Галина Артемьева
До свадьбы доживет
Вечный вопрос
С квартирой дело обстояло так. Поначалу, когда они с Юрой только поженились, их приняли к себе ее родители. Они вполне мирно жили в небольшой двухкомнатной квартире, плюсом которой было ее центральное местоположение и четырехметровые потолки, потому что в начале ХХ века архитекторы считали, что высокие потолки – это не только красиво и приятно, но еще и жизненно необходимо человеку. Так что в их жилище на Кудринской всегда казалось просторнее, чем было на самом деле. Все было бы хорошо, даже когда родилась Лукаша. Но только один существенный момент мешал их полному счастью: Юрочке негде было творить. Чтобы писать музыку, ему необходим был, как минимум, рояль и к нему впридачу какая-никакая отдельная комната со звукоизоляцией, чтобы его занятия не доводили соседей до белого каления. Вот тут Тина и придумала насобирать денег на хоть какую-то однокомнатную квартиру для Юрочкиных занятий. И ей тогда очень повезло: она тогда только-только начинала заниматься тем делом, которому потом полностью себя посвятила. Она ездила по европейским городам, ходила на блошиные рынки, откапывала всякие антикварные редкости, в которых прекрасно разбиралась. Она собирала все: и одежду, и нижнее белье, и фарфор, и холсты, свернутые в рулоны, потемневшие от времени, найденные на чердаках старых домов. Новые хозяева избавлялись от хлама и задаром отдавали старьевщикам барахло из мансард и чуланов, а те, в свою очередь, распродавали свои дармовые находки за сущие гроши. Тина с упоением рылась в вещах-обломках старой жизни, и ей везло. Она обладала легкой рукой и выуживала порой настоящие сокровища. Ветхую одежду она приводила в порядок и пристраивала в театры, на киностудии или модельерам. Театральные портные интересовались не столько самой разваливающейся вещицей, сколько фасоном и кроем. Они тщательно перерисовывали малейшие детали, чтобы артисты, одетые в точнейшие копии настоящих модных шедевров определенных эпох, чувствовали себя людьми того времени, в которое хотели перенести своих зрителей. Ветхая одежда на блошиных рынках продавалась порой связками: бери это барахло, милочка, и разбирайся дома, что тебе из этого нужно, а что можно смело выбрасывать на помойку. Но на помойку она ничего не отправляла, напротив: аккуратно укладывала в небольшой чемодан и везла в Москву. Таможенники никогда не просили ее показать, что она такое везет. Девушка со стандартным двадцатикилограммовым чемоданом не привлекала внимание.
Несколько раз Тине попадались подлинники картин постимпрессионистов, художников, чьи имена особо не были на слуху. Только специалист мог встрепенуться при малоизвестном имени. А уж она-то как раз и была специалистом! Очень много находок сделала она в свое время и в русской провинции, где нищета девяностых гнала людей продавать за копейки все, что они считали ненужным старьем. Юра тогда еще только подавал надежды, а обеспечивала семейство она, причем легко, азартно и радостно. Много в те года было у нее сил и желания обеспечить любимых людей.
Однажды она откопала под Ярославлем подлинник Коровина. Внутренне ахнув и задрожав, поинтересовалась ценой, стараясь казаться равнодушной и даже слегка брезгливой к продаваемой ветоши.
– Тут все по триста, – махнул рукой продавец.
– Пожалуй, я возьму вот эту, – взялась Тина за отсыревший холст.
Она отсчитала три сотни рублей (невероятно: десять долларов!) и немедленно убралась восвояси, не смея верить своей удаче. Картину эту она легко продала через пару недель коллекционеру за двадцать тысяч баксов. Вот что значит: знание – сила! На эти двадцать тысяч Тина и Юра сделали великое дело: они, во-первых, за десять тысяч купили однушку рядом с метро «Речной вокзал», во-вторых, сделали в этой убитой однушке евроремонт и профессиональную звукоизоляцию, а на оставшиеся деньги приобрели рояль. «Речной вокзал» был выбран не случайно: от Маяковки до него было всего несколько остановок по прямой. На дорогу от дома до Юрочкиной новой студии уходило максимум двадцать минут – сказочные условия.
