Галина Романова
Пока смерть не разлучит нас
Глава 2
Виктория Мальина, дожившая до тридцати лет, успевшая к этому времени дважды осиротеть: первый раз, когда умерли родители один за другим, второй, когда умерла ее бабушка, – и давно уже потерявшая веру в то, что каждому воздается за дела его, счастливо улыбалась, бредя по заснеженному тротуару к своему дому.
Вот никогда бы она не подумала, что будет так бесподобно, так безгранично и так беззаботно счастлива с совершенно чужим человеком! Он не был ее родственником, ни дальним, ни близким. И общих знакомых у них даже не было. Отчего же так? Отчего совершенно чужой незнакомый человек вдруг оказался способен сделать ее такой счастливой?
Счастью ее всего-то ничего – каких-нибудь два года, но оно было таким огромным, таким красивым, разным и радужным, что иногда напоминало ей картинки калейдоскопа, от смены которых у нее захватывало дух. И еще оно так заполняло каждую выстуженную ее нелепой жизнью клеточку, что ей порой казалось, что счастье это давно и надежно поселилось в ней и не исчезнет уже никогда. Надежным оно было, вот!
И ей больше никогда не будет больно, казалось Виктории. Она перестанет ждать страшных диагнозов врачей. Ужасных сообщений по телефону в ее жизни больше не будет. И постоянный запах лекарств навсегда испарится из дома. Старые стены вдруг станут добрее к ней, не будут уже смыкаться над головой темным растрескавшимся потолком, который давит, давит так, что дышать нечем. А в окнах никогда уже не забрезжит предрассветный серый сумрак – неотвязный спутник всех кошмарных событий ее прежней жизни.
И все ведь почти сбылось!
В окна теперь постоянно заглядывало солнце. Даже в пасмурный день, что вообще им чудом казалось. В доме теперь почти всегда пахло пирогами и сухими травами, потому что Виктор любил летом заготавливать впрок и составлять какие-то сложные травяные чаи. Стены они выкрасили оранжевым и салатовым, а весь изъеденный трещинами потолок Виктор облицевал бамбуком.
Это было дорого, и им пришлось пару месяцев сидеть на картошке и гречневой каше, но это того стоило.
Потом придирчиво выбирались и приобретались ковры и занавески. Полки в старом отреставрированном Виктором буфете обрастали дорогой посудой. На втором этаже появился его кабинет с хорошим компьютером и большущим кожаным креслом, в котором они помещались вдвоем. Из спальни была выброшена скрипучая родительская кровать с металлическими спинками, с которых постоянно – крась их, не крась – сползала краска. И место ее занял громадный по ширине и толщине новый матрас, помещенный Виктором в им же сконструированную и сделанную собственноручно кровать красного дерева.
– Покрывало на него, малыш, сделаешь сама! – решил он, полируя последний раз дерево. – Покупать – это неинтересно! В купленных вещах нет частички твоей души. Важно – создать самому и создавать это с искренней любовью…
И они постоянно что-то создавали, начиная от мебели, покрывал и салфеток и заканчивая отношениями. Их они тоже создавали: любовно, кропотливо, не торопясь, придирчиво анализируя каждый промах, с тем, чтобы потом его не повторить.
– Ты – моя женщина, – сказал он ей как-то в самом начале. – Я это понял сразу. И менять тебя на кого-то я уже никогда не захочу. А хорошо нам будет рядом друг с другом или плохо, это уже зависит от нас. И это в наших с тобой руках. Будем стараться, малыш!
И они старались, очень старались быть счастливыми. Именно быть, а не казаться.
– Ты знаешь, – сказал ей как-то Виктор летним вечером, заслушавшись сверчка за старой бабкиной печью, – счастье – это такая эфемерная штука, что рассмотреть его не всегда возможно.
– Выход есть? – поинтересовалась она, про себя подсчитывая стрекотанье сверчка.
Она загадала, что, если он прострекочет сто раз без перерыва, они с Виктором никогда не расстанутся.
– Выход? – Он потерся щекой о ее плечо, прижал покрепче, накинул ей на ноги вечно сползающее с нее одеяло. – Конечно, есть, малыш. Счастье надо просто искать с утра до вечера. И находить его в самом неожиданном и прозаичном. Вот ты улыбнулась мне с утра, уже счастье. Пирог тебе удался, ты довольна, горда, это тоже счастье. Успела на последний автобус, опять счастье, потому что я тебя встречу на остановке, мы пойдем домой, где стол накрыт к ужину, который я для нас приготовил. Свечи горят, дрова в печи потрескивают… Это замечательно! И важно это не проморгать!
