В головы нападающим полетел тяжелый серебряный канделябр. Свечи в полете тоже вылетели, сбивая бросок. Все-таки горящая свеча – это всегда неприятно, особенно когда она летит тебе в голову. И второй туда же!
Еще минута выигрыша.
Мария прекрасно понимала, что не справится. Погибнет наверняка. Но пока она жива – к ее детям не подойдет ни одна тварь!
Впрочем, вид принцессы в одном корсете и чулках на миг ошеломил нападающих – и Марии удалось нанести удар. А вот потом удача ее покинула.
Звякнули, сталкиваясь, клинки. Раз, другой… правое плечо пронзила резкая боль, рука повисла плетью. Мария упала на колени. Звякнула выпущенная из рук сабля.
– Проклинаю!
Сверкнула шпага, но женщина уклонилась.
Рана в плечо чертовски болезненна, но сознания она не лишает. А благородства в женщине отродясь не водилось. Ты слабее мужчины? Ну так и будь слабой! Умоляй, плачь, лишь бы тебя подпустили поближе. А там – вцепляйся врагу в горло хоть зубами, все средства хороши для победы.
Блеснул кинжал, пущенный в полет умелой рукой. Неважно, что левой, она все равно попала, хотя и не туда, куда целилась. Не в живот. В пах. Впрочем, врагу от этого легче не стало. И тут везение нападающих закончилось.
Грянули выстрелы. Мария упала навзничь, понимая, что пуля – дура, а на пороге комнаты возникла ее личная охрана. Девушки от царевны Софьи, в количестве двух штук.
– Государыня? Вы как?
Успели! Помощь – пришла!
– Ранена, – огрызнулась Мария. – Помогите подняться и проверьте, все ли сдохли.
Этим девушки и занялись. Одна подняла Марию и потащила почти волоком на кровать.
– Сейчас перевяжу плечо, а чуть позже обработаем.
Вторая прошлась по комнате. Добавила одному подобранным клинком в горло, а второму – рукоятью в голову. Допросить сгодится.
– Отличная работа, государыня.
Мария улыбнулась. Приятно все-таки. Она ничего не забыла из полученных уроков. А как ругалась, как возмущалась… зачем это может понадобиться, на нее никто покушаться не будет… Как насмешливо улыбалась тогда сестра.
Как же! Не будут!
Не зарекайся, вот и не будут!
– Мария, ты жива?!
О, а вот и любящий супруг. И тоже весь в крови.
– Да.
Дон Хуан подошел к кровати – и аж переменился в лице.
– Ты ранена! Боже!
– Все в порядке, девочки окажут мне помощь, – успокоила супруга Мария. – Ты не ранен?
– Нет.
– А меня вот едва не достали. Кстати… дети, вылезайте!
Выгонит она к чертовой матери всех горничных, в гардеробной – хоть брюкву сажай! И где они так перемазаться успели? Зато вылезли целы-невредимы, только грязные по уши.
– Ну и поросята! Отмывать вас…
Хуан заулыбался, понимая, что если супруга шутит, то жить точно будет.
– Кто на нас покушался?
– А вот это нам предстоит узнать. У тебя все мертвы?
– Государыня одного ранила. Может, и не сразу сдохнет, в Турции такие годами живут, – вмешалась одна из девушек. Одернуть ее никто и не подумал – форс-мажор.
Король морей оценил рану и уважительно покачал головой.
– Дорогая, напомни мне тебя не сердить.
– Я в живот целилась, просто промахнулась, – обиделась Мария.
Но на душе у нее было спокойно. Она жива, муж жив, дети целы… ну а кто покушался и кто за этим стоит…
Разберемся и ноги переломаем, чтобы стоять было не на чем! А лучше – и некому!
– Кто посмел?! Какая …?!
Гнев Алексея был непритворным. И неудивительно. Если бы Мария с детьми сейчас погибли, дело обернулось бы куда как невесело для Руси. Вот считайте. Дону Хуану сейчас пятьдесят пять годочков. Очень почтенный возраст для этого времени-места, недаром Мария так с детьми торопилась. Если сейчас что с ней случается – не факт, что и с благородным доном все будет в порядке. И дети… в чьи руки они попадут? Кто вырастит из них свое подобие? Карлос, который до двадцати лет и читать-то не умел?
