Галина Романова
Семь лепестков зла
Глава 1
Двор его дома был погружен во тьму. Влажную, прохладную, сентябрьскую. В доме светились лишь два окна на третьем и втором этажах. Первым было окно спальни его квартиры, где десятью минутами раньше разыгралась банальная скверная история. Второе принадлежало тихой пожилой женщине, видимо страдающей кучей старческих болячек, не дающих ей спокойно спать. Ее грузный сутулый силуэт то и дело мелькал за тонкой тюлевой занавеской, и это ему мешало.
Мешало спокойно сидеть и мрачно думать. Мешало просто мерзнуть и без конца заставляло поднимать взгляд к своему окну и задаваться нелепыми прозаичными вопросами.
Он же был удачливым парнем. Успешным, смелым, отчаянным, веселым, привлекательным. С лихим кудрявым чубом, чудной белозубой улыбкой и энергичными действиями, так устраивавшими всех его знакомых девчонок. Ему все удавалось, что задумывалось. У него все выходило. Как же так получилось?! Как вышло, что все это исчезло: привлекательность, удачливость, отчаянность?! Осталось одно отчаяние! Осталось унылое бледное лицо, невыразительный взгляд потухших серых глаз, неглаженые брюки, растянутые свитера. Осталось жалкое тусклое существование с полным отсутствием просвета впереди.
Почему?! Где он ошибся?! Где не туда свернул? Где не то выбрал?!
Он опустил ногу, уперся носком ботинка в сырую землю и оттолкнулся. Старые ржавые карусели, тихо взвизгнув, медленно поехали влево. Он оттолкнулся еще и еще раз. Карусельное движение ускорилось, визг окреп, и тут же сутулый силуэт пожилой женщины замер у подоконника. В его окне никакого движения не наблюдалось.
Через пару минут ему надоело наблюдать, как за ним наблюдают, и он остановил карусели. Поежился, подняв воротник легкой куртки повыше. Ему было очень холодно и противно сидеть здесь. После частых дождей старые доски карусельных сидений набухли, и брюки насквозь промокли. На нем не было носков, потому что он снял их, когда вошел в дом. Он еще не знал тогда…
Он выскочил из дома в домашних тапках на босу ногу. Вместо того чтобы устроить дикую разборку этим двоим, совокупляющимся в его постели, он удрал. Постыдно, трусливо удрал! Но противно ему сейчас не только от паскудства, устроенного этими особями, разрушившими его жизнь. Не только от собственного трусливого бегства. А оттого, что он сказал, пятясь к двери.
Что?
Да он извинился!!!
– Ой, – пискнул он по бабьи, увидев монотонно двигающийся мужской зад, и попятился к двери спальни. – Кажется, я не вовремя? Простите!
И ему потом казалось, пока он летел по лестнице вниз с третьего этажа, что эти двое хохочут ему вслед. Громко, надсадно, до хрипоты хохочут!
И вот теперь, сидя в темном сыром дворе, насквозь продуваемом сентябрьским свежим ветром, он вдруг понял, что не хочет жить. Нет, не то чтобы совершенно не хочет. Не так, чтобы его зарыли в землю. А так, как жил, он жить не хочет!
И как быть?! И что теперь делать после принятия такого вот мужского будто бы решения?!
Он вздохнул и полез с каруселей. Сделал шаг в сторону подъезда и споткнулся.
Как же так?! Он же решил поменять жизнь, тогда почему возвращается?! За ботинками? Точно! Ему нужно переобуться, собрать вещи и…
Идти ему было некуда. Его никто и нигде не ждал. Никто. Нигде. Он пошел по двору. От подъезда к подъезду. От двери до двери. Смешно, крадучись, как вор. Кто мог увидеть его в домашних тапках на босу ногу в этот поздний час? Кто мог разобраться в путанице его горьких мыслей? Кто мог пожалеть, осудить, посмеяться над ним?
Никому до него не было дела, никому! Даже пожилая женщина угомонилась, погасив свет в своей квартире. Болячки устали ее донимать, позволив уснуть глубокой ночью? Или она настолько привыкла к боли, что…
– Эй, прекрати топать!
