Галина Григорьевна Грушина
Молодость Спартака
Ч а с т ь 2. ПЕРГАМ
Корабль, гружёный фракийскими новобранцами, бросил якорь в малоазийском порту. Живой груз вывели из трюма. Центурион Сцевин построил обалдевших от солнца и морского путешествия парней и держал перед ними краткую речь. Потом он приказал двигаться вперёд. Проходя строем вдоль причалов, фракийцы жадно озирались по сторонам. От разноцветных одежд и необычных лиц, от вида вытащенных на берег многочисленных кораблей рябило в глазах; от пронзительного говора, скрипа и скрежета звоном шла голова. Прямо на земле, среди бочек, тюков и амфор, сидели грузчики, – курчавые, загорелые, в широких шароварах, и ели какие-то жёлтые стручки. Прошёл толстогубый человек совершенно красного цвета и с чертами лица столь удивительными, что фракийцы стали толкать друг друга локтями, перешёптываясь: египтянин. Мелькнул арап, чёрный, совершенно ни на кого не похожий. Красотка с пышными боками и подрисованным лицом , откровенно улыбнулась им. Спартак даже спткнулся, заглядевшись на неё, Ребулас расплылся в ответной улыбке, Амфилох же послал ответный поцелуй. Кроме неё, на них никто не обращал особого внимания: подумаешь, отряд фракийцев; пускай себе топают, – должно быть, в Пергам, в римский лагерь.
И фракийцы топали. Незнакомый портовый город остался за спиной; вокруг дороги потянулась скудная равнина, поросшая колючками, по-зимнему бурыми. Азия, другая часть света. Спартак шёл в воинском строю, глотая пыль чужой земли, и тоскливо думал, что с каждым шагом расстояние между ним и родным домом, между ним и Ноэреной всё увеличивается. Зачем он медлил, зачем не рискнул бежать? Теперь он никто, номад, насильно превращённый в римского наёмника, которого против воли гонят неведомо куда защищать неведомый Рим. Сцевин поглядывал на него подозрительно и на привале внезапно спросил, какое у парня настроение. Хорошее, ответил Спаратк, ведь впереди их ждёт военная добыча и слава. А на каверзный вопрос центуриона, не испытывает ли он недовольства из=за того, что неожиданно очутился в Азии, бодро отчеканил:
– Закон нашей жизни – воинский приказ; своей воли у воина не должно быть.
Поджав губы, Сцевин отошёл.
В пути не обошлось без приключений. На воинский обоз, тащившийся сзади отряда, напали разбойники-галаты. Сцевин мигом развернул и построил свою сотню. В бою его воины блеснули отличной выучкой. Галаты, не ожидавшие отпора, рассеялись.
Спартаку запомнился молодой галат, с хриплым криком бросившийся на него. Фракиец использовал отработанный на чучеле приём и вонзил меч в противника. Злое тело обмякло, рухнуло на землю, и чужая галатская кровь брызнула в лицо римскому наёмнику. Его изумила лёгкость, с какой совершилось убийство. Боевой меч был, как пёрышко, по сравнению с учебным, а приёмы он затвердил крепко, раз навсегда.
– Готов! – крикнул со злобной радостью центурион.
Значит, человека так легко лишить жизни? Спартак несколько раз удивлённо оглядывался на труп: не может быть, он оживёт. Но галат не двигался.
Вечером новобранцы долго не могли уснуть, хотя дневной переход был тяжёл, и много сил отняло сооружение лагеря, в котором они проведут только одну ночь. Взбудораженные кровавой стычкой, они ворочались, вздыхали, разговаривали в полусне. Спартак лежал неподвижно, на спине, заложив руки под голову и глядя на потолок палатки. За несколько стадий отсюда, под чёрным азийским небом валялись их мертвецы, – если только уцелевшие галаты не унесли своих. И тот косматый, из тощего тела которого он вырвал сегодня свой хорошо наточенный меч. Он убил, потому что его хотели убить. Убил легко и красиво; центурион назвал «молодцом». И тело галата, так легко и стремительно бежавшего ему навстречу, превратится в падаль, сгниёт. А душа? У фракийской души есть надежда попасть на великий пир Залмоксиса, – но каково придётся бедному галату? Сегодня убил он; завтра могут убить его. Он исчезнет бесследно, как снег на ладони, как соль в воде… Мать никогда не узнает. Полный смятения, юный варвар полночи размышлял, так ничего и не решив. Вокруг вздыхали, храпели, бормотали во сне соратники.
