Галина Романова
Лучший день в году
Она тут же забыла про обиду и испуганно замотала головой. Перед глазами мгновенно всплыли испуганные мордашки близнецов. Мысль о том, что она как-то невольно навредила им, такой болью отозвалась во всем теле, что она громко застонала.
– Гена, что делать? Что делать, Гена? – Она принялась раскачиваться из стороны в сторону, слезы текли по щекам, нос тут же заложило. – Что я наделала, Гена… Что я наделала…
Отсутствующая верхняя пуговица, которую она нечаянно оторвала, позволила широко разъехаться полам курточки. И грудь, которую Илья счел непривлекательной, плавно заходила из стороны в сторону. Гена тут же среагировал.
– Ладно, малыш, успокойся. – Он присел перед ней на корточки, уткнувшись лицом в распахнутую курточку на груди. Глубоко втянул в себя аромат жены. – Как ты славно пахнешь, милая… Как славно… Идем в кроватку, идем…
– А как же Илья? Как быть с ним, Гена?
Она послушно поднялась со стула, тут же под его требовательным взглядом сняла с себя все прямо в кухне и послушно пошла впереди Гены в спальню. Дошла до кровати. И тут же получила ощутимый толчок в спину. Упав на живот, резво перевернулась, широко развела ноги.
– Иди ко мне, милый, иди, – прошептала она, наблюдая, как муж судорожно стаскивает с себя штаны. – Какой же ты у меня красивый, любимый мой! Какой же ты…
Через полчаса, выйдя из ванной и приглаживая влажные волосы ладонью, Гена неожиданно сообщил:
– А я ведь насовсем, Тань.
– Что? – Приняв душ чуть раньше, она куталась теперь в белый махровый халат.
– Я не уйду, Тань.
– Сегодня? – Она часто заморгала, не понимая, что происходит. – Кирилл уехал куда-то?
– К черту все, малыш! – Он обнял ее, прижал к себе. – Кирилл все знает про нас. Я рассказал. И оставил там, в прихожей, ключи от той квартиры. Да и… И от той жизни тоже. Меня там больше нет, Тань. Я теперь с вами. Насовсем.
– Геночка… – прошептала она, зажмуриваясь. – Это правда?!
– Да. А Илье ты позвони, малыш. И постарайся быть с ним повежливее. Просит денег – дай. Три сотни рублей – это такой пустяк в сравнении с тем, что он может раззявить пасть!
– Позвоню. Обязательно позвоню.
Таня, как кошка, сладко жмурилась, подставляя щеки его губам. Поверить в то, что Гена теперь целиком и полностью принадлежит ей и двойняшкам, было невозможно. Она так долго этого ждала, так долго об этом мечтала. Как они станут проводить все вечера вместе, вместе ложиться спать, вместе просыпаться. Планировать выходные.
– Боже, какое счастье! – шепнула она ему в ухо, почувствовав тут же забравшиеся под халат жадные руки на своих голых бедрах. – Я не могу поверить.
Ей ведь теперь не придется занимать свой досуг тем, о чем Гене знать совсем необязательно. Тсс, у каждого есть свои секретики, так?..
Глава 3
Кирилл сидел на веранде бревенчатого дома, где жил его дед, и щурился на солнце, пробивающее бреши в густой еловой хвое.
Дом был старым, но добротным и удобным, хотя комнат в нем было всего две. Сразу из темного, насквозь пропахшего полынью коридора попадаешь в крохотную кухню, где стояли стол, четыре стула, газовая плита, холодильник, комод и рабочий стол. Из кухни – вход в большую комнату, величественно именуемую дедом гостиной. Там подпирали стены два здоровенных новых дивана друг против друга, меж ними вдоль стены – старомодный платяной шкаф. Большой ламповый телевизор напротив, до сих пор замечательно показывающий. И сервант с пустыми посудными полками. Туда дед летом складывал прессу, чтобы зимой было чем печку растапливать. Из гостиной – вход в крохотную спальню с панцирной койкой, заправленной старинным лоскутным одеялом и заваленной горой настоящих пуховых подушек. Рядом с кроватью тумбочка, где стоял радиоприемник и всегда лежали запасные дедовы очки.
