Галина Валентиновна Тимошенко
Фуга с вариациями
Интересно, они уже дозрели до того, чтобы расколоться? Ну ладно, даже если не готовы – все равно уже самой невтерпеж. Как же они, черти, устроили растворение этого пророка в воздухе?..
Кира торжественно внесла торт и провозгласила:
– Считайте, что это – мое признание ваших талантов. Я впечатлена до самых пяток. От вашей выдержки я тоже в восторге: вы уже два часа делаете вид, что вы здесь ни при чем. Считайте, что я сломалась и подыхаю от любопытства. Удовлетворены? А теперь рассказывайте.
Она установила торт посреди стола, уселась и приготовилась слушать.
Ответом ей было всеобщее молчание, приправленное настороженно-недоуменными взглядами.
– Ну? Я недостаточно повиляла хвостом? – возмутилась Кира.
Петр посмотрел на нее до отвращения сочувственно и проникновенно попросил:
– Ты бы все-таки что-нибудь объяснила, а?
Кира раздраженно отмахнулась:
– Ой, только не говорите, что это не вы его прислали!
– Да кого?! – в один голос гаркнули Давид с Алексеем.
Теперь Кира уже по-настоящему разозлилась:
– Да хватит уже, в конце-то концов!
Пережив еще целую минуту безнадежного общего молчания, она обвела всех растерянным взглядом:
– Да ну ладно… Правда не вы, что ли?
– Валькуша, давай ты нам подробненько все расскажешь, – осторожно предложила Тамара. – А то вдруг это действительно не мы…
Кира еще немножко подумала и рискнула:
– В общем, дело было так… Во вторник мы снимали ночью на Котельнической, закончили уже на рассвете, и я пошла домой пешком…
Она рассказывала долго, потому что теперь каждая деталь казалась ей чрезвычайно важной. И только когда рассказ закончился, она сообразила, как должны отреагировать все присутствующие на монолог ее странного вторничного знакомца.
После короткой паузы Алексей расхохотался, и она тренированным ухом актрисы уловила, что пауза была слишком длинной для естественной реакции.
– Ну мать, ты даешь!
– А что такое? Хотите сказать, вашего чувства юмора на такой розыгрыш не хватило бы?
– Нет, девочка моя, – ласково пропел Алексей, – нам мотивации не хватило бы. Ну зачем нам это, как ты думаешь? Нравится тебе? Да балуйся на здоровье! Но чтоб вот так издеваться над твоими музыкальными потугами… Мы ж не садисты, в самом-то деле.
И тут Кира взорвалась.
– То есть ты принципиально убежден, что над моими, как ты говоришь, музыкальными потугами можно только издеваться?! И ни один человек в мире не смог бы всерьез сказать про них то, что сказал тот мужик?
– Валико, ты уж определись, по поводу чего ты сейчас орешь, – снисходительно пробасил Давид. – Или это мы поиздевались и тебя разыграли, или есть какой-то неизвестный нам мужик, который действительно считает твои музыкальные портреты верхом гениальности. Во втором случае мы тебя точно не разыгрывали, ведь так?
– Ну разумеется! Вы-то наверняка не считаете мои музыкальные портреты верхом гениальности. Можешь не повторяться, слышала тысячу раз. Правда, так и не поняла, почему они вас так раздражают.
Она и в самом деле этого не понимала. Они считают, что она предала их детское музыкальное братство? Смешнее не придумаешь. Или она кажется им наглым дилетантом, который глупыми неумелыми руками хватается за святое? Или, по их мнению, она всерьез претендует на звание настоящего музыканта, равного им? Кира сотню раз пыталась добиться хоть каких-то объяснений, но у нее так ничего и не получилось. Алексей саркастически усмехался и молчал, Давид сокрушенно качал головой, Петька с Тамарой сразу кидались ее утешать…
– Слушай, а может, ты тогда, на лавочке, просто задремала? И тебе что-то приснилось? – умиротворяюще прогудел Давид, наконец-то дорвавшийся до огромного куска торта и сладострастно оглядывавший первый кусище перед тем, как запихать его в рот почти целиком.
– Ага, давайте еще Фрейда вспомним: человеку снится то, чего он страстно желает, – сердито мотнула головой Кира.
