Галина Романова
Узнай меня
Глава 4
Ей не уйти! Они поймают ее. Поймают и расчленят. В том, что она будет умирать медленно и страшно, Лиля не сомневалась. Кадашов-старший отомстит за сына. И даже разбираться не будет: виновата она или нет.
Она была на месте перестрелки, зачем? Что ей там было нужно? Откуда она узнала о времени и маршруте? От Игоря? От какого такого Игоря? От того, которого сам Кадашов уволил неделю назад? А она какое имеет к нему отношение? Ах, они встречались! Давно! Ух ты! Ну, это ладно, это их личное дело, молодое. Что она делала на точке? Как там оказалась? И кто те грабители, которые положили охранников и его сына? Она не знает?
Нет, так не получится. Она должна говорить правду, и только правду. Иначе…
Она так явственно слышала голос Кадашова – страшный, издевательский, как будто он сам сейчас бежал рядом с ней, пытаясь оторваться от преследования. Она слышала его голос, видела его перекошенное ненавистью лицо, ощущала его безжалостные руки на своем окровавленном теле.
Она слышала, видела, ощущала все и бежала. Господи, она никогда так не бегала! Даже на международных соревнованиях, в которых принимала участие, будучи студенткой, она так никогда не выкладывалась, хотя и брала призы. Она бежала. Перепрыгивала через препятствия, огибала заборы, пришлось даже оказать сопротивление самому резвому из охранников. Он ее догнал и схватил за руку. Она вырвалась, пришлось применить один из забытых приемов, которым ее обучал Гоша. Парень сильно заорал и рухнул на землю, схватившись за плечо. Жалеть его времени не было. Она помчалась дальше.
Она не понимала, куда бежит. Ее срисовали охранники, даже звали ее по имени, пытаясь догнать. Кадашову уже наверняка доложили. Тот доложил в полицию. Там у него было все схвачено. Ей не уйти! Даже если сейчас она убежит, ее станут искать. Именно ее – Лилю Майкову, а не кого-то еще.
Ну почему, почему она не улетела из страны, когда была такая возможность?! Она благополучно доехала на такси до аэропорта, выкупила заказанный билет, прошла регистрацию. И не улетела. Просидела полтора часа, скорчившись на скамейке ожидания, и не улетела.
Ей покоя не давали вопросы? Мучили ее, терзали, не позволяли дышать? И что? Она получила ответы на них, явившись на самый неблагонадежный, со слов Гоши, объект Кадашова в понедельник? Она заметила наблюдателей, которых он срисовал какое-то время назад?
Она попала под раздачу, как сказал бы Гоша, останься он в живых. Она приехала заранее, зная приблизительное время, когда забирались деньги. Устроилась на одной из скамеек во дворе близлежащего дома. Затихла. И увидела их. Грабителей увидела. Их было трое. Их она не знала. И они вряд ли ее знали, поэтому прошли мимо нее, переговариваясь, не обратив на нее внимания. Но!
Но голос одного из них она узнала. Этим голосом с ней поздоровался один из велосипедистов в Гошином дворе накануне его гибели. Значит, мог знать ее в лицо? И она лицо тут же спрятала, укутавшись в легкий шарф и ниже надвигая на лоб капюшон спортивной куртки.
Они прошли мимо нее, будто ее не заметив. Видимо, волновались перед налетом. Потом рассредоточились по двору. Один спрятался за мусорными контейнерами. Второй за высоковольтной будкой. Третий натянул оранжевый жилет и начал интенсивно махать метлой почти возле самой двери черного хода.
Ей надо было уходить. Срочно! И она даже поднялась со скамейки, намереваясь уйти через один из проходных дворов. И даже собралась позвонить Кадашову. Но тут во двор въехали машины. Три черных джипа. Друг за другом. Тот, что ехал посередине, застыл возле двери. Из машины вышел Иван. Нарядный. В легком костюме, красивой рубашке.
Лиля открыла рот, чтобы крикнуть ему, чтобы предупредить об опасности. Но не успела. Иван скрылся за дверью черного хода.
Так она не успела или не захотела? Голос Кадашова снова загремел в ее голове. Она перепрыгнула низкую ограду больничного дворика, в два прыжка пробежала по клумбе с подмороженными петуньями и свернула к отделению неотложной помощи.
