Галина Ивановна Губайдуллина
Соседи и родня Оттавии Малевольти
Барон вышел из комнаты для читателей, закрыв за собой дверь, ворча в очередной раз:
–Какой баран настежь всё раскрыл, да так и оставил.
Влюблённые с придыханием прервали поцелуй. С минуту жадно и ненасытно глядели друг на друга, затем рьяно продолжили лобзанья.
–Ну, я пойду,– шёпотом проговорил Малевольти.
Женщина прижала его к себе, не отпуская. Он был нужен ей, она ещё не насладилась вкусом его губ, она не испила страсти до дна.
Мужчина с вожделением вновь прижался к ней, его руки крепко вцепились ей в талию, а губы перемещались по шее.
Когда поцелуи достигли уха, Августа взахлёб вздохнула. Желание жгло её, но куда же она его поведёт? В свою спальню – слишком опасно. На чердаке пыльно…
–Нас ждёт наш домик-мастерская,– потянул её Чезорино,– Там сейчас никого нет.
Баронесса открыла окно, и они вылезли в него из читальни.
Крадучись они шмыгнули в тень деревьев. Затем, обнявшись, побрели вглубь сада. Весенняя прохлада нисколько не смущала влюблённых, их грел огонь любви.
–Как ты осмелился поцеловать меня?
–Я вдруг увидел в тебе не баронессу, не хозяйку, а просто женщину. Желанную, одинокую и неизмеримо любимую.
–Любимую? В тебе правда говорила не похоть?
–Я люблю тебя. Любишь ли ты меня, или я лишь игрушка для тебя?
–Я призвала тебя развеять однообразие бытия и тоску…но я отчаянно влюбилась. За Бернхарда я вышла замуж по договору Айвора Драммонда с моим отцом. Брак по расчёту. Отчего-то я даже ревновала его…право же мы с трудом отдаём то, что по праву считаем своим.
Чезорино прервал её монолог поцелуем. Он подхватил Августу на руки и внёс в домик.
В жарко натопленной мастерской поставил ношу на ноги, нашёл огниво, зажёг свечу.
Женщина села на жёсткую, деревянную скамью с резной спинкой. Она медленно задрала подол, нехотя, как бы лениво, принялась снимать скользящими движениями чулки.
Мужчина тяжело дышал, его руки дрожали от желания, и пальцы непослушно расстегивали бесчисленный ряд пуговиц. Обнажив свою красивую фигуру, он осторожно помог стащить с возлюбленной платье, развязал её корсет, и освободившиеся тела от оков одежды потянулись друг к другу.
Легковесную Августу Чезорино приподнял, она обхватила его руками и ногами.
Утром за завтраком Берни вглядывался в жену: лихорадочный румянец, беспокойный взгляд с красными белками глаз от бессонницы. Жёнушка явно завела себе любовника. Надо за ней проследить.
Этой же ночью Бернхард не нашёл жену в спальне.
Он выглянул в окно. Где-то вдалеке мерцал слабый огонёк.
Из под кровати на доктора зарычала болонка.
–Иди, ищи хозяйку!– прикрикнул на Ириску Берни.
Собачка выскочила в открытую дверь. Хозяин метнулся за ней, спустился в холл, открыл входную дверь.
Животное опрометью побежало по росе, углубляясь в парк. Но Драммонд и сам уже догадался где «засиделась» допоздна его жена.
В тусклом свете свечи мастерская казалась туманной обителью фей. Барон едва различил два силуэта, слившиеся в один. Его жена сидела на коленях у итальянца, одетого только в панталоны, он завязывал на ней корсет, постоянно отвлекаясь от этого занятия, чтобы поцеловать Августе плечо, шею, затылок…
Обманутый муж понуро побрёл домой.
А Чезорино шептал возлюбленной:
–Сколько времени мы упустили, занимаясь лепкой.
–А я думаю: наши поделки стоили того. Да и мы лучше узнали друг друга.
Мужчина пересадил возлюбленную на скамью, опустился перед ней на одно колено, подобрал с пола чулок, и принялся одевать его ей на ногу, периодически целуя кожу, по которой продвигал эластичную ткань.
–Ты также распаляешься и с Зилой?– вдруг ошарашила итальянца Августа откровенным вопросом.
Чезорино замер.
Потом отчего-то грустно признался:
–Нет. Только тебя я обожаю, как богиню.
У женщины пошла кругом голова от счастья, она обрушила всю силу своей любви, выражая чувства поцелуями.