Голос, раздавшийся от приоткрытой двери его подъезда, был ему незнаком. И принадлежал он женщине.
– Вы мне?
Он обернулся, поставил ладонь козырьком над бровями. Свет фонарного столба бил в лицо, и рассмотреть лицо говорившей было невозможно.
– Тут что, еще кто нибудь есть?! – фыркнула женщина. – Тебе, конечно! Сначала каруселями скрипит, теперь топает под окнами! Сил нет слушать!
Понятно. Это та самая тетка, что не спит ночами из за болезней.
– Извините, – пробормотал он и стал себе еще более ненавистен.
Почему было не послать злобную бабу куда подальше? Почему он все время извиняется? Он по общему двору топает, не по ее квартире!
– Чего домой не идешь, Анатолий? – вдруг спросила она и отступила за дверь, впуская его в подъезд. – Сначала вниз промчался, как олень. Теперь назад не идешь. Поругался, что ли, с Лизкой своей?
Она и имена их знает! Ну, ничего себе! Он вот лично с ней не знаком, хотя и живет в этом доме уже пять лет. Да, точно. Как с тестем поругался из за Лизки опять же, так и вернулся в родительскую квартиру. Думал, что все у них сложится великолепно без опеки Лизкиных родителей. Не сложилось! Мало того, все пошло кувырком с того самого дня, как молодые гордо хлопнули дверью. И не вредил им никто. Ни тесть, ни теща, хотя оба между собой постоянно соревновались в степени влиятельности и значимости. Нет, не было ничего такого. Они вообще не лезли. И в результате их с Лизкой семейный крейсер превратился за пятилетку в утлое суденышко. И то сегодня вечером пошло ко дну.
– Поругались? – снова пристала женщина и, ухватив его за рукав куртки, повернула к себе.
«А она не так уж и стара», – вдруг решил он, присмотревшись. Сутулая, это да. Но не старая. Лицо почти без морщин. И фигура еще хранила округлости, несвойственные старости. Одета в джинсы и джемпер крупной ручной вязки. Чего тогда Лизка врала, рассказывая, что тетку со второго этажа болячки одолели и она не спит ночами? Привычно считает, что все, кто старше двадцати пяти, уже древние?
Вспомнив о своей молодой жене, которой едва исполнилось двадцать пять лет, вспомнив о ее молодом сочном теле, отданном на поругание не пойми кому, он чуть не заскулил.
За что ему все это?! Что он такого сделал?! Он же любил ее. Холил и лелеял, как мог! Да, не получалось, как у мамы с папой, но никто же не обещал, что все будет непременно так же!
– Поругались? – в третий раз спросила женщина и ответила за него: – Вижу, что дело плохо. Даже хуже, чем поругались.
– Хуже, – признался он, и ему вдруг захотелось разрыдаться на плече этой женщины, которой он своей ходьбой по двору мешал уснуть. – Она… Она…
– Снова притащила в дом любовника? – вздохнула соседка и с кивком ответила самой себе: – Можешь не говорить ничего, и так все знаю.
– Вы?! Знаете?! Откуда?!
– Вижу потому что. И все видят. – Она вздохнула и потащила его к ступенькам. – Пошли за мной. Чаем тебя напою, а потом домой пойдешь.
– Не могу! Не могу я! – Он вцепился в лестничные перила, замотал головой.
Чего он не мог: пить чай в чужом доме посреди ночи или домой идти? Или и то и другое вместе?
– Все ты можешь, – хмыкнула она, прищурив глаза. – Все всё могут, только хотят не все. Идем…
А потом он сидел в чистенькой уютной кухне с полками, уставленными банками с вареньем и маленькими корзинками с сушеными цветами и фруктами. Пил чай с Марией Ивановной – так звали женщину, страдающую бессонницей, – и слушал страшную историю ее жизни.
– Как же вы могли?! – вопрошал он между третьей и четвертой чашкой чая. – Убить!!! Убить собственного мужа!!! Отца своих детей!!! Это… Это так страшно!!!