Алексей скорчил горестную мину и дурашливо протянул:
– Кто из нас не мечтает о великом таланте…
Остаток вечера прошел сложно. Петр страшно волновался и кидался реагировать на малейшее движение Киры, а остальные время от времени странно переглядывались. Наконец ей это надоело до последней невозможности, и она решительно встала:
– Так, я пошла мыть посуду.
Обычно на их посиделках эта фраза была знаком, что дорогим гостям пора устать от хозяйки и отправиться отдыхать от нее. Никто на это не обижался: Кира давным-давно всем объяснила, что нормальный сон – профессиональная обязанность актрисы, пока еще играющей роли красавиц.
Интересно, почему никто из них не раздражался, когда она говорила, что играет красавиц? Почему все причитающееся ей раздражение всегда сосредотачивалось вокруг темы ее «музыкальных портретов»?
…Еще в школе, уже присоединившись к общесемейной музыкальной одержимости, Кира делала первые попытки импровизировать. Ни мать, ни отец от этого в восторг не приходили: они считали, что сначала надо в полной мере освоить основы игры на фортепиано, потом изучить теорию музыки и гармонию, а может быть, даже и основы композиции – и уж только после этого… Иначе будет сплошной дилетантизм и порнография.
Родительские аргументы, как и следовало ожидать, Киру ни на секундочку не убедили: она упрямо продолжала что-то наигрывать, когда домашнее пианино было не занято, а играть гаммы и делать все прочее, к чему ее призывали, отказывалась категорически.
Только в театральном она узнала, что делать так, как она – вовсе не обязательно крамола и преступление против Ее Величества Музыки. А когда им начали преподавать музыкальную грамоту, она, сама себя удивив, внезапно освоила ноты и даже научилась записывать собственные мелодии. Правда, родителям она об этом не сказала – из одного сплошного внутреннего протеста.
А потом Кира поняла, что ей интересно не импровизировать на темы чьих-то мелодий и даже не сочинять свои, а просто наигрывать то, что она чувствовала, общаясь с кем-то. Однажды она целый час болтала с однокурсником в пустом репетиционном зале и, сама того не замечая, во время всего разговора что-то наигрывала на рояле. В конце концов однокурсник раздраженно сказал:
– Слушай, кончай, пожалуйста! Откуда ты вообще знаешь?
Кире пришлось долго убеждать его, что она вообще не понимает, о чем речь. Когда он все-таки с великим трудом ей поверил, то рассказал, что неделю назад у него на глазах погиб его брат. Кира так и не поняла, по каким таким высоким резонам он никому об этом не рассказал, но оказалось, то, что Кира наигрывала, очень точно передавало его внутреннюю бурю чувств, в которой он замкнулся, предпочитая тосковать в одиночку. Именно этот однокурсник тогда впервые произнес это выражение – «музыкальный портрет».
Кира пришла в такой восторг от точности формулировки, что тем же вечером позвонила Тамаре и рассказала о том, что произошло. Естественно, в тот же вечер Томка пересказала историю Алексею, тот, видимо, Давиду… Все они тогда самозабвенно вкалывали в своих консерваториях, Гнесинках и музпедах. Наверное, им показалось, что Кирины музыкальные упражнения как-то обесценивают тяжесть их трудов, и с тех пор они так и не научились всерьез к этим упражнениям относиться.
Кира несколько раз пробовала сыграть им их собственные музыкальные портреты и готова была голову дать на отсечение, что эти портреты оказывались точными и цепляли своих «моделей» за живое. Однако и это ничего не изменило. Так и повелось: они занимаются серьезным искусством, а она так – вдоль забора прогуливается. Ну и ладно.
Все это Кира очередной раз сердито прожевала внутри себя, пока мыла посуду, исправно приносимую гостями на кухню. Такова была традиция: никто не уходил раньше, чем посуда была вымыта, а вся квартира полностью приведена в догостевое состояние.
Петр, посвятивший свой последний рейс на кухню стряхиванию крошек со скатерти в раковину, почему-то не ушел относить скатерть в ванную, как полагалось по протоколу, и теперь смущенно сопел у Киры за спиной.
– Чего топчешься? – бесстрастно осведомилась Кира.