Они спокойно, хорошо и дружно жили, не жалуясь на тесноту. Потом Лушка пошла в школу, а Тине позарез стала нужна хоть какая-то каморка, где она могла бы хранить в надлежащем порядке свои обретения, чтобы можно было иной раз и людей привести, все продемонстрировать, разложить. Она все еще одна справлялась с материальными вопросами целой семьи. Из-за этого при всем желании не смогла себе позволить родить Лушке братика или сестричку. Что было делать? У Юры проходили иногда концерты, он преподавал в консерватории, но вузовские зарплаты вызывали лишь горькую усмешку, а заграничные выступления пока можно было по пальцам пересчитать. Да Юра и не хотел больше детей.
– Человечество и так слишком размножилось, – часто повторял он, – мне для полного отцовского счастья вполне хватает единственной и непосторимой дочери.
Вопрос с жилплощадью решился сам собой. Однажды они с Юрой были приглашены к его давним, школьным еще друзьям. Те собирались навсегда покидать страну, не соответствующую их запросам и ожиданиям. Это была еще не прощальная встреча, праздновали получение разрешения на выезд.
– Теперь лишь бы успеть все продать, – вздохнула хозяйка дома, которой все: и квартира, и ее прекрасная обстановка достались в наследство от отца, знаменитого оперного певца, – С собой мало что можно вывезти. Библиотеку почти всю отдам в хорошие руки за символическую плату. Ну, а что получится продать хорошо, продам. Поможешь, Тиночка? И если знаешь кого-то из своих, кому квартира в центре столицы нашей бывшей родины нужна, скажи им. Мы же срочно продаем, дорого не просим. Хочется побыстрее и – своим, чтобы не надули.
И тут в разговор вступил Юра, которого ни до, ни после не интересовали вопросы быта. Но в тот вечер словно озарение нашло – так он потом рассказывал эту историю.
– Маш, а сколько вы за свою хату вообще-то хотите? – спросил он.
Подруга назвала цену – немаленькую, но и не заоблачную.
– А если с мебелью и всем остальным? – продолжал расспрашивать Юра.
– Ох, не дразни. О таком счастье мы и не помышляем, чтоб от всего одним махом избавиться раз и навсегда.
– Вот и подумай. И сообщи, – деловито отреагировал Юра.
– Так ты что? Знаешь кого-то, кто мог бы все это разом купить? – удивилась Маша.
– Знаю, – кивнул Юра, – Я сам. Твой покорный слуга. При хорошем раскладе в течение месяца-полутора я эту сделку осилю.
Тина пораженно слушала, удивляясь невесть откуда взявшейся мужниной деловой хватке и тому, что он впервые так активно брал что-то на себя.
– Юрка, тебе – со скидкой! – ликовала Маша, – Это ж действительно – все попадет в хорошие руки. И книги, и картины, и нотная библиотека! И у меня как камень с души свалился – а то я думала, что память папину предаю. Но тебе-то все нужнее, чем мне. А я тут больше не могу. Мне детей надо выучить, чтоб росли они в покое и безопасности. А тут – вон что творится…
Хозяева обещали сообщить окончательную цену буквально назавтра. Тина, выйдя из подъезда, спросила шепотом:
– Юрка, квартира, конечно, супер, но деньги где взять? Они, конечно, недорого просят, но у нас почти и нет ничего.
– Давай считать, – предложил муж, – Цены на жилье растут. Ну, не будут же в столичном городе цены на жилье оставаться копеечными. Скоро взлетят так, что тогда уж мы точно ничего не осилим. Надо успевать сейчас. Смотри: мне за мою студию вчера сорок тысяч баксов предложили. Могу толкнуть. И тогда – уже кое-что у нас есть.
– Кто это такой щедрый? – удивилась Тина.
– Да есть тут один. Из бывшей союзной республики. Член союза композиторов. Мечтает в Москву перебраться. Свою квартирищу у себя продает, а тут ему едва на мою студию хватит. Но она в прекрасном состоянии, заселяйся и живи. И опять же – с деньгами не кинут. Он все правильно рассудил.