Вот спасибо!
– Я выясню.
Софья тоже была зла.
– Выясни. – Алексей сверкал глазами. – И чтобы эта тварь своими кишками подавилась!
– Подавится.
Когда Соня говорила таким тоном, ее начинали бояться даже безмозглые мухи. Потому что она была убийственно серьезна. До убийства. Сегодня Маша, завтра Ваня, послезавтра – кто?!
Нет уж, вы у меня на всю жизнь запомните, европейские, что лучший способ самоубийства – это посягнуть на одного из членов русской царской фамилии. Вас от слова «русские» еще корчить и крючить будет! Вы еще сами с доносами прибегать будете, ежели кто худое на русского замыслит. Потому что каждый живущий на Руси должен знать: за ним стоит государство. Его обида – это обида государства. Покусился на русского – получи. С избытком.
Вот она и отсыплет. Надо начинать вырабатывать условный рефлекс у всяких подлецов, надо! Здесь – и сейчас!
– Маша прислала письмо. И приложила копию допроса убийц.
– А скольких удалось допросить?
– Двоих. Одного не добила Мария, второго – ее супруг.
– Больше взять не могли?
– Алешка, окстись! Машка одна оказалась против шести! Хорошо хоть отбилась!
– Да уж мне не надо рассказывать, на что твои девочки способны.
Софья скромно потупилась. А что? Женщина, конечно, пол слабый, но недаром же д'Артаньян от миледи Винтер без штанов сбежал? Когда разозлил хрупкую женщину?[4]
И не подумал, что он там герой, гвардеец и прочее, – шкура бы уцелела!
То же самое и здесь. Если умеешь защищаться… Почему чаще всего проигрывает человек, на которого напали? Софья это из опыта двадцать первого века знала. У порядочного человека как стопор – он не может причинить зло другим. А вот у отморозка такого нет. Поэтому своих людей Софья учила бить первыми. Потом грехи отмолим!
Лезет к тебе отморозок – пни его так, чтобы коленную чашечку из титанового сплава заказывал! Ступню шпилькой пробей и скажи, что случайно каблуком наступила! Глаза выдави! Да много чего! А не хлопай ресничками, ожидая, пока тебя изнасилуют или искалечат!
– Алешка, я узнаю – кто…
– Заранее даю добро на самый жесткий ответ.
Софья кивнула. Хотя пока не могла ничего толкового выудить из протоколов допросов. Мало ли что покушались именно эти! Важно, не в чьей руке кинжал, а кто заказал и оплатил. А этого испанец и сам не знал.
Придется отправлять туда кого-нибудь ради дознания (если негодяев еще не сожгут к тому времени), раскапывать самые важные документы – банковские, беседовать с людьми…
Но она дознается – кто. И этот кто-то заплачет кровью.
– Ваше величество, спешу сообщить, что ваша супруга в тягости.
Его величество Карл Одиннадцатый расцвел улыбкой. Стянул с руки дорогое кольцо и протянул лекарю.
– Отличная новость. Просто отличная.
– Наследник появится через семь месяцев, если Бог будет милостив.
– Вы же будете наблюдать королеву, Густав?
– Как прикажет ваше величество.
– Считайте, что я уже приказал.
Осталось обрадовать мать этим известием. Впрочем, Гедвига Элеонора не обрадовалась.
– И пяти лет не прошло! Посмотрим, что она еще выродит!
– Мама!
– Я не доверяю этой английской девке!
– Это моя жена. И она ждет моего ребенка, – чуть надавил голосом Карл.
Гедвига тут же перестроилась и сахарно заулыбалась.
– Разумеется, мальчик мой. И мы все сделаем, чтобы он появился на свет крепким и здоровым! Такая радость! Тем более что у Анны до сей поры только дочки рождались…
– И у Якова – тоже. Хотя с молодой женой…
– Кто бы признал эту безродную девку!
– Мама!
Спору нет, Гедвига была мила, умна и очаровательна, но… если человек ей не нравился, она упорно красила его в самые черные тона. А невестка ей решительно не нравилась.
– Между прочим, у русского царя уже трое!
– И что?