– Валькирушка, но это правда не мы…
– Да поняла я уже! – в сердцах сказала Кира, выключая воду и яростно вытирая мокрые руки.
– Не обижайся ты на них, ну дураки они, ты же знаешь, – продолжал мямлить охотник за талантами.
– Они дураки, а ты? Что-то я не помню, чтобы ты с ними спорил.
– Солнышко, мне очень нравится всё, что ты делаешь, ты же знаешь! – жалобно воскликнул Петр.
– Так то-то и беда, что всё… – пробормотала Кира, затылком прихлопывая дверцу сушки над раковиной. – С одной стороны, ты ко мне неравнодушен и поэтому млеешь от каждого моего слова. А с другой – моими портретами ты восхищаешься примерно так же, как родители олигофрена, когда тот сумел сам шнурки завязать. Скажешь, не так?
Петр опять виновато затоптался, укоризненно глядя на Киру.
– Да ладно, иди уже, горе мое некультяпистое… – досадливо махнула Кира рукой и подтолкнула его в сторону коридора.
Когда они вышли в коридор, все остальные с напряженными лицами стояли тесной кучкой, словно все это время с нетерпением ждали исхода переговоров Киры с Петром.
– Я все поняла, – раздельно произнесла Кира. – Это не вы, а я – идиотка. Простите меня и шагайте по домам. Сил нет, правда!
…Когда все, по очереди застревая в дверях и целуясь с хозяйкой, наконец-то направились в сторону лифта, Кира устало помахала им вслед и с облегчением закрыла дверь. Села на шкафчик для обуви и застыла, задумчиво наматывая на палец полу своей длинной клетчатой рубашки.
Отлично. Похоже, это действительно не они. Уж Томка так естественно сыграть бы ни за что не смогла. Да и Петька…
Хотя они могли, конечно, обойтись и без него. Зачем рисковать-то?
Да нет, все-таки не они. Вот же черт! Тогда кто?!
1 ноября
Длинный чернокудрый пророк прямо у Киры на глазах растаял в розовом от встающего солнца воздухе. Вслед за ним начали по очереди таять окрестные скамейки, деревья, парапет набережной, проезжающие машины – и наконец поблекла, помутилась и исчезла Москва-река…
Вывалившись из сна, Кира сначала подумала, что ее разбудил какой-то полуночный ковбой, по непонятной причине заставивший своего железного коня издать истеричный вопль. Только спустя минуту она вспомнила про апокалиптическое исчезновение Москвы-реки и сообразила, что проснулась не от автомобильного сигнала, а от страха.
Надо же, а ей-то уже было показалось, что все переживания по поводу непонятного происхождения розыгрыша стерлись в памяти до бесцветной тусклости.
Да нет, зачем себя обманывать: все эти две недели любопытство продолжало с разной степенью интенсивности ее терзать. Ничего такого особенного в самом розыгрыше не было – если, конечно, не считать непонятной мотивации его авторов. Ну и, ясное дело, хотелось бы раскусить хитрый секрет таинственного исчезновения длинного. Как они (кто бы ни подразумевался под этим «они») это сделали, черти?!
С этим поднадоевшим вопросом Кира с железным намерением снова заснуть зарылась в подушки, пряча нос от струившегося из распахнутого окна морозного воздуха. Спать она легла ближе к полуночи, а в десять утра должна была прозвучать очередная команда «Мотор!», так что необходимость выспаться можно было считать профессиональным долгом.
За полчаса Кира последовательно приняла все свои главные «сонные» позы.
Никакого результата.
Потом она пролежала целых пять минут, откинув одеяло и дрожа от холода, в надежде замерзнуть до полусмерти, чтобы потом укрыться с ушами и заснуть в процессе постепенного отогревания.
Снова ничего.
Встала и в качестве последнего средства выпила чашку крепчайшего кофе. Иногда это, как ни странно, срабатывало, и Кира мгновенно вырубалась. Но не сегодня.
