Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Великий Гэтсби
Когда мы вошли, она, предостерегающе подняв руку, на минуту замолчала.
– Продолжение следует, – произнесла она, бросая журнал на стол, – читайте в очередном номере.
Затем, сделав нетерпеливое движение коленом, она встала.
– Десять часов, – заметила она, по всей видимости найдя часы на потолке. – Хорошей девочке пора идти в постельку.
– У Джордан завтра выступление на турнире, – объяснила Дейзи, – в Вестчестере.
– О, так вы Джордан Бейкер.
Мне стало понятно, почему ее лицо показалось таким знакомым. Именно с этим приятно-презрительным выражением она смотрела на меня с глянцевых фотографий, рассказывающих о спортивной жизни в Эшвилле, Хот-Спрингс и Палм-Бич. Я даже слышал о ней какую-то сплетню, весьма неприятную и злую, но подробности давно стерлись из моей памяти.
– Спокойной ночи, – тихо сказала она. – Разбудите меня в восемь, ладно?
– Если ты встанешь.
– Встану. Спокойной ночи, мистер Карравей. Еще увидимся.
– Конечно увидитесь, – подтвердила Дейзи. – Я давно уже думаю, не поженить ли вас. Приезжай почаще, Ник, и я… о… сведу вас. Знаешь, случайно закрою вас в бельевой, или отправлю на лодке в море, или что-нибудь в этом роде…
– Спокойной ночи, – отозвалась мисс Бейкер откуда-то с лестницы. – Я ничего не слышала.
– Она славная девушка, – сказал Том через минуту. – Только зря ей разрешают колесить по всей стране.
– Кто может ей разрешать или запрещать? – холодно поинтересовалась Дейзи.
– Ее семья.
– Вся ее семья – это тетка, которой уже сто лет в обед. Теперь Ник присмотрит за ней, правда, Ник? Этим летом она будет проводить у нас выходные. Думаю, что домашний уют пойдет ей на пользу.
Дейзи и Том молча посмотрели друг на друга.
– Она из Нью-Йорка? – поспешно поинтересовался я.
– Из Луисвилля. Там наше детство прошло. Прекрасное безмятежное детство…
– Ты на веранде успела поговорить с Ником по душам? – вдруг резко спросил Том.
– Я? – Она посмотрела на меня. – Я точно не помню, но мне кажется, мы говорили о нордической расе. Да, точно, я уверена. Беседа нас как-то незаметно захватила…
– Не верь ничему, что слышишь, Ник, – посоветовал он мне.
Я беспечно ответил, что вообще ничего не слышал, и через несколько минут встал, чтобы отправиться домой. Они проводили меня до двери и остановились, стоя рядом в ярком прямоугольнике света. Когда я уже заводил машину, Дейзи повелительно крикнула: «Подожди!»
– Я забыла тебя спросить о чем-то очень важном. Мы слышали, что ты обручился с девушкой там, на Западе.
– Да, правда, – добродушно подтвердил Том. – Мы слышали, что у тебя есть невеста.
– Клевета. Я слишком беден.
– Но мы слышали, – настаивала Дейзи, снова удивив меня своим умением расцветать, словно открывающийся бутон цветка. – Мы слышали от трех людей, а значит, это правда.
Конечно, я знал, о чем они говорят, но никакой невесты у меня не было. На самом деле эта сплетня о помолвке, напечатанная в газете, и была одной из причин моего отъезда на Восток. Невозможно перестать общаться со старым другом из-за глупых слухов, но с другой стороны, я вовсе не хотел, чтобы сплетники довели меня до бракосочетания.
Неподдельный интерес хозяев тронул меня: несмотря на все их богатство, они стали мне как будто ближе. И все же по дороге домой я ощущал смущение – остался какой-то неприятный осадок. Мне казалось, что Дейзи нужно сейчас же бежать из этого дома с ребенком на руках, но совершенно ясно, что именно эта мысль никогда не приходила ей в голову. Что же касается Тома, то его связь «с некой женщиной в Нью-Йорке» на самом деле куда меньше удивляла, чем тот факт, что какая-то книга могла подорвать его душевное равновесие. Что-то понемногу подтачивало его черствые идеалы, как будто крепкое физическое самодовольство уже более не питало его высокомерную душу.