Вымеряв ногами расстояние от Геллеспонта до Пергама, приближавшиеся к цели пути фракийцы чувствовали себя уже бывалыми воинами. Но центурион сказал:
– Вы ещё не хлебнули настоящей жизни. Счастье воина – война. Победителям полководец дарит город, где всё твоё – вино, золото, девки; в награду воину – лавровый венок. Будет и у вас праздник, погодите. Ждите его, стремитесь к нему, молите своих богов поскорее послать его вам.
И новобранцы весело шутили, смеялись, распевали непристойные песни, храбрясь. Спартак молчал в растерянности: завидная ли это доля – грабить и убивать мирных людей?
Знаменитый горд Пергам, некогда столица славного царства, уже полвека являлся главным городом римской провинции Азия: последний царь Аттал Ш, умирая, завещал свою страну Риму. В опустевшем царском дворце сидел римский наместник. Новые хозяева оставили в неприкосновенности обычные греческие учреждения, существовавшие у пергамцев: народное собрание, городской совет, выборные должности, филы и демы, но подчинили их власти проконсула и и обложили налогами. Рим забирал всё лучшее у пергамцев: блестящие, переливающиеся радугой ткани – гордость местных ткачей. Пушистые и нарядные ковры, знаменитых пергамских скакунв, превосходный материал для письма, выделываемый из телячьих кож и называемый пергаментом, мрамор, свинец, цинк, – и людей: он и угонялись в рабство. Взамен новые хозяева построили несколько отличных дорог, возвели амфитеатры для травли животных и цирки для бега колесниц, а также сеть общественных уборных с проточной водой, – сооружений, которыми они с удовольствием пользовались сами и приохотили горожан.
Недавняя война с понтийским царём Митридатом, после которой этот заклятый враг Рима не успокоился, но продолжал создавать новое войско, обеспокоило власти. Проконсул потребовал у Рима подкреплений, следствием чего и явилась внезапная переброска фракийских новобранцев в Азию.
Отряд Сцевина приближался к Пергаму. Потянулись пригороды – селения, сады и огороды, кладбища, утопающие в зелени загородные виллы; казалось, не будет конца этому пергамскому ожерелью. Но вот вздыбились к небу, закрыли полгоризонта мощные стены , которые Спартак издали принял за горную цепь, – а над стенами возносились белые, хрупкие здания с колоннадами, шпили и башни столь высокие, что, казалось, они прнзают синее небо. Центр города стоял на горе, отчего возведённые на ней здания казались непомерно высокими.
Фракийцев в город не повели, но погнали вдоль стен к воинскому лагерю.
– Ну, вот мы и добрались, – сказал Сцевиню – Теперь вы не ученики, а воины вспомогательного войска. Вы призваны помогать нашим доблестным воинам защищать владения Рима. Раньше здесь шли непрерывные войны. Мы пришли в Азию и установили римский мир. Теперь дикари благоденствуют под нашим владычеством. Римляне – оплот мира, и свободы, гроза тиранов. Со временем вы оцените высокую честь служить в римских вспомогательных войсках.
Эх, жаль, старичок- эконом остался во Фракии, некому было перевести замечательную речь центуриона, – и молодые воины её не поняли: их латынь ограничивалась ругательствами и воинскими командами.
Лагерь под Пергамом был точной копией лагеря на реке Гебр, – и Спартаку уже казалось, что он никуда не уезжал. Тот же Сцевин, та же муштра с утра до вечера, тот же тяжёлый труд землекопов. В город молодых воинов не выпускали. Ветераны пугали новичков рассказами о Митридате Понтийском, с которым им рано или поздно придётся сражаться. Говорили, что понтийскй царь – великан выше человеческого роста и со звериным рыком; у него на СП инее растёт львиная грива; ни один меч его не берёт, ни один яд не действует на него, потому что вавилонские маги совершили над ним тайные заклятья; чтобы оставаться вечно молодым, он съедает каждый день по сердцу младенца. Доблестный Сулла недавно разбил его, отобрал весь флот и несчётно золота, однако царь продолжает строить козни против Рима и тайно готовится к новой войне, которую не миновать.