Вообще-то раньше этот дом деду не принадлежал. Дед жил вместе с бабушкой в городе. В трехкомнатной, шикарно отремонтированной родителями Кирилла хрущевке. Бабушка и по сей день там живет. Одна. Дед переехал сюда, в глушь на границе двух областей, у самой кромки елового леса. Он купил этот старый, никому не нужный дом после смерти своей дочери – матери Кирилла. Поначалу просто скрывался тут ото всех, пряча горе в дубовом срубе и воя на стены. Потом вообще переехал.
– Почему, дед? – задавал ему вопросы Кирилл, изредка навещая предка.
– Из-за всякого рода разногласий, – отвечал тот лаконично, не вдаваясь в подробности.
Поскольку бабушка тоже о причинах помалкивала, Кирилл со временем от них отстал. Да и виделись они нечасто. Кирилла поначалу донимали психологи, занимая все свободное от учебы время. Потом он всячески старался создать для отца идиллию семейного очага, который…
Который, как оказалось, ему ни хрена был не нужен. Который у него уже был. Тайный, подпольный. Теперь отец из этого подполья вышел и, более того, ушел насовсем из их общего дома. Когда Кирилл два дня назад ударил отца, а потом скрылся в ванной, он думал, что все утрясется. Что сейчас он выйдет, попросит у отца прощения, и все будет как прежде. Но отца уже не было дома, а его ключи от квартиры лежали на тумбочке в прихожей, красноречивее всяких слов утверждая, что отец ушел навсегда.
Он его бросил…
Дед загремел в кухне, интеллигентно выругался и через пару минут подал Кириллу на веранду через окно кухни огненный электрический чайник и заварник.
– Чашки сам принесу, – проворчал он, потирая обожженные пальцы. – Варенье бабкино будешь?
– Нет. Я же все привез, дед, чего ты.
Кирилл поставил на деревянный стол, стоящий на веранде круглый год, чайник и заварник. Полез в пакет возле плетеного кресла, в котором сидел. Килограмм любимого дедом орехового печенья, килограмм сушек с маком, два батона, полкилограмма сыра и пачка масла. Он выложил все на стол, надорвал пакеты. Через пару минут дед вышел из дома на веранду с чашками. С грохотом поставил на стол, кряхтя, уселся в плетеное кресло напротив Кирилла.
– Печеньки, – мечтательно улыбнулся он, выхватывая из пакета сразу горсть ореховых кругляшек. – Молодец! Помнишь.
– Я, дед, все помню, – многозначительно изрек Кирилл и начал разливать кипяток и заварку по чашкам.
– И что же ты помнишь? – Темно-серого цвета глаза деда уставились на него с интересом. Он улыбнулся: – Как ремня тебе давал в семь лет за то, что ты спалил мою новенькую электробритву, помнишь?
– Ремень не помню, бритву – да. Классная была бритва, дед!
Кирилл улыбнулся. И веселье деда тут же померкло, до того внук был похож на покойную дочь. Глаза, волосы, губы, манера говорить, улыбаться. Вылитая Алина! Была бы жива, теперь порадовалась за сына. Хорошим парнем вырос. Не подлым. Не то что его отец, прости господи.
Зятя Иван Митрофанович не ненавидел, он его презирал. И в глубине души считал ответственным за гибель своей дочери. Если бы не его малодушие, если бы не его мелкая душонка, Алина была бы жива до сих пор. И не верил он ни черта ни в какую судьбу, о которой стенала днями и ночами его жена. Не верил! Потому и разошлись они во мнениях, оттого на старости лет и разъехались. И живет он теперь один в этой заброшенной деревне. Думает, много думает, сопоставляет, вспоминает и снова думает. И чем больше думает, тем…
– Что ты сказал? – встрепенулся Иван Митрофанович, за раздумьями пропустив последние слова Кирилла.
– Отец ушел из дома, – буркнул тот вторично, опуская глаза в чашку с чаем.
– Как это?! – Иван Митрофанович замотал седой лохматой головой, зажмурившись. – Я не понял? Как ушел? Куда? Что за блажь? Ты выгнал, что ли?
Кирилл бы не смог выгнать отца, в этом дед был уверен. Он бы вот лично дал пинка этому скользкому хлыщу. С удовольствием бы дал. Еще при жизни Алины. Но Кирилл…
– Я его не выгонял, дед. Я его… – Кирилл растопырил пальцы, глянул на свои перевернутые ладони. – Я его ударил, дед.