Понятно. Очередное ночное бдение. Неужели так уж сильно любопытство разбирает? Вроде ничто не предвещало…
Кира была нетипичной актрисой. Во всяком случае, так говорили все ее несостоявшиеся мужья. Единственный состоявшийся на темы душевных секретов своей спутницы жизни особо не размышлял, потому на эту тему не высказывался вовсе. Все остальные актерами не были, поэтому представления об актерской профессии имели приблизительные и обывательские: актриса – человек капризный, интеллектуально не отягощенный, предпочитающий не задумываться, а чувствовать, ну и все такое прочее. И вот с их-то точки зрения Кира была не вполне настоящей актрисой. Она как раз задумываться любила – на их взгляд, даже слишком любила. Один из несостоявшихся мужей разочаровался в их отношениях именно по этой причине, смущенно объяснил это Кире и исчез, не оставив в ее памяти значимых следов.
С тем, что она – актриса нетипичная, Кира с хорошо скрываемым удовольствием соглашалась. Она, честно сказать, и сама так считала. И ее страсть к рефлексии ей самой очень нравилась – более того, именно в профессии служила ей верой и правдой. Она любила искать в каждой новой роли всякие страшно эмоциональные моменты и находить им хоть какие-то аналоги в своей жизни – пусть даже в сто раз более слабые. Почему-то она не любила обсуждать этот способ работы с другими актерами: возможно, ей просто нравилось думать, что это – ее собственная, абсолютно уникальная и никому более не известная технология.
В обычной же жизни ее стремление всласть в себе покопаться особых радостей не приносило. Регулярно она в поисках ответов на всякие странные вопросы о самой себе закапывалась так глубоко внутрь, что в ее общении с окружающими наступала долгая пауза. Если на этот период выпадали съемки, то уставала она существенно сильнее: слишком много сил уходило на преодоление того, что досадующим режиссерам казалось депрессией. Хорошо хоть в капризности ее до сего момента никто никогда не упрекал…
Вот и сейчас рефлексия без спросу включилась и начала выяснять, с чего бы это вдруг Кире не удается заснуть после сна с участием пророка.
Выходило, что Кире не только любопытно: ей еще и попросту страшно. То есть страшно ей стало не тогда, на набережной, а только потом, когда выяснилось, что ни Давид, ни Алексей (Тамара и Петька в этом случае в расчет не шли) к розыгрышу не причастны. Это означало, что есть кто-то, питающий к ней достаточно сильные чувства (причем непонятно, какие именно), чтобы придумать, осуществить или даже заказать специально для нее розыгрыш, точно ориентированный на ее характер и пристрастия.
Думать лежа Кире надоело, и она неожиданно для себя самой начала наводить в квартире немыслимую чистоту. Немыслимую – потому, что ее помощница Ирина Сергеевна была по этой части совершенно ненормальной: после ее уборки казалось непристойным даже дышать, чтобы не разрушить наступившее совершенство. А поскольку приходила она убираться только накануне, то квартира блистала и без Кириного вмешательства. Тем не менее Кира отчаянно терла и без того чистый пол, убирала с видимых поверхностей любую мелочь, придирчиво поправляла складки штор…
Через полтора часа в квартире больше ничего невозможно было сделать, и Кире пришлось переключиться на косметические процедуры. Сделав кучу масок и приготовив себе неприличный по изысканности завтрак, она пришла к простому выводу: если ей так страшно и так любопытно, а ребята здесь ни при чем – значит, надо разбираться дальше. А разбираться дальше – значит, искать концы среди актеров. Если она этого делать не будет – придется продолжать бояться.
С самого детства, когда она поняла, что ее родители не слишком разбираются в обычной повседневной жизни и вряд ли смогут ей хоть в чем-то помочь, она решила, что будет ко всему на свете чрезвычайно внимательна, чтобы держать руку на пульсе и постараться ни во что не влипнуть. С годами это превратилось в легкую, но постоянную тревогу, возникавшую каждый раз, когда она не могла повлиять на какую-то ситуацию.
Чтобы с этой тревогой справляться, пришлось научиться изящно манипулировать всем, что движется. Это было не слишком трудно: помогали природное обаяние и наблюдательность. Все режиссеры, с которыми она до сих пор работали, продолжали думать, что именно они – главные на съемочной площадке. В некотором смысле так оно и было – до тех пор, пока дело не касалось лично Киры. Если у нее были какие-то соображения насчет того, как должен выглядеть тот или иной эпизод с ее участием – можно было не сомневаться: рано или поздно режиссер придет к выводу, что именно такой вариант он и предполагал с самого начала.