Летний день клонился к закату; разогрелись крыши придорожных ресторанчиков и асфальт перед воротами гаражей, где в море света сияли новенькие красные бензоколонки. Вернувшись домой в Вест-Эгг, я поставил машину под навес и присел на газонокосилку, брошенную во дворе. Ветер затих – и в свои права вступила сияющая ночь, полная звуков: громко хлопали крылья в листве деревьев, переполненные жизненными силами, не прекращая, гудели лягушки, словно орган, раздуваемый мощным движением земли. В свете луны мелькнул силуэт движущейся кошки, и, повернув голову, чтобы разглядеть ее, я заметил, что не один: в пятидесяти футах от меня в тени соседского особняка темнела какая-то фигура. Заложив руки в карманы, там стоял человек, рассматривавший серебряные перчинки звезд. Что-то в его неторопливых движениях и в том, как уверенно он стоял на газоне, позволило мне предположить, что это был сам мистер Гэтсби, который вышел посмотреть, какая именно часть местного неба принадлежит лично ему.
Я было решил окликнуть его. Мисс Бейкер упоминала о нем за обедом, и этого достаточно для знакомства. Но я не позвал его, поскольку он вдруг дал мне понять, что хочет побыть один: он странным движением протянул руку к темной воде, и, хотя я был от него далеко, я мог поклясться, что он дрожит. Я невольно тоже бросил взгляд в сторону моря и не увидел ничего особенного, кроме одинокого зеленого огонька, который через минуту исчез. Возможно, сигнальный фонарь на краю причала. Я оглянулся и посмотрел на Гэтсби, но он тоже исчез, и я снова остался один в наполненной звуками темноте.
Глава 2
Примерно на полпути между Вест-Эггом и Нью-Йорком автомобильное шоссе опасным образом подбирается к железной дороге и идет рядом с ней на протяжении четверти мили, словно хочет обойти стороной заброшенный кусок земли. Это настоящая долина золы и шлака – фантастическая ферма, на которой шлак произрастает, подобно пшенице на гребнях гор и холмов, и раскидывается причудливыми садами; он принимает форму домов с печными трубами, из которых поднимается в небо дым, а если как следует приглядеться, то увидишь и пепельно-серые фигурки человечков, словно тающих в призрачно-мутном тумане. Или вдруг по невидимым рельсам потянется вереница серых вагонов; они остановятся с чудовищным скрипом – и оттуда сразу выбегут шлаковосерые люди с лопатами и поднимут такое густое облако пыли, что и не разобрать, чем они заняты.
Но вот над этой серой землей и клубами мрачной пыли, которые бесконечно перемещаются то туда, то сюда, вы через некоторое время разглядите глаза доктора Т.Дж. Эклберга. Глаза доктора Т.Дж. Эклберга голубые и огромные: не менее ярда в высоту. Они смотрят на вас не с человеческого лица, а просто сквозь огромные желтые очки, которые надеты на несуществующий нос. Должно быть, какой-то фантазер-окулист поставил их здесь для рекламы своей практики в городке Квинс, но потом погряз в бесконечных заботах или переехал куда-то, забыв о своей придумке. А его глаза, слегка потускневшие и выцветшие от солнца и дождя, все так же грустно взирают на мрачный пустырь.
С одной стороны Долина золы и шлака ограничена небольшой грязной речушкой, и, когда разводной мост поднимается, чтобы пропустить баржи, пассажиры ожидающих поездов вынуждены битых полчаса любоваться мрачным пейзажем. Задержка бывает здесь всегда, хотя бы на минуту; она и послужила причиной моего знакомства с любовницей Тома Бьюкенена.
На том, что у него есть любовница, настаивали все, кого он только знал. Они возмущенно рассказывали, что он появляется с ней в модных ресторанах и, оставив ее за столиком, расхаживает по залу, непринужденно болтая со знакомыми. И пусть мне было любопытно на нее посмотреть, я все же не испытывал особого желания с ней знакомиться – однако пришлось. Однажды мы вместе с Томом ехали на поезде в Нью-Йорк, и, когда мы остановились у шлаковых куч, Том вдруг вскочил на ноги и, взяв меня за локоть, в буквальном смысле слова вытолкал из вагона.