– Что ты его?? – ахнул тот и, забыв про ноющие артритные коленки, вскочил с кресла. – Ударил??
Кирилл лишь кивнул, боясь поднять на деда взгляд. Сейчас станет ругать, учить жизни, воспитывать. Он этого ждал. Дед всегда учил его, как правильно жить. И иногда, перегибая палку, до такой степени изводил внука, что тот сокращал свои визиты до минимума и спешил удрать.
Он видел тупые носы летних дедовых сандалий, видел кромку его широченных тонких брюк без стрелок, в которых дед обычно ходил по дому. И почему-то ткань этих брюк сейчас мелко подрагивала.
– Дед, ты чего?! – ахнул Кирилл, все же осмелившись посмотреть на деда.
Тот плакал. Слезы, как горошины, скатывались по его морщинистым смуглым щекам, застревали в густой трехдневной щетине, щадя свежую белоснежную рубашку, в которую дед нарядился специально к приезду внука.
– Дед, ты чего? – Внук взялся за крепкую дедову руку. – Ты прости меня, если…
– Ты молодец, Кира, – сквозь стиснутые зубы чуть слышно прошептал дед и пожал Кириллу руку. – Ты у меня молодец. Как же я… Как же я мечтал все эти годы дать в морду этому… Прости, он тебе отец, но… Но не могу передать, как мне хотелось сделать то, что сделал ты, мой мальчик! Иди ко мне, я тебя обниму!
Они обнялись, оба крепкие, рослые, темноволосые. Порода, как с удовольствием отметила бы мама, будь она жива. Возраст лишь добавил старику седины и морщин, тело по-прежнему оставалось мощным и крепким. Молодой был чуть изящнее в костях, но сила и гибкость, которая с годами только заматереет, в нем уже ощущались.
Они были очень похожи все: Кирилл, его дед и покойная Алина.
– Прости меня, мой мальчик. Расслабился.
Дед отпихнул от себя внука, тот послушно уселся на место. Старик достал белоснежный платок из кармана летних штанов, вытер породистое лицо, которое, невзирая на морщины, все еще оставалось привлекательным. Сел снова в свое кресло. Пригубил остывающий в чашке чай, зажевал печеньем.
– Масло и сыр надо убрать в холодильник, – как ни в чем не бывало проворчал он, швырнул пакеты Кириллу на коленки, скомандовал: – Отнеси.
Тот отнес в холодильник масло, сыр. Подивился, что у деда на полках множество каких-то кастрюлек, сотейников, накрытых мисок. Готовит, молодец. Вернулся на веранду. В том, что дед сейчас станет его допрашивать, он почти не сомневался. И точно, дед встретил его вопросом:
– За что?
– Ударил, что ли?
– Не включай дурочку, Кира! – прикрикнул дед строго. – Ну!
– Он женился, дед. Тайно. На Волковой тете Тане. – Кирилл еле выговорил, так противно было произносить все это вслух.
– Ух ты! – Дед едва заметно качнул головой, глаза остекленели, уставившись Кириллу в переносицу. – Молодец Гена. Что же нас на свадьбу-то не пригласил?
– Так свадьба-то, дед, случилась пять лет назад!
– Да ладно! Пять лет назад?? Так, погоди, погоди, а Серега Волков?
– Он к тому времени как раз благополучно скончался от тяжелой болезни. И друзья решили не сиротить друг друга, черт… – Кирилл почувствовал, как закипают злые слезы. – Дед, я не сдержался. Я не должен был, я…
– Не трынди, Кира, – властным жестом остановил его Иван Митрофанович. – Я жажду подробностей! Как? Как все это произошло? Почему он молчал? Он же все эти годы жил с тобой?
– Да, жил. Крайне редко не ночевал. В году… Я не знаю… – Кирилл потряс в воздухе растопыренной ладонью. – По пальцам можно пересчитать отлучки из дома. Мы с ним постояно вместе были, исключая то время, когда я в школе был, а он на фирме своей. И тут бац! Он женат! И мало того…
– Что?! Не молчи! – Голос деда напомнил дальние раскаты надвигающейся грозы.
– У них есть дети, дед! – вырвалось у внука с обидой.
– Дети?? – Крупная голова деда дернулась, будто кто-то невидимый нанес ему ощутимый удар. – Что значит – дети?!