Там люди! Много людей. Там хаос. Ей надо туда. Там легче спрятаться. Там легче будет затеряться. За ней до сих пор бежали люди Кадашова. Не отставали. Она слышал их топот, ругательства. Слышала их сиплое дыхание за спиной. Они были совсем близко.
Так не успела она или не захотела предупредить Ивана о готовившемся нападении?
Она не знала! Не знала, что ее остановило! Страх? Или подозрение? Кем был послан тот киллер, который вошел в Гошину квартиру с пистолетом? Кем?! Грабителями, которых Гоша срисовал? Или Кадашовым, решившим Гошу устранить как важного свидетеля?
Она сомневалась минуту, и это стоило Ивану жизни. Он открыл дверь черного хода, вышел с сумкой, в которой были деньги. И тут же раздался грубый стрекот автоматной очереди. Он умер сразу.
Она искренне на это надеялась.
– Девушка! Девушка, вы куда?! – заверещала ей в спину медицинская сестра из приемного отделения. – Вернитесь немедленно!
Она бежала. Вперед. Вверх по лестнице. Бежала какими-то переходами. Заскакивала в лифт, полный людей. Ехала вверх. Потом вниз. Она пыталась запутать следы. Кажется, ей это удалось. Перед дверью хирургического отделения она замерла, оглянулась. Длинная кишка больничного коридора была пуста. За ней никто не бежал. Они отстали. Они потеряли ее. Но это не значило, что вся территория перед больницей еще не оцеплена. Ей не выбраться отсюда. Надо что-то придумать. Срочно!
Дверь хирургического отделения распахнулась. В коридор вышла пожилая женщина с пустой сумкой, в белой накидке, наброшенной на плечи, на ногах бахилы.
– Простите. – Лиля судорожно сглотнула, во рту было сухо, голос звучал хрипло. – Вы не одолжите мне бахилы и халат? Мне надо срочно в отделение, там… Там…
– Понимаю. – Женщина скорбно поджала губы, оглядела ее с головы до ног. – Запыхалась, бедная. Только сообщили, что ли?
– Да, да. Помогите!
– Да ладно. Не жаль. Накидка одноразовая. Бахилы тоже.
Женщина прислонилась спиной к стене, с трудом подтянула пятку к колену, стащила сначала одну бахилу, потом вторую. Сунула в руки Лиле. Сдернула с плеч накидку.
– Мне не понадобится больше. Выписывают моего благоверного. Слава богу, отходила сюда.
Она подхватила пустую хозяйственную сумку и пошла длинным коридором к лифтам. Лиля натянула на пыльные кроссовки бахилы, закуталась до подбородка в широкую белую накидку и вошла в хирургическое отделение.
Она не знала, куда идет. Просто шла, заглядывала в палаты. Миновала операционную. Над дверями светилась сигнальная надпись «идет операция». Мелькнула глупая мысль, а не лечь ли под нож хирурга, чтобы сбить с толку преследователей? Но с ее отменным здоровьем не получится. Глупо было даже думать об этом. Увидев широко распахнутую дверь палаты интенсивной терапии, она шагнула прямо туда. Осмотрелась. Много приборов. От них вязанка трубок, тянущихся к койке. Пустой койке! Возле окна стоит человек. Мужчина в белом халате и белой шапочке. Не посетитель. Доктор. Руки в карманах халата. Смотрит в окно. На шум ее шагов обернулся. Внимательно ее осмотрел.
– Вы разве не знаете, что сюда посторонним вход запрещен? – произнес он каким-то странно безжизненным голосом.
– Помогите! – прошептала Лиля, потянула дверь на себя, заперла ее изнутри и неожиданно упала на колени. – Помогите!
Она ждала всего, чего угодно.
Сейчас, вот сейчас доктор заорет, погонит ее прочь, и долго будет возмущаться ей в спину, сочтя обнаглевшей, обкурившейся. Он подойдет к двери, откроет ее и вытолкает Лилю в коридор. Или позовет охрану, позвонив на пульт. Поднимет шум, на который сбежится весь свободный от операции персонал.
Она ждала всего, чего угодно, но только не того, что он сказал.
– Территорию больничного двора оцепила полиция. По вашу душу, милая? – спросил тихим голосом доктор, подходя ближе. Скомандовал: – Встань.