– А вдруг не получится не проморгать? – Вика нахмурилась, противный сверчок умолк на восьмидесяти семи. – Что тогда?
– Все получится, – успокоил ее Виктор. – Главное, не спешить, не суетиться, не распыляться на то, что кажется важным, а на самом деле гроша ломаного не стоит. И все тогда будет хорошо, малыш…
У них все будет хорошо! И это хорошо никогда не закончится, потому что они что-то хорошее найдут даже в плохом.
Нашли же они добрую примету в череде всех последних увольнений Виктора? Нашли! Он сумел отремонтировать крышу за время, что был не занят. Летом выкорчевал засохшие плодовые деревья и разбил новый сад. Потом, ближе к осени, ему вздумалось в дальнем углу участка вырыть пруд, и снова у него все получилось. И даже мальков туда запустил, отправившись за ними за триста с лишним километров.
– Если бы работал, никогда бы этого не успел, – кивал он, с наслаждением оглядывая результаты своих трудов. – А работа… Она так или иначе найдется.
Работа нашлась. Крупная строительная фирма, потерявшая недавно своего главного программиста из-за его вечных запоев, взяла Виктора с испытательным трехмесячным сроком. Генеральный директор, просматривая трудовую книжку, заметил, правда, что за последний год Виктор очень уж часто менял работу. А если быть точным, то увольнялся Виктор шесть раз, но все равно подписал ему заявление о приеме на работу.
Хорошо, что так, а то пришлось бы просить Боброва. Вика со вздохом послала в сугроб попавшую под каблук ледышку. Просить его ей жутко не хотелось. Не потому, что Николай Алексеевич мог ей отказать. Он не отказал бы стопроцентно, он почти никогда никому ни в чем не отказывал, всегда находил возможность и способ помочь. А потому, что Вика не любила и не умела просить. И очень сложно быть потом кому-то обязанной, тем более Боброву. Он хоть и очень хороший человек, но в последнее время стал посматривать на нее как-то странно. Как-то так, что ей вдруг хотелось поправить юбку или проверить, все ли пуговицы на блузке застегнуты.
Непривычно он стал смотреть на нее в последнее время, одним словом, и это если не настораживало, то от просьб воздерживало.
Слава богу, что Виктор все же устроился, слава богу!..
– Дорогой, ты дома?!
Она еще издали заметила в окнах кухни свет и, подойдя поближе к дому, рассмотрела через штору мечущуюся по комнате тень.
– Что-то случилось?!
Ее вопросы застигли его на полпути от плиты к столу, куда он тащил казан с пловом.
– Почему непременно что-то должно случиться, малыш? – неуверенно ответил он вопросом на вопрос, осторожно поставил казан в центр стола и открыл крышку. – Пахнет восхитительно. Давай раздевайся, мой руки, станем ужинать. Ну? Ты чего застыла, Викуля?
– Ты не работал сегодня? Почему?
Она все еще стояла, не двигаясь, на пороге кухни, как пришла с улицы: в шубке, шапке, с сумкой в одной руке и перчатками в другой.
– С чего ты взяла, что я не работал? – с незнакомым вызовом отозвался Виктор.
– Сейчас восемнадцать ноль-ноль, в это время твой рабочий день должен был только закончиться. Минимум полчаса на дорогу… А ты успел уже и плов приготовить, это еще два часа. Стало быть, дома ты с половины четвертого, то есть твой рабочий день закончился в три! Как это может быть, Витя?
– Я что-то не пойму, малыш, ты меня пытаешься в чем-то упрекнуть? – Уголки его рта обиженно опустились.
– Нет! Нет, конечно же! Я просто волнуюсь! – Она швырнула сумку и перчатки на пол и, шагнув к нему, обвила его шею руками и прошептала: – Я просто ужасно за тебя волнуюсь!
– У-у, дурачок! – Он с нежностью коснулся ее щеки губами. – Никогда не волновалась, а тут вдруг… Почему?
Вика и сама не знала ответа. Отвратительное, почти стершееся из памяти беспокойство вдруг начало тянуть внутри, да ощутимо так, почти болезненно. И внимания бы на него не обратить, да Вика еще по прошлой своей жизни знала, что если беспокойство это мерзкое начинало так вот гадко напоминать о себе, то добра не жди.