– Двойняшки, девочка и мальчик! – И он добавил, как выплюнул. – Саша и Даша!
– Ох, господи! – Сильная ладонь деда легла на левую сторону груди, чуть комкая рубашку. Он зажмурился. – А бабка знает?
– Дед, ну я-то откуда знаю! – всплеснул руками Кирилл. – Я с бабушкой в последний раз виделся на Рождество…
Сказал и осекся. Рождество в их домах уже восемь лет не праздновали. Это была годовщина смерти матери. И собирались они в этот день на поминки. Кирилл ехал с отцом к бабушке. Дед пил один в этом доме. Потом, дня через три, а то и через неделю, Кирилл приезжал к нему и вывозил груду мусора из пустых бутылок, пивных банок и пустых упаковок из-под бомж-пакетов. Дед встречал его всклокоченным, опухшим, в несвежей одежде. На Кирилла почти не смотрел, но разрешал тому прибираться в доме. И даже не гневался, когда ловил на себе осуждающие взгляды внука. После этого они, как правило, не встречались месяца два, давая друг другу немного отвлечься.
– И она ничего тебе не говорила на Рождество? – уточнил дед, уминая ореховые печеньки.
– Нет. Она, как всегда, плакала, – Кирилл поднял голову вверх, старательно рассматривая острые солнечные лучи, рвущие еловые лапы на мозаику. – И ничего такого.
– Она не знает, – убежденно заявил дед. – Дай-ка мне свой мобильник, Кира.
– Зачем? – спросил он, но телефон деду протянул.
– Надо, – дед неуклюже тыкал крупным пальцем в кнопки. – Ага, вот она, твоя бабушка… Сейчас мы ее спросим…
Бабушка ответила почти сразу.
– Да, Кирюша, – раздался в трубке ее тихий голос, сильно напоминающий мамин.
– Это не Кирюша, Валентина. Это Иван.
Дед отвернул лицо от Кирилла, но тот заметил два красных пятна, расцветших на дедовых щеках. С бабушкой дед не виделся, наверное, уже лет шесть.
– Ваня?! – ахнула та и тут же переполошилась: – Что с Кирюшей, Иван?? Что с ним??
– Ну почему с ним что-то должно быть, Валь? Вот он сидит напротив, жив, здоров и вполне упитан. Чего ты переполошилась-то?
Голос его стал мягче, глаз деда Кирилл не видел, но по неугасающему румянцу понял, что дед взволнован разговором с женой.
– А почему ты звонишь с его телефона?
– Потому что, Валя, у меня нет своего, – напомнил дед. И тут же перешел к делу: – У меня к тебе вопрос.
– Да, Ваня.
– Ты знала, что Генка женился? – И тут же, не сдержавшись, процедил сквозь зубы: – Паршивец!
Бабушка молчала. И дед тут же вышел из себя:
– Знала, что ли? Валя, не молчи!
– Гена? Женился? – еле выдавила из себя бабушка, ясно давая понять, что она ничего не знала. – Но как же так, Ванечка? Как же так? Он же и Кирюша… Он же…
– Он же, мы же, вы же! – передразнил ее дед со злостью. – А я говорил тебе, только ты не слушала!
– Не начинай, – плаксиво оборвала она его. – Что было, то было. Женился так женился. Времени-то сколько прошло! Восемь лет, Ванечка. Ему уже пора перестать оплакивать нашу Алиночку и…
– Дура!! – взревел дед и заметался по крыльцу. – Ты хоть знаешь, что он перестал ее оплакивать пять лет назад! У него уже детям по четыре года, дура!! А ты всегда его защищала! Всегда утверждала, что нет его вины в гибели моей дочери!! Ты…
Даже со своего места Кирилл слышал, как громко рыдает бабушка. И сердце у него разрывалось. Он встал и ловким движением выдернул у деда телефон. Произнес в надрывающуюся плачем трубку:
– Ба, потом перезвоню, – и отключился.
Глянул на деда. Тот с трудом опустился в кресло, тяжело дышал, широко открыв рот. Лицо его сделалось белым.
– Дед, с тобой все в порядке? – переполошился Кирилл. – Может, таблетку?
– Принеси мне лучше из холодильника… – дед звучно пощелкал пальцами, недовольно сморщившись. – Там внизу, увидишь. Да, и сыр свой захвати и лимончик.