– Что ж ты мне ничего не сказал?
– А какой смысл говорить? Мне где потом заниматься? Я ж не думал, что такое подвернется! – вполне рассудительно отвечал Юра.
– Хорошо. Сорок будет. Еще даже двадцать или тридцать я наскребу: покупатели есть на бронзу. Хотела себе оставить, уж очень мне она по душе, но раз такое дело – пожертвую.
Тина говорила о бронзовой скульптуре, воспроизводящей в натуральную величину безмятежно спящего младенца. Она нашла ее во время своей очередной экспедиции в российскую глубинку и никак не хотела с ней расставаться, все любовалась детским личиком, казавшимся полным жизни.
– Надо продавать, – вздохнул Юра, – Квартира – дело эпохальное.
– Ладно. А дальше? Остальное где взять? У нас же меньше половины наберется. Еще неизвестно, сколько они за мебель запросят.
– Я в банке кредит возьму, – решительно произнес муж, – Мне точно дадут: работа у меня постоянная, прописка тоже – не будет причин для отказа.
– Кредит – это же кабала! Это же – возьмешь сто рублей – вернешь двести, если не больше, – ужаснулась Тина.
– И пусть! – решил Юра, – Вот увидишь, лет через пять эта квартира будет не меньше миллиона баксов стоить. Вспомнишь мои слова. Они очень пожалеют, что дом свой продали. Зря они сейчас так. Но это – дело не мое. Они продают – я покупаю. И все тут.
Юра выглядел совершенно другим человеком: хватким, решительным, деловым. Тина вдруг почувствовала, что она за ним, как за каменной стеной. «Я решил, я покупаю» – это так по-мужски звучало, так по-взрослому. Она и не заметила, как ее любимый мальчик превратился в крепкого хозяйственного мужчину.
Конечно, она согласилась, и, конечно, все вышло так, как предсказывал Юра: и кредит легко дали, и мебель старинную им отдали почти даром, и квартира потом подорожала так, что Юра даже недооценил ее нынешнюю стоимость. Удобная во всех отношениях квартира: до Кудринской одна остановка на троллейбусе или десять минут пешком. Школу Лушке менять не пришлось, родители рядом. Четыре просторных светлых комнаты, восемнадцатиметровый холл, кухня пятнадцать метров. Комнату для Юриных занятий переделывать не пришлось: она была снабжена великолепной звукоизоляцией: прежний хозяин об этом позаботился. Теперь у Тины была своя комната, у Юрочки – своя, самая большая и даже с балконом, Луше тоже выделили девичью светлицу. У них с Юрой наконец-то появилась собственная спальня. Гостей принимали на кухне, а по особо торжественным случаям раздвигали в холле большой стол, за которым свободно усаживалось двадцать человек.
Тина долгое время переживала за прежних хозяев: ей все казалось, что они скучают по Москве и рвутся назад, домой, а дом занят чужими людьми. И эти чужие – они с Юрой. Странное ощущение. Через несколько лет ей довелось побывать в Штатах у тех самых бывших владельцев. Жили они в Калифорнии, в большом доме недалеко от океана, назад не стремились, наоборот: изо всех сил кляли «помойку», из которой им удалось вырваться. Тоскуют, поняла Тина, и сильно. Иначе – зачем ругаться? Живешь хорошо и радуйся себе. Во всяком случае, совесть ее была чиста, и больше она ни о чем не сожалела.
И только годы спустя, в тот теплый сентябрьский вечер, когда ее трясло из-за холода, поселившегося в сердце от Юриных слов, она вспомнила, что впервые «я», а не «мы» и «мое», а не «наше» услышала она от мужа именно при покупке той самой квартиры.
Ей хотелось спросить в ту их последнюю беседу и о том, считает ли он справедливым, что она должна покинуть любимый ею дом, и не просто справедливым – нормально ли это в мире людей или она что-то пропустила, какие-то новые правила появились. Но и эти вопросы у нее не получилось задать. Потому что изнутри выскочил другой вопрос, перекрывающий предыдущие: «А зачем? Что дадут его ответы? О чем теперь говорить?»