Лиля послушно поднялась на ноги, хотя они ее не держали.
– Да. Наверное.
Она во все глаза смотрела на доктора. Он был молодым. Чуть за тридцать. Лицо гладко выбрито, очень бледное. Тонкие губы почти бескровны. Глаза смотрят равнодушно. Когда он подошел к ней почти вплотную, она обнаружила, что он почти одного с ней роста.
– Что натворила? Убила кого-то? Ограбила?
– Нет, нет, нет. Я ничего не делала. Просто оказалась не в том месте не в то время, понимаете, я…
– Заткнись, – приказал он тихим голосом, ощупывая ее лицо взглядом очень странных, почти бесцветных глаз.
Лиля замолчала. Но ненадолго. На мгновение.
– Помогите. Прошу вас! – взмолилась она, хватаясь за его руку, которую он держал в кармане. – Я сделаю для вас все, что вы пожелаете!
– Ух ты! – Его тонкие губы скривила недоверчивая ухмылка. – Звучит многообещающе.
– Помогите! – прошептала Лиля и зажмурилась.
Пальцы доктора тронули ее щеки, прошлись по губам, лбу, подбородку.
– Я бы здесь исправил. Здесь и здесь, – произнес он деловито, ткнув пальцами в ее скулы и нос. – Будет много лучше, чем теперь.
Ей вдруг показалось, что она слышит в коридоре какой-то шум. Отвратительный шум. Это могли быть ее преследователи. Полиция. Они найдут ее. И тогда она будет долго и мучительно умирать. Ни за что!
– Помогите! – взмолилась Лиля, втягивая голову в плечи. – Они убьют меня. Потому что я их видела! Грабителей видела.
– Да понял я, что ты ни при чем. На твоей одежде нет крови. От тебя не пахнет порохом. Я в этом деле разбираюсь. Охотился, – кивнул доктор, обернулся на пустую койку. Снова приказал: – Раздевайся. Догола. Быстро.
Лиля послушно избавилась от одежды. Сунула ее в протянутый доктором пакет. Встала, дрожа всем телом, возле пустой больничной койки.
– Красиво сложена, – с удовольствием осмотрел ее голую доктор и кивком указал на кровать. – Ложись. Быстро. Сейчас будем делать тебе перевязку.
У него ушло десять минут на то, чтобы превратить ее голову в кокон с крохотными щелками для глаз, носа и рта.
– У вас не будет проблем, доктор? Из-за меня? – запоздало спохватилась Лиля, наблюдая за тем, как он подключает ее к приборам.
– Я заведующий отделением, я здесь хозяин. И персонал не привык задавать мне вопросы. К тому же завтра у меня предпоследний рабочий день. Я уезжаю. Домой. На малую родину. – Он вогнал ей в вену иглу от капельницы. – Сейчас ты поспишь. Так надо. Чтобы ты не выдала себя, если вдруг сюда нагрянут твои палачи.
– А я? – пискнула Лиля, чувствуя, как наливаются тяжестью веки.
– Что ты?
– Вы уедете, а я? Что будет со мной?
– А с тобой, дорогая, будет все, что я пожелаю, – улыбнулся он едко, прекрасно зная, что она его уже не слышит. Она уже спит.
Глава 5
– Помянем, – скомандовал Кадашов присутствующим.
Тридцать человек, сидевших за овальным столом в его столовой, поднялись, сжимая в руках стопки с водкой. Кадашов подняться не смог. После гибели сына что-то случилось с его ногами. Они перестали его слушаться. Он почти не ходил самостоятельно, в основном передвигаясь на коляске.
– Помянем сыночка моего, невинную душу, – пробормотал он невнятно и быстро опрокинул в себя сто пятьдесят граммов водки.
Все присутствующие, почти все люди из его охраны, выпили следом за ним. Сели на свои места, загремели вилками и ножами. Кадашов не ел. Он сидел не двигаясь и терзал пальцами поминальный оладушек, вымазанный медом. Взгляд его – потухший, будто умерший, был направлен на портрет сына с траурной лентой.
– Три года… – прошептал Кадашов едва слышно. – Три года тебя нет с нами, Ванька. А я все еще не с тобой. Все еще не могу уйти с этого поганого света на твой. Потому что не могу найти их. Кто-нибудь ответит мне!