– Страшно, мальчик, просыпаться среди ночи от дикого стука в дверь или в окна. Страшно прятаться в огороде, когда он выскакивал за нами следом с заряженным ружьем. Страшно, когда он разряжал его все равно куда. Однажды… Однажды пуля пролетела всего в десяти сантиметрах над головой дочери. Я только и поняла потом по обломившейся ветке… Страшно, когда он приводил в дом друзей и грозился отдать меня им.
– Отдал?
Все внутри его восставало против этой дикой истории. Хотелось заткнуть уши, выбежать, роняя тапки, снова во двор и бежать через весь город. Все равно куда, лишь бы подальше от этой женщины. Но он, как завороженный, все равно сидел и слушал.
– Я долго ждала этого момента, – вспоминала она, глядя невидящим взглядом сквозь него. – Он часто уезжал, часто возвращался. Иногда с деньгами. Чаще без. Никто не знал, где и чем он зарабатывает. Все предрекали ему беду. Сгинешь, говорили многие, в далеком краю. И костей твоих никто не найдет никогда. Не нашли… Никогда…
– Вы?
– Я! – Она победно ухмыльнулась, лицо сразу стало жестче, старше, обозначились морщины, тяжелые круги под глазами. – Я дождалась очередных его сборов. И ночью, когда он пошел к двери с вещами, вызвалась его проводить за деревню. А знаешь, как у нас за Уралом? Там за деревней сразу тайга. В этой тайге он и лежит до сих пор. Вернее, в болоте.
– Вы… Как вы его?!
Он судорожно сглатывал, чувствуя одновременное желание укрыться от ее слов и в то же время испытывая какое то напряженное удовольствие от продолжения ее истории. Ему вдруг захотелось узнать все, все. Как это было? Нож? Ружье? Топор? Как хрустели кости? Была кровь? Осознала ли жертва, что с ней произошло?
– Это не так важно, сынок! – вдруг оборвала она свое красноречие протяжным зевком, обнажившим вставные зубы.
Его замутило.
– Важно то, что я все продумала до мелочей. Я хотела, и я смогла. И я стала свободной. И дети мои тоже. И выросли нормальными хорошими людьми. И ты…
– Что я? – не понял Анатолий, поднимаясь с ее удобного стульчика в красивом вязаном чехле.
– И ты сможешь, если захочешь!
Она наступала на него, тесня к выходу, – большая сутулая женщина с одутловатым, оттого и не морщинистым лицом, с холодными глазами в обрамлении бесцветных ресниц. Он отступал, нервно сжимая пальцы в кулаки в карманах куртки. Ему очень хотелось услышать главное: как, как она это сделала?
– Я не смогу! – выпалил он, уперевшись спиной в головку английского замка.
– Сможешь, если захочешь!
– Что?! Что я смогу?! – заныл он, она отодвинула его в угол и теперь открывала замок. – Что я должен суметь, Мария Ивановна?!
– Ты?
Она удивленно смерила его взглядом с головы до голых пяток, хмыкнула снова. А потом сказала те самые страшные слова, которых он так боялся и которые так жаждал от нее услышать.
– Ты должен ее убить, Анатолий.
– Я??? Убить??? – Он осип, ослеп, мотая головой из стороны в сторону, без конца ударяясь о стены, оклеенные красивыми полосатыми обоями. – Лизу??? Я не могу!!! Как я смогу это сделать?! Это ужасно! Чтобы я убил Лизу!!! Я убил свою жену!!! Это невозможно!!!
– Тогда она выгонит тебя из твоей же квартиры, – зашипела со странным присвистом соседка, выпихивая его на лестничную площадку. – И станет смеяться над тобой. Вместе со своим любовником. Кстати, он моложе ее на пять лет. И у него…
Он не дослушал, резко дернул за дверную ручку. И захлопнул дверь до того, как узнал, что же такого есть у Лизкиного двадцатилетнего любовника, чего нет у него.
Противно, мерзко, страшно!
И история жизни этой женщины, и подначки ее.
– Провокаторша! – просипел он, покосившись сквозь лестничный пролет на ее железную дверь. И уже сам себя уговаривая, пробормотал: – Всегда ведь можно развестись. А квартира… Она досталась мне в наследство, Лизка не посмеет…
Глава 2
– Фигня какая то! – возмутилась Лиза и, оттолкнувшись от подоконника, прошла к своему столу в дальнем углу.