– Скорей бы уж, – мечтательно говорил Амфилох. – Так хочется разбогатеть.
Восьмая декурия считалась образцовой, и однажды центурион разрешил главе её Амфилоху увольнительную в город, позволив взять с собой нескольких сослуживцев. Декурион прихватил друзей. Им выдали немного денег, велели держаться кучей и вернуться в лагерь до захода солнца.
– Ну, ребята, теперь мы повеселимся, – весело сказал Амфилох, едва они вышли за ворота лагеря.
Оживлённо обмениваясь мыслями о ждущих ьих удовольствиях, фракийцы затопали к городу.
– Я сто лет не ел жареной колбасы.
– А пил вино, пил много ты эти сто лет?
– Эх, хлебнём…
– Ну вас, обжоры и пропойцы! Я слышал, пергамские девчонки – первые распутницы на свете и берут совсем недорого.
– И пергамских девчонок поглядим.
Спартак с некоторой тревогой прислушивался к разговорам товарищей. Больше все6го ему хотелось поглазеть на пергамские улицы, а потом остановить какого-нибудь прохожего поприветливей и спросить, где тут можно встретить философа. В последнее время юношу одолевало множество мыслей. Позволено ли человеку делать вс1, что ему заблагорассудится? Что будет после смерти? Где центр мира? Где его граница и что за нею? Он иногда спрашивал об этом сослуживцев; те недоуменно молчали. Амфилох посоветовал ему найти философа, то есть любителя мудрствовать, из числа тех, что часто болтают перед зеваками на улицах эллинских городов и могут ответить без запинки на любой вопрос. А ветераны говорили, что в Пергаме философы на каждом шагу.
Едва миновав городские ворота, фракийцы увидели харчевню, и возле её входа цветастую группу уличных соблазнительниц.
– Смотри, смотри! – разинули они рты.
Женщины заулыбались. Одна из них, толстуха в три обхвата с детским личиком, произвела неизгладимое впечатление на Ребуласа. Громадина расплылся в улыбке.
– Вперёд, – скомандовал ему Амфилох.
Толстуху звали Лалагой. Она была такой полнотелой, что молодая её, розовая плоть нависала над браслетами, надетыми когда-то выше локтя. Подхватив лалагу под руки , Ребулас и Амфилох устремились в харчевню; следом за воинами потянулось несколько женщин. Воспользовавшись суматохой и весёлой толкотнёй, Спартак быстро направился вверх по улице.
Наконец сбылось его многодневное желание: он шёл по пергамской улице, радостно озираясь вокруг, сам себе хозяин. Пергам¸один из красивейших городов мира, живописноь расположенный на склонах высокой горы и у её подножья, делился на две части – Верхний горд, жилище богов и властителей, и Нижний, где обитал ьнарод. Фракиец шёл по Нижнему городу. Прямая улица заметно поднималась в гору. Вдоль неё тянулись лавки и мастерские; сквозь широко распахнутые двери видно было, как вертит свой круг гончар и как сидят у станка ковроделы, как раскладывает на полках свежеиспечённые хлебы булочник и как отмеривает купец ткань покупателю. Было утро, и кое-где припозднившиеся уборщики ещё мыли перед лавками мостовую; лишняя вода тут же стекала в люки. Улица, мощёная большими плитами известняка, была чиста, как обеденный стол. Многочисленные прохожие , – слуги, посланные с поручениями, и их хозяев, вышедшие на прогулку, носильщики, школьники, женщины, богомольцы, мелочные торговцы, чужестранцы, всякие забулдыги, при виде опоясанного мечом молодого римского воина опасливо сторонились.
– Счастливчики, – с грустной завистью думал Спартак. – Они даже не осознают, какие они счастливцы, живя в таком городе! Понимаю я, номад, спустившийся с диких гор. Вот бы пожить в Пергаме, хотя бы несколько дней!..