Тридцать человек замерли как по команде.
– Кто-нибудь ответит мне, когда я смогу отомстить за своего сына?! – повысил голос Кадашов, рассматривая присутствующих с неприязнью. – Егор!
Охранник, которого он назвал, резко вскочил на ноги. Это был тот самый парень, которого он принял сам за две недели до трагедии. Тот самый парень, который не побоялся лезть под пули. Который бросился догонять преступницу и который благополучно ее упустил.
– Егор, что нового?
Кадашов прекрасно знал, что нового ничего не случилось. Информации ноль. Ему ежедневно обо всем докладывали. Но он должен был покуражиться. Должен был дать выход своей неутихающей боли и ненависти. Должен был заставить этих бесполезных людей себя бояться, раз они сидят за его столом и жрут его хлеб.
– Павел Сергеевич, как я уже докладывал, поиски пока ни к чему не привели, – проговорил Егор невнятно, чуть не подавившись ложкой салата, которую толком не успел прожевать.
– Пока… Не привели… – повторил через паузу Кадашов и запустил в Егора истерзанным поминальным оладушком. – Три года, Егор! Три года тянется эта история. А вы ничего… Ничего не сделали! Сядь!
Егор послушно опустился на стул и перевел взгляд на парня, сидящего напротив и с хмурым видом спешащего прожевать то, что во рту. Сейчас должна была наступить его очередь.
– Станислав! – рыкнул Кадашов, не обманув их ожидания. – Что скажешь? Ты у нас действующий сотрудник полиции. Знаменитый на весь город опер. Зарплату получаешь сразу в двух местах. И государство тебе платит, и я. Что нового имеешь нам сообщить?
Тот поднялся, швырнул салфетку на стол и начал докладывать, прямо как на совещаниях у своего начальства.
– Как я уже ранее докладывал, Павел Сергеевич, личности нападавших грабителей установлены. Это некто…
– Знаю я их, досконально изучил их личные дела за три года. Всю их родословную изучил. Дальше!
– Разосланы ориентировки, ведется поиск, но результатов пока нет. Эти люди как сквозь землю провалились.
– А может, и провалились, майор? Ты не думал, что этих людей уже попросту нет в живых, а?
– Никак нет, Павел Сергеевич. Трупы не были обнаружены. Я бы знал.
– Тебе ли не знать, как можно тело спрятать. Можно спрятать так, что никто не найдет.
– Сразу троих? – усомнился майор. – Это вряд ли.
– Почему троих? Пятерых! А девка? Про девку ты забыл? А про Игоря? Ясно же, что он организовал это ограбление. Ты сам, майор, такую версию выдвигал. Почему троих? Пятерых мы ищем! Три года уже ищем, майор. И не можем найти.
– Павел Сергеевич.
Станислав вскинул на него укоризненный взгляд. Хотелось напомнить этому постаревшему жестокому наглецу, что первые полгода он дома не жил, работая в свое свободное время исключительно на него. Он жену забыл. Детей не видел шесть месяцев. Он землю носом рыл. Опросил сотни людей, работал со свидетелями, выдвинул с десяток версий и отработал их все. В свободное от своей основной работы время, между прочим! Ну не нашел он подтверждения ни единой своей версии. Не нашел.
Личности троих грабителей, устроивших бойню возле дверей черного хода одного из предприятий Кадашова, были установлены. Их физиономии не очень хорошо попали в камеры наружного наблюдения. Но нашелся фотограф-любитель из дома напротив. Как началась стрельба, он с риском для жизни завис возле окон и снял не все, но многое, на свой фотоаппарат. А потом предложил все снятое людям Кадашова. Не бесплатно, конечно. Благодаря его снимкам и удалось установить личности грабителей.
Это были люди с богатым криминальным прошлым. На дело сошлись, по версии следствия, случайно, поскольку раньше их пути никогда не пересекались. Уроженцы разных мест, сроки заключения отбывали в разных зонах, общих родственников и друзей не имели.
Чтобы только одно это установить, пришлось работать несколько месяцев. Кадашов, он что думает? Что вот явился на адрес такой бравый майор Станислав Иванович Гончаров, принялся задавать вопросы бывшим заключенным и дружкам подозреваемых, и ему сразу в клюве всю информацию и принесли. Так, что ли?