– Ты чего, Лизок?
Соседка по кабинету, Ирочка Васина, пухленькая миленькая брюнеточка, на минуту оторвалась от своих документов, взглянула на коллегу поверх очков и вздохнула, потому что Лиза казалась очень расстроенной. А это значило, что ее придется сейчас расспрашивать, потом советовать и, возможно, даже утешать. Ничего этого Ирочке страсть как не хотелось делать. Не было времени – раз. Не было желания – два. И утешать советами Лизку – все равно что делать искусственное дыхание мертвой собаке. Бесполезно и противно одновременно.
Та еще была штучка – эта Лиза Шебанова.
Родилась в приличной семье. Красавицей родилась, не уродиной. Получила хорошее воспитание, образование. Заполучила потом себе в мужья хорошего порядочного парня. Родители им выделили целый этаж в своем доме. Живи, казалось бы, и радуйся. Наслаждайся жизнью, комфортом, удобствами, милостиво предоставленными родителями.
Нет же! Чего то ей все время не хватало. Сначала самостоятельности: родители будто бы отслеживали каждый их шаг. Рассорила мужа с отцом, добилась своего. Съехали из дома. Поселились в квартире покойных родителей ее мужа. И что? Мир и покой воцарились?
Как бы не так! Лизке тут же должность мужа показалась непрестижной. И она давай его с одной работы на другую мотать. Как шар бильярдный, честное слово! И добилась не пойми чего: пропал мужик. Лишился работы, его вообще теперь никуда не берут. Лишился уважения, сам себя, кажется, уже не уважает. Подрабатывает теперь где придется. Похож на бродяжку, честное слово!
А Лизка что? А ей все нипочем. Она начала крутить роман за романом. Почти под носом у собственного супруга. Хотя его теперь и супругом-то назвать сложно. Видела его тут Ирочка на днях – совершенно потерялся мужик. Обросший, неухоженный, грязный. Она всерьез подозревала, что Лизка его домой не пускает. А ведь квартира то его! Но ей ведь разве докажешь!
Теперь вот новую фишку придумала. Следит за ней будто бы кто то! Кому она нужна?! И зачем?! Анатолий и так знает про все ее художества. Отец тоже. И кому надо за ней следить?
– Это она, чтобы собственный статус в глазах общественности повысить, – предположила в курилке позавчера Валя Носова. – Опустилась ведь ниже шлюхи портовой. Кто ее только не пользует! Многие уже нос от нее воротят, да! Вот и придумала фишку со слежкой. Эдакий пикантный нюанс, да?..
Ирочка не дождалась ответа от Лизы Шебановой и снова углубилась в изучение документации. А когда глаза подняла, ее в кабинете уже не было. Причем отсутствовали и сумка, и плащ.
– Лизка совершенно обнаглела, – пожаловалась на нее Ирочка в курилке.
– Что такое? – Все дамы разом – а было их шестеро – вытянули шеи, разгоняя табачный дым любопытными носами.
– Взяла и среди рабочего дня ушла. Сначала постояла у подоконника. Все бормотала что то. А потом я голову подняла, а ее и нет.
– Ей кто то звонил, когда она по коридору бежала, – вспомнил кто то.
– Бежала?!
Представить вальяжную, медлительную Лизу бегущей было сложно. Все удивились. Начали сразу шуметь, фантазировать, вспоминать о всяческих ее причудах в последние дни. Потом разом потушили окурки, сошлись во мнении, что блядство до хорошего еще никого не доводило, и разошлись по кабинетам.
А утром следующего дня их всех застигла врасплох тревожная новость, что в кабинете генерального заседает целая делегация из следственных органов. Все тут же принялись рыться в столах, пытаясь избавиться от чего то, не предназначенного для чужого глаза. Такового практически не находилось, давно и плодотворно работали по честному. Потихоньку потянулись в курилку, гадали, охали. И тут…
– Девочки, там такое!!! – Еле держась на высоченных каблуках, в курилку ввалилась секретарша Сонечка. – Там такое!.. Дайте сигаретку, а!