– Если бы ты женился на Ульрике Элеоноре…
– Она бы не нравилась тебе точно так же. – Карл рассмеялся и приобнял мать за плечи. – Мама, милая, я все понимаю. Ты у меня самая лучшая, но иногда…
Гедвига покачала головой. Да, они с сыном отлично понимали друг друга. И потому…
– Русские должны нам за все заплатить!
– Обязаны. Но пока еще рано. Еще года три придется ждать, не меньше.
О, три года Гедвига готова была подождать. Она бы и больше подождала, лишь бы сквитаться с обидчиками.
Русь!
Эта страна становилась для женщины просто символом ненависти. Невеста сына, которая вышла замуж на Русь и сейчас плодовита в браке, немалый кусок территории, союз с Данией… Тут было за что ненавидеть.
И она отомстит! Страшно отомстит! Они вернут себе все утраченное, а русские еще горько пожалеют о своей наглости.
– В чем дело, Аглая?
Когда государыня Софья говорила таким тоном, девочки искренне старались слиться со стеной. На них не ругались, не повышали голоса, не бранились. Но вот это осознание, что ты не оправдала оказанного тебе доверия… Вот что жгло хуже крапивы!
– Государыня, я виновата…
– Шан уже мертва. Неужели так сложно вытеснить ее из человеческой памяти?
– Да, государыня.
Аглая могла бы сказать многое. И что она, хоть и подхватила Федора на взлете отчаяния, все равно осталась лишь заменой, и что хуже нет – сражаться с памятью умершей, потому что мертвый всегда идеален, и что…
Могла бы.
Не сказала, потому что Софья и сама это понимала. Читала сейчас по ее лицу – и задумчиво перебирала пальцами косу.
– Твой вердикт?
– Отпустите его, государыня. Благочестивый отшельник или монах будет вам более полезен, чем достаточно бездарный управитель на месте.
Софья покачала головой.
– Настолько бездарный?
Ну да, Федя и тяготел больше то к науке, то к религии… вот Ваня, в отличие от брата, весь был в учебе, а Федя… слишком он был отвлечен от мира, чтобы копаться в его делах – и не всегда чистыми руками.
– Ему это просто не дано. Он хороший, но слабый. Вот как проверяющий – может быть, но управлять ему сложно. Он слишком добрый и мягкий для этого.
Ругать девушку не стоило, Софья всегда требовала от своих людей честности. Не нравится – не кушай, но прятать голову в песок и утверждать, что этот человек самый лучший, просто потому, что это – он? Нет уж, не стоит.
– А его сын? Из маленького Юрия получится что-то хорошее?
– Сложно сказать, государыня. Задатки пока неплохие. Он хорошо учится, интересуется всем новым, но возраст мал.
– Подлость в любом возрасте видна.
– Это – нет. Не злой, не подлый. Но вот что выйдет?
– Как воспитывать будем. Спасибо, Глашенька.
Девушка улыбнулась.
– Рада служить, государыня.
– Если Федя уйдет в монастырь, как хочет, тебе нужно будет новое дело.
– Все в вашей власти, государыня.
– Не устала пока? От моей-то работы?
– Бог даст, еще лет пять бы покрутиться, а потом и замуж можно, – лукаво улыбнулась девушка.
– Покрутишься, – задумчиво пообещала Софья. – Работы у нас много.
Аглая бросила взгляд на стол царевны, где лежала и ее докладная записка по Федору. Ну и по Юрию Федоровичу. Что нужно, что не нужно, что любят, к чему тянутся…
– Разрешите идти, государыня?
– Пока – разрешаю…
Познакомить Федора с первой московской красавицей Софья все равно собиралась. Так, на всякий случай. Получится – хорошо. Нет?
Ну… пусть идет Богу служить. Здесь и сейчас – это и неплохо.
Шотландия оделась в траур.
Умирал его величество Яков Стюарт. От чего? Якобы от водянки, а уж что там и как точно? Бог знает… Может быть, сказалось бегство из Англии, может, то, что мужчина «жег свою свечу с двух концов», а может, и отравили чем? Правды было не доискаться. Яков умирал, не оставляя законного наследника. Дочери были, а вот сына, которому можно бы оставить трон…[5]
В трауре была его супруга, в девичестве леди Винтер, а ныне ее величество Анна Стюарт. В трауре были его дочери – Мария и Анна.