Так что отсутствие ответа на вопрос, кто всю эту историю на набережной затеял, было для Киры категорически нестерпимым. Следовательно, пора было переходить к следующему этапу: кто из тех, с кем она работает сейчас, мог все это сотворить? И если ответ не будет найден – придется искать в предыдущих слоях ее, Кириного, прошлого. Если понадобится, она доберется и до своих однокурсников, и уж точно до всех бывших любовников.
…Пока Кире делали лицо, она решила попробовать завести с гримером разговор об отношении к исполнительнице главной роли в съемочной группе: быть такого не может, чтобы прима никому не наступила на краешек самолюбия или хотя бы на ногу!
Но большеглазая Анечка округлила глаза до того, что они угрожали в следующую секунду выпасть прямо в гримерский чемодан, и возмущенно затараторила:
– Да что вы?! Вот мне все равно, верите вы мне или нет, но – никогда! Ни разочка я ничего такого не слышала! Уж про кого-кого, а про вас… Вы же сами знаете!
Кира безнадежно вздохнула и умолкла.
Вряд ли эта очаровательная топотушка врет – скорее всего, просто выражает свое собственное восторженное отношение. Кажется, ей впервые приходится работать с такой известной актрисой, и когда выяснилось, что эта актриса вовсе не собирается истерить по поводу не идеально сделанной прически или слишком жесткой кисточки для пудры, Аня пришла в восторг. Пришла и расположилась в нем, видимо, навеки. Ничего тут не поделаешь и ничего тут не узнаешь.
Зато потом подтянулись другие актеры и все прочие: в связи с павильонной сменой народ позволил себе слегка запоздать после вчерашней натуры, закончившейся ближе к полуночи в районе Южного Бутова.
Кстати, случай-то удобный: помнится, как раз вчера съемка сильно затянулась из-за долгих дебатов Киры с режиссером. То ему требовалась одна улыбка, то другая, то третья, а Кира половину улыбок отбраковывала как не соответствующие образу ее героини… Потом пришлось ее дополнительно подгримировывать, потом в связи с новым гримом потребовался перекостюм, а потом по итогам переговоров с Кирой режиссеру нужно было долго репетировать с ее партнершей. Вот и набежали лишних три часа съемочного дня. Может, хоть у кого-то в группе из-за этих трех часов какая-нибудь проблема возникла? Это для режиссера и самой Киры такие лишние три часа говорят о требовательности ведущей актрисы к самой себе, а для всех остальных?
Но повезло Кире только к концу смены, которая не должна была закончиться командой «Всем спасибо, все свободны». Сегодня намечалось празднование дня рождения редактора – тихой милой Ольги, которая умела мгновенно переставать быть милой, если происходящее на площадке начинало идти вразрез со сценарием. В таких случаях она стояла насмерть, не слишком стесняясь ни в словесных выражениях, ни в выражениях лица. Однако в группе к ней относились с уважением, да и перспектива вкусно пожрать после тяжелого рабочего дня очень грела души молодых растущих организмов, составлявших бóльшую часть группы.
После съемки предпоследнего эпизода Кира, торопливо ныряя в приспособленную под костюмерку «Газель», внезапно услышала сердитый голос, доносившийся откуда-то из-за кормы раздолбанной и заляпанной машины:
– Да пошла она! Носится со своими улыбками как с китайскими вазами, а чужая работа ей побоку…
Кира тихонько прикрыла за собой дверку «Газели», чтобы не помешать беседе и так же тихо подобралась в конец салона, поближе к разговаривающим. Сквозь стекло слышно было неважно, но слова разобрать все-таки удавалось.
Пытаясь побыстрее переодеться с наименьшими потерями для грима и прически и одновременно прислушиваясь к доносящимся снаружи голосам, Кира сперва воспрянула духом, а потом расстроилась: речь, оказывается, шла вообще не о ней, а о какой-то актрисе на другом сериале, где подрабатывал один из техников.
Торопливо оглядев себя в зеркале с длинной широкой морщиной по всей длине, прилаженном между заваленными тряпками сидениями, разочарованная Кира выбралась наружу и громко похлопала по борту машины:
– Алё, заговорщики, актриса готова!
Позади машины воцарилась испуганная тишина, и Кира, усмехнувшись, направилась к камерам, где операторы расставляли по нужным точкам ее партнеров по эпизоду.