А вот хрен там! Потому что бравому майору Станиславу Ивановичу Гончарову собственным лбом приходилось пробивать такие непроходимые стены, что как цел остался, непонятно. И отчитываться приходилось и на службе, и в кабинете Кадашова.
– Я много лет Павел Сергеевич, – огрызнулся Кадашов и ткнул пальцем в портрет сына с траурной лентой. – А Ванька, мой Ванька, и побыл всего двадцать пять лет. Его… Его, как последнюю свинью на бойне, убили! Очередь в грудь! Это же… И главное, зачем?! Ну, забрали бы деньги и валили бы. Зачем так-то?
Как обычно случалось в такие моменты, Кадашов прикрыл глаза руками и затих. Все присутствующие замерли. Не гремели столовые приборы, не шуршали накрахмаленные салфетки, никто не жевал, многие дышали с осторожностью. Хозяин мог так просидеть от нескольких минут до часа. Полтора часа он просидел именно так – закрывшись от всех руками – сразу после похорон. И никто не двигался. Все ждали. Ждали распоряжений. Они должны были последовать и сейчас.
– Сядь, Станислав, – приказал он, дернувшись и роняя руку на подлокотник инвалидного кресла.
Тот послушно опустился на место. И насторожился. То, как смотрел на него сейчас Кадашов, не сулило добра. Взгляд не был злым. Он был с подвохом.
– А скажи мне, Станислав, где сейчас твой друг Сергей? Сергей Устинов? А?
Это вот «а» прозвучало щелчком хлыста со свиным наконечником. Гончаров судорожно сглотнул и отрицательно покачал головой, добавив короткое:
– Не знаю.
– О как! А он ведь был твоим закадычным другом. И, по утверждениям компетентных лиц, всем своим показателям по раскрываемости ты был обязан именно ему – Устинову Сергею Игоревичу.
Кадашов сунул руку в накидную сумку на подлокотнике инвалидного кресла, вытащил оттуда пластиковую папку отвратительного оранжевого цвета. Швырнул ее на стол, мало заботясь о том, что одновременно опрокинул две рюмки и соусницу.
– Здесь все о нем. Все о вас, – сильно растягивая слова, проговорил Кадашов, не спуская с него гадкого взгляда с подвохом. – Там много интересного, Станислав. Что скажешь?
– Не могу знать, Павел Сергеевич.
Станислав попытался встать. Но Кадашов остановил его небрежным:
– Сиди уже.
Гончаров остался на месте.
– Чего ты не можешь знать, Станислав? – Растрескавшиеся синюшного оттенка губы Кадашова расползлись в отвратительной ухмылке.
– Не могу знать, Павел Сергеевич, что в вашей папке.
– Да все ты знаешь, Стасик. – И Кадашов даже позволил себе легонько рассмеяться. – Все! И как друга своего использовал все то время, пока вы работали бок о бок и пока он твою задницу спасал. И как мозги его незаурядные использовал, Стасик, знаешь тоже. И как сдал его, когда от тебя этого потребовали. Высшее руководство. Помнишь, нет, как друга пустил под раздачу?
Гончаров молчал. Он сидел, сцепив на коленках руки. Он все понял. Догадался. По ядовитым ухмылкам охраны Кадашова понял, что последует дальше. Не понял и не догадался только, откуда Кадашов узнал про Серегу? Истории о нем давно мхом поросли. Он уже четыре года как на гражданке. Сначала в охранных предприятиях работал. Потом начал сильно пить, долго нигде не держался. Пытался частное детективное агентство открыть, не пошло. Жена от него ушла и уехала будто, куда-то за границу. И потом вовсе тишина. Никто о нем ничего не слышал. Заехать навестить друга Станислав не мог. Он был виноват в его увольнении. Не встал на его защиту. Молча кивнул, когда с него потребовали согласия.
– Так что ты о нем знаешь сейчас, Станислав? – не хотел униматься Кадашов.
– У меня нет о нем никакой информации, Павел Сергеевич. Последние два года нет.