Справедливости ради, были и довольные. Например, Джеймс Монмут, которому Яков оставался бельмом на глазу. Протестанты, которым было все равно, кто из них двоих помрет – Яков ли, Джеймс ли, они любому обрадуются.
А вот Шотландия… Шотландии грозил клановый передел. Или – беспредел. Приглашать кого-то со стороны на трон Стюартов шотландцы не хотели. И государство не то, и силы не те, и вообще… Вот если бы кто пришел из потомков Якова, отвоевал Англию, опять соединил ее с Шотландией…
А кто?
Шведам не до того. Датчане? Георг? Тот сам по себе ни на что не способен, разве что брат займется. Но Кристиан вовсе не хотел воевать за чужие интересы. Ему приятнее было отгрызать себе кусочки от английских колоний и богатеть на поставках оружия и продовольствия. Пригласят – придем. А так… Лезть в чужую свару?
Вот еще не хватало.
Анна де Бейль скользнула в спальню к мужу, выставила за дверь доктора, присела рядом на кровать… М-да, как меняются люди. Яков сгорел буквально в полгода от какой-то внутренней хвори. Ничего не мог есть, иссыхал на глазах, не удерживал в себе даже вино…
Но в ответ на нежное пожатие руки муж открыл глаза.
– Энни…
– Я здесь, любовь моя.
Улыбка леди Винтер была очаровательной. Никто бы и не догадался, что под сердцем она носит ребенка, о котором не собирается говорить даже умирающему супругу. Под местными платьями – хоть поросенка прячь, не то что месячную беременность.
– Я скоро умру.
– Ты поправишься. Обязательно поправишься.
Анна не верила в это, но не говорить же умирающему правду? Ты умрешь, а я уеду. И увезу с собой кровь Стюартов. Куда?
А посмотрим, куда будет выгоднее. Здесь я точно не останусь, здесь у меня нет таких союзников. Меня просто уничтожат, а ребенка воспитают под свой клан. А потому… смотря что прикажет государыня Софья. Франция?
Возможно.
Или Испания, или… Короче, помер бы ты быстрее, муженек, чтобы я сбежать успела.
Она и не сказала. Слушала Якова, который, искренне любя молодую жену, инструктировал ее, куда поехать, на кого можно положиться, на кого нельзя, кто поможет с деньгами, на какие имена и в каких банках открыты для нее счета… Она это уже знала. Но почему бы и не послушать о хорошем?
А вот про ребенка она не скажет. Благо муж с ней давно не спит. Да-да. Именно так.
А кто спит?
Ну, клан Стюартов большой. Подобрать подходящего парня, похожего внешне на короля, оказалось несложно. И бедняга даже толком не понял, с кем встречался. Он-то, наивный горец, думал, что Мэри – служанка. Переспали пару раз, да и уехал себе. Но ей хватило.
Леди Винтер не затевалась бы с ребенком вообще, но царевна прислала письмо. А раз так…
Поиграем.
– Ты поправишься, любовь моя. Я так хочу, чтобы ты выздоровел, хочу от тебя сына…
– Вот оно как? – недобрая ухмылка озарила лицо Алексея. – Сонь, ты точно уверена?
– Головой отвечаю, – сестра скалила зубы. – Думаешь, легко было найти концы?
– Думаю, что тяжко.
– Потому и искали чуть не два года. Но покушений на свою семью я спускать не собираюсь.
А жена регента Испании была ее сестрой. Этого достаточно.
Да, наконец-то запутанная цепочка размоталась до конца. И оказалось… На одном конце была ее величество испанская королева Мария-Луиза. На другом – будущий Людовик Пятнадцатый, ныне Великий дофин.
Мало кто знал, но еще до замужества Мария-Луиза обожала своего кузена. Да и он тоже был не прочь. До главного у них не дошло, но…
Сказать, что молодая принцесса была недовольна своим замужеством? Это все равно что промолчать! Сплошные ограничения, негодный и больной муж, ни семьи настоящей, ни детей… Она бы вытерпела все! Но рядом оказалась Машка! Красивая, умная, обаятельная, живущая так, как хотелось самой королеве. И зависть взыграла так…
Да за меньшее ненавидят и убивают!