Внизу холодильника обнаружилась початая бутылка коньяка. Кирилл со вздохом нарезал сыр, лимон, добавил две котлеты, обнаруженные в миске под тарелкой. Взял стопку и понес все деду.
Тот с ходу опрокинул стопку, зажевал лимончиком. Следом вторую, в ход пошел сырок. И лишь после третьей съел обе котлеты. Отдал бутылку Кириллу и жестом велел убирать со стола. Тот управился за пять минут, распихав все по полкам холодильника и буфета. Вернулся на веранду. Дед сидел в кресле, полуприкрыв глаза. Кулаки были крепко сжаты. Губы стиснуты в линию. Кирилл не стал приставать к нему с вопросами, заготовленными еще дома, решил выждать. Сел, подставил лицо солнцу, как через сито, пробивающемуся сквозь еловые иголки. Становилось жарко и очень хотелось на пруд, который дед собственноручно начал чистить пару лет назад. Дело двигалось туго, но двигалось. Хотя купаться пока преждевременно. Сначала должен состояться разговор, которого Кирилл и хотел, и боялся одновременно.
– Говори, зачем приехал, – прервал молчание дед, как всегда безошибочно угадав настроение внука.
– Даже не знаю, как начать. – Кирилл сощурился самому юркому солнечному лучу, забравшемуся под кровлю веранды и застолбившему как раз то место, где он сидел.
– Начинай с самого начала, – потребовал дед.
– Я хочу… Только не смейся надо мной, дед! – предупредил Кирилл, загораживаясь от деда ладонями.
– Ну! – прикрикнул тот, рассматривая внука в упор.
– Я хочу найти убийцу моей матери, дед.
– Ух ты! – Дед осклабился в злой ухмылке. – И давно хочешь?
– Хочу давно. Но решился только теперь. Надеялся, что отец мне поможет в поисках, когда я вырасту. Но…
– Но твой отец мерзавец, так?! – повысил голос дед. – И ему плевать, найден преступник или нет! Его это не волновало с первого дня! Единственное, что его волновало, – это чтобы его поскорее оставили в покое. Ну и, как оказалось… Чтобы побыстрее сыграл в ящик его соперник и конкурент.
– Что ты имеешь в виду? – напрягся Кирилл.
Ему все равно было неприятно слушать подобное об отце. Ведь он долгие восемь лет был для него единственно близким человеком.
– То и имею! Что Серега Волков мешал ему завладеть бизнесом целиком и полностью и заодно его толстушкой-женой! Сначала Алина мешала, потом Серега, – скрипнул зубами дед, обратив на Кирилла взгляд, полный тревоги, замешательства, надежды. – Помоги мне, внук!
– Что?
Кирилл не понял, подумал, что дед просит помочь ему подняться, и потянулся к нему. Но тот отмахнулся.
– Помоги мне вывести этого говнюка на чистую воду! Помоги мне!! Это ведь только он… Только он во всем виноват!! Никто мне не верит, никто! Но это он!.. – И дед, закрыв лицо ладонями, заплакал…
Глава 4
Он решил, что сегодня не пойдет на службу. Почему любой маляр, доктор, ученый хоть когда-то, да может прогулять, а он – нет?! Он что, проклятый?!
Хотя если разобраться, то да – проклятый. Он проклят от рождения судьбой, навязавшей ему обостренное чувство долга и справедливости. И это проклятие шагало с ним по жизни рука об руку, избавляя от врагов и друзей одновременно, от влюбленных в него женщин и любимых им. Оно – это проклятие – превратило его в отшельника, угрюмого, нелюдимого, вечно сердитого. Оно наложило отпечаток на его внешность, сжав в тонкую линию его губы, обозначив резкие носогубные складки и прорезав лоб глубокими морщинами. Оно ссутулило ему спину и проредило волосы на макушке.
Он превратился в старика к сорока годам, никому не нужного и неинтересного даже самому себе. И он уже лет пять назад поставил крест на своей личной жизни. Перестал знакомиться с женщинами, ходить на свидания и ездить на отдых с целью кого-нибудь закадрить. Нет, он ездил, конечно. Но на отдыхе был так же суров, неулыбчив и при общении ядовит. Женщины от него буквально шарахались, мужчины при общении ежились.