– А потому что не интересовался. Закрутился с моими частными делами. Уж прости, дорогой, что я так тебя нагрузил, – произнес Кадашов с издевкой. Поставил локоть на подлокотник инвалидного кресла, опустил на кулак толстый подбородок. – А если бы ты был посвободнее, то узнал бы, что друг твой едва концы не отдал год назад. Напился, уснул с сигаретой, пожар устроил в квартире. Хорошо соседи вызвали вовремя и пожарных, и медиков. И квартиру спасли, и друга твоего откачали. И один добрый доктор, которому в свое время Сергей Устинов помог, даже взялся за его лечение. И не пьет теперь твой друг Сергей Устинов. Год уже как не пьет. Работает, правда, не по специальности и не по призванию.
– Где? – не выдержал, спросил Гончаров.
– А грузчиком в супермаркете трудится. До бригадира уже вырос. Какая-никакая, а карьера. Н-да… – Кадашов беззвучно шевельнул растрескавшимися губами, потом тяжело глянул на Станислава, проговорил: – Не хотел прерывать твою трапезу, по поводу все же собрались, не так просто – пожрать. Но…
Станиславу пришлось встать, потому что хозяин дома подкатил на своем инвалидном кресле к тому месту, где он сидел, и ткнул пальцем в его обтянутую дорогим пиджаком спину. Он встал, повернулся к Кадашову. Уставился в его холодные глаза, смотревшие зло, надменно.
– Но ты уволен, Станислав. Извини.
После того как Гончаров покинул столовую торопливым, сбивающимся на суетливый, шагом, воцарилась тишина. Каждый смотрел в свою тарелку, боясь поднять голову. Ждали увольнений. Работать на Кадашова было нелегко, но прибыльно. Он много требовал, но щедро платил. И каждый держался за свое место.
Но Кадашов снова удивил.
– Все свободны, – проговорил он, коротко взглянув на настенные часы. – До распоряжений.
Аккуратно поднявшись, не громыхнув ни единым стулом, народ из столовой неслышно исчез. За десять минут, в течение которых Кадашов рассматривал за окном набухшие под недельным дождем ели, со стола было убрано. Была поменяна скатерть. На стол поставили две чайные пары, горячий фарфоровый чайник, три вазы с постным печеньем, конфетами и домашним вареньем.
– Павел Сергеевич, он здесь, – тихо оповестил охранник Егор, с низко опущенной головой застыв возле двери в столовую.
Не было нужды говорить, кто именно. Они оба знали, кого ждал Кадашов. Для кого накрыли к чаю. Пришел Устинов.
– Пусть войдет, – проговорил Кадашов негромко.
Егор коротко кивнул, отступил за двери, негромко скомандовал:
– Заходи.
И в гостиную вошел Сергей Устинов. И только тогда Кадашов развернул свое инвалидное кресло и уставился на мужчину, переступившего порог его столовой.
Он многое о нем знал. Почти все. Знал всех его школьных друзей. Много был наслышан о его первой школьной любви. Детально изучил причины его увольнения из органов. Долго морщился, читая о том, как Устинов быстро опускался на самое дно. Как потом с этого дна выкарабкивался. И не думал, что тот может удивить его хоть чем-то. А удивил.
Кадашов с изумлением рассматривал высокого, жилистого мужика, застывшего на пороге. Короткая стрижка, щетина. Недорогая, но опрятная одежда: синие джинсы, джемпер мышиного цвета. Руки в карманах штанов, плечи расправлены, голова высоко поднята. Но не это поразило. Взгляд! Взгляд, полный достоинства. Скажи кому, что этот человек долгих два года барахтался на самом дне жизни, просыпался на заблеванных простынях, клянчил мелочь у соседей на похмелку, не поверят.
Взгляд, которым наградил Кадашова Устинов, четко сказал: Устинов ни за что не позволит Кадашову приказывать. Потому что иначе он не станет на него работать. Он лучше будет мешки с сахаром тягать в своем гипермаркете, упаковки с молоком ворочать и ящики с водкой, но к нему работать не пойдет. Он согласился прийти, не против был поговорить, но получать жалованье у него он не станет. Хотя бы потому, что это самое жалованье у него несколько лет получал предавший его Станислав Гончаров.
Устинов об этом знал.
– Прошу вас, присаживайтесь. – Кадашов указал на стул слева от пустующего хозяйского места. – Я распорядился насчет чая. Знаю, кофе вы не жалуете.