– Так, прекратить немедленно хмурить брови. Улыбаться! Я заказываю, приказываю и все такое… – пытался балагурить Виктор за ужином, но глаза его все же выдавали.
Вика любила его и слишком хорошо разбиралась в перепадах настроения Виктора, чтобы не понять – его что-то сильно тревожит. И даже больше: Виктор как будто чего-то боялся! Не просто же так он вытянул шею и напряженно стал прислушиваться, когда неподалеку от их дома притормозила машина и следом раздался грубый мужской хохот. Потом он отказал себе в удовольствии выкурить перед сном сигарету на крыльце. А он всегда так делал! Каждый вечер день за днем все эти два года, что они были вместе, он набрасывал на плечи старенькую куртку и выходил на крыльцо, а тут вдруг присел возле печки на крохотной скамейке.
Печь они топили крайне редко, только когда хотелось треск сгорающих поленьев послушать, газ давно был проведен в дом. Случалось это обычно в выходные дни, сегодня день рабочий, и печное жерло было пустым, холодным и черным, а он все равно уселся на скамейке и выкурил подряд две сигареты, стряхивая пепел прямо себе под ноги.
Потом он сам проверил все запоры на двери, хотя всегда это делала она, а Виктор в это время сидел за компьютером в своем кабинете. Плотнее задвинул занавески, потушил свет и тут же позвал ее в спальню, хотя она собиралась почитать.
И даже любил он ее сегодня как-то настороженно, будто спугнуть боялся. И снова все к чему-то прислушивался.
– Прости меня, – вдруг прошептал он через десять минут после того, как все закончилось. – Ты ведь не спишь, я слышу.
– Не сплю, – призналась она. – Но я не обиделась, Витя, я просто очень встревожена!
– Я тоже, – последовал его короткий ответ.
– Да?!
Она приподнялась на локте и попыталась рассмотреть его лицо в темноте. Бесполезно! Виктор очень старался, занавешивая окна. А когда она потянулась к ночнику, остановил ее:
– Не включай, малыш, пожалуйста!
– Хорошо, – она прижалась к его боку и погладила по плечу. – Расскажешь?
– Да, хотя… – Его плечо под ее ладонью дважды приподнялось и опустилось. – Хотя и рассказывать-то особо нечего. Глупость какая-то!
– И?
– Представляешь, мне сегодня с утра показалось, что за мной кто-то следит, – проговорил он почему-то шепотом.
– Как это?! Как это показалось?! – Вика ничего не могла понять и принялась рассуждать с горячностью: – Кому это нужно?! Ты же не агент какой-нибудь! Не сын миллионера, чтобы тебя могли похитить с целью выкупа! И даже не тайный олигарх, спрятавшийся от своих кредиторов! Зачем кому-то за тобой следить, милый? Ты что, конкретно кого-то заметил?
– Нет, – он тяжело и протяжно вздохнул. – Не заметил, но ощущение… Знаешь, неприятное такое ощущение, будто кто-то взглядом сверлит тебе затылок! А когда оборачивался, показалось, что кто-то стремительно отпрянул за торговую палатку, другой раз за угол здания.
– Я уверена, что тебе показалось! – воскликнула Вика, немного успокаиваясь. – Это просто нервы! Ты так долго искал работу, что теперь…
– Я не говорил тебе, милая… – перебил ее внезапно Виктор, судорожно хватая ее руку и сжимая в своей. – Я не говорил тебе никогда, не рассказывал… В общем… Мои многократные увольнения с фирм, они не были случайными…
Глава 3
Они встретились, как будто нарочно кем-то это было подстроено, на площадке лестницы между вторым и третьим этажами.
Почему именно там-то, а? Почему не в конторе, где народу полно и говорить так откровенно ни один из них не смог бы? Переглянулись бы многозначительно, поморгали, а потом время для важного разговора было бы упущено. И все прошло бы…
Почему не в столовой на первом этаже, где народу еще больше? Почему не на выходе из здания, не на улице, где так же многолюдно? Почему непременно на лестнице-то, где ни единой души нет, кроме их двоих?
А-а, это его величество случай погнал их сюда, точно! Одного на третий этаж отправил за бумагами, а другого на второй с бумагами. Вывел одного из пункта А, другого – из пункта В, как два поезда в школьной задаче, сам притаился на перилах – его гнусное величество – и выжидательно затих.