Нечего впадать в паранойю. Ну честное слово, глупо все это. Чтобы сотворить такой сложный спектакль, человеку в качестве причины явно не может хватить случайного укола для самолюбия: нужно что-то покруче. Да и слишком уж много интимной информации о Кире потребовалось бы для разработки именно такого сценария. Так что не будем подслушивать чужие разговоры и хвататься за первое попавшееся кривое слово. Задачу нужно решать иначе.
Кира, послав на ходу воздушные поцелуи двум высоченным и хмурым операторам, миновала указанную ей точку и двинулась в сторону режиссера, который с недовольной миной что-то вполголоса обсуждал с именинницей Ольгой.
– Валера, у меня к тебе вопрос, – и Кира улыбнулась той своей улыбкой, которая в ее арсенале предназначалась для покорения собеседника в обычной, не киношной жизни. Улыбка была виновато-трогательной, и режиссер, естественно, растаял.
– Оль, иди к актерам, потом договорим, – подтолкнул он редактора в сторону операторов.
Кира запротестовала:
– Да у меня вопрос ровно на три секунды, я подожду…
– Давай, давай, – кивнул головой режиссер, уже не глядя на Ольгу – так, что было непонятно, кто именно и что должен «давать».
Ольга едва заметно поиграла бровями и зашагала в указанном ей направлении, а Кира зашла режиссеру за спину, интимно склонилась к его уху и поинтересовалась:
– Валерочка, ты, я надеюсь, Ольгу праздновать останешься? Потому что у меня к тебе есть вопрос не на три секунды, а на подольше. Не буду же я сейчас съемку срывать, правда? А за коньячком мы бы поговорили…
– Что-то случилось? – тут же насторожился режиссер.
– Да ну что ты, – ласково потерлась подбородком о его плечо Кира. – Все в порядке. Так, любопытство одолело. Да и скучно без тебя праздновать с этим молодняком.
Режиссер сделал попытку прислониться затылком к Кириной груди, но Кира едва заметно отстранилась, чмокнула его в начинавшую плешиветь макушку:
– Все потом, солнышко, все потом… – тихонько пропела она и крикнула операторам: – Мальчики, не ругайтесь, я уже иду!
…Как всегда на послесъемочных посиделках, первые пять минут народ уделял куда большее внимание еде, нежели напиткам. Кира терпеливо выжидала, пока будет провозглашен первый тост и выпьются первые рюмки, роль которых играли, естественно, вездесущие одноразовые стаканчики. До этого момента говорить с Валерием всерьез можно было только о сценарии и всем, что с ним связано.
Не притронувшись к еде, она не забыла, поздравляя на ушко Ольгу, тихонько извиниться перед ней за давешнее вмешательство: мало ли когда и зачем может потребоваться хорошее отношение крепкого и востребованного старшего редактора? Ольга понимающе улыбнулась и вновь занялась своим чудовищным бутербродом, в котором поверх колбасы на ломте хлеба лежал еще кусок пиццы и горка корейской острой моркови.
Наконец-то режиссер хлопнул первый стаканчик коньяка, сразу же подсунул его администратору, занятому на розливе, и с видимым удовольствием употребил вторую порцию. Ему было можно: во-первых, режиссер, а во-вторых, все знали, что пока он хорошенько не расслабится, всегда остается риск сердитого ора или разговоров о завтрашней съемке.
Выждав для верности еще пару минут, Кира неслышно проскользнула между столпившихся вокруг импровизированного стола и оказалась за спиной у сидящего режиссера. Снова пристроилась над его ухом и тем же интимным шепотом проговорила:
– Мне уже разрешен доступ к режиссерскому телу?
Валерий бестолково завертел головой, пытаясь посмотреть на нее, но она уже одним нежно-смущенным взглядом подняла с соседнего стула кого-то из актеров и уселась рядом.
– А где твой стаканчик? – удивился режиссер.
– Оставила где-то, – беспечно махнула рукой Кира. – Ничего, я из твоего попью. Ты же мне разрешишь, правда?
– Так он пустой… – растерялся бедолага-режиссер, принципиально не способный устоять перед Кириным обаянием.