– Спасибо. Не стоило. Я пообедал, – коротко ответил Устинов, но за стол присел.
– Спасибо, – не к месту проговорил Кадашов и тут же на себя разозлился.
Что он, в самом деле, робеет перед этим малым?
– Вам сказали, что у меня к вам за дело? – нахмурившись, спросил Кадашов, уставившись на цепочку в вырезе серого джемпера гостя.
Интересно, что там у него? Крест? Армейский жетон с группой крови? Или в подвеске прядь волос бросившей его жены? Не мешало бы выяснить. Это могло бы много рассказать о нем. Могло бы указать на слабое место, уязвимую точку парня, смотревшего на Кадашова вежливо, холодно, с достоинством.
– Коротко, – ответил Устинов, положив кулаки со сбитыми костяшками пальцев на стол. – Ваш охранник.
И он кивком указал на Егора, застывшего у двери с опущенной головой и скрещенными ниже пояса руками. Поза почтения, определил Устинов. И уголок его рта презрительно дернулся.
– Три года ушло у моих людей и сотрудников полиции на то, чтобы найти убийц моего сына, – проговорил Кадашов, наблюдая за реакцией гостя. – Все безрезультатно. Убийцы не найдены.
Он замолчал. Устинов молчал тоже, рассматривая посуду на столе.
– Я не жалел средств. Я платил. Просил, требовал. Пусто! Эти люди, личности которых были установлены в ходе следственных мероприятий, как сквозь землю провалились.
– А деньги? – неожиданно прервал молчание Устинов.
– Денег тоже не нашли. Но, как вы понимаете, не в деньгах дело. Я хочу найти убийц своего сына. И уйти. Потом хочу уйти спокойно. – Кадашов любовно погладил подлокотники инвалидного кресла, в которое добровольно уселся три года назад, не имея сил и желания двигаться. – Я не хочу жить, Сергей Игоревич.
– Можно просто Сергей, – отозвался тот.
– Хорошо. Сергей. Так вот, Сергей, я не хочу жить без Ивана. Просто не хочу. Не вижу смысла. Но не могу уйти, пока не отомщу. Пока убийцы не будут наказаны. Это… Это стало смыслом моей никчемной, никому не нужной жизни.
Кадашов не сводил с гостя взгляда. Он не понимал, почему он так откровенничает с этим парнем? Почему выворачивает перед ним свою душу? Может, потому, что Устинов знал, что такое отчаяние? Был предан, гоним, потерян. Был на самом дне, но нашел в себе силы подняться. Может, потому, что он заслуживал уважения?
– Что вы хотите от меня? – продолжая рассматривать приборы, спросил Устинов.
– Я хочу, чтобы вы их нашли. Всех!
– Вы требуете невозможного, – дернул губами Устинов, коротко на него взглянув. – По горячим следам их не нашли. Прошло три года. Вы понимаете, о чем просите?
– Я готов платить и…
– Не в деньгах дело, – поморщился гость, перебивая, взял с блюдца чайную ложечку, принялся вертеть ее в руках. – Вы и так уже наверняка потратили состояние, оплачивая бесполезные попытки.
– Мне не жаль. Нисколько не жаль.
Кадашов занервничал. Если этот парень откажется, то шансов нет. Если не найдет он – никто не найдет. Он это чувствовал. Он в него верил. Павел Сергеевич схватился за подлокотники инвалидного кресла, нащупал ступнями пол и с силой рванул свое тело вверх. Ослабевшие мышцы сразу заныли, лицо вспотело, сердце заколотилось, но ему удалось себя заставить встать на ноги.
– Если бы я мог, я встал бы перед тобой на колени, – прохрипел он, упираясь кулаками в край стола, наклоняясь к гостю. – Но я просто встал. И это уже победа. Я в туалет по спальне ползу. Помоги! Помоги, Сергей! Я заплачу!
– Мне не нужны деньги. – Устинов тоже встал, отступил от стола на пару метров, снова сунул руки в карманы штанов. – Я не могу взяться за это дело. Просто пообещать и не сделать. Я не могу.
– Ты хотя бы попробуй, парень! – с мольбой произнес Кадашов, обливаясь потом. Стоять ему было очень тяжело.