Одна из камеристок Марии-Луизы писала своему дяде, тот пересылал письма племяннику, и уже племянник отдавал их Людовику-младшему. А тот распорядился…
В итоге Мария спать теперь не ложится без пистолета под подушкой, детей от себя не отпускает, хоть покушений больше и не было. Дон Хуан вообще охраной весь дворец заставил. А ларчик просто открывался…
– Что ты хочешь с ним сделать?
– С Людовиком? Убить.
– Людовик-солнце нам этого не спустит.
– Если узнает.
– Соня, это громадный риск.
– Да, я знаю. Ты даешь добро на адекватный ответ?
– Да. Но не рискуй лишний раз.
– Братик, если бы мы узнали и ударили сразу – да, Людовик мог бы заподозрить неладное. Но сейчас, чуть ли не два года спустя… Я постараюсь сделать так, что подозрение падет на гугенотов.
– Да, еще и эти…
Последние остатки мятежей додавливались Людовиком по всей Франции. Гугенотов было не так много, чтобы доставить королю серьезные неприятности, но несколько относительно спокойных лет у Европы получились. К тому же самые умные успели за это время перевести капиталы и производства за границу, нанеся при этом мощный удар по экономике Франции, а кое-кто и удрал поближе к своим деньгам. На Русь – в том числе. Так что скоро уже должны были открыться первые мануфактуры.
Софья довольно потирала руки. Пусть работают. Проживут здесь поколение, два, кто женится, кто замуж выйдет, дети при монастырях поучатся – и не таких ассимилировали! Приехали гугенотами – станут православными, были французами – обрусеют за милую душу, еще и оскорбляться будут, если их в иноземцы запишут!
– Я справлюсь.
Вот уж в чем Алексей не сомневался. Справится, еще как справится. И все же, все же…
– Если Людовик узнает – это будет война не на жизнь, а на смерть.
– Не узнает.
И Алексей поверил сестре. Пусть никто не узнает, а сто лет спустя его осудят потомки, прочитавшие в архиве о жестоком приказе, но… не оставлять же наглое покушение безнаказанным?
– А жена Карлоса? – для проформы уточнил он, не сомневаясь, что если Софья уничтожит Людовика, то уж подстрекательницу – тем более. Ан нет. Царевна покачала головой.
– Он ее любит.
– И что?
На губах Софьи возникла ехидная улыбка.
– Братец, она уже наказана! Куда еще-то?
Алексей подумал о жизни Марии-Луизы – и согласился. Пожалуй, что и верно. Больше – некуда.
– Ладно. Даю добро. Действуй.
Софья чуть улыбнулась. Ни к чему брату знать, что акция уже готовится. Он здесь главный, а она будет просто исполнять его распоряжения. И не будет она подсылать никаких наемников с кинжалами, вот еще! Ядом обойдется!
Луиза Амалия шла по коридору, умело покачивая бедрами. Личная и любимая фрейлина ее величества королевы Испании пребывала в прекрасном настроении. Молодость, красота, милость королевы и знатный идальго в женихах… Что нужно для счастья? Живи и радуйся. Но вот первого ей сделать и не дали.
От стены отделилась такая же женская тень.
Это в кино человек может увидеть своего убийцу, начать орать, сопротивляться… А в жизни, если операция подготовлена правильно, – так не бывает. Кинжал вонзился Луизе под левую лопатку, безошибочно нашарив сердце. Женщина осела на пол, даже не захрипев. Чисто сработано. Шум? Тревога? Это когда работают непрофессионалы, а из рук царевны таких не выходило. Тем более – в заграничные командировки.
Выдергивать орудие труда убийца не стала. Мило улыбнулась – и отправилась дальше по тому же коридору. Ну кто заподозрит одну фрейлину в убийстве другой? Тем более таком циничном и жестоком убийстве? Это работа для итальянских брави, а не для хрупкой русской дворянки.
А ты не пиши писем… дяде.
Карл Одиннадцатый довольными глазами смотрел на мать.
– Ну что ж, все готово для наступления.
– Наконец-то! С чего мы начнем?
– С моря, мама. Одержим победу на море – и сможем продолжать на суше.
– Эти наглые русские!