Ранним утром Августу сильно удивила скулящая Ириска у порога мастерской.
Домой она влезла через окно в библиотеке.
У порога спальни её поджидал муж с вопросом:
–Где ты была всю ночь?
–Читала внизу.
Бернхард зло смотрел в её глаза. Женщина опустила голову.
–Этот замарашка-итальяшка лапает, и как хочет имеет мою жену!– закипела ревность у Драммонда, и он бросил правду в лицо Августе.
–Ты не посмеешь уволить его, и разлучить нас! Ты, который украл у меня сестру!
–Как можно любить существо, которое создано прислуживать нам, высшему обществу?!
–Предки Чезорино сидели на троне и покоряли дикие народы, когда Англия ещё видала только людей в шкурах!
–Я тебе нисколько не дорог? Порви с любовником, давай налаживать семейные отношения.
–Да моя собака Ириска лучше тебя, и дороже мне во сто крат!
–Да, конечно, куда мне до собаки.
В поле зрения, на лестнице, появился лакей.
Ему неудобно было прерывать разговор хозяев, но он всё же доложил:
–Ваша Милость, в дом входит Ваш отец – господин Айвор Драммонд.
–Молодец, папа, опять вернулся живой и здоровый из дальнего плавания,– посветлел лик Берни.
–Дед Айвор, как крокодил, будет жить лет двести,– съехидничала Августа.
Сын спустился встречать отца.
Родственники обнялись.
–Папа, какую пикантную бороду Вы отпустили,– польстил старику Бернхард.
–О, у нас ведутся ремонтные работы!– радостно воскликнул Драммонд-старший, осматриваясь.
–Спасибо тебе, папа, за подарок из Италии от всего города, особенно от сквайра Боу и меня лично,– с сарказмом уныло отвечал сын.
–О чём ты?
–Помнишь, ты приволок нищую семейку с Сицилии?
–Ты-то как пострадал? Марко Малевольти испортил интерьер какой-нибудь комнаты?
–Чезорино Малевольти испортил твою сноху.
–Отрави негодницу, ты же врач.
–Я сам не святой. Долгое время путался с её сестрой Беулой. Прижил с ней сына Фрэда.
–Ого, у меня появился ещё один внук! На кого похож?
–Наша фамильная внешность Драммондов, и такой же непоседа, как Вы, папа, и Залман.
–Почему ты всё-таки позарился на свояченицу?
–Чёрт его знает, понравилась. Кстати, Беула вышла замуж за Росса.
–Дед!– перебили разговор старших спускающиеся с лестницы обрадованные внуки.
Старик принялся целовать, трепать и разглядывать младших членов семьи.
За завтраком Августа делала усилия не зевать и не клевать носом. Пила очень чёрный кофе.
Драммонд-старший хмурился. Бернхард делал вид, что всё в порядке, безразлично погружённый в поедание каши.
Двенадцатилетний Залман с полной серьёзностью взрослого спросил у деда:
–Что в Европе говорят о Бонапарте? Что он опять замышляет?
–Наполеон – великий правитель,– с пафосом начал путешественник,– Он поднял Францию после руин буржуазной революции.
–Бунты и резня в крови у французов,– поморщилась Билинда.
–Южные народы – горячая кровь,– усмехнулась Августа.
–В завоёванных землях Наполеон, как истинный домостроевский корсиканец, ставит во главу правления представителей фамилии: Жозеф Бонапарт – неаполитанский король, Луи Бонапарт – король Голландии, Жером Бонапарт – король Вестфалии. А также другие члены рода правят в других завоёванных державах. Полный монархизм,– подхватил тему разговора Бернхард.
–По-моему, этому французскому лидеру, живому и темпераментному, никогда не наскучит воевать,– подвёл итог престарелый глава семьи,– И я не удивлюсь, если Наполеон замахнётся завоевать весь мир.
–Это будет глупо. Весь мир ему не подчиниться, он обломает зубы о какую-нибудь доблестную, великую расу,– хмыкнула Билинда.
–Но загордившемуся и зарвавшемуся от побед генералу это трудно понять,– парировал Айвор.
–Наполеон – вояка, он слишком зациклен на войнах, это его погубит,– сделала вывод Августа.
–Для Англии Наполеон представляет прямую угрозу?– спросил Залман у деда.
–Как это типично для англичан: видеть во Франции наипервейшего врага,– заметила подростку мать.
–Кто знает, что на уме у диктатора?– пожал плечами седой путешественник,– Наполеон объявил континентальную блокаду Британии в прошлом году из-за того, что наша страна – активный член антинаполеоновской коалиции, но и мы игнорируем товары с континента.