– Ты же не куришь!
Ирочка подозрительно осмотрела секретаршу с головы до ног, но сигарету все же протянула. Если честно, то Сонечку она недолюбливала. Мало того, что та была раскрасавицей. Так еще и в недотрогах числилась! Это нормально, нет?! Все их красавицы по третьему кругу прошли через дирекцию. Та же Лиза не исключение. А Соня что?! Ей за что поблажки?! И их опять же сторонилась. Здравствуйте, до свидания – и все. Не курила! А тут вдруг мало того пришлепала в курилку, так еще и сигарету просит! Дела-а-а…
– Что там за комиссия отца Денисия? – миролюбиво пропела Валя Носова, с усмешкой наблюдая за тем, как Сонечка неумело пыхтит сигаретой и щурится от едкого дыма.
– Там ужас!!! – выдохнула Соня и закашлялась, закашлялась. Тут же ткнула сигарету в высокую пепельницу, наполненную речным песком, и снова повторила: – Там ужас!!!
– Это мы уже поняли, – посерьезнела Ирочка. – Дальше то что?
Она почти не скрывала неприязни, рассматривая с головы до ног эффектную блондинку Сонечку, наряженную в дорогое шелковое платье и ручной работы туфельки. Она была чужеродным телом в их трикотажно-джинсовом племени, и делать ей тут было совершенно нечего.
– Видели двоих следователей, что засели в кабинете генерального? – задала Сонечка наводящий вопрос.
Все девчонки хором выдали:
– Ну!
– Так вот: они по Лизкину душу! – Сонечка округлила большущие глазищи, и те вдруг наполнились слезами то ли от дыма, то ли от напряжения. – Вернее, по ее душе!
– Чего ты мелешь??? – взорвалась и Валя Носова, которая прежде всегда проявляла к секретарше лояльность и почтительно сторонилась ее, подозревая во всяческих связях и лохматых руках, проталкивающих блондинку и защищающих от посягательств мужчин из дирекции. – По ее душе!!! Ты себя слышишь??? При чем тут Лиза?!
– При том, что ее больше нет! – Все же глаза у секретарши слезились не от дыма, слезы пролились и заструились так обильно, что тут же намочили высокий воротник дорогого шелкового платья.
– Что-о-о??? – взревел дружный курящий коллектив фирмы. И потом уже вразнобой: – Как нет??? Куда подевалась?! Что значит нет?! Что за бред такой??? Чего они вообще приперлись?..
– Ее убили! – выдавила Сонечка между судорожными вдохами-выдохами. – Точно не знаю, кто, как, но слышала что то про убийство, когда чай им заносила. Теперь начнется!
– Что начнется? – затрясла от волнения Валя Носова нижней губой.
– Допросы, разговоры, сплетни. О господи!!! – Сонечка театрально воздела руки к пожелтевшему от никотина потолку курилки. – Как не хочется!!!
– Не хочется чего? – Теперь у Вали Носовой тряслась и верхняя губа, и подергивалось левое веко.
– Отвечать на их вопросы! – Сонечка осушила глаза неведомо откуда взявшимся носовым платочком в кружевах. – Ведь вцепятся… Нашего генерального трясут, а он что?!
– А мы что??? – снова хором.
– Мы ведь… – Тут секретарша глянула поочередно на каждую, да так глянула, что зарыться захотелось всем в тот самый песок, бугрившийся окурками. – Мы ведь общались с ней, много о ней могли знать.
– Могли, но не знали! – вспылила Ирочка, замотав у Сонечки перед носом подрагивающим указательным пальцем левой руки. – И вообще… Как?.. Как ее?.. Как она умерла?!
И Сонечка вдруг смутилась, покраснело милое личико. Тут же повернулась резво на каблучках и заспешила к узкой обшарпанной двери тупичка под лестницей, который они гордо именовали курилкой.
Но Валя Носова, справившись с нервным тиком, преобразившим ее лицо до неузнаваемости, преградила ей дорогу.