– Я завтра же уеду. Сейчас меня ноги не держат, – сказала она, – Сейчас мне надо лечь.
– Конечно, не спеши, – согласился Юра ласково.
В голосе его звучала давно не слышанная нежность.
– На Кудринской, как я понимаю, ремонт закончен? – деликатно уточнил он.
Она промолчала, с ужасом догадавшись, как четко и точно он рассчитал момент их решающего разговора.
Пять лет назад родители Тины с промежутком в две недели покинули ее навсегда. Ушли – так принято говорить. Сначала неожиданно, без всяких болезней и недомоганий, умерла мама. Острая сердечная недостаточность. Скорая приехала быстро, но – не успела ничем помочь. Папа после маминых похорон сказал: «Мне теперь жить больше незачем.» Две недели он словно к чему-то готовился: выбрасывал хлам, по его выражению. А потом лег спать и не проснулся.
«Им-то там хорошо, они вместе, – сокрушалась Тина, – а мне здесь без них – как?» Время не лечило ее рану. Она мысленно говорила то с папой, то с мамой, советовалась с ними. Они ей снились – дружные, веселые, давали советы по хозяйству. Однажды мама сказала:
– Хватит уж убиваться. Сделай ремонт и сдай квартиру. А сама – хватит уже тебе быть добытчицей, передохни. Ты всю жизнь вертишься, как белка в колесе.
«Как белка в колесе» – любимое мамино выражение. Тина поверила сну и сделала именно так, как велела мама.
Все последующие после этого решения годы она вкладывала в общий семейный котел деньги, которые приносила аренда квартиры, а сама слегка свернула свою бурную деятельность: ей действительно надо было прийти в себя. К тому же у Лушки надвигались выпускные экзамены и одновременно с ними – сложный подростковый период, когда дочь можно было ненароком упустить. Юра к этому времени был уже известным и востребованным, жизнь налаженно катилась по накатанной дороге. Если бы не ощущение сиротства от потери родителей, Тина могла считать себя вполне счастливой, а свою миссию на земле состоявшейся. С мужем они договорились, что квартира на Кудринской – Лушкино наследство. Выйдет замуж, именно там на свободе начнет свою новую жизнь. А пока – пусть родительский дом приносит денежку.
Четыре месяца назад жильцы, которыми Тина была очень довольна, съехали – обзавелись собственным жильем. И тогда она решила сделать ремонт с небольшими изменениями. Она собиралась из двухкомнатной квартиры сделать трехкомнатную. Давно об этом мечтала, еще родителям предлагала, но они отказались: им и так не было тесно, двух комнат и просторной кухни хватало вполне. Тина же рассудила так: есть у квартиры скрытые возможности, которыми грех было не воспользоваться. Небольшая прихожая вполне давала возможность оставить верхнюю одежду и переобуться. Вслед за прихожей находилось довольно бестолковое квадратное пространство площадью семь с чем-то квадратных метров. Один коридор из него вел на кухню. При кухне, кстати, имелся туалет с душевой кабинкой, что задумано было еще в стародавние времена, видимо для прислуги. А другой коридор, пошире, приводил в комнаты: одна налево, другая направо. Между ними находилась просторная ванная комната с туалетом. Тина задумала из кухни сделать еще одну спальню. А кухню разместить в том самом семиметровом продолжении прихожей. В пространстве, которое прежде занимал большой стенной шкаф, должна была поместиться кухонная стенка с плитой, раковиной, посудомойкой. Даже небольшой холодильник вписался в общий ансамбль. Круглый столик, четыре легких стула, красивый светильник – что еще нужно на кухне? Тем более, в отличие от прежних времен, на готовку много времени тратить не приходилось. Так и получилась вполне удобная и необычная трехкомнатная квартира на Кудринской. Три месяца ушло на ремонт, потом устранялись кое-какие недоделки. После греческих каникул Тина собиралась вплотную заняться поисками квартирантов. Она-то собиралась. Но Юра спланировал иначе, по-своему. Ну да, год замышлял. Только она почему-то была слепа и глуха. Слепа и глуха.