–Всё равно французские вина пребывают к нам с контрабандой,– усмехнулась Августа.
–Эти горячительные напитки скупают и пьют не патриоты,– сурово клеймил Айвор нарушителей правительственного постановления.
Билинда внимательно всматривалась в лицо отца.
Высказала свои опасения:
–Папа, у Вас нехороший цвет лица. И белок глаз какой-то с желта.
–Подозреваю, что у меня панкреатит и желчекаменная болезнь.
–А вдруг гепатит?– испугалась дочь.
–Исключено. Нет температуры.
Августа едва скрыла злорадную улыбку. Но Бернхард уловил её мимолётное проявление радости и нахмурился.
–Что ты за врач, если не можешь вылечить даже себя,– проворчал Драммонд-старший.
–Папа, я уже предпринимаю меры, вот перешёл на лёгкую пищу,– кивал Берни на кашу.
–Может, нарвать какой-нибудь травки?– переживала дочь,– Мы бы с Залманом съездили в лес.
–Я не сторонник фитотерапии,– сморщился доктор, – Аллопатия имеет больше доводов к существованию.
–Аллопатия?– наивно переспросил мальчик.
–Лечение лекарствами: таблетками и уколами,– пояснил Залману отец,– И к тому ж на пороге передовой век индустрии, как можно лечиться травками у колдуньи?
Несколько позже Айвор вошёл к сыну в кабинет.
–Если связь Августы с рабочим всплывёт, то это событие ославит нашу семью на столетия. Билинду будут обходить все приличные семейства не только Уэльса, но и женихи близлежащих государств будут шарахаться от неё, как от чумы,– пугал отец.
–Нечего бояться. Болтать не в наших интересах,– уткнувшись в книгу, уверял Бернхард.
–И ты будешь взирать сквозь пальцы на развратные действия супруги, пока она не притащит бастарда?
–Я же завёл внебрачного ребёнка. Чем я могу помешать Августе?
–Ты же муж!
–На бумаге. В постели она не хочет меня видеть.
–Сегодня она путается со скульптором, завтра перекинется на конюха или дворника! У распутства нет границ! Запри её дома.
–Я подумаю над Вашим предложением.
Обнимая Берту в постели, Норман закрыл глаза и представил на её месте Оттавию. На какой-то миг мечта обманула сознание.
Он со стоном наклонился нал нею и коснулся щекой щеки женщины, вожделенно шепча:
–Оттавия…Оттавия…
Фиоре вздрогнула.
Встрепенулась с криком:
–Что?
–Прости,– пробурчал мужчина, тяжело падая ей под бок, отвернувшись к стене.
–Ты спал с моей сестрой?
–К сожалению – никогда.
–Тогда какого чёрта назвал меня её именем?
–Я люблю Оттавию.
–Я, пожалуй, пойду домой.
–Возьми деньги из левого кармана плаща.
–Возьму, конечно! Хоть сегодня ничего и не было – ты отнял моё время. А в дальнейшем: закрывай жену одеялом и воображай, что занимаешься любовью с моей сестрой, потомучто настоящая Оттавия слишком горда, чтобы опуститься до пустого флирта.
Девушка быстро оделась и выскочила из гостиницы. Поймала экипаж. Она злилась на адвоката: «Сэндлер честно признался в своих чувствах к Отте, но до чего же странный тип! Любит одну, живёт с другой, а встречается с сестрой возлюбленной. Извращенец, не иначе. А, может, все мужики таковы?»
Дома она немного остыла. Ходила бесцельно по комнатам и не могла понять: где задерживается её муж. Хорошо, что они взяли в кредит этот небольшой домик. Свой угол. Как-нибудь постепенно расплатимся: леди Росс постоянно повышает ей зарплату. Мысли вернулись к курьёзу: «А что я могла получить от этой связи, кроме денег? Муж у меня есть. Любовь? Но Норман сразу дал понять, что его интересует только постель. И я не могу ревновать Сэндлера ни к жене, ни к Оттавии. Наяду он не любит, Отта – моя любимая сестра. Да и Сэндлер мне совсем не нужен. Как странно: на душе уныние и пустота».
Внизу раздался шум. Берта спустилась.
Пришёл Энрико и снимал ботинки.
–Где ты пропадал?
–А что, ты сегодня не подрабатываешь? Ведь пятница,– удивился муж.
Он прошёл в комнату, жена шла за ним, сетуя:
–Я устала. Брошу подработку.