И вот в точке С эти двое пересеклись. Одного случай поставил на лестничную площадку, второго остановил ниже на три ступеньки. Понятно, что тот, кто стоял выше, получил преимущество. И он сразу это почувствовал и усмехнулся победно.
И почему, как назло, ни единой души не сновало в этот момент? Почему никто не спускался и не поднимался, предпочтя как раз сейчас сидеть на своем рабочем месте? Что, всем сразу приспичило кофе пить, или пасьянс раскладывать, или в самом деле поработать решили как раз в эту самую минуту?..
– Ну, привет-привет… – с вызовом поздоровался тот, что стоял выше.
– Привет, – второй был одного с ним роста, но проклятые три ступеньки опускали его, делая много ниже.
– И что мы тут делаем? – Он потряс в воздухе ворохом бумаг. – Делаем вид или как?
– Мы тут работаем! – запальчиво отозвался тот, что стоял ниже, и спрятал руки за спину.
Бумаги ему еще только следовало на третьем этаже забрать, так что занять руки было нечем. Не в карманы же пиджака их совать, чтобы задницу обтянуть, как дурак?
– Работаем, стало быть!
Смотреть сверху было, конечно же, легче. И плешинка встретившегося на лестнице коллеги по работе хорошо просматривалась, и крупные капли пота на ней и пятна красные. Вся нервозность как на ладони! А тот нервничал, сомнений не было, нервничал и даже взгляд боялся поднимать. А зря! Если бы поднял глаза да присмотрелся, то понял бы, что не один он трусит, не один…
– И сколько наработал? – вздохнул тот, что был с бумагами.
– А ты? – Плешивая голова медленно поползла в плечи, как у черепахи. – Ты сколько? Не надо особо умничать, понятно?!
– Да я и не особо, я просто умничаю. Только вот не знаю, что мне делать дальше?..
– То есть?! – Испуганный взгляд все же преодолел расстояние в несколько ступенек за доли мгновения.
– Да вот думаю, умничать мне, как и раньше, молча или поделиться с кем-нибудь результатами своих размышлений? – И он, теперь уже сам не решаясь ловить взгляд собеседника, начал просматривать бумаги.
– Ишь ты! Смелый стал, да?! – Тот, что собирался пройти на третий этаж, вдруг заслышал чьи-то шаги наверху и обрадованно встрепенулся. – А мне плевать, что ты осмелел!
– Да ну?! – Этот тоже слышал шаги наверху, но они стихли, значит, кто-то с четвертого на третий спустился или к туалетам прошел. – И не боишься, что я с кем-нибудь поделюсь своими соображениями?!
– А я даже не знаю, что ты там насоображал. – Улыбка человека, идущего на третий этаж, стала заискивающей.
– Все ты знаешь! Ты знаешь, что я знаю! – начал тот, что с бумагами, загибать пальцы. – А я знаю, что ты знаешь, что я знаю!
– И что?!
– А ничего! Тут так не получится! – Голос перестал быть просто строгим, он сделался жестким и угрожающим. – Хватит уже, тебе не кажется?
– И что ты намерен делать?
– Я намерен все рассказать.
– Не надо! – взмолился человек с плешинкой в редких русых волосах. – Не надо никому ничего рассказывать! Я прошу тебя! Я тогда просто пропаду!
– Ты уже пропал!
– Нет, нет, нет! – Тот замотал головой и даже сделал смелость подняться на одну ступеньку выше. – Не надо, прошу! Пока об этом никто не знает, все в порядке! А если кто узнает, то я пропал!!! Меня просто не станет!
– Тебя уже нет! – возразил его собеседник.
– Да не сгущай ты краски, пока ты молчишь, все в порядке. А если раскроешь рот, то…
– То что?! – И человек на площадке не выдержал и съездил ему по щеке бумажной охапкой. – Ты паскуда, ты это понимаешь?! Подлая, грязная мразь! Та девочка… Она могла бы жить, а ты!.. И ты еще призываешь меня к молчанию?! А двое парней, что полегли из-за тебя? Это как, тоже забыть?!
– Что же мне теперь делать-то?! Удавиться, что ли?! – плаксиво произнес плешивый и еще поднялся на одну ступеньку, теперь они были почти вровень и даже слышали дыхание друг друга. – Мне тогда не жить в любом случае!!! Я же не могу на себя руки наложить только потому, что ты такой догадливый?! Слушай, а ты ведь доказать-то ничего не сможешь! Ничего!!!