А теперь – вот… Кудринская вполне готова.
Они только переступили порог квартиры, из которой Тине предстояло исчезнуть навсегда, как позвонила Лушка. Отцу позвонила, как обычно, когда хотела предупредить, что останется где-то с ночевкой. Знала, что мать будет возражать. Отца уговорить было значительно легче.
– Лукерья звонит, у друзей хочет остаться, на, поговори, – протянул Юра трубку.
– Нет, – качнула Тина головой, – Не могу говорить. Пусть остается, где хочет. Завтра сам ей все скажешь.
– Мама не против, не делай глупостей, – как ни в чем не бывало попрощался отец с дочерью.
Тина, не разуваясь, прошла на кухню и взяла из холодильника бутылку воды, открыла и стала пить прямо из горлышка.
– Ты где хочешь лечь? – деликатно спросил муж.
– Знаешь, мне не до куртуазностей, – сказала Тина, – Я лягу, как обычно, в спальне. И ты можешь ложиться там же. Это ничего не значит. А сил на выкрутасы у меня нет. Лягу-полежу и поутру съеду.
Последняя ночь
Она вошла в спальню и вздрогнула: кто-то двигался слева от двери, у стены. Глянула – какая-то женщина смотрела на нее из тьмы. Комната была освещена уличными фонарями, и в этом зыбком свете бесстрашно и бесшумно шевелился чужой человек. Впрочем, Тине было все равно. Если кто-то затаился в ее спальне, чтобы расправиться с ней – пусть. Собственно, с ней уже расправились, остается только добить.
Она протянула руку к выключателю, сразу стало светло и все понятно. Зеркало! Ее любимое огромное венецианское зеркало отражало ее саму, хозяйку спальни. Бывшую хозяйку. Тина постаралась сосредоточиться и посмотреть, как она сейчас выглядит. Посмотрела – и не узнала себя. Чужой человек смотрел на нее из зеркальной тьмы. Глаза пустые, губы ниточкой, толстая – да, да, толстая, как это она раньше не видела! Вроде каждый день смотрелась, вроде нравилась себе, улыбалась своему отражению, подмигивала. Что у нее происходило со зрением? Только теперь видит она себя настоящую. Разве можно любить такую? И одета кое-как, без шика, а еще в гости в приличное общество ходила, и волосы повисли клочьями, и цвет лица серый.
– Я тебя не узнала, – сказала Тина своему отражению, – Ну, ничего. Богатой будешь.
Отражение мрачно кивнуло.
Тина скинула туфли у кровати и в одежде улеглась на свое привычное место. Кровать приятно пахла чистотой и свежестью. За этим прежняя Тина очень следила. Ей нравилось красивое постельное белье, она любила это ощущение блаженства, когда после насыщенного дня ныряешь под душистое одеяло, потягиваешься, сбрасывая с себя все заботы. Нынешней Тине было абсолютно наплевать, куда она легла. Ее попросту не держали ноги, и голова кружилась. Когда ноги не держат, надо лечь. А раздеваться ни к чему. Она нахлобучила на голову капюшон своего легкого плаща: в капюшоне можно было чувствовать себя защищенной и отгороженной от враждебного окружающего мира.
К кровати приблизился Юрочка в своем любимом домашнем халате, который она привезла ему на Новый год из Франции. Это он уже, оказывается, с Катей встречался. Любовь уже у них была. А халату тогда обрадовался, как дитя:
– Мой любимый цвет, мой любимый размер!
Винни Пух окаяннный! Или кто там радовался любимому размеру? Иа-иа, вроде. Да какая разница!
Юрочка улегся справа от нее, раскрыл принесенный с собой лэптоп. Она услышала дробный глухой перестук клавиш.
– Письмо счастья посылаешь? Мог бы до утра подождать. Или надо срочно осчастливить? – спросила она тускло.
– Ну, зачем ты так? – отозвался Юра, не переставая строчить свое послание.
Видимо, удовлетворение от хорошо выполненного наконец-то дела переполняло его, требовалось срочно поделиться с любимой.