– Давай выйдем, – настойчиво сказал он. – Я хочу познакомить тебя с моей девушкой.
Я понял, что он, должно быть, переборщил с выпивкой за обедом и надумал теперь провести день в моем обществе, пусть даже и против моей воли. Наверное, он искренне считал, что в тот воскресный день мне было нечем больше заняться.
Вслед за ним я перебрался через выкрашенное белой краской железнодорожное ограждение, и мы прошагали еще сотню ярдов назад по дороге под пристальным взглядом доктора Эклберга. В поле нашего зрения не было ничего похожего на человеческое жилье, кроме нескольких кирпичных строений, сбившихся тесной кучкой на самом конце пустыря – что-то типа Главной улицы, которая ни с чем не пересекалась и никуда не вела. Одно из трех зданий сдавалось в аренду, в другом был круглосуточный ресторанчик со следами шлаковой пыли повсюду; третье же занимал гараж с вывеской «Ремонт. ДЖОРДЖ Б. УИЛСОН. Продажа и покупка автомобилей». Вслед за Томом я вошел внутрь.
В темном углу бедного, даже убогого помещения притаился полуразвалившийся «форд», других машин здесь не было. Я не успел додумать мысль о том, что этот гараж – всего лишь маскировка, а где-то наверху притаились таинственные роскошные апартаменты, как из двери, за которой скрывалась контора, появился и сам хозяин, вытирая руки о кусок ветоши. Это был рыхлый вялый блондин, весьма бледный, но все же не лишенный привлекательности. При виде нас в его светло-голубых глазах мелькнул лучик надежды.
– Уилсон, старина, привет, – сказал Том, бодро хлопая его по плечу. – Как дела?
– Не могу пожаловаться, – неубедительно ответил Уилсон. – Когда ж вы продадите мне ту машину?
– На следующей неделе. Мой шофер как раз приводит ее в порядок.
– Что-то он медленно работает, ведь так?
– Да нет, – холодно отрезал Том. – Если тебе что-то не нравится, так я лучше тогда продам ее кому-нибудь другому.
– Я вовсе ничего такого не имел в виду, – испуганно пробормотал Уилсон. – Я просто хотел сказать…
Его голос оборвался – Том нетерпеливо огляделся вокруг. В этот момент я услышал шаги на лестнице, и в ту же минуту пышная женская фигура загородила свет, падавший из дверного проема. Женщине было лет тридцать пять, слегка толстовата, но она несла свое чувственное тело так, как это умеют делать некоторые полные женщины. На лице ее, оттененном темно-синим крепдешиновым платьем в горошек, не было ни тени, ни даже слабого проблеска красоты, но зато от всего ее существа так и веяло жизненной энергией, будто в каждой жилке ее тела пылал жаркий огонь.
Она медленно улыбнулась и, пройдя чуть ли не сквозь мужа, словно тот был бесплотной тенью, обменялась рукопожатием с Томом, глядя на него сияющими глазами. Затем она облизнула губы и, не поворачивая головы, сказала мужу тихим хрипловатым голосом:
– Давай-ка принеси стулья, чтобы люди могли сесть.
– О, конечно, – поспешно согласился Уилсон и торопливо бросился к своей конторке, сразу же растворившись на светлом фоне бетонной стены. Серая шлаковая пыль запорошила его темный костюм и белесые волосы; похоже, она лежала на всем и всех, кроме женщины, что сейчас придвинулась поближе к Тому.
– Хочу тебя видеть, – настойчиво произнес Том. – Садись в следующий поезд.
– Хорошо.
– Встретимся у газетного киоска, что на нижнем этаже.
Она кивнула и отпрянула от него как раз в тот момент, когда Джордж Уилсон появился в дверях кабинета с двумя стульями в руках.
Отойдя от дома, чтобы нас не было видно, мы подождали ее на шоссе. Оставалось всего несколько дней до Четвертого июля, и пропылившийся тощий мальчишка-итальянец с серым лицом раскладывал вдоль железнодорожного полотна сигнальные петарды.
– Жуткое местечко, верно? – заметил Том, бросив хмурый взгляд на доктора Эклберга.