Гедвига шипела не зря. За прошедшее время русские оч-чень неплохо укрепились на всем завоеванном пространстве. Настроили крепостей, завезли оружие, поставили свои гарнизоны, лихо проредили шпионов… Да что там! Эти негодяи даже церкви свои понаставили и теперь смущали добропорядочных лютеран и протестантов своей православной схизмой. И ведь соблазнялись отдельные нестойкие личности! И было тех личностей куда как больше, чем хотелось бы добрым пасторам.
Отвратительно!
Даже попытки взбунтовать народ ничего не дали. Бунты подавлялись жестоко, быстро и кроваво. Выжившие ссылались куда-то далеко, на север, в какую-то Сибирь[6], которую Гедвига даже не представляла, а на освободившееся место заселялись русские люди. И уж эти-то служили своей короне не за страх, а за совесть. Такими темпами скоро на завоеванных землях и шведов не останется.
Шведам приходилось терпеть и смиряться. Единственное, где они могли поспорить с Русью, – это на море. А с датчанами можно поговорить и на суше. Но кроме этого…
– Яков умирает. Ты не хочешь предложить шотландцам своего второго ребенка?
Первый сын у Карла таки появился. Тоже Карл, только Двенадцатый по порядковому номеру. Слабый и хилый мальчик неотлучно находился при матери, которая по такому поводу даже прекратила грызться со свекровью. Не до старухи, сын бы выжил! И сейчас ее величество Мария Шведская опять была в тягости.
– Пожалуй, что стоит. От той девки он никого не прижил, так что…
– Думаю, ему недолго осталось.
Карл молитвенно возвел глаза к небу.
– Что ж, попробуем. И тогда подождем с наступлением. У Англии хороший флот, нам он окажется не лишним…
Гедвига посмотрела на сына. Ну что еще надо? Красавец, умница, талантливый полководец… чудо! Еще бы внук в него пошел, а не в дуру невестку…
Людовик Великий дофин… Ну что тут скажешь?
Тень отца. Но в то же время тень достаточно умная и храбрая. Тень образованная, любящая искусство и охоту, отлично проявляющая себя на поле боя. Просто от Людовика Четырнадцатого так сияло, что никто другой не мог с ним сравниться. С супругой дофин особенно счастлив не был, изменяя ей если и не так откровенно, как его отец, то достаточно спокойно.
Виктория Баварская грустила, тосковала, болела и, по мнению многих, была откровенной вяленой рыбой, совершенно не способной удержать супруга.
Что бы они сами делали на месте девушки, злопыхатели не задумывались. Мало того что Людовик ее не любил, так, по разговорам, он искренне, детской любовью, любил свою кузину Марию-Луизу, ставшую нынче женой испанского короля. Или был привязан к девушке?
Впрочем, детские воспоминания – они самые крепкие. Так что ничего супруге тут не светило, проживи они вместе хоть двадцать лет. Просто изменять ей бы стали чаще.
Тот день у Людовика ничем не отличался от остальных.
С утра назначена была охота! Одно из тех занятий, которое Людовик искренне любил. Придворные кавалеры и дамы, егеря, собаки, флаги развеваются, рога трубят, кони бьют копытами… Ах, какое это красивое зрелище! Тем более что в лесу ждут несколько волков…
Одного из них Людовик даже добыл собственноручно! Так что вечером Великий дофин был в замечательном и чудесном настроении.
Вечером был бал. Музыка, танцы… Дофин искренне веселился, приглашая то одну, то другую даму. А уж потом отправился в спальню. Кстати – не один. С любовницей, мадам Резен.
Вот ее-то криком и был разбужен двор. Истошным, диким, нечеловеческим. А кому понравится проснуться в одной постели с трупом? Великий дофин утра не увидел, поскольку был безнадежно мертв.
Ах, рано, рано во Франции забыли «дело о ядах», рано похоронили милые традиции родов Медичи и Борджиа. А вот на Руси ими не побрезговали, грех ведь – не перенять полезный опыт. И восточные традиции опять же…
Людовика не травили, Людовика мирно усыпили, чтобы не вздумал проснуться раньше времени и испортить убийце всю обедню. И его метресса тоже спала как сурок, а в двух шагах от нее…
Так казнили Равальяка.