Между тем дома вдоль улицы становились всё наряднее, лавки – богаче. Торговцы зазывно кивали ему, грек-александриец даже схватил за локоть и потащил в свою лавку, наполненную дутым стеклом; трактирщик под вывеской «Ганимед» махал руками и что-то кричал. Застенчиво улыбаясь, юноша прошёл мимо.
Ему очень хотелось остановиться перед какой-нибудь мастерской и поглядеть, как люди делают горшки, растирают благовония, прядут, ткут, строгают и колотят. В одном месте он заметил кузнеца и даже приостановился от радости: кузнец в кожаном переднике сидел перед наковальней, держа в левой руке щипцы с железной болванкой, а в правой – небольшой молоток и, легонько им постукивая, мастерски выделывал что-то изящное, затейливое. А фракиец только и умел, что со всего маху бухать молотом по наковальне! Непреодолимая застенчивость не дала ему не только остановиться, но даже пристальней разглядеть внутренности кузницы. Он прошёл мимо, – замедленно, но всё же мимо.
Навстречу ему двигалась какая-то процессия: несколько жрецов несли изображение Сирийской богини, украшенное пальмовыми листьями; за ними спешили богомольцы. Фракиец посторонился, с удивлением разглядывая неведомую богиню, символы плодородия и материнства, украшавшие её носилки. Стоило ему приостановиться, как сразу же нищий схватил его за руку; другой, полулёжа на мостовой, протягивал к нему усохшую руку. Не поняв, чего они от него хотят, он устремился дальше: он никогда раньше не видывал нищих, в горах их не существовало.
Всё привлекало внимание молодого варвара. На перекрёстке устроился писец и важно что-то писал на куске пергамента под диктовку клиента; к нему выстроилась очередь. Фракиец зачарованно замер у него за спиной: он уже знал, что бывают счастливцы, умеющие читать и писать, и долго любовался чёрными, изящными значками, появлявшимися а пергаменте из-под ловкой руки.
А тем временем солнце поднималось всё выше, тени становились короче. Спартак приблизился наконец к тому месту, где улица упиралась в гору и дальше ступенями круто поднималась вверх. Здесь, у основания горы, с обеих сторон улицы стояли два одинаковых здания , богатые и торжественные: фракиец не знал, что это пропилеи, но подошёл и робко дотронулся до базы одной из колонн. Великолепный камень, прекрасно отшлифованный. Колонна была сложена из небольших блоков, прорезанных глубокими желобками. Должно быть, эти блоки вытёсывали много дней подряд в ближних горах. Их вырубали, обмеривали, скоблили чьи-то сильные, умелые пальцы, , пока из бесформенной глыбы камня не появилось точно задуманное. Смог бы сделать такое он? Если бы его обучили, дали подходящий инструмент… Смог! И от сердца, стиснутого невольной завистью, отлегло.
Впереди высился акрополь: закинув голову и глянув на белый лес колонн, сверкавших на солнце, он почувствовал такие волнение и робость, что ноги его приросли к земле. Варвар, он не смел без колебаний вторгнуться в заповедный мир эллинов… Пока он стоял, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами, какая-то старуха, хихикая, тронула его, подмигивая и маня пальцем. Придя в себя, юноша шарахнулся прочь: товарищи предупреждали его, что город кишит притонами, где могут и ограбить, и убить.
Решив поискать дорогу вверх поскромнее, он свернул в поперечную улицу, шедшую вдоль подножия горы. Навстречу ему двигались носилки, в которых восседал римлянин. Спартак видывал до того только римлян-военных и остановился поглядеть на штатского.. Римлянин был закутан в белую шерстяную ткань, – наверно, это и была их знаменитая тога. Его носилки сопровождало несколько охранников: возможно, римлянин являлся должостным лицом при исполнении обязанностей, каким-нибудь сборщиком налогов, к примеру. Прохожие хмуро отворачивались: пергамцы не любили римлян.