–А как же кредит за дом?– возражал Энрико, садясь на диван.
–Тебе от меня нужны только деньги?
–Ну, завелась.
–Ты, кстати, не ответил на вопрос,– напомнила жена,– Где ты был?
Она стояла напротив, пристально вглядываясь в мимику мужчины.
–Посидели с ребятами, выпили виски,– растягивая слова проговорил «подозреваемый».
–Я знаю, как ты сидишь с ребятами. Сегодня ты практически трезв и пахнет от тебя не виски, а вином.
–Ну, попробовал дорого вина, что тут криминального?
–Энрико! Ты завёл любовницу!
–Не делай поспешных выводов.
Итальянку ужалило самолюбие в самое сердце. Ей умнице и красавице муж-мужлан наставляет рога! Интересно, кто же та нахальная счастливица, что путается с женатым?
Чем тратиться и унижаться выспрашивать за выпивку у собутыльников, хитрая девушка решила приврать во благо:
–Я видела тебя с кралей.
–Я проводил до дома невесту друга…– неуверенно залепетал Энрико.
–При этом, лапая за все выступающие места?– напирала жена.
–Клянусь: брошу эту потаскуху, только не уходи от меня,– жалобно взмолился муж, падая перед ней на колени.
–Я всё расскажу брату, и он тебя прирежет!– свирепея, угрожала Берта, она вырвалась из его рук и отскочила подальше.
–Я люблю тебя, но ты витаешь где-то далеко, не замечая меня! Никогда не обнимешь, не поцелуешь. Неужели вся твоя голова забита узорами для ткани? Я ухожу. Я зря трачу силы и средства на бездушную дрянь.
Мужчина встал и направился к выходу.
Её Энрико будет принадлежать другой?
–Я тебя никому не отдам.
–Что?– остановился у дверей мужчина, оборачиваясь.
–Ты мне нужен, Энрико.
–Зачем? Чтоб деньги носил?
–Я не представляю жизни без тебя.
–Не верю. Докажи. Покажи мне силу своей любви.
Берта с разбега бросилась в объятия мужа. Её поцелуи были отчаянностью.
Со слезами она молила о прощении:
–Прости, я не ценила тебя. Я не могу жить без тебя.
-Ваша Милость, Вы просили меня прийти?– с этим вопросом Чезорино появился в кабинете Бернхарда.
Итальянец был готов на всё. Если Драммонд достанет пистолет, он успеет метнуть нож. Ударить себя он тоже не позволит – даст сдачи.
Барон сидел спиной к вошедшему.
Так и не разворачиваясь, хозяин дал распоряжение:
–Я хочу, чтобы Вы расписали потолок в спальне гостей. Полагаюсь на Ваш художественный вкус.
–Но я же не закончил работу с оформлением миниатюрного фонтана…
–Вы могли бы совместить эти два задания. Во времени я Вам ограничений не даю. Оплата почасовая. Можете расписывать потолок, если Вам будет удобно и угодно, хоть ночью. Домашние спят крепко, и мы Вам полностью доверяем.
–Хорошо, я преступлю к переделке потолка.
–Отлично. Пройдите к лакею, он покажет Вам какую комнату нужно преобразить.
Малевольти-младший делал наброски в блокнот, придумывая оформление потолка в освобождённой для ремонта комнате, когда сзади его кто-то обнял.
–Испугался,– коварно и игриво звучал голосок Августы.
–Ты подвергаешь себя опасности.
–Вовсе нет. Я же говорила, что Бернхард всё знает. Он принял правильное решение: каждый живёт сам по себе.
–И всё же он может прийти в бешенство, завидев пренебрежение приличиями.
–Ты прав: я потеряла осторожность, страсть вскружила мне голову, ведь в доме кроме мужа есть ещё дети, свёкор и слуги. Я прейду ночью. Берни распорядился не тревожить тебя во время работы, так что нам некого бояться.
–Очень похоже на западню.
–Ты так считаешь? А что…вполне вероятно…Вдруг Бернхард решил развестись и лишить меня детей?
–Ты этого боишься?– испытующе глянул на неё Чезорино.
Баронесса на минуту задумалась.
Пряча глаза, она признавалась:
–Если честно: то нет. Я была ужасной эгоисткой. Жила только для себя. Муж и дети никогда не были мне важны…и не слишком нужны…Любовь к тебе дала мне возможность переосмыслить жизнь. Я просто существовала, плыла по жизни, ничего не делая изо дня в день. Не пыталась ничего изменить, понять, привлечь чьё-то внимание. А сейчас я хочу знать, что происходит вокруг, что было раньше в глубине веков, почему и зачем существуют законы природы. Я наслаждаюсь каждым глотком воздуха и всё готова отдать за то, чтобы ты был рядом.