– Ужасное.
– Потому она и радуется, что можно иной раз отсюда уехать.
– А муж не возражает?
– Уилсон? Он думает, что она едет повидать свою сестру в Нью-Йорке. Он так туп, что вряд ли вообще что-то соображает.
Вот так Том Бьюкенен, его любовница и я вместе отправились в Нью-Йорк – ну, вообще-то не совсем вместе, поскольку миссис Уилсон ехала в другом вагоне. Видно, на сей раз Том решил поберечь чувства тех добропорядочных жителей Вэст-Эгга, которые могли оказаться в нашем поезде.
К моменту встречи с Томом на нью-йоркском вокзале она переоделась, сменив свое платье на коричневое обтягивающее муслиновое, туго натянувшееся на ее довольно широких бедрах. В киоске она купила номер «Таун Тэттл» и какой-то кинематографический журнал, а в аптеке на станции – кольдкрем и маленький флакончик духов. Наверху, в гулком полумраке крытой стоянки такси, она пропустила четыре машины, прежде чем выбрала новенький автомобиль цвета лаванды с серой обшивкой салона, и именно в ней мы выскользнули из здания вокзала на залитую солнцем улицу. Но она сразу же резко отвернулась от окна и наклонилась вперед, постукивая пальцами по переднему стеклу.
– Хочу такую собаку, – важно сказала она. – Хочу собаку в нашу квартиру. Это так мило.
Сдав назад, мы подъехали к седому старику, до нелепости похожему на Джона Д. Рокфеллера. В корзинке, болтавшейся у него на шее, копошилась дюжина только что родившихся щенков неопределенного происхождения.
– Это что за порода? – живенько поинтересовалась миссис Уилсон, когда мужчина приблизился к окну такси.
– Тут всякие есть. Вам какую надо, мадам?
– Мне бы хотелось полицейскую овчарку. Мне кажется, таких у вас нет?
Старик с сомнением заглянул в корзину, затем запустил туда руку и выудил одного извивающегося щенка, держа его за загривок.
– Это не овчарка, – сказал Том.
– Да, наверное, не совсем овчарка, – разочарованно протянул мужчина. – Больше похож на эрделя. – Он провел рукой по коричневой, словно бобриковой, спинке щенка. – А вы на шерсть посмотрите. Какая шерсть! Уж такая собака никогда не простудится.
– Какая лапочка! – восторженно вскричала миссис Уилсон. – Сколько вы хотите за него?
– За этого? – Мужчина и сам полюбовался на щенка. – Эта собака будет стоить вам десять долларов.
Эрдель (несомненно, какой-то эрдельтерьер числился среди его предков, несмотря на подозрительно белые лапы) перешел в другие руки и устроился на коленях у миссис Уилсон, которая с восторгом гладила его по устойчивой к любой погоде шерстке.
– Это мальчик или девочка? – деликатно поинтересовалась она.
– Эта собака? Это мальчик.
– Да сука это, – решительно возразил Том. – Возьмите ваши деньги. Можете купить на них еще десяток собак.
Мы ехали по Пятой авеню в такой теплый и нежный, почти пасторально-идиллический летний воскресный день, что я не удивился бы, если бы увидел за углом стадо белых овец.
– Стойте, – сказал я. – Здесь я должен вас покинуть.
– Нет-нет, – тут же запротестовал Том. – Миртл обидится, если ты не зайдешь в дом. Так ведь, Миртл?
– Пойдемте с нами, – попросила она. – Я позвоню своей сестре Кэтрин. Все говорят, что она красавица.
– Конечно, я бы с удовольствием, но…
Мы отправились дальше и снова пересекли парк, выехав к западным сотым улицам. На Сто пятьдесят восьмой такси остановилось у одного из подъездов длинного многоквартирного дома, напоминавшего белый пирог. Окинув окрестности царственным взглядом королевы, вернувшейся во дворец, миссис Уилсон, прихватив щенка и другие покупки, направилась внутрь.
– Надо позвать Мак-Ки, пусть зайдут, – объявила она, как только мы вошли в лифт. – И сестру нужно сразу вызвать.