Тина лежала и думала, что оказалась теперь совсем-совсем одна. Вот она, оказывается, какая жизнь на самом деле! Старших никого не осталось. Муж ее давно, как выяснилось, разлюбил. Почему она никогда не думала, что такое возможно? С другими же случалось сплошь и рядом – и она это видела, и комментировала, что, мол, обычное дело, такая нынче жизнь. Но про себя просто уверена была: никогда родной муж не перестанет ее любить. Он же родной! Самый близкий! Они – одно целое! И столько лет вместе. И у них взаимопонимание. И вообще – они собираются жить долго, счастливо, состариться вместе и умереть в один день. Вот – ее родителям удалось же именно так прожить! А образ жизни – он тоже передается по наследству. Это такой тайный код судьбы, что-то типа генетического, только он пока не расшифрован, руки у ученых еще не дошли. Ха! Она ведь на полном серьезе так все время думала. Ну, вот и расшифровался код сам собой.
Лушка, конечно, останется с отцом. У них полное взаимопонимание. Она всегда была папиной дочкой. Внешне – как две капли. И характер упорный – в отца. И, если что, ему звонит, а не матери. К тому же комната у нее тут – лучше не придумаешь. И с огромным балконом, и обстановка дизайнерская – настоящий шедевр. Не пойдет Лушка на Кудринскую. Там и мебели вовсе нет. Тина мебель специально до сих пор не покупала: некоторые жильцы не хотят хозяйскую мебель, завозят свою. Особенно те, кто надолго планирует снимать. Так что из обстановки там – только кухня, встроенные шкафы и прекрасно оборудованные санузлы. А так – пустота. Будущую ночь придется спать на полу. Ну, и фиг с ним. Такая нынче жизнь. У всех такая. И у нее оказалась ничем не лучше. Как-то надо привыкать.
Но – не может быть!!! Не может быть!
Так – фоном – кричало что-то внутри нее:
– Не может быть! Это просто страшный сон. Вот сейчас… Проснись! Давай! Просыпайся!
Проснулась она от собственного воя. Оказывается, ничего не приснилось. Все, как было, так и есть: она в плаще с капюшоном на голове, мирно похрапывающий Юра рядом, не проснувшийся даже от страшных звуков, которые она непроизвольно издавала. Умаялся вечером, открывая нелюбимой жене свою возвышенную душу. Провалился в сон. Сколько же она спала? Тина достала из кармана плаща свой мобильник. Всего час ночи! Не может быть! Так долго тянется это ненавистное время! И на сон ей отпущено было высшими силами не более получаса. И что теперь? Как лежать рядом с предателем?
– Да какая разница! – снова сказала она себе, – На войне всякое бывает. И с предателем оказываешься в одном окопе. Главное все знать о том, с кем рядом.
А она теперь знала.
Вдруг догадка пронзила ее: она наконец получила исчерпывающие ответы на некоторые вопросы, которые время от времени не могли не появляться, но которые она, по собственной слепоте, отодвигала от себя, как несущественные или даже ложные.
Главный вопрос состоял в том, что в последние месяцы Тине казалось, будто кто-то незримый присутствует в ее жилище. Словно бы какой-то параллельный мир случайно вторгался в ее пространство, не желая ничего нарушить, но оставляя после каждого вторжения следы. А если проще говорить, повсюду появлялись какие-то необъяснимые вещи: дамский дезодорант, которым никогда не пользовалась ни Тина, ни Луша, непонятная заколка для волос, расческа. Вообще-то Тина думала, что это дочкины подружки разбрасывают свои вещи, но Лукерья уверенно, честно глядя в глаза, настаивала, что никто у нее давным-давно не был, а если бы и был, зачем бы она это скрывала. Логично, конечно. Но на кого в таком случае было думать? Только на дочкиных подружек, забежавших на минутку в отсутствие родителей, и забывших по девичьей рассеянности какую-то свою вещицу. Впрочем, все это были ерундовские мелочи, хотя Тина и продолжала им удивляться. Кстати, она никогда не выбрасывала чужие предметы в мусорное ведро. Ну, забыла девчонка, вернется – заберет. У них, юных глупышек, денег лишних не водится, зачем выкидывать то, что тебе не принадлежит, а хозяйке вполне еще сослужит службу. Дезодорант, кстати, дорогой, известной фирмы, так и стоял на ее полочке. И до сих пор стоит. Заколка исчезла, а дезодорант остался. Запах его Тине не нравился: слишком резкий, приторный. Ну и что с того? Не так много места занимает, чтобы о нем лишний раз думать.