–Зила заболела,– вдруг угрюмо поведал её любимый человек.
–Пусть Драммонд осмотрит её.
–И так всё ясно: чахотка. Мне стыдно перед ней. Она угасает, а я совсем не уделяю ей внимания.
Августа всхлипнула, зажав рот ладонью.
–Работай, я не буду тебе мешать,– еле выговорила она и ушла.
Это были слёзы не только сочувствия, но и ревности. Её обожаемый Чезорино принадлежал не ей одной. Какие отношения у него в семье с женой? Может, он лжёт, что давно не любит Зилу? Мучения доставляли измышления по поводу того, как Чезорино и Зила проводят время наедине.
Определившись с узором и цветом, Малевольти-младший к вечеру велел принести стремянку. Он хотел опробовать фактуру краски, спектр цветов и прочность потолочного покрытия.
Полусонные слуги принесли требуемое, и удалились. Им было невдомёк: чего этот итальянец так надсажается на работе, им был неведом творческий порыв, пыл и изыскание.
Чезорино взобрался по лестнице с кистью и палитрой в руке, перебрался на стремянку, дощечки которой как-то жалобно заскрипели. Художник-оформитель не придал этому значения. Сделала пару мазков, оценивая и наблюдая, как впитывается краска. Вдруг доски под его ногами ушли куда-то в бок.
На шум от грохота упавшей стремянки прибежали слуги, Бернхард и Августа.
Итальянец распластался на обломках лесов без сознания.
Драммонд цыкнул на слуг, давая распоряжения: одному принести саквояж с лекарствами, другого, посылая за Оттавией, что живёт по соседству.
Баронесса, заламывая руки, подскочила к Малевольти. Положила его голову себе на колени, зачем-то растирала ему щёки.
–Он живой,– со слезами радовалась она.
–Принесла бы холодной воды,– проворчал муж.
–Я не оставлю тебя наедине с Чезорино, и не позволю ставить никакие уколы!
–Я же врач.
–А с Вирджем ты был врачом или убийцей?
–Ну и сиди тут одна со своим скульптором.
–Это ты подпилил стремянку, негодяй,– догадалась женщина.
–Не докажешь,– ухмыльнулся Бернхард.
Вбежал слуга с саквояжем.
–Достань нюхательной соли,– распорядилась хозяйка.
Слуга перевёл взгляд на хозяина.
–Слушайся госпожу, болван!– прикрикнул на нерасторопного барон,– У потерпевшего ничего страшного, я его осмотрел, моя помощь ему не нужна.
Затем Драммонд всё же сам открыл чемоданчик и достал нужный бутылёк, после чего ушёл.
После нескольких подношений к носу потерпевшего целебной соли, итальянец открыл глаза.
–Где болит?– быстро спросила Августа.
–Немного отшиб ноги… Стремянка удачно накренилась, я упал не с самой верхотуры потолка,– слабым голосом поведал Чезорино.
В комнату вбежала переполошенная Оттавия в сопровождении Артура Боу. Внимательный взгляд сестры сразу распознал правду: слишком нежно руки Августы держат лицо её брата, слишком трепетно глядят эти двое друг на друга, и с какой стати баронессе укладывать себе на колени голову бедного скульптора?
–Чезорино, с тобой всё в порядке?– взволнованно узнавала Отта.
Её брат приподнялся. Затем с помощью Артура встал на ноги.
–Сынок, проводи пострадавшего до кареты,– дала указание пасынку мачеха.
Итальянец шел, пошатываясь, словно пьяный.
–Прислуга, вы свободны на сегодня,– распустила работников миссис Драммонд.
Оттавия не спешила уходить. Баронесса решила, что девушка хочет услышать подробности об инциденте. Она уже собралась оправдываться, как жгучий взгляд карих глаз остановил её.
Отта с жаром заявила:
–Если б я знала, что ты захочешь совратить моего брата, я никогда бы не пошла тебе навстречу.
–Я не хотела гнусной интрижки, не хотела! Наши сердца сами потянулись друг к другу, не слушаясь нас!
–Как теперь я буду смотреть в глаза Зиле?
–Я осыплю семью Малевольти деньгами, они не будут ни в чём нуждаться…
–Разве Зиле деньги заменят мужа и заботу?