Квартирка располагалась на самом верхнем этаже: маленькая гостиная, маленькая столовая, маленькая ванная. От двери до двери гостиная была загромождена мебелью с гобеленовой обивкой, которая вообще-то была слишком велика для такой комнаты: нельзя было и шагу ступить, чтобы не натолкнуться на очередную сценку с дамами, раскачивающимися на качелях в садах Версаля. Единственным украшением голых стен была фотография огромного размера: на первый взгляд – курица, сидящая на окутанной туманом скале. Однако стоило отойти подальше, как курица превратилась в дамскую шляпку, из-под которой всем присутствующим широко улыбалась почтенная старушка с круглыми щечками. Несколько старых номеров «Таун Тэттл» лежали на столе вместе с томиком под названием «Саймон по имени Питер» и какими-то небольшими скан-дальними журнальчиками с Бродвея. Прежде всего, миссис Уилсон занялась щенком. Вызванный мальчик-лифтер с явной неохотой отправился добывать коробку с соломенной подстилкой и молоко; к этому он по собственной инициативе прибавил банку больших собачьих бисквитов, один из которых весь день потом уныло кис в блюдце с молоком. Между тем Том открыл дверцу секретера и достал оттуда бутылочку виски.
За всю жизнь я напивался всего лишь два раза, второй как раз и был в тот самый день. Поэтому все происходившее после я видел будто сквозь туманную дымку, хотя, по меньшей мере до восьми часов, квартиру освещало веселое солнышко. Устроившись у Тома на коленях, миссис Уилсон позвонила по телефону нескольким знакомым; затем в доме не оказалось сигарет, и я вышел купить их в аптеке на углу. Когда я вернулся, все куда-то исчезли, и я тихонечко сел в гостиной и начал читать главу из «Саймон по имени Питер». Или книга была ужасной, или сказалось выпитое виски, но я никак не мог уловить в ней какого-либо смысла.
Сразу же, как только Том и Миртл (а после первого бокала мы с миссис Уилсон стали звать друг друга просто по имени) вернулись в гостиную, в дверь квартиры вошли приглашенные гости.
Кэтрин, сестра хозяйки, оказалась стройной, видавшей виды девицей лет тридцати с тяжелым пучком рыжих волос и лицом, напудренным до молочной белизны. Брови у нее были выщипаны, а потом нарисованы под лихим углом, но усилия природы по восстановлению прежнего изгиба придавали ее лицу какой-то неопрятный вид. Ее движение по комнате сопровождалось непрерывным бряцанием бесчисленного количества керамических браслетов, болтавшихся на ее обнаженных руках. Она вошла с такой озабоченной поспешностью и так по-хозяйски оглядела мебель, что мне стало интересно, а не живет ли она здесь. Однако, когда я ее спросил об этом, она натянуто рассмеялась, громко повторила мой вопрос вслух и сообщила, что вместе с подругой снимает номер в отеле.
Мистер Мак-Ки, сосед снизу, был бледным женоподобным человеком. Он явно только что брился: на его щеке осталось белое пятно пены. Он поприветствовал всех собравшихся в комнате самым вежливым образом. Мне он представился человеком «из мира искусства»; позже я узнал, что он фотограф и именно он создал туманный снимок матери миссис Уилсон, который парил на стене гостиной словно астральное тело. Его жена была яркой, томной, красивой, но противной теткой с визгливым голосом. Она с гордостью сообщила мне, что со времени их свадьбы муж фотографировал ее сто двадцать семь раз.
Миссис Уилсон уже несколько раз переоделась и сейчас красовалась в искусно сшитом платье из шифона кремового цвета, которое издавало постоянное шуршание, когда она расхаживала по комнате. Платье будто переменило и ее саму. Бьющая через край энергия, столь заметная в гараже, превратилась здесь в назойливое высокомерие. Смех, жесты, суждения – все с каждой минутой становилось жеманнее; она будто расширялась в объеме, а комната сужалась вокруг нее, пока она не превратилась в шумный, скрипучий стержень, вращающийся в мутном дыму.
– Моя дорогая, – крикливо говорила она сестре высоким жеманным тоном, – эта публика так и норовит тебя обобрать. Они лишь о деньгах думают. Тут ко мне женщина приходила на прошлой неделе, приводила мои ноги в порядок, так такой счет выставила, будто аппендицит мне вырезала.