– Неприятный тип, – утверждали некоторые.
– Брр, только не он! – восклицали другие.
Нет, конечно же, были люди, которые его глубоко уважали. Терпели его отвратительный характер, прислушивались к нему и даже хвалили. Но таких было немного. И они были из тех, с кем не совьешь семейного гнездышка. А он вдруг стал ловить себя на мысли, что ему все чаще и острее хочется это самое гнездышко свить.
Только вот с кем?!
– На безрыбье и рак – рыба, – ткнул его позавчера вечером в бок один из терпящих его друзей Степка Изотов и кивком указал на полненькую блондинку за соседним столиком. – Знаю, не любишь толстых, но она одна. И это шанс, старик. Для тебя шанс.
Блондинка и правда была одна, обручального кольца на пальце не было, следа от него – тоже. И она, поймав их заинтересованные взгляды на себе, поочередно улыбнулась каждому.
– Представляешь, она думает так же, – сразу догадался он, поднимая рюмку с водкой. – Ей тоже без разницы с кем – с тобой или со мной.
– Саня, в твоем возрасте и при твоем характере ты проявляешь поразительную разборчивость, – возмутился Степка, отворачиваясь от блондинки, не перестающей скалиться в их сторону. – Радовался бы хоть этому варианту!
Саша Копылов решил внять совету и порадоваться. Они напились, познакомились с блондинкой, и он притащил пышногрудую и задастую Лену к себе домой. Дома они продолжили пить, закусывать водку квашеной капустой и черным хлебом, потом перебрались в постель и не выбирались из нее всю ночь субботы и целое воскресенье.
Блондинка Лена оказалась алчной до ласк и секса, чему он поначалу даже не противился. Алчной до денег, что насторожило его уже в обед воскресенья, когда она принялась ощупывать жадным взглядом вещи в его квартире и интересоваться его званием и окладом. И обладала просто зверским аппетитом, сметая всю еду из его холодильника и подбирая все до крошки из коробок доставленной им на дом пиццы.
– Короче, ты ее наладил? – догадался Степа, позвонив в воскресенье поздно вечером.
– Да, – коротко ответил Саша.
– И о встрече не условился?
– Нет.
– И более того, расстался с ней не очень вежливо? – продолжал строить версии друг Степа.
– Совершенно верно.
– Ты ее выгнал?! – ахнул тот.
– Да.
– Ты взял ее за руку и вывел из квартиры, как было тогда…
– Да, – перебил его Саша и поморщился.
Просто Степка сейчас напомнит ему о самом постыдном в его жизни поступке, когда Саша собственноручно вывел свое счастье за руку из этого дома. Было это…
Правильно, было это лет восемь или десять назад. Он тогда увлекся молоденькой училкой музыкальной школы. Находил ее очень милой, грациозной, интеллигентной. Они даже встречались какое-то время. И все у них шло замечательно, на его взгляд. Пока Лера – так звали училку музыки – однажды не вознамерилась поучить его жизни. Она позволила себе его покритиковать, решив, что имеет на это право. И Копылов просто встал из-за стола, который она, между прочим, накрыла к ужину. И вывел ее за руку из квартиры. К ее чести следует отметить, что шла она к выходу безропотно. Не истерила, и не сопротивлялась, и даже не пыталась объясниться. Просто смотрела на него так…
– Как? – решил уточнить Степка, рассматривая Сашу сквозь граненый стакан с коньяком, пили они прямо в рабочем кабинете.
– Как больная собачка.
– Ей бы не понравилось такое сравнение, – кивком застолбил свои слова Степа и выпил. – Ей бы больше понравилось… Смотрела с болью, с укором… Понимаешь, о чем я?
– Хочешь сказать, что я дебил?
– Ну, может, и не дебил, но придурок – точно, – с удовольствием констатировал друг и с аппетитом присосался к апельсиновой дольке. – Выгнать из дома такую женщину! Это был твой последний шанс, поверь. Больше не будет. И знаешь…
– Что?
– Мне кажется, она даже любила тебя, дурака.
– Она не говорила.
– А ты?
– Нет. – Коньяк вдруг перестал нравиться Копылову, а то, что Степка отвратительно чмокал апельсином, раздражало до судорог.
– Я же говорю – придурок!..