–Зила вправду сильно больна?
–Она угасала и чахла, а мы не обращали внимания на её тщедушность и частые простуды. Она всё время сидела дома, не видя свежего воздуха, а нам опять не было дела до её странностей.
–Почему ваша семья её не любила?
–Сначала дурацкий, пресловутый национализм, затем забитый характер Зилы не давали увидеть нам в ней полноценного человека. Наверное, мы своим темпераментом и талантами задавили в ней личность; она чувствовала себя возле нас несовершенной и малозначимой. Всё, я побежала.
–Пусть Чезорино отдохнёт несколько дней, не спешит на работу.
–Бернхард догадывается о вашей связи?
–Он не возражает,– лгала Августа.
–Что-то я сильно сомневаюсь,– тяжело вздохнула Малевольти, переводя взгляд на разломанную стремянку.
–Я дорожу твоей дружбой, Оттавия.
Итальянка обняла подругу на прощанье.
Прошептала:
–Прощаю тебе роман с моим братом.
Через пару дней слуга доложил миссис Драммонд, что в холле её дожидается скульптор Чезорино Малевольти.
Женщина, излучая самую милую улыбку, спустилась вниз. Лакея, что стоял у дверей, отправила позавтракать.
Не успела она рта раскрыть в приветствии, как итальянец вымолвил:
–Я пришёл попрощаться. Я навсегда покидаю этот дом.
–Ты разрываешь нашу связь?
–Я виноват перед Зилой. Я совсем не уделял ей внимания, считая бестолковой.
–Любимый, разве ты виноват, что она заболела?– вразумляла его Августа.
–Я не хочу отравлять её последние дни. Я не могу приходить сюда, и подвергаться искушению видеть тебя.
–Теперь ты наказываешь не только себя, но и меня.
–Прости, но совесть совсем измучила меня. Я ухожу.
Малевольти открыл дверь.
–Береги себя, Чезорино!
Итальянец оглянулся и пожелал того же:
–Ты тоже будь предельно осторожна с этим извергом Драммондом.
Работа в мастерской не клеилась у Малевольти-младшего, долото валилось из рук. Кашель Зилы бил по нервам.
Франческо отправили жить к Берте, опасаясь за его здоровье. Мальчик рос крепким, но чахотка заразна и коварна, лучше держать ребёнка подальше от тяжело больной.
–Что себя мучить, всё равно скоро стемнеет,– сказал парень вслух.
Пришёл от Драммондов отец. Старик не догадывался, почему сын отказался работать у баронов. Подумаешь, стремянка сломалась, никто ж не пострадал. Марко обиделся и не разговаривал с Чезорино.
В дверь постучали.
Малевольти-старший открыл.
Оттавия бросилась на шею отцу, щебеча:
–Папа, больше ты и Чезорино не будите ютиться в этой маленькой квартирке. Я отвоевала у Боу приличную часть с продаж. Я куплю вам небольшой домик неподалеку от дома Боу. Франческо отправим учиться на бухгалтера: вырастит – начальником будет.
9 сентября 1.812 года. Особняк Филдинга.
Норман Сэндлер за завтраком делает удивлённые глаза и переспрашивает жену:
–Я обещал тебе к нынешнему празднику диадему? Не помню.
–Конечно, как всегда был пьян, сыпал обещаниями, а, протрезвев, забыл!
–И вовсе не поэтому. Я давеча упал с кровати, и вот не помню не клятв, ни обещаний что давал.
–И это паясничают те люди, что должны нести в массы порядок! Такие бессовестные люди, как ты, должны сами себя в раскаянии публично сечь розгами и просить у народа прощение за недопустимую манеру поведения.
–Извини, дорогая, я не ношу с собой перо, чтоб записывать твои советы, требования и пожелания. А так как у меня ветер в голове, то твои мудрые наставления пропадают зазря.
–Исправляться ты и не думаешь.
Громкий колокольчик оповестил весь дом о том, что на пороге гость.
–Господин барон! Вы вернулись!– радостно вскрикнул лакей Руперт Буркс.
Пока домашние не видят, Орин обнял слугу. Тот прослезился.
–Хозяин, никто из господ так не ведёт себя.
–Плевать. Благодаря тебе я приобрёл такой несгибаемый характер и чувство юмора. Ты давно стал членом семьи, Руперт. Я знаю, когда ты меня ругал, то делал это деликатно, любя. И все эти годы я скучал по тебе так же, как по Наяде.