– Говори! – потребовала она и выпустила в лицо секретарше клуб дыма, скрывший милую девочку от присутствующих почти по пояс. – Как померла Лиза?
– Так машина ее сбила, господи! Чего вы?!
И ушла.
– Вот пакость! – выпалила Ирочка, не выдержав. – Наговорила, наговорила, а оказалось то…
– Да уж… – отозвался кто то из девчонок. – Все под богом. Она ведь ходила, земли не видела.
– Да уж… – эхом отозвался еще кто то. – Сама видела, как плевать Шебанова хотела на все светофоры разом.
И все как то успокоились, заговорили уже о погребении, о том, сколько денег надо собрать. Принялись жалеть Толика. Потом посочувствовали. А потом уже шепотом и порадовались.
– Да уж, не было счастья, да несчастье помогло, – поддакнула Носова Валя и ткнула последний окурок в песок. – Тут еще вот что, девчонки… – Все затихли. – Чтобы нервы нам не мотали, давайте ка про ее манию преследования промолчим. Идет?
Кивнули все одновременно. Зачем лишние вопросы и душевные терзания? Никто не видел и не замечал никогда никакой слежки за Лизой. А то, что она говорила, еще надо было доказать. Доказывать теперь некому и незачем.
– Так что… Ничего не знаем, ничего не видели, ничего не слышали, – закончила Носова и взглянула на часы. – Обед скоро, а у нас еще и конь не валялся. Идемте, поработаем, что ли.
Они и поработали, и со следствием посотрудничали в тот день. Только безрезультатным было сотрудничество. И, как они потом оживленно обсуждали это за сигаретой, никто от них никаких чудес и не ждал. Дорожно-транспортное происшествие оно и есть дорожно-транспортное происшествие, чего огород то городить! Про то, что Лизке чудилась слежка, никто так и не обмолвился. И вопросов лишних никто задавать не стал следователям: милой симпатичной девушке, едва оторвавшей попку от студенческой скамьи, и ее спутнику – пожилому дядьке, так уставшему от житейского дерьма и нелегкой службы, что он едва веки приоткрывал, когда с ними разговаривал. Того гляди уснет прямо за столом.
Вопрос Ирочка осмелилась задать лишь Анатолию в день похорон. Не хотела, больно уж убитым он выглядел. Убитым, жалким, помятым каким то. Она бы и не спросила никогда, да так вышло, что на поминках Анатолий уселся справа от нее. Время от времени они обменивались какими то ничего не значащими фразами.
Тогда она и спросила:
– Толик, а не нашли того, кто это сделал?
– Сделал что?! – Он выпрямился за столом так, будто через позвоночник ему ток пропустили, и глянул на нее глазами сумасшедшего.
– Ну… Сбил Лизу кто, не нашли? – Ирочка взглянула на него, жалеючи. – Ты не убивайся так, Толя! Ты еще молод и…
– Нет, не нашли, – промямлил Толик и снова съежился, будто у него живот болел все время. – Машина значилась с утра в угоне. Следствие предполагает, что на ней планировалось совершить какое то другое, более крупное преступление. Так бывает… Планируют грабить банк или уже ограбили, скрываются с места преступления, а тут… Так бывает…
– Так бывает, – поддакнула Ирочка и снова изо всех сил пожалела бедного парня.
Сколько ему, двадцать пять, двадцать восемь? Тридцати точно нет, а выглядит стариком. Костюм явно с чужого плеча, воротник рубашки велик для усохшей шеи. Под глазами мешки, волосы на висках седые, щеки обвисли.
Лизка виновата, хоть о покойниках плохо и нельзя. Она его скукожила в личинку человеческую. Теперь Толик и вовсе пропадет. Наверняка запьет. Хотя вот и на поминках к стакану не припадает, все минералкой угощается.
– А искать то будут? – вдруг спохватилась она, заметив в толпе печальных гостей, столпившихся уже у выхода, родителей.
– Что? Искать? – Он вздрогнул и взглянул на нее снова диковато, испуганно. – Кого искать?
– Ну… Того, кто это сделал?
– Нет, не знаю, наверное, – скороговоркой выпалил Толик и принялся ковырять кусок рыбы, давно застывший в его тарелке. – Следователь говорит: шансов нет.