– Как ее зовут? – спросила миссис Мак-Ки.
– Миссис Эберхардт. Она здесь по домам ходит, делает людям педикюр.
– Мне нравится ваше платье, – заметила миссис Мак-Ки. – Я нахожу его восхитительным.
Миссис Уилсон отвергла комплимент, презрительно подняв бровь.
– Всего лишь старая дурацкая тряпка, – заявила она. – Надеваю его иной раз, когда мне все равно, как я выгляжу.
– Но оно великолепно смотрится на вас – вот что я хотела сказать, – сделала еще одну попытку миссис Мак-Ки. – Если бы только Честер смог запечатлеть вас в этой позе, это было бы что-то.
Замолчав, мы все посмотрели на миссис Уилсон, которая отбросила со лба выбившуюся прядь и обернулась к нам с сияющей улыбкой. Мистер Мак-Ки внимательно посмотрел на нее, склонив голову набок, а затем начал медленно водить рукой перед собой.
– Только освещение надо сменить, – сказал он через минуту. – Мне бы хотелось оттенить черты лица. И я бы постарался захватить в кадр всю массу волос.
– Вот уж нипочем бы не стала менять освещение! – вскричала миссис Мак-Ки. – Думаю…
– Ш-ш-ш! – вдруг прервал ее муж, и мы все снова посмотрели на предполагаемую фотомодель, но тут Том Бьюкенен, громко зевнув, поднялся.
– Да вы бы лучше выпили, уважаемые МакКи, – сказал он. – Принеси еще немного льда и минеральной воды, Миртл, пока тут все у тебя не заснули.
– Я уже приказала бою насчет льда. – Миртл подняла брови, демонстрируя отчаяние от того, что нерадивая прислуга не исполняет ее приказы. – Ох уж эти люди! За ними все время нужен глаз да глаз.
Она взглянула на меня и бессмысленно рассмеялась. Затем она бросилась к щенку, с бурным восторгом чмокнула его и отправилась на кухню с таким видом, словно дюжина поваров ожидали там ее распоряжений.
– Я как-то делал такие работы, но не здесь, на Лонг-Айленде, – гордо заявил мистер Мак-Ки.
Том окинул его недоуменным взглядом.
– Две из них повесили в рамочке на нижнем этаже.
– Две чего? – требовательно поинтересовался Том.
– Две работы. Одну я назвал «Мыс Монток – чайки», а другую – «Мыс Монток – море».
Сестра Кэтрин уселась рядом со мной на кушетку.
– А вы тоже на Лонг-Айленде живете? – поинтересовалась она.
– Я живу в Вест-Эгге.
– Да ладно? А я была там с месяц назад на вечеринке. У одного человека по имени Гэтсби. Знаете его?
– Он мой ближайший сосед.
– Ага, говорят, что он то ли племянник, то ли кузен кайзера Вильгельма. Вот откуда у него денежки.
– Неужели?
Она кивнула:
– Я его боюсь. Прямо терпеть не могу, когда он ко мне подходит.
Абсурдную информацию о моем соседе прервала миссис Мак-Ки, внезапно указав на Кэтрин:
– Честер, мне кажется, ты мог бы заняться с ней.
Она замолчала, но мистер Мак-Ки только устало кивнул и снова повернулся к Тому:
– Хотел бы я снова поработать на Лонг-Айленде. Вот если бы кто-нибудь мне помог. Мне бы только начать, а дальше я сам.
– Обратитесь к Миртл, – хохотнув, посоветовал Том, как раз когда миссис Уилсон входила с подносом. – Она даст вам рекомендательное письмо. Правда, Миртл?
– Что-что? – удивилась она.
– Ты дашь мистеру Мак-Ки рекомендательное письмо к твоему мужу, пусть с него сделают несколько художественных фотографий. – И, беззвучно пошевелив губами, он вдруг выдал: – Джордж Б. Уилсон у бензоколонки или что-нибудь в этом роде.
Кэтрин наклонилась ко мне поближе и зашептала мне в ухо:
– Они терпеть не могут своих супругов.
– Чего они не могут?