От мерзкого липкого шепота человек на площадке едва не выронил бумаги из пальцев. Он отшатнулся и, ничего не ответив, пошел вниз по лестнице. Потом вдруг остановился, оглянулся на того – другого. Тот не уходил. Стоял и смотрел ему вслед. Странно смотрел, будто прямо в эту минуту на что-то решался. На что-то ужасное!
– Ты ошибаешься, скотина! Я все смогу доказать. И сделать мне это будет много проще, чем ты думаешь.
И он снова пошел вниз, решив, что избавился от мерзкого присутствия мерзкого мелкого человечка. Но ошибся! Снова ошибся, как ошибался много раз прежде. Суматошный визгливый вопрос опять настиг его уже почти перед входом на второй этаж.
– И что же мне теперь делать, а?! – В голосе звучали слезы. – Что?! У меня ведь нет выхода!
– Почему же? – Он все же решил оставить последнее слово за собой, поднял голову и, понимая, что делает что-то плохое и грешное, все равно посоветовал: – Ты собирался повеситься? Так я даю тебе добро!
– Повеситься? – Удавленный сип прервался сухим кашлем, потом снова продолжился. – Но это же грех!!
– Еще один ко всем твоим прежним.
– Но меня в церкви отпевать не станут!
– А ты недостоин даже к воротам храма подойти! – Опять грех, попенял он себе, но остановиться было трудно. – Ты не человек вовсе! Ты чудовище! И выход у тебя один – исчезнуть с этой земли!
– А ты?! Ты потом как жить станешь?! – Тот все же захныкал вполне правдоподобно.
– Я? Я стану жить, как и прежде, честно!
– Прежде? Как же ты прежде жил честно, если знал и молчал? – ранил тот его его же оружием. – Ты же знал обо мне все и молчал!
– Не знал, а догадывался, – поправил он его с недовольной гримасой. – Теперь вот знаю!
– И молчать не станешь, – не спросил, а скорее черту подвел.
– Нет, не стану.
– Ну, смотри же! Смотри!.. Потом не вини никого, ты будешь во всем виноват! Только ты!..
Глава 4
– Аль, я не поеду туда! – И бумажный самолетик, пущенный его меткой рукой, точно спланировал на стол начальницы отдела.
Вообще-то ее звали Елена Ивановна, Алена то есть. А он настырно звал ее Аля. Она часто возмущалась, но переделать своего подчиненного, с которым пребывала в одном звании и в одном кабинете, не могла.
Ну, любил он коверкать женские имена, очень любил!
Нину называл Никой. Галю – Гагой. Олю – Лелей. Алену – Алей. Риту – Маргарином и так до бесконечности. А на вопрос, почему он это делает, ответил как-то, что, поскольку женщины регулярно коверкают ему жизнь, он станет регулярно коверкать их имена. Мстя такая вот маленькая у него была, у капитана оперативника Грибова Анатолия Анатольевича.
– Поедешь, Толя, еще как поедешь! – ровным спокойным голосом парировала Елена Ивановна и щелчком двух пальцев отослала самолетик точно ему на стол, благо тот стоял напротив.
– Ну, что я там забыл, Аль?! – снова заныл Грибов, подпирая рукой щеку и с тоской глядя на начальницу. – Какой-то придурок из-за бабы вздернулся, а я при чем? Пускай там прокуратура пошустрит, ну и…
– Ну и ты!
– Че сразу я-то?
– Потому что больше некому. Ребята на задержании, ты один шляешься по отделению без дела. Чего с утра к проституткам в обезьяннике приставал?
– Я не приставал, а учил их жизни! – возмутился Грибов.
– Жизни?! Ты?! Вместо того чтобы воспитывать их и наставлять на путь исправления… – Тут голос Елены Ивановны стал много жестче. – Ты что сделал, а?!
– Я наставлял их на путь железнодорожный. – Толя поморгал, будто ничего не понимая, сложил губы трубочкой.
– Вот именно! Ты рекомендовал им, причем настоятельно, сменить точку и перебраться с улицы Воропаева в район железнодорожного вокзала! Почему туда, Грибов?!
– Там не наш район, Аль, ты же знаешь, – он притворно вздохнул. – К тому же девки смогли бы там греться. Кипяток опять же там имеется, туалет. А то ведь жители улицы Воропаева криком кричат, все подъезды им девки изгадили.
– Дождешься у меня, Грибов! Напишу рапорт!