Сейчас Тина поняла, что это за параллельный мир к ней вторгался. Пылкая влюбленная Катя метила территорию. Старая штука, известная еще в пору ее молодости: приходишь к парню, оставь у него что-нибудь, хоть заметно, хоть незаметно. Пусть твоя вещь поселится в его доме. Сначала вещь, а потом и сама потихонечку переберешься. Как лисичка из сказки: пусти, зайчик, моё ушко погреться, пусти, зайчик, мой носик погреться, пусти, милый, мои лапки погреться. А потом, глядь – а вся избушка ее.
Значит – старо, как мир? Выходит так.
А почему же она это не принимала во внимание? Почему думала, что древние знания о жизни ее не касаются? Дура была, да? Или время ее тогда еще не подошло? Всякому тесту время нужно, чтобы взойти. Иначе пирог не получится. Сейчас, значит, взошло. И Юра, как заправский кондитер, это почуял и старается вовсю.
И еще кое-что было. Тоже поначалу непривычное, но Тина старалась не придавать значения. То есть – сознательно выбирала слепоту и глухоту как способ счастливого семейного существования. А теперь прозрела. Юрочка в последние годы часто выступал за границей. Даже очень часто. Когда-то они вместе летали: она заодно делала свои дела, отыскивала на блошиных рынках чудом незамеченные сокровища. Но вот в последний год Юра ее с собой не звал. Да и ладно. Все равно Лушку боязно было оставлять одну. Удивляло же ее вот что: Юра, никогда не покупавший сам себе одежду и жутко тяготившийся посещением магазинов, из каждой поездки теперь привозил себе какие-то обновы: то пальто, то ботинки, то сапоги. Даже трусы однажды привез – невыразимо кокетливые трусы, хотя Тина ему в дорогу все, как обычно, собрала: и белье на каждый день, и рубашки, и все остальное.
– Юрка, это – твое? Или случайно чьи-то прихватил? – шутливо спросила она.
– А? Да! Мои, Тиша. Я почему-то подумал, что ты меньше, чем надо, положила, вот и купил, – спокойно пояснил Юра.
– Ты теперь в магазины полюбил ходить, да? – просто так произнесла Тина, – Раньше было не затащить.
Юра вдруг словно ощетинился, хотя – что она такого сказала?
– Я не по магазинам полюбил ходить: ненавидел, терпеть не могу и не полюблю никогда. А полюбил я, Тиша, свободу. И личное пространство. И собственное право выбрать вещь по своему вкусу, а не по чужому распоряжению.
– Пожалуйста, кто ж против? – удивилась она тогда, – Кто тебе твою свободу ограничивает?
Он махнул рукой и ушел в свой кабинет.
Вот, значит, в чем заключалась его вожделенная свобода! В поездках вместе с Катей и в том, чтобы Катя выбирала ему обновки. Трусы – это, конечно, была Катина дамская шалость. Это она тоже – территорию метила. Женщины – мастерицы ювелирных деталей, умеют очень тонко намекнуть. Только слепым намеки не видны. А Тина была слепа давно и основательно. К слову сказать, одежда, которую привозил в последнее время Юра, очень ему не шла. То есть – сидело все хорошо, но словно не ему предназначалось. У него вообще-то было чувство собственного стиля, он понимал толк в элегантности. Новые же его приобретения выглядели слишком пафосными: так в свое время одевались богатые рыночные торговцы-кавказцы с Центрального рынка. Мама все время говорила:
– Смотри, и кепок-аэродромов теперь не носят, и вещи дорогие, но сразу видно, кто их хозяин.