Хотя…
Равальяка казнили постепенно, а Людовика – нет. Его убили одним ударом в сердце, а потом отсекли правую руку, как цареубийце Равальяку. Четвертовать его, правда, не стали, слишком грязно и долго. Да и шумно, кстати. Человека разрубить на части не так просто. Но дофину вспороли живот, вырезали сердце и разрубили оное на четыре части. Как символ.
Вот это метресса и увидела в одной кровати с собой. И орала так, что дворец сбежался. Поддержать и поорать.
Людовик Четырнадцатый был в шоке, но дознаться ничего не мог. И ничего, и никого.
Софья бы с удовольствием устроила дофину какую-нибудь пакость похлеще, вроде несчастного самоубийства шестью кинжалами сразу, с оглашением на всю Францию, но – не стоило. Людовик Четырнадцатый – это вам не абы кто.
Такую пощечину он проглотит, выбора нет. Сам понимает: мальчик его не в куколки заигрался, задумал убить женщину, мать будущего короля, да и, возможно, будущего короля Испании тоже. Вот и получил. Но хоть умер мирно, во сне.
«Король-солнце» рвал, метал, искал, подозревал, но доказать не смог ничего. А в политике без доказательств не кусают. Или кусают не сразу. Так что утерся, получил, кстати, соболезнования из Испании и стал править дальше. Хотя мадам Режан выслали из Парижа и даже из Франции – чтобы глаза безутешному отцу не мозолила.
Горе-то какое! Бедная Франция.
Следующим наследником стал его сын – также Людовик.
Герцог Бургундский[7].
Алексей тронул поводья, и послушный конь прибавил шаг.
Выбраться сейчас за город да и пустить его в галоп! Чтобы ветер бил в лицо, чтобы сладко и остро пахло травой, чтобы небо и облака неслись с тобой в одной карусели, стирая все происшедшее.
Бешенство туманило голову, сдавливало клещами грудь, застилало глаза кровавой пеленой, требовало мести и боли. Чужой боли. Крови и смерти тех, кто поднял руку на его сестру.
Пусть и свершилось уже, и кровью заплатили те, кто посмел, и время прошло, а все одно – накатывало. И приступ бешенства стискивал сердце когтистыми чугунными лапами.
Больно…
Памятно, ох как памятно было мужчине его возвращение из шведского похода. И смерть Катеньки, и отчаянные глаза Софьи, которая держалась на людях каменной статуей, а потом рыдала у него на груди, повторяя безостановочно одно и то же «прости, не уберегла, прости…». А он стоял, гладил ее по волосам и понимал, что своими бы руками…
Не просто убивал бы – медленно, мучительно, кнутом забивал до смерти, посыпая раны солью, на кол сажал, огнем жег – и рука бы не дрогнула. Потому что это – святое. Это – его семья. Тот светлый и чистый уголок детства, который есть в душе каждого человека.
У кого-то он исчезает, когда уходят родители, кто-то прощается с ним, когда рождается первый ребенок, но Алексею повезло. Его опорой была Софья, и она всегда была рядом. А если бы – ее? Если бы покушение удалось, если бы его встретила та же Катька, воя над телом Сонечки?
Да встретила бы – или нет?
А ведь единственная, кто способен удержать страну, кто не станет интриговать в свою пользу, не пожелает потянуть на себя одеяло, не станет воровать – это его сестра. Именно благодаря ей он до сих пор может воевать сам, может позволить себе не вникать в какие-то дела, может… Может оставаться человеком, а не царем. А случись что с Софьей…
Рядом с ним будут люди, будут сестры, любовницы, только вот свет погаснет, и он останется в темноте. Навсегда в темноте.
– Стой же ты, окаянная!!!
Задумавшись, Алексей и не заметил возок, расписанный красными цветами и диковинными птицами. Лошадь, запряженная в него, оказалась молодой, горячей и бестолковой, чего-то испугалась – и принялась биться, пытаясь встать на дыбы, запутывая упряжку, рядом метался кучер, пытаясь ее успокоить, но лошадь уже вошла в раж.
Что ж, это было ничем не хуже.
Алексей спрыгнул с коня, жестом останавливая охрану, и сильной рукой перехватил поводья.