– Я не могу. – Устинов стороной обошел то место, где Кадашов стоял, упираясь кулаками в край стола, двинулся к двери, проговорив: – Я не могу дарить вам ложные надежды.
– Стой! – крикнул Кадашов, падая без сил в кресло. – Если тебе деньги не нужны, подумай о своей бывшей жене. Она нуждается. Она остро нуждается в средствах!
Кадашов мог поклясться, что слышал, как скрипнули зубы у Сергея, когда он произнес:
– Меня не интересует жизнь моей бывшей жены. И ее финансовые проблемы.
– Ее ребенок болен! – Кадашов с силой опустил кулаки на подлокотники кресла, в которое упал, в котором задыхался от отчаяния и мышечной боли. – Год назад твоя бывшая жена родила ребенка. С патологией. Серьезной патологией. Требуется срочная операция. Она стоит больших денег. У твоей Ирины этих денег нет.
Устинов остановился. Он не ушел. Он стоял и думал. И все же спросил:
– А что же ее теперешний муж? Разве он ограничен в средствах? По слухам…
– Это все слухи. У меня информация. Проверенная информация, Сергей! Сядь! – привычно скомандовал Кадашов и тут же поторопился добавить: – Пожалуйста.
На свое место за столом Устинов вернулся не сразу. Прошли долгих пять минут. Кадашов засек по стенным часам. Пять минут он сидел и ждал с бешено молотящим о ребра сердцем. Он загадал: если Устинов не уйдет, у них все получится. Он не ушел.
– Что за информация, Павел Сергеевич? – спросил он, поводя шеей в воротнике джемпера мышиного цвета, будто тот внезапно стал ему мал.
– Ее теперешний муж, узнав о болезни ребенка, бросил твою Ирину. Сначала счел, что неразумно тратить средства на безнадежно больного ребенка. А потом просто-напросто ее бросил. Она взяла две ставки в больнице, где лежит ребенок. Две ставки санитарки, – жестким голосом добавил Кадашов. – Все ее средства уходят лишь на то, чтобы поддерживать жизнеобеспечение. На операцию у нее денег нет. Она измучена. Она в отчаянии. В Россию она вернуться не может. Не к кому. И я готов… Слышишь, Сергей! Я готов оплатить операцию, если ты согласишься взяться за это дело.
Правая рука Устинова медленно поднялась, дотянулась до цепочки. Та выскользнула из выреза джемпера. На ней качнулся объемный медальон.
Так он и знал!
Кадашов подавил удовлетворенную улыбку. Он все же нащупал его слабое место. Парень сентиментален. Наверняка внутри медальона фото вероломной жены или прядь ее волос. Он все еще ее любит. И это хорошо.
– Мне нужно с ней поговорить, – глянул на Кадашова Сергей, машинально поглаживая крупный медальон. – Я должен быть уверен, что вы мне не лжете.
– Хорошо.
Кадашов, не оборачиваясь, сделал пальцами знак Егору. Тот тотчас же протянул Устинову мобильник, где уже шел вызов.
– Да! – коротко рявкнул в трубку Сергей и зажмурился, услышав забытый голос. – Да, это я.
Потом он долго молчал, потому что говорила она. Говорила, плакала, жаловалась, просила прощения. Потом она умолкла, и он спросил:
– Почему ты не вернулась? Не вернулась ко мне? Я не пью сейчас. И мы могли бы…
– Потому что там у малыша вовсе нет шансов, Сереженька! – громко, очень громко закричала Ирина, ее даже Кадашов услыхал. – Там мой ребенок умер бы уже давно. И сейчас… Господи, они дают мне всего два месяца на то, чтобы найти деньги на операцию. Потом будет поздно. Понимаешь?! Ты прости меня, Сереженька. Прости, если сможешь. Дите страдает за мой грех. Я так виновата перед тобой! Я бросила тебя в самую трудную для тебя минуту. Никогда не прощу себе этого. Ты прости! Я виновата. Я молюсь.
И она разрыдалась. Громко, с надрывом.
«Минута отпущения грехов, – подумал Кадашов, внимательно наблюдая за гостем. – Она молится. Сергей раздумывает. А я надеюсь, что ее молитвы дойдут до него, и я помогу. Как все в этой жизни взаимосвязано».