– Не напишешь. – Он опять переадресовал самолетик ей на стол.
– Почему это?! – Самолетик пришлось смять и выбросить в урну, иначе игрищам конца-краю не видать.
– Потому что я лучший. И ты меня, Аль, в глубине души уважаешь сильно. И еще потому, что знаешь, что если я сейчас поеду на этого, повесившегося в туалете, то раскрою это дело за пятнадцать минут. Так ведь?
– Вот и поезжай! – Она раздраженно нахмурилась.
Вечно с этим Грибовым все не так! Другие ребята рта не раскроют, то есть в рот ей смотрят и каждое слово ловят, а этот больно много себе позволяет. Да, в одном звании они пребывают, да, должность начальника он ей уступил, да, однажды на задержании прикрыл ее собой и схлопотал ножом в предплечье, но…
Но она ведь потерпит его несносный характер, не так ли? Потерпит, потому что ему и правда равных не было в деле. Потому что не видать бы ей этой должности, если бы Грибов не отказался. Его ведь прочили, и только его! А коли он деликатно отказался, то пришлось выбор на ней остановить, больше назначать было некого.
– Считай это моим подарком, Аля, – важно заявил ей Грибов, когда они выходили в тот знаменательный для нее вечер из кабинета начальства. – Тебе ведь надо рость, вот и расти.
– А тебе не надо? – не поверила она, понять мотив его поступка она не смогла, как ни старалась.
– А чего мне с того назначения, Аль? Головняк один. Зарплата у нас с тобой только на пятьсот рублей разнится, а спрашивать-то с тебя будут, милая.
– А потом? Потом ведь мог дальше пойти, – нечаянно выдала она ему свои честолюбивые замыслы.
– Надеешься, что пойдешь? – Грибов невесело ухмыльнулся. – Ну, ну, надейся, Аля, надейся. Знаешь, сколько пудов соли сожрать успеешь?..
Все понятно, конечно, было ей в его житейской философии, но все же в глубине души надеялась, что на этом ее карьерный рост не закончится и когда-нибудь она вырвется из этих стен и полезет по служебной лестнице наверх. А пока…
Пока приходилось препираться с противным Грибовым.
– Одна нога здесь, Толя, а вторая там. Давай отправляйся, машина ждет, ребята психуют наверняка!
– Ох, не можешь ты мне все же простить, что уступил тебе свой пост. Ох не можешь, Аля! – захныкал Грибов, двигаясь шаркающей стариковской походкой к двери.
– Что городишь-то? – не поняла она.
– Металась бы сейчас по городу, красота! Каждый день новые преступления, новые люди, новые трупы… – Тут он исправно поплевал через левое плечо, постучал по шкафу и продолжил: – А то приходится вот сидеть над отчетностью. Скукотища!
– Ничего, Грибов, – сложила Елена Ивановна губы в елейную улыбочку. – Я тебе все новые трупы с барского плеча жалую. Забирай, не жалко! А в первую очередь этого несчастного.
– Да какой же он несчастный, Елена Ивановна!
Грибов в самом деле, видимо, разозлился несправедливости утверждения, раз назвал ее по имени-отчеству. Такое случалось либо при начальстве, либо когда он серчал на нее по-настоящему.
– А разве не несчастный? – Елена Ивановна полезла в стол за бланками. – Висит сейчас вот себе, остывает. А мог бы вечером с работы вернуться, между прочим, сегодня пятница. Семья небось ждет дома, жена любимая. Ты поезжай, Толик, узнай, какая у парня беда стряслась, что заставила его голову в петлю сунуть.
– И что, доложить тебе потом? – Он наморщил лоб, недоверчиво покрутив головой. – Ты станешь ждать меня здесь в пятницу с докладом и после работы даже задержишься из-за несчастного, если вдруг мы задержимся?
– Грибов!!! – возмутилась Елена и добавила с обидой: – Совсем дурак, да?! Издеваешься, да?! Знаешь же, что сегодня у Сашки моего день рождения!
Сашкой звался муж, дико ревнующий свою Елену и к самой работе, и ко всем ее сослуживцам. Каждая сверхурочная минута принималась им как личное оскорбление, и потом неделю-другую он с ребятами из отдела не здоровался. А видел он их каждый день, потому что привозил жену утром на работу. Затем гнев с него сходил, и Саша приветливо протягивал им длань для рукопожатия. До следующего ненормированного рабочего дня своей Елены Ивановны.