Слуга оглядел повзрослевшего Орина. Барон Филдинг не стал безупречным красавцем, его внешность портил крупноватый нос, но лицо располагало к себе своим простым, без напускной гордости, выражением. Жизнерадостная улыбка часто озаряла его лик. А непосредственное поведение сближало двадцатилетнего парня с любым классом, с кем бы он не общался.
Буркс окликнул молодого слугу, чтоб тот доложил о возращении Орина в родной дом.
Наяда вскочила из-за стола, заслышав радостное известие.
Но вот уж и сам брат вошёл в столовую.
Придерживаясь этикета, сестра позволила себе холодно поцеловать Орина в щёку пару раз. Тот иного и не ожидал, горячо поцеловал руку сестры.
Миссис Сэндлер распорядилась принести ещё один столовый прибор для барона Филдинга.
Усевшись за стол, Орин делился впечатлением:
–После Лондона Милфорд-Хейвен мне кажется глухой провинцией, где львиная часть интеллигентного населения умеет читать только по слогам.
–В Лондоне ты отчитывался в географическом обществе о проделанной экспедиции к Андаманским островам?– заинтересованно узнавал Норман.
–Хорошо выглядишь, Сэндлер. Облысел что ли?
Адвокат ухмыльнулся: колкий шурин сразу подметил едва заметные залысины у лба.
–Орин, не тяни. Что ты узнал о папе? Он…жив?– допытывалась сестра.
–Я не нашёл никаких следов экспедиции миссионеров. Не нашёл никаких вещей, принадлежащих англичанам…
Наяда уткнула потухший взгляд в тарелку.
Норман блеснул знаниями по части истории освоения тех далёких мест:
–Говорят, на Андаманах и Никобарах свирепствуют ужасные болезни. Ни одна группа миссионеров не выжила. В 1.757 году все члены датской Ост-индской компании, высадившиеся на Никобарах в 1.756 году для создания торговой фактории, скончались от лихорадки. В 1.769 году десятки миссионеров, солдат и служащих датской Ост-индской компании вновь появились на островах Андаманского моря. Они облюбовали остров Нанкаури. Через 2 года в живых не осталось никого. За ними вымерли моравские миссионеры из Чехии, шведские, опять датчане, и вновь чехи… Неблагоприятный климат и болезни – бич белых в той части света.
–Ты делал запрос в Ост-индскую компанию?– понуро узнавала жена.
–Да,– подтвердил Сэндлер.
–Расскажи о тех местах, Орин,– попросила сестра.
–Жители островов представители негроидной расы. В праздничные дни они покрывают себя полосками белой краски. Женщины с открытой грудью, волосы украшают венками из ярких цветов. Патриархальный уклад жизни. Мужчины живут в одной хижине, женщины в другой. Имущество переходит от отца к сыну: хижины, пальмовые деревья, огороды и свиньи. Кстати, маленьких поросят женщины вскармливают своей грудью.
–Какой ужас,– не сдержалась Наяда.
–Много кокосов…Среди негров я видел мальчика с более светлой кожей, чем у собратьев…невольно я подумал, что, вдруг, это мой брат, но сейчас же прогнал эту нелепую мысль прочь. Отец был староват для таких «подвигов».
–Как ты вообще мог такое подумать об отце! Об этом благородном человеке!– возмутилась сестра.
–Да, ладно, сестра, вспомни, что о нём рассказывал Айвор Драммонд. В юности папаша слыл любителем доступных женщин.
–Я никогда не признала бы брата-дикаря.
–А где ваша малышка Фрэзи?
–В своей комнате. Пойдём, я вас познакомлю,– звала Наяда.
Когда мать представила перед пятилетней девочкой дядю, та с детской непосредственностью обняла родственника. Орин подхватил племянницу на руки, закружил белокурое чудо с тёмными глазами.
–Мама! От дяди Орина пахнет морем!
–Потомучто я – капитан,– хвастал юноша.
Он уселся на стул, водрузив ребёнка на колени, играючи нажал на её крохотный носик. Девочку ущипнула его за щёку, развеселив дядю.
–Ты не даёшь отдохнуть Орину с дороги, слезь с колен, не будь надоедой,– приказала мать.
–Но мне нравиться играть с его пуговками, они такие красивые…– наивно верещала Фрэзи, перебирая украшения на мундире.
–А я сейчас укушу эту непослушную девочку,– угрожал капитан ребёнку.
Он в шутку открыл рот во всю ширь и скользил им по щеке Фрэзи. Та заливалась смехом.