К разговору больше не возвращались. Годы шли, Леру он больше не видел. И не потому, что не хотел. А потому, что она уехала из города куда-то. Он не узнавал специально. Это Степка постарался. Он вообще часто за него хлопотал.
Леру он больше не видел. Но то, что Степка сравнил ее с этой азартной толстухой, вдруг покоробило.
– Ты сравнил тоже! – укорил он друга.
– Ну, извини, – миролюбиво буркнул Степа, это уже в понедельник утром. И вдруг переполошился: – А ты чего это, собственно, не на службе? Я-то понятно, в отпуске. А ты?
– В отгуле, – Копылов закатил глаза к потолку, настойчиво требующему ремонта восьмой год.
– Ах, в отгуле! Это когда же нам с тобой отгулы-то давали, братишка? Прогулять решил, что ли?
– Точно, – признался Саша. – Почему всем можно, а мне нет?
– И прямо именно сегодня? – зачем-то уточнил тот.
– А что сегодня за день?
– Понедельник.
– Ну, понедельник, и что?
– А то, что у тебя выходные были в субботу и воскресенье, – это ничего? Прогулять он решил! – уже с явной злостью проговорил приятель. – Там сейчас на твое место очередь выстроится, умник!
– Пускай.
– Ага! Там молодых и алчных до твоего места знаешь сколько?
– Пускай.
– Ага! А мне потом с кем работать? С молокососами? Которые из всей следственной работы знают только, как протокол допроса из папки вытащить. Короче, давай, Санек, морду умой и шагом марш на службу!
– Ох, господи, – тяжело вздохнул Копылов, сбрасывая ноги с растрепанной кровати. – Никакого покоя от тебя! Я в дежурку звонил, между прочим, и предупредил.
– Я в дежурку тоже звонил, между прочим. И знаю, что ты сказался больным. Потому и звоню. А ты решил просто прогулять. Супер!
– Ну да.
Копылов поймал в полированной дверце шкафа свое отражение. Морда была так себе. Грудастая Лена вымотала его основательно. Ему теперь трое суток после нее надо отсыпаться. И поесть не мешало бы, а после нее в холодильнике мышь удавилась.
– Короче, Саня, дуй на службу. Сколько времени тебе надо?
– А тебе зачем?
Копылов вдруг понял, что друг не просто так звонит, пеняет ему за прогул, торопит с подъемом.
– Что-то случилось?
– И да и нет, – замялся Степка.
– А конкретнее?
Саша уже был в ванной, открывал воду и шарил по полкам в поисках бритвенного станка. После гостьи вообще ничего невозможно было найти. Он вчера полтора часа искал полотенце. Нашел в прихожей в обувной полке.
– Мне ребята из дежурки позвонили, попросили связаться с тобой, чтобы наверх все не пошло.
– Что все-то?! Опять жалуются? – Станок нашелся среди флаконов с шампунем и укрепляющим бальзамом для его редеющих волос.
– Нет, не жалуются. Требуют возобновить расследование.
– Кто?!
Копылов быстро прокрутил в голове все дела прошлых месяцев. Те, что в производстве, и возобновлять было не надо. Остальные либо в суде, либо не закрыты. Никому не было отказано за минувший год в возбуждении уголовного дела. Никому!
– Восемь лет назад, Саня, повесилась женщина в коттеджном поселке. Помнишь?
– Савельева! – ахнул Копылов, тут же вспомнив тот мерзкий случай на Рождество.
– Именно, Саша.
– И что хотят? Муж не должен, он рад был без памяти, что от него отстали. Отец?
– И сын.
– Чей сын?
– Погибшей, – Степан вздохнул. – Сидят перед дежуркой уже час, ждут тебя. Ну, и меня заодно. Дед сказал, если не явимся сейчас оба, он до министерства дойдет.
– Ладно, скоро буду, – пообещал Копылов, уставив взгляд в водяную воронку, исчезающую в стоке раковины. – Только что сказать сыну и отцу, я не знаю. Через полчаса буду, Степа.
– Давай выходи уже, я у подъезда, – прикрикнул на него приятель. – Стану я ждать, пока ты машину из ракушки своей выгонишь, пока дойдешь до нее. У меня отпуск, между прочим! Давай шустрее…
Дед и внук сидели рядышком возле дежурной части на сиденьях, одолженных их отделу каким-то прогоревшим кинотеатром. Тихо о чем-то переговаривались, никому не мешали, никого не тревожили. Но уходить точно не собирались. И могли просидеть так еще пару дней. Это Копылову дежурный так доложил.