Пройдя ещё немного по широкой улице, фракиец увидел греческий храм и толпу богомольцев перед ним. Он не знал, какому божеству посвящено это здание, но почтительно склонил голову. А вдали виднелся ещё храм, и ещё, потом фонтаны, стройные колонны какой-то базилики: улице не виделось конца. Ему вдруг захотелось заблудиться Этот удивительный город вокруг! Эта гора, сердце Пергама, застроенная такими прекрасными зданиями, что он боялся глядеть туда. Сколько поколений мастеров трудилось над созданием всего этого великолепия? Поколений, уходящих в прошлое; они прожили не как трава и не как звери. Они не канули в ничто, ибо создали чудо, имя которому Пергам. Наверно, человеку так предназначено, – создавать. Он тоже бы мог, – если бы обучился. Строить города, – что может быть завиднее такой доли!
Он шёл посреди улицы со счастливым лицом, юный варвар, чуждый всему этому великолепию, этому миру эллинов, грустный, завидующий, влюблённый.
Улица при вела его туда, где жили гончары. Через дверь одной мастерской он увидел, что она пуста, и остановился, осматривая её устройство. Мальчишка-подмастерье развлекался тем, что приклеивал третью лапу к свистульке-петуху. Заметив, что за ним наблюдают, он разошёлся вовсю и, быстро слепив из глины не совсем приличное украшение, приладил его к необожжённому горшку. Фракец добродушно посмеивался. Тут появился хозяин и дал озорнику оплеуху..
– Не бей его, добрый человек, – огорчился Спартак.
– Ты фракиец? – обернулся хозяин. – Мой отец из Фракии. Входи, будь гостем . Не купишь ли ты какой-нибудь горшок?
Спартак вошёл в лавку. Многочисленные полки в ней были заставлены посудой самой разной формы и назначения.
– Неужели ты сам сделал все эти горшки? – восхищённо осведомился он. – Наверно, ты первый гончар в Пергаме!
Ремесленник был польщён и не стал его разубеждать, но предложил воину выбрать что-нибудь для себя. Заметив, что тому приглянулся кувшин с орнаментом, он заломил бессовестную цену. Спартак отдал ему деньг, на которые можно было купить десять таких кувшинов, и трепетно сжал в объятиях глиняный шедевр. Как только сделка состоялась, фракиец заметил, что ремесленник явно хочет избавиться от покупателя, и не осмелился настаивать на продолжении и знакомства.
Он шёл теперь, бережно неся покупку у груди, и думал с грустью, как такой кувшин украсил бы хижину его матери . Дромихета по утрам ходила бы с ним за водой, , а потом возвращалась, поставив его на плечо… Кувшин был громоздок и довольно тяжёл, на акрополь с таким не пойдёшь; но разыскать философа сегодня же он не мог помешать.
В одном месте на перекрёстке собралась небольшая толпа зевак. Какой-то человек, стоя на ступеньках дома, выразительно говорил, обращаясь к прохожим. Пергамцы равнодушно шли мимо. Спартак приблизился: определённо, перед ним был философ, излагавший свою взгляды на жизнь. Увидя, что у него появился ещё один слушатель, да к тому же такой внушительной внешности, говорун приободрился. Слова посыпались, как горошиы, – вот только смысла эллинской речи фракиец не улавливал. Когда оратор кончил, Спартак дёрнул его за полу:
– Ты философ?
– Нет, я оратор, – гордо ответил тот. – Я оратор и упражняюсь в красноречии перед бесчувственной толпой, как это делал Демосфен перед морем. Ты можешь предложить мне тему речи и убедиться в моём искусстве, – за плату, разумеется…
Но из всей этой речи юноша снова ничего не понял, и, попятившись, разочарованно пробормотал на языке римлян:
– Я ищу философа.