– Не могут терпеть их. – Она посмотрела сначала на Миртл, а потом перевела взгляд на Тома. – Вот я и говорю, зачем жить с тем, кого ненавидишь? Я бы на их месте развелась, а потом можно и пожениться.
– Неужели она тоже не любит Уилсона?
Ответ меня шокировал: он прозвучал жестко и даже грубо. Его дала Миртл, услышав вопрос.
– Видите? – торжествующе вскричала Кэтрин. Она снова понизила голос: – На самом деле им жена не дает соединиться. Она католичка, а они не признают развод.
Дейзи вовсе не была католичкой, и эта изощренная ложь меня весьма удивила.
– Когда же они поженятся, – продолжала Кэтрин, – то поедут на Запад и поживут там немного, пока все не утихнет.
– Благоразумнее ехать в Европу.
– О, так вам нравится Европа? – с удивлением воскликнула она. – Я только что вернулась из Монте-Карло.
– Вот как?
– Да, в прошлом году. Ездила туда с подругой.
– Надолго?
– Нет, мы приехали в Монте-Карло и сразу обратно. Заезжали туда по пути в Марсель. Сначала у нас было больше тысячи двухсот долларов, но мы за два дня все проиграли в частных залах. Как мы возвращались – страшно вспомнить. Господи, я ненавижу этот город!
На землю опускались сумерки, и небо в окне на миг напомнило мне голубую лазурь Средиземноморья, но затем визгливый голос миссис Мак-Ки вернул меня обратно в комнату.
– Я чуть было тоже едва не совершила такую ошибку, – решительно объявила она. – Чуть не вышла замуж за ничтожество, которое несколько лет вилось вокруг меня. Сама знала, что он меня не стоит. И все мне твердили: «Люсиль, он тебе не пара». Но если бы я не встретила Честера, он наверняка бы меня добился.
– Да, но послушайте, – заметила Миртл Уилсон, укоризненно покачивая головой, – вы все же не вышли за него.
– Да, не вышла.
– Ну а я вышла, – двусмысленно произнесла Миртл, – и в этом разница между вашей ситуацией и моей.
– Зачем же ты это сделала, Миртл? – требовательно спросила Кэтрин. – Никто тебя не заставлял.
Миртл задумалась.
– Я вышла за него, потому что думала, что он джентльмен, – сказала она наконец, – а он и туфли мои целовать недостоин.
– Ну, когда-то ты по нему с ума сходила, – заметила Кэтрин.
– С ума по нему сходила! – с сомнением в голосе воскликнула Миртл. – Кто это сказал, что я по нему с ума сходила? Никогда я не была от него без ума больше, чем вот от него.
И она вдруг ткнула в мою сторону пальцем, и все тоже осуждающе посмотрели на меня. Всем своим видом я постарался показать, что не имею к ней никакого отношения.
– А вот с ума я сошла, когда вышла за него замуж. И сразу поняла, что делаю ошибку. Он взял у кого-то костюм на свадьбу и даже не сказал мне об этом, а через день этот парень пришел, когда его не было дома. – Она обернулась, чтобы посмотреть, кто ее слушает. – «О, так это ваш костюм? – спросила я. – Первый раз об этом слышу». Костюм-то я ему отдала, а сама бросилась на кровать и ревела весь день.
– Да ей правда нужно уйти от него, – подвела итог Кэтрин. – Они одиннадцать лет так и живут над этим гаражом. А Том ее первый дружок.
Бутылка виски – уже вторая – переходила из рук в руки; только Кэтрин больше не пила, заявив, что «ей и так просто замечательно». Том вызвал швейцара и послал его за какими-то особенными сэндвичами, которые могли заменить целый ужин. Мне хотелось выйти и в мягких сумерках прогуляться куда-нибудь на восток, до парка, но всякий раз, когда я пытался пойти, я оказывался втянутым в очередной никчемный спор, который, точно веревками, притягивал меня к стулу. А в это время какой-нибудь случайный прохожий, бродящий по темным улицам, быть может, смотрел на наши желтые окна, виднеющиеся в вышине, и думал о том, какие людские тайны прячутся за ними. И я словно видел этого прохожего, его поднятую голову и любопытное лицо. Я был в комнате и одновременно вместе с ним, очарованный и озадаченный этим вечным разнообразием жизни.