– Разберись, Саня, не дай бог начальство пойдет, начнут задавать вопросы. Оно не надо ни тебе, ни мне.
– Разберусь, – пообещал Копылов, вручил деду и внуку по пропуску и пригласил пройти.
Степан уже в кабинет проскользнул и теперь распахнул настежь обе форточки, пытаясь выгнать из необитаемого два с половиной дня кабинета тяжелый табачный дух. Курили у Копылова всегда безбожно все.
Визитеры расселись на стульях у стены, демонстративно проигнорировав стул в центре кабинета. Ясно – не на допросе.
– Вы нас знаете, так, Александр Иванович? Вернее, меня знаете, – дед ударил себя большой ладонью в грудь, обтянутую клетчатой рубашкой с короткими рукавами. – А это мой внук, Кирилл Савельев. Сын моей погибшей дочери Алины.
– Я догадался, – кивнул осторожно Копылов. – Очень похож на покойную мать.
– Да, очень. – Дед опустил глаза. Но ненадолго, встрепенулся через минуту, глянул строго на обоих оперативников. – И вот этот очень похожий на погибшую мать мальчик очень хотел бы знать подробности.
– Подробности чего? – не понял Саша.
– Подробности гибели своей матери, подробности расследования. Хотел бы знать, почему убийца так и не был найден? Почему?
Копылов положил обе руки на стол, выдал пальцами барабанную дробь, пытаясь собраться с мыслями и успокоиться. Он и восемь лет назад всегда нервничал, когда приходилось говорить с этим кряжистым пожилым мужиком. А теперь к нему добавился еще и внук, смотревший исподлобья зло и настороженно.
– Иван Митрофанович, если не ошибаюсь? – решил он освежить память.
– Не ошибаетесь.
– Так вот, Иван Митрофанович… Мы же с вами знаем о заключении экспертов, не так ли?
– И что те эксперты! – зло фыркнул мужчина, сжимая громадные кулаки. – Те эксперты установили, что моя дочь в петлю будто бы полезла сама! Это же чушь!! Чушь собачья!!
– Почему же чушь? – вкрадчиво встрял Степка, копаясь в бумагах, разбросанных на его столе. – Все так и было. Ваша дочь… Простите, я могу говорить при ее сыне все?
– Да! – вместо деда крикнул Кирилл. – Я должен знать все!
– Ваша дочь незадолго до смерти имела сексуальный контакт.
– Этот контактер не был установлен! – багровея лицом, выпалил Иван Митрофанович.
– Потому что налицо был факт использования мужского контрацептива. Это тоже установили эксперты. Так вот… После секса она… Она…
– Она повесилась?? – заорал дед, вскакивая с места.
Он и восемь лет назад все время срывался и орал на них, когда дело доходило до этого момента.
– Зачем ей было вешаться?! Зачем?? Ну, имела с кем-то связь помимо мужа, черт с ним! Вешаться-то зачем??
Кирилл сидел с красными от стыда ушами, опустив голову так низко, что Копылову были видны его шейные позвонки. Согласен, никому не понравится узнавать о своих родителях такие подробности.
– Вы же знаете об объективных причинах, Иван Митрофанович, – с мягкой укоризной произнес Копылов. – Знаете.
– Нет! – Тот тяжело дышал, совсем забыв про внука, съежившегося на стуле от стыда и потрясения. – Назовите мне их!
– Эксперты установили, что ваша дочь на момент смерти… была беременна. Приблизительный срок – четыре недели. – Копылов все же выговорил, хотя и с трудом. – И это еще не все… Наши эксперты диагностировали онкологию. Это ли не причина?! От этого кто угодно способен впасть в отчаяние. Зачем вы вынуждаете меня повторять все это?
– Затем, что я не верю вашим гребаным экспертам!! – взревел Иван Митрофанович, срываясь с места и подлетая к Копылову. – Не верю!!
Саша прекрасно понимал его чувства, ощущал кожей его боль и отчаяние. Но не понимал причин возникновения новой волны. Все это уже было, было восемь лет назад. Что опять могло всколыхнуть?!