Увы. Оказалось, что с возрастом Юрочку стало тянуть на дешевый шик. И тут не было смысла спорить. Это действительно – его свобода выбора.
А выходит – никакой свободы. Вернее – он боролся за свободу Катиного выбора. Потому что Катя была его давней мечтой, теперь осуществившейся. А она, Тина? Кто она? Ответ на вопрос стал ей той жуткой ночью абсолютно понятен: она – подвернувшаяся под руку закомплексованному юнцу, получившему дважды отказ от девушки его мечты – доверчивая идиотка, дурачина-простофиля. Вот, кто она. Это изначально. Сейчас же, кроме того, она – домработница, кухарка, прачка и воспитательница его дочери. Не жена вовсе, а многофункциональная прислуга, которую он терпел из жалости. Или из опасения, что Катя в последний момент передумает. Могли быть у него и такие опасения, он человек предусмотрительный.
Если же оценивать саму себя объективно, – не может вызывать интереса у мужчин та, которую она, словно впервые, видела сегодня в зеркале. И та, которая из экономии отказывается от домработницы и тянет все хозяйство на себе, тоже никогда не будет объектом любви и вожделения. Любят томных, наглых, романтичных, циничных, кажущихся опасными, капризных – то есть, женщин с игрой. А она что? Подай – принеси, найди – не забудь. «Трое из ларца, с толстой жопой без лица».
Неужели все-все через такое проходят? Нет, ее родители смотрели всю жизнь только друг на друга. И их уход это доказал окончательно. Но это – другое поколение. Тогда слово держали и друг друга обмануть считалось позором, катастрофой. А сейчас это доблесть – пуститься в новое плавание по житейским волнам, набрав новую команду. Неужели так? И если теперь – так, то как тогда жить? И зачем? Ради чего такая адская жизнь, в которой никому нельзя довериться? За какие грехи? Или превентивно? Сначала наказание, а потом, в другой жизни, получишь воздаяние за муки? Как это все сейчас устроено? Она все думала, думала, радуясь, что можно лежать, не идти куда-то, а просто вытянуть ноги и ничего не делать.
Уснуть ей больше не удалось. Слишком много мыслей появилось в голове. Они толпились, наскакивали друг на друга, пищали, вопили, скрипели, кололи и жгли. Мысли сообщали ей все про настоящую жизнь. Про такую, когда дружба дружбой, а табачок врозь. И еще – когда на Бога надейся, а сам не плошай. И что любовь зла, полюбишь и козла. И что Юра, может, совершенно не козел, а просто полюбил по-настоящему. А коза – она, что позволила себе так к нему привязаться. И самая главная мысль:
– Как же так?
Мысль эта повторялась и повторялась, просто вконец ее измучила. От нее невозможно было отмахнуться, не на что было перевести стрелки.
– Как же так? – пищала мысль слезным писком.
Наконец Тине все это ужасно надоело. Голова ее раскалывалась, в ушах звенело, а сердце ухало, предупреждая, что долго в таком режиме работать отказывается.
– Как же так? – затянула мысль нескончаемую жалобу.
– А вот так, – ответила ей Тина, – Кверху каком.
Мысль на какое-то время обиженно заткнулась.
Тина встала с кровати. Семь утра.
Ей хотелось убраться из этого дома как можно раньше, во всяком случае – до прихода дочери. Пусть сами разбираются. Не ее это дело. Ее дело сейчас – думать о себе. Иначе правда – настанет хана, самая что ни на есть настоящая.
Она напялила туфли, взяла сумку, сунула в нее свой лептоп с подзарядкой, телефон, айпед. И все. Гори оно синем пламенем. Ни о чем думать ей не хотелось. Надо было дотащиться до Кудринской. Вряд ли кто-то из бомбил возьмется везти ее на такое ничтожное расстояние. Или начнет отчитывать, или клянчить больше денег. В любом случае – придется вступать в какой-то лишний контакт. Нет, сейчас она на это не способна совсем. Надо идти пешком. Как раз хорошо поутру: никого особо нет на улицах. А кто есть, тот еще едва глаза продрал и плевать хотел на все вокруг.