Он пятился, пока чуть было не наступил на нищего, сидевшего у стены. Калека протянул к нему руку, и Спартак смущённо опустил голову: наконец-то он понял, чего ждут от него. Не отдай он всех денег за кувшин, он мог бы накормить голодного. И до чего же он тяжёл, этот кувшин: мастер явно не пожалел глины. Безобразный калека с гноившимися на лице язвами выжидающе глядел на него. Гордые улицы Пергама были полны жалких человеческих отбросов, которых не радовало синее небо и окружающее великолепие. Сидя возле мраморных колонн, возле полированных цоколей зданий, со стоном протягивали они к прохожим, – трясущиеся, грязные, распухшие, увечные: нищие просили есть. Но прохожие равнодушно шли мимо. Почувствовав внимание молодого воина, нищий что-то забормотал на своём непонятном языке. Фракиец участливо вслушивался, но так и не понял ни слова. Это был селянин-пафлагонец, честный и добрый человек, тридцать лет покорствовавший своей нелёгкой судьбе: он возделывал землю, снимал урожаи, платил Риму нало, то-есть, отдавал три четверти собранного, молился, поднимал детей, – но рок наслал на него войну, разорение, потерю близких, болезнь; родня отвратила от него сердца, а односельчане побили каменьями. В поисках куска хлеба он пришёл в Пергам, упал посреди города и лежал на камнях, скорбно размышляя, зачем вообще эти прекрасные здания вокруг, если нет на земле ни блага, ни справедливости?
Спартак ничего не понял из его слов. Зато он увидал роскошнее здание, чистые плиты мостовой и человеческое существо на них, превращённое злой судьбой в кучу мусора.
Уже солнце клонилось к земле. Фракиец подходил к городским воротам, к таверне, де оставил сотоварищей, когда заметил у обочины пожилого, чисто одетого пергамца: тот сидел на камне и доставал занозу из пятки. Юноша, у которого в этом деле была набита рука, предложил свои услуги и, опустившись перед стариком на колени, кончиком ножа ловко достал занозу. Пергамец его поблагодарил. Осмелев, фракиец осведомился, где можно сыскать философа.
– Я и есть философ, – улыбнулся незнакомец. – Чаще всего я учу в гимнасии.
Спартак обрадовался, что сразу позабыл все римские слова. Старик встал, намереваясь удалиться.
– Постой! – заторопился юноша. – Ты можешь в двух словах объяснить мне смысл жизни, зачем на земле человек, и где живут боги?
– Могу, если у тебя есть, чем заплатить, – последовал ответ.
Как? И за мудрость надо платить? Фракиец думал, что это бесплатно, кК солнце и воз
дух.
– Я отдам тебе кувшин, – взволнованно предложил он. – Я заплатил за него много денег.
Покосившись на его покупку, философ хмыкнул и пошёл прочь.
– Куда же ты? – взмолился юноша.
– Отстань, мне некогда, – отмахнулся старик. – Сегодня выход богини Атаргатис, а я и так замешкался. Один совет я всё-таки дам тебе, парень, в благодарность за помощь. Философия не сделает тебя ни счастливым, ни богатым. Зачем тебе смысл жизни? Видишь, строят дом. Кто-то в нём поселится и будет жить. В этом есть смысл. Всё остальное слова.
Он ушёл, а Спартак, обескураженный, остался стоять посреди улицы. Смысл в строительстве дома? А ведь и правда: дом за домом построили весь Пергам! Старик, может быть, сам того не желая, высказался, как мудрец. И фракиец решил, что в первый же свободный день придёт сюда, к этому забору, возле которого растёт бурая колючка, на этот пустырь, где строится дом, и попросит разрешения чем-нибудь помочь рабочим: хотя бы возить тачку с кирпичом. Он станет строить Пергам, – наперекор судьбе, вложившей ему в руки меч.
Однопалаточники долго хохотали над кувшином.
В лагерь пришла новость: их центурион Сцевин уезжал в Рим. Вызов Гнею Сцевину был прислан от имени самого Суллы: диктатор ничего и никого не забывал. Приказ шёл долго, кружным путём, побывав перед тем во Фракии. Начищенный, намытый, надраенный Сцевин прощаться собрал всю центурию. Фракийцы выстроились перед начальником. Это были уже не обросшие длинными волосами дикари в конопляных одеждах, но римские воины. Полотняные панцыри, римское оружие, бритые подбородки, осмысленные взгляды. Удовлетворённо хмыкнув, Сцевин скомандовал «вольно».