Сегодня у Саши был день рождения. Стало быть, он с утра дома, отпросился по такому случаю с работы. И в переднике и поварской косынке готовит праздничный семейный ужин. Лена готовить не умела вообще! Приготовление яичницы для нее было настоящим испытанием, так что у плиты приходилось отдуваться Саше. И сегодня он должен был превзойти самого себя. Он всегда старался это сделать, в каждый праздник, а уж в собственный день рождения – тем более.
А Грибов предлагал Елене Ивановне задержаться после работы! Это подлость или подвох?
– Ну почему сразу подлость, Аль? – Грибов полез в шкаф за курткой. – А вдруг там в петле не псих, не несчастный брошенный любовник, не программист обдолбанный, свихнувшийся на виртуальной любви, а вполне нормальный человек со следами насильственной смерти, а? Что скажешь?
– Ничего!
Елена сцепила зубы, чтобы не ругаться, понимала же, что он специально ее провоцирует. Неохота ему на удавленника ехать, вот и несет непонятно что. Будто сам не боится следы эти самые обнаружить! Нужны они ему, ага!
– Вот именно, Аля, что сказать тебе нечего. – Грибов медленно вдел руки в рукава, повозился с «молнией», застегнулся. – И понимаем мы оба, что висельник этот – пустяковый случай, с которым… ну даже местный участковый разобрался бы! Это же не разбой, не убийство, не…
– Толь, ну что ты ноешь, а?! – воскликнула Елена, обнаружив пропущенное сообщение на мобильном от Сашки. – Если бы этот хрен в собственной квартире удавился, не тронул бы тебя никто! А то в офисе! Там переполох с самого обеда!
– Так он в обеденный перерыв, того… да? – И Грибов, свесив голову набок, высунул язык и выразительно закатил глаза. – Точно обед не понравился! Готовят ведь, сволочи, черт-те что, а люди страдают! Может, у парня слабая нервная система была, и он не выдержал непрожаренной котлеты, счел ее личным оскорблением или унижением своего личного достоинства. Выразил, так сказать, протест поварской халтуре! Записка была?
– Что? – Она отвлеклась, зачитавшись нежными SMS-фразками, присланными именинником.
– Записку посмертную наш удавленник оставил или нет?
– Ой, ну откуда я знаю, Грибов?! – всплеснула руками Елена. – Тебе давно уже пора быть на месте, а не рисовать тут страшилки про котлеты!
– Я, между прочим, версии отрабатываю, а не рисую страшилки! – попытался изобразить обиду Грибов, но тут же улыбнулся ехидно и кивком указал на телефон в ее руках. – Че пишет-то, скучает?
– Толя-а!!! – взревела Елена, не выдержав, замахала на него руками. – Пошел вон отсюда, живо! И через час максимум жду отчета!
– Через час доложить никак не успею. – Грибов быстро глянул на часы, было без четверти четыре. – Пока туда доедем, пока оттуда, придется все же тебе, Аля, задержаться сегодня.
– По телефону доложить, Грибов! – продолжала на него орать Елена. – По телефону! Когда ты наконец свалишь отсюда?!
Он выскочил за дверь пулей, потому что в него полетел толстенный автомобильный журнал, схваченный ею со стола Леньки Фомина.
В дежурной машине его уже заждались. Кто зевал, кто хмурился, рабочий день пятницы обещал затянуться. Тут еще Грибов выпендривается, не торопится.
А ему в самом деле торопиться было некуда. Его никто нигде не ждал. Жил он один, хотя в период с двадцати двух до тридцати лет и надеялся свить уютное семейное гнездышко. Очень надеялся, между прочим, очень! И старался изо всех сил, примеряя каждую знакомую девушку на роль супруги. Но как-то не пошло у него. То ее требования казались ему чрезвычайно завышенными, то его распорядок жизни не устраивал очередную избранницу.
Нет, ну как он мог при его собачьей работе приходить домой в восемнадцать тридцать? Как мог планировать выходные, отпуска? Они если и случались, то неожиданно как-то и в любой момент могли прерваться. Опять же недостаток денежных средств он не собирался взятками восполнять. При его работе ведь либо с отморозками общаешься, либо с пострадавшими. С кого тут брать-то?! И вообще поборами заниматься было совестно. А совесть у Грибова была. Он гордился ею потихоньку про себя и стерег от соблазнов. Может, потому и не любили его?..