– Почему? Разве не было свидетелей? День еще почти был, народ с работы валил. Неужели никто не видел того, кто был за рулем?!
– Машина была с темными стеклами. Никто ничего не видел, – вздохнул он судорожно и отодвинул тарелку. – Отпечатков тоже в машине не обнаружено. Все уничтожили… гады. Шансов нет… Так бывает…
– Пропадет он! – верещала на следующей после похорон неделе в курилке Валя Носова.
– С чего ты взяла? – парировал кто то с недоверием. – Он мне пропащим не показался. Нормальный мужик. Худоват, правда. Ну, горем убит. А так…
– Да?! А ты знала его раньше?! Знала, каким он был?!
– Нет.
– То то же! Он… Он таким был красавцем! Таким разбитным ловеласом!!! Он такого достиг! И тут Лизка его по рукам и ногам!
– Анатолий?! – вытаращилась Сонечка, она вдруг стала посещать их десятиминутные сборища и даже пристрастилась к сигаретке, правда, мусолила какую то дрянь с вишневым вкусом.
– Анатолий, Анатолий! – покивала Валя. – Она ему всю жизнь испортила, покойница наша. Да упокой, господи, ее душу! – И тут она понизила голос до шепота и произнесла: – Если бы я не была уверена в обратном, я бы подумала, что это он ее того…
– Чего того?! – опешила Ирочка.
Она последние дни все больше помалкивала. Не от того, что настроения не было, а из за Сонечки. Ну не хотелось ей ее холеного присутствия! Претил ее интеллигентный лоск. Хоть и пыжилась та, и норовила «завсегда с народом быть», выходило у нее это чрезвычайно наигранно. И, опять же, после этих посиделок с сигареткой бок о бок она вольно или невольно, но осматривала свою поплывшую талию в зеркале. Сонечку то можно было легко руками обхватить. Ирочку нет.
– Чего – того?! – снова спросила она Валю и разозлилась. – Сказала «а», говори «б»! Ну!
– Говорю! Если бы не была уверена в обратном, подумала бы, что это Анатолий Лизку убил!
– Не убил, а сбил, во первых, – вдруг поправила ее Сонечка странным голосом, сильно напоминающим интонацию их генерального. – А во вторых, у Анатолия этого вашего, говорят, железное алиби.
– Кто говорит?! – вцепились в нее сразу девочки, Ирочка с Валей не отстали. – Кто такое говорит?! Какое алиби?!
– Говорит следовательша эта, как ее… – Она театрально пощелкала пальчиками, будто припоминая, хотя наверняка помнила. – Парамонова, во! Парамонова Альбина Витальевна! Захочешь выговорить спьяну – не получится!
– И что она говорит? Что?!
– Она говорит, что в момент гибели супруги Анатолий Шебанов разгружал машину в каком то гипермаркете, а потом спал пьяный, и его видели человек тридцать. Он там, к слову, постоянно подрабатывает.
– Вот дожил человек, а!!! С высшим техническим образованием, без пяти минут гений – и вдруг грузчик!!! Он же кем мог быть… С его то головой!!!
Девочки еще три перекура жалели Анатолия. Вспоминали, кто знал его раньше, о его заслугах, успехах и прочем. Помалкивала одна Ирочка.
Мысль, посетившая ее пару часов назад, застряла в голове и не желала оттуда выпрыгивать. Сидела и зудела занозой. И настроение все портила. И заставляла считать себя дрянью распоследней по отношению к погибшей Лизе, и нехорошим, несознательным гражданином по отношению к этой, как ее, Парамоновой Альбине Витальне, во!
Почему не сказала следователям, что Лиза почувствовала за собой слежку за несколько дней до гибели? Почему не призналась, что в последний день жизни Лиза кого то увидела в окне и тут же удрала с работы?
Потому что боялась, что под подозрение попадет Анатолий? Она ведь симпатизировала ему, скрывать от себя это грешно. За него переживала? Он ведь единственный заинтересованный в гибели Лизы человек. Но у него же алиби! Стопроцентное алиби. Так говорят…