Миртл придвинула свой стул поближе ко мне и вдруг, обдав меня своим теплым дыханием, рассказала историю их первой встречи с Томом.
– Мы сидели в вагоне напротив друг друга, на боковых местах, которые всегда последними занимают, – у выхода. Я ехала в Нью-Йорк повидаться с сестрой и переночевать там. На нем был фрак и лакированные туфли. Я глаз от него не могла отвести, и всякий раз, когда он смотрел на меня, я притворялась, что разглядываю рекламу у него над головой. Когда мы прибыли на станцию, он оказался рядом со мной и прижался к моему плечу своей белой накрахмаленной манишкой. Я сказала, что позову полицейского, но он мне не поверил. Я была так взволнована, что, когда садилась с ним в такси, даже не понимала, в машине я или в вагоне подземки. И у меня в голове все время вертелось: «Один раз живешь, один раз».
Она повернулась к миссис Мак-Ки – и по комнате разнесся ее деланый смех.
– Моя дорогая, – воскликнула она, – я вам подарю это платье, когда совсем перестану его носить. Завтра же куплю другое. Надо составить список на завтра. Массаж, а потом парикмахер, а еще нужен ошейник для собаки, и такая маленькая пепельница на пружинке, и венок с черным шелковым бантом на могилу мамочки, чтобы стоял все лето. Непременно нужно записать, чтобы ничего не забыть.
Только что было девять, и вроде бы я сразу снова взглянул на часы – уже десять. Мистер Мак-Ки уснул на стуле, зажав кулаки в коленях – ни дать ни взять фотография известного деятеля. Вытащив свой носовой платок, я стер с его щек пятно засохшей пены, которое весь вечер не давало мне покоя.
Щенок сидел на столе, будто пытаясь что-то разглядеть своими еще слепыми глазками в табачном дыму, и время от времени принимался тихонько скулить. Какие-то люди появлялись и исчезали, собирались куда-то идти, а затем теряли друг друга, искали друг друга и находили на расстоянии нескольких футов. Незадолго до полуночи я услышал, как Том Бьюкенен и миссис Уилсон, стоя друг напротив друга, яростно спорят, имеет ли миссис Уилсон право упоминать имя Дейзи.
– Дейзи! Дейзи! Дейзи! – кричала миссис Уилсон. – И я буду повторять это, когда хочу! Дейзи! Дей…
Резким и точным движением руки Том Бьюкенен разбил ей нос.
Затем были окровавленные полотенца, брошенные на полу в ванной комнате, и негодующие женские голоса, а над всей этой неразберихой долгий и надсадный крик боли. Мистер Мак-Ки очнулся от дремы и с изумленным видом заковылял по направлению к двери. На полпути он обернулся и обвел мутным взглядом все происходящее: его жена и Кэтрин, то возбуждаясь, то успокаиваясь, бестолково и суетливо метались по комнате, натыкаясь на мебель и хватая все, что могло послужить оказанию помощи, а на кушетке возлежала несчастная жертва, истекающая кровью, но лихорадочно пытающаяся при этом прикрыть номером «Таун Тэттл» гобеленовые сцены из жизни Версаля. Затем мистер Мак-Ки отвернулся и продолжил свой путь к двери. Прихватив шляпу с вешалки, я последовал за ним.
– Давайте как-нибудь вместе пообедаем, – предложил он, когда мы, охая и вздыхая, спускались на лифте.
– Где?
– Да где угодно.
– Уберите руки с рычага, – рявкнул мальчик-лифтер.
– Прошу прощения, – с чувством собственного достоинства произнес мистер Мак-Ки, – я не заметил, что прикасаюсь к нему.
– Хорошо, – согласился я, – буду рад.
* * *
…Я стоял рядом с его кроватью, а он возвышался среди простыней, сидя в нижнем белье, но с большим портфелем в руках.
– «Красавица и чудовище»… «Одиночество»… «Старая кляча из бакалейной лавки»… «Бруклинский мост»…
Затем в каком-то полусне я лежал в холодном нижнем зале Пенсильванского вокзала, пытаясь в ожидании четырехчасового поезда почитать утренний выпуск «Трибюн».