– Понтийский царь Митридат готовится к новой войне, – начал он свою прощальную речь. – Непобедимые римские легион уже разбили однажды его сброд, восстановили порядок и народоправство, дали Пергаму и всей Азии свободу. Но сейчас, когда великий Сулла в Италии, Митридат может опять высунуть расквашенный нос из своего царства. Вам надоел лагерь? Требуйте у начальников боевого похода. Вы отказываетесь есть, что дают? Опять же, просите, чтобы начальники повели вас на Митридата. Его царство очень богато. Какая добыча ждёт вас, счастливцы! Завидую вам. Я научил вас ремеслу воина, вы принесли Риму присягу. Выполняйте свой долг всегда, не посрамите учителя. А теперь я покидаю вас, – заключил Сцевин и прослезился.
От имени центурии и ему поднесли денежный подарок – недельное жалование от каждого воина. Амфилох, хранивший общие деньги декурии, долго негодовал по этому поводу.
Нового центуриона звали Феликсом. Он был молод, и ноги у него были гладкими и крепкими, а не в жилах и шишках, как у Сцевина. Никому в декурии Амфилоха не понравились его глаза, – белесые, неподвижные, без ресниц. Говорили, такие глаза у Суллы, и Феликс очень гордится этим. При первом же знакомстве с восьмой декурией, обходя строй и мрачно разглядывая фракийцев, новый центурион неожиданно огрел Спартака палкой: наверно, парень был сам виноват, слишком неприязненно уставился в бесцветные глаза начальника. Потом другие декурионы упрекали Феликса, указывая, что Спартак – исправный воин.
– Он заносчив и себе а уме, – пробурчал Феликс. – В стаде таких строптивых жеребцов холостят.
Новый центурион сразу же всех завалил работой. Неприветливый и насторожённый, он расхаживал, поигрывая своей дубинкой, и при случае с удовольствием пускал её в ход. Иногда ему приходила охота поговорить, и тогда он ронял отрывистые фразы:
– Мы, римляне, господа мира; остальные народы – наши слуги. Вы, фракийцы, самые безобразные, дикие, тупые, из всех варваров. Природа создала римлян, чтобы властвовать над миром. Вас – подчинятся. Так определено богами, и горе строптивцам.
Получив такого начальника, фракийцы приуныли. Вскоре, однако, по центурии прошёл слух, что суровый грубиян Феликс становится очень покладистым, стоит дать ему денег. Одним словом, есть способ поладить с ним. Амфилох тут же, устроив складчину, весело ободрил своих:
– Не вешайте нос, ребята. Скоро увидим подружек.
Так и вышло: Феликс, получив деньги, отпустил в город всю декурию на целый день.
АКРОПОЛЬ
Сослуживцы бодро шагали к воротам, весело обсуждая ожидаемые удовольствия. Ребулас томился по Лалаге, Амфилох хвастал, что тоже приглядел себе подругу, причём бесплатную – дочку сапожника, что живёт невдалеке от харчевни, и советовал Спартаку, не теряя времени, последовать примеру сотоварищей.
– Я женат, – в смущении признался он.
Решив, что он шутит, приятели дружно захохотали. Тогда, чтобы отвязаться от них, он заявил, что свёл знакомство с живущей за углом красоткой.
И вот опять он шёл по знакомой улице. На этот раз фракиец старался не глазеть по сторонам: времени было до заката, а дел по горло. Дойдя до перекрёстка, ведшего к обманщику-гончару, поколебавшись, он решительно свернул и без труда отыскал егог лавку.
При виде молодого воина, которому он так славно всучил втридорога дешёвый кувшин, гончар смешался. Улыбнувшись, Спартак сказал:
– Ты продал мне чудесную вещь.
У гончара отлегло от сердца.
– Правда, дороговато, – продолжал фракиец. – Разницу ты возместишь тем, что научишь меня управляться с гончарным кругом.
Гончар разинул рот. Не теряя времени на пояснения, гость сел за станок и выжидающе уставился на него.
– Воин! – изумлённо воскликнул гончар, боязливо меряя взглядом размах его плечей, – Я готов учить тебя бесплатно, раз ты не презираешь мой труд, – но зачем тебе это?!