– Кончай шалить, волчье мясо!
Вот теперь лошадь повиновалась.
И то сказать, государь был на голову повыше кучера, и точно – сильнее. Животное, дрожа, замерло на месте, и Алексей потрепал ее по морде.
– Хорошая девочка, хорошая…
А в следующий миг едва не ослеп. Бывает же в жизни такое… Идешь ты по улице и сто раз по ней проходил, но в этот раз тебе навстречу идет человек – и все, как удар молнии. И ты понимаешь, что ближе и дороже у тебя уже не будет.
Или раскланиваешься с гостями, и тут тебе представляют незнакомца, и вокруг все останавливается. А вы смотрите друг на друга и понимаете, что вы не просто знакомы, вы осколки одной души.
Или…
Да, и так вот бывает. С задурившей лошадью на дороге и выглянувшей из окошка девушкой.
Незнакомка была хороша, как ангел, какими их представляли художники. Громадные голубые глаза на бледном лице, словно выточенном из лучшего мрамора. Высокий лоб с выбившимися каштановыми прядками, тонкий прямой носик, алые губки, которые так и целовать бы, пока не станут темно-вишневыми, а потом и всю ее зацеловать, тонкая бледная рука, коснувшаяся занавески…
Алексей не мог сказать, что любил жену, но уважал ее, понимал, жалел, привык к ее внешности, только рядом с этой девушкой любая показалась бы уродливой, не то что Уля.
Даже Любава с ее слишком яркими красками.
Любава была эмалью по золоту, девушка – тонким фарфором с чуть намеченным рисунком, потрясающе красивой и утонченной. И она тоже замерла у своего окошка, придерживая занавесь.
Голубые глаза встретились с синими – и молния таки грянула. До боли, до искр в очах. Что бы сделал или сказал государь, он не знал и сам, но вовремя на плечо опустилась тяжелая рука.
– Государь, дозволите помочь?
Дмитрий Рытов, один из выпускников царевичевой школы, понял, что происходит. Этому их тоже учили. И поняв, решил оборвать нити прежде, чем они протянутся накрепко, врастут, оставят по себе неизбывную тоску.
Не стоило бы даже дотрагиваться до государя, никогда б себе Митя такого не позволил, разве что в учебных поединках, да и заговаривать первым… Столько всего Митя нарушил своим поступком, что хоть сам на Соловки уезжай, но… не след государю такое на людях являть. Сплетни поползут, слухи, а – нельзя. Никак нельзя.
Пусть государь хоть сказнит, а только неправильно это, когда он столбом верстовым застывает средь дороги и смотрит на девицу. Кстати, с точки зрения Дмитрия, не слишком и примечательную. Симпатичненькая, конечно, но не красавица. Так себе, слишком бледная и какая-то… не от мира сего? Словно о чем-то своем думает.
Алексей вздрогнул, словно разбуженный, вздрогнула и девушка, а в следующий миг государь сам отвернулся, хлопнул Дмитрия по плечу.
– Да. Помоги тут, чем надобно. А мы поедем, пожалуй.
Кавалькада сорвалась с места, а Дмитрий остался у возка, посмотрел еще раз на девушку, которая глядела вслед уезжавшему царю тоскливыми глазами, подумал…
Надо обязательно сказать государыне Софье.
– Любопытно. Весьма любопытно. И Алексей… заинтересовался?
– Да, царевна.
Уж сколько лет не царевна, а вовсе даже Софья Алексеевна, боярыня Морозова, ан нет! Все одно – царевна и царевна. Умирать, видимо, и то царевной будет.
– Точно не было подстроено?
– Никто не знал, что государю прогуляться захочется.
Софья кивнула, но решила-таки озадачить Ромодановского. Так спокойнее будет. А покамест стянула дорогое серебряное зарукавье, протянула Дмитрию.
– Благодарю. Возьми, не побрезгуй.
Дмитрий кивнул, поклонился в благодарность. Это не подачка, нет. Такими вещами жалуют с царского плеча. В семье такое хранится и из поколения в поколение передается, чтобы помнили. Чтобы знали.
– Что там за девушка?
– Марфа Заборовская.
Софья быстро пролистала картотеку в своем разуме – словно десятки файлов перемотались в один момент.