Наигравшись с племянницей, Филдинг пошёл осматривать свои комнаты. Цвета стен варьировались от серо-фиолетового до сливового.
–О, сестрица, цвет стен ты специально сделала таким унылым, чтоб я долго не мог взирать на них, а мчался быстрее в море?
–Ты стал остроумным, братец.
–Да, и теперь смогу без проблем охмурить любую доверчивую дурочку.
–Ты надолго в родные пенаты? Когда собираешься опять в море?
–Когда я тебе надоем, ты посадишь меня на корабль, и, дав пинка по зад, отправишь к далёким берегам года на два.
–Ты не намерен становиться серьёзным?
–Серьёзным? По моим подсчётам я обрету мрачную физиономию лет эдак через…сто.
Орин до ужина перебирал важные документы, сверял доходы и расходы.
После семейного ужина, за которым адвокат не выпускал из рук графинчик с виски, Сэндлер перехватил шурина у выхода из столовой и шепнул:
–Мягкость и дружелюбие Наяды – это фикция; маска, за которой прячется равнодушная, чёрствая душа.
Скривившись от перегара, Филдинг заметил:
–Я смотрю: книги Вам заменила выпивка.
–Быть серой массой, как все, ужасно скучно, вот я и выделяюсь пристрастием к напиткам погорячее.
–Охотно верю, что в стане алкоголиков гораздо веселей, чем в серой массе трезвенников.
Норман сунулся было в спальню жены.
–Ваши похотливые желания, барон, разве способна удовлетворить благовоспитанная дама? Не лучше ли Вам опять посетить публичный дом?– уколола своим высокомерием Наяда.
Мужчина нагло развалился на кровати и не уступал жене:
–Мы, ставленники закона, хорошо знаем, что не всем сплетням можно верить.
–Вы желаете, чтобы я, как прокурор, доказывала Вашу причастность к грязным играм?
–Что Вы, милочка, себе позволяете? Кто угодно может быть распутным, только не блюститель закона.
–Однако вокруг Вас витают слухи, как мухи. Такого не случается с честными людьми.
–Если я покаюсь, ты оставишь меня на ночь?
–Возможно.
–Так вот: это не я виноват в том, что развратен и сластолюбив.
–Хм…А кто ж тебя подвигает?
–Бес похоти щекочет мне мошонку.
–Фу, ты как всегда кладезь пошлости! А руку пьянчуги, что тянется к стопке, тоже держит бес пьянства? Как удобно переложить ответственность за свои поступки на чужие плечи, пусть даже на бесовские. И совесть может спать спокойно. Ты покинешь мою спальню, потомучто я не могу менять лицо и тело, как тебе хочется.
–Меня влечёт не разнообразие, а поиск суперженщины.
–Тогда надо было искать идеал, а не жениться на мне!
–Но разве не ты, дорогая, вцепилась в меня, как только я овдовел?
–Ты ищешь для себя женщину получше, а сам никогда не был идеальным и надёжным!
–Значит, мне опять идти спать в свою спальню,– понял барон и поднялся с ложа.
–Конечно! Суперженщина ему нужна! А сам жену не может зажечь огнём желания, бездарный потаскун!
–Недоразвитое, фригидное существо.
–Это ты ничтожество, что отравляет жизнь другим!
Сэндлер шёл в свои покои и ворчал:
–Сама холодная, как рыба, а обвиняет меня в том, что не раскрылась, как женщина. Но что она сделала, чтоб получить удовольствие? Дари ласку, и получишь взамен с лихвой. Я, конечно, тоже хватил лишку, заврался, шутя. Зачем мне суперженщина? Мне нужна Оттавия Малевольти. Хотя…это, пожалуй, и есть суперженщина.
20 сентября.
Из красивой девочки получилась прекрасная, притягательная женщина. Этой ночью Отта металась по кровати. Ей снилось, будто из пучины моря вылез спрут и пополз к ней. А её сковал страх. Вот чудовище облепило её щупальцами. Оттавия вскрикнула, но не от ужаса, а от неожиданного восторга – прикосновения были тёплыми и нежными. Она проснулась в недоумении: зачем тело играет с ней в эротические игры, заставляя мозг фантазировать во сне на запретные темы? Может, зря она все эти годы сторонится мужа? Может, она упускает что-то сладостное? Но пережитые в юности надругательство, обида и ненависть едва не вызвали приступ тошноты при воспоминании об Освальде. Ему сейчас 62 года, и он совсем редко заглядывает в публичный дом.