Создав свой первый горшок и любовно оглаживая его сырые бока перепачканными глиной руками, Спартак мечтательно сказал:
– Когда-нибудь я вернусь домой и заведу у себя такой же станок. Зимой, а зимы у нас долгие, я стану делать горшки, как ты, счастливый человек. Это замечательное ремесло. Я научу ем у своих детей, и внуков, и правнуков, если боги мне их пошлют.
Ядром Пергама являлась старинная крепость, расположенная на вершине большой и высокой горы. Вследствие неровности местности Атталиды построили свою столицу не по обычному плану, а уступами; греческий город размещался по склонам горы, у подножия которой обитало простонародье; наверху, как великолепная корона, сверкал акрополь. Агора, большая, прямоугольная площадь, отлично вымощенная широкими плитами, с трёх сторон была окружена двухэтажной галереей с лавками; с четвёртой стородны пролегала улица. Если бы не лавки с торговцами и не сновавший повсюду народ, Спартак решил бы, что эта торжественная площадь, украшенная мраморными статуями и алтарями, предназначена какому-нибудь божеству. Здесь торговали купцы со всего света. Завитые и надушённые александрийцы, носатые финикийцы и набатеи-арабы. Вездесущие родосцы и даже индийцы предлагали свои товары – ткани, пурпур, посуду, геммы и статуэтки, изделия из ценной древесины, стекло, лекарства, самоцветы, заморские пряности. Агора являлась выставкой богатств всего мира. Было от чего придти в восхищение.
Замешавшись в пёструю, звонкую толпу, Спартак переходил от торговца к торговцу, любуясь диковинными товарами. Здесь не продавали съестное: овощные, мясные, рыбные рынки располагались в иных частях города. Впрочем, фрукты и цветы продавались тут и там с лотков; повсюду шныряли торговцы напитками, сласьями и пирожками. Фракиец заглянул и в лавки на галерее: в одной торговал ювелир, и были выставлены украшения из индийского жемчуга, аметистов, топазов и изумрудов, египетские скарабеи и многое другое. В соседней лавке благоухало: тут грек торговал пряностями и благовониями. Фракиец шумно вдыхал в свои мощные лёгкие зелёные, синие, пурпурные струи воздуха, и ноздри его трепетали от удовольствия. Тут можно было приобрести индийские кассию и нард, аравийские мирру и корицу, ладан, пахучий тростник с Генисаретского озера, – и всевозможные подделки тоже. Молча протянув монетку, Спартак получил несколько зёрен священного ладана, чей аромат так любят боги. Однако не успел он завершить покупку, как у него за спиной появился сборщик налогов и потребовал уплатить установленный римскими властями налог на торговые сделки. Купец беспрекословно повиновался; удивлённый фракиец вынужден был вторую монету отдать Риму.
На площади он бросил ладан в огонь, плясавший на алтаре, задумчиво наблюдая, в какую сторону отклонится пламя и долго ли оно будет гореть: всё это имело значение, так как выражадл волю богов. Он не знал, какому эллинскому божеству он жертвует, – он жертвовал Пергаму. Ему было грустно. Как много чудес, сотворённых в разных концах света, увидел он сегодня! Курчавые финикийцы изготовляли пурпур, бледнокожие македоняне плавили смолу, мускулистые эллинские каменотёсы вырубали глыбы мрамора, таинственные индийцы ныряли за жемчужинами, – тысячи рук, тысячи глаз, тысячи сердец. Весь мир напряжённо трудился. А он? Что успел сделать он за свои неполные два десятилетия? Ему вложен в руки меч, которым он тяготится, и напророчен ненужный царский венец. Лучше бы гончарный круг. .. Со всем почтением, на какое был способен, он обратился к божеству с мольбой вмешаться и изменить его судьбу. К его удивлению, стоявшая невдалеке статуя Гермеса вдруг ожила: из рога, который бог держал в руке, полилась вода. Спартак изумлённо воззрился на чудо. Знамение? Божество услышало его мольбу? Позднее он узнал, что мраморный Гермес служил пергамцам часами: вода лилась каждые полчаса.