что для этого нужно иметь особое горло, и я знаю – по крайней мере, чувствую – что у вас такого как раз нет.
Он согласно кивнул.
– У меня действительно нет. Оно стоит больших денег – к сожалению, больше, чем есть у меня.
Он не почувствовал никакого стыда, сказав это, – скорее удовлетворение оттого, что признался; он знал, что ничто из того, что он может сказать или сделать, не покажется ей недостойным, и уж точно не его бедность и объективная невозможность когда-либо с ней расстаться.
Каролина взглянула на свои часики и с тихим возгласом соскочила со стола.
– Уже пять! – воскликнула она. – А я и не заметила! Мне нужно в «Ритц» к пяти тридцати. Надо скорее заканчивать, я заключила пари.
В едином порыве они принялись за работу. Каролина приступила к делу так: ухватила книгу за страницы и, закрутив, отправила ее прямо в стеклянную перегородку, за которой размещалась контора и мистер Мунлайт Квилл. Хозяин бросил быстрый затравленный взгляд, смахнул осколки со стола и как ни в чем не бывало продолжил работать с бумагами. Мисс Мак-Крекен не подала виду, что слышала хоть что-то, а мисс Мастерс вздрогнула и приглушенно вскрикнула, прежде чем снова склониться над бумагами.
Но Мерлин и Каролина не обращали внимания ни на что. В упоительном всплеске энергии они швыряли книгу за книгой; иногда в воздухе одновременно оказывалось три или четыре тома одновременно, они бились о полки, расшибали стекла картин на стене, опадали в виде мятых комков и обрывков страниц на пол. К счастью, ни один покупатель в этот момент не заглянул, поскольку можно сказать с уверенностью, что больше он в этот магазин не зашел бы никогда – шум был просто ужасным: удары, падения и рвущаяся бумага, изредка еще звон бьющегося стекла, учащенное дыхание пары метателей и периодические взрывы смеха, одолевавшие их обоих время от времени.
В половине шестого Каролина забросила на лампу последнюю книгу – и эта книга стала последней соломинкой для выросшего в абажуре верблюжьего горба. Ослабевший сатин разорвался и выпустил все свое содержимое в виде одного большого облака белой и цветной бумаги на уже заваленный обрывками пол. После этого со вздохом облегчения Каролина повернулась к Мерлину и протянула ему руку.
– Прощайте, – просто сказала она.
– Вы уходите?
Он уже знал ответ. Его вопрос был просто попыткой отсрочить неизбежный момент расставания, чтобы еще хоть на миг задержать тот ослепительный свет, который он мог видеть лишь в ее присутствии, чтобы хоть чуть-чуть продлить радость, которую он испытывал, глядя на ее лицо, которое он мечтал поцеловать, потому что оно напоминало ему лицо одной девушки, которую он любил в 1910 году. Еще минуту он ощущал мягкость ее руки, а затем она улыбнулась, убрала руку и, прежде чем он сделал движение, чтобы открыть дверь, открыла ее сама и исчезла в непроницаемых зловещих сумерках, нависших над всей Сорок седьмой улицей.