– Ничего, это ненадолго, – успокоила его Кира и кивнула несчастному администратору, который никак не мог выкроить время опустошить свой собственный стаканчик.
Получив сосуд с волшебным питьем, она немного отпила и оставила стаканчик у себя, проигнорировав жалобный взгляд режиссера.
Все, можно считать, что Валера готов. Расслаблен достаточно, взволнован тоже в нужной мере, а продолжать пить пока не может. Идеальный момент для разговора.
Она мгновенно посерьезнела и начала издалека:
– Валер, мы с тобой на котором сериале вместе работаем? На четвертом? Ну да, на четвертом. И был еще один полный метр. Я ведь ни с кем так много не работала, знаешь…
Она умела говорить так легко и напевно, что собеседник очень быстро впадал в некое подобие транса и оказывался в ее беспредельной власти. Вот и Валерий уже не сводил взгляда с ее лица, едва заметно кивая: да, мол, точно, именно на четвертом, и еще один полный метр, и ни с кем так долго…
– Мне нужна твоя помощь. Мне и попросить-то больше некого…
Она прекрасно знала, что ее беспомощно-честные глазищи раненой оленихи в сочетании с хрупкой фигуркой практически у любого мужчины вызывают желание ее опекать и защищать, даже если ему ничего и не обломится.
Валерий немедленно выпрямился и даже слегка погрознел лицом. В исполнении бородатого очкарика с фигурой плюшевого мишки выглядело это довольно забавно, но Кира предпочла не обратить на это внимание, чтобы не сбивать себя с настроения.
– Мне тут недавно какой-то дикий розыгрыш устроили… Ты не представляешь себе, как я испугалась!
Ну не так уж она и испугалась… В общем, извини, Валера.
– И главное, били же по больному, понимаешь?
Скорее не били по больному, а маслом по сердцу помазали….
– Так вот скажи мне, пожалуйста, кто из тех, с кем мы с тобой работали, сильно на меня зол?
Все правильно. Именно так: не надо спрашивать, зол ли кто-то, лучше утверждать, что кто-то точно зол, и теперь задача Валерия, который уже готов изо всех сил ей помогать и ее защищать, всего лишь вспомнить, кто же это такой гад.
Режиссер послушно задумался.
Кира чуть-чуть выждала и вкрадчиво дополнила:
– Это точно кто-то из ближнего круга. Очень уж много он обо мне знает…
Думал Валерий долго. Кира успела все-таки бросить в рот пару оливок и кусок сыра, и даже отпила еще коньяка из режиссерского стаканчика.
Режиссер все сильнее морщил лоб и, видимо, про себя сам с собой разговаривал или даже спорил. Однако лицо его становилось все более и более растерянным, и в конце концов он виновато пробормотал:
– Что хочешь со мной делай, Валькирия, но я такого просто не знаю. Может, ты и не всем шибко нравишься, но… Это ж он так должен злиться, чтобы все знали! Да убей меня – нету такого!
К концу своей тирады он даже голос повысил, и окружающие с интересом к ним обернулись.
Раздосадованная Кира даже улыбаться не стала:
– Вы пейте, пейте, гости дорогие, дайте с человеком поговорить.
– А какого нету-то, а? – безмятежно поинтересовалась помощница костюмера, всегда пьяневшая быстро и безвозвратно. – Чего ищете?
Валерий, уловив, что Кира потеряла бдительность, ловко вытащил у нее из руки свой стаканчик и допил коньяк.
– Представляете, что наша Валькирия вообразила? Кто-то ее так ненавидит, что придумал злобный розыгрыш…
Вот же зараза! Неужто она недоглядела, и режиссер с Ольгой начали праздновать чуть пораньше всех прочих? Ладно, обратимся к массам.
Кира включила улыбку под названием «тронуть всю толпу разом» и возвысила голос:
– Ладно, раз наш уважаемый режиссер все равно мою беду обнародовал, спрошу у всех: кто может желать мне зла?
Одно из двух: или удастся весь этот бред обратить в шутку, или кто-то все-таки что-нибудь полезное скажет. Второй вариант практически невероятен. Черт возьми, ведь говорила же себе: нечего в паранойю впадать! Надо было плюнуть на все это, и дело с концом…
Все действительно расхохотались, а уж кто искренне, а кто – нет, понять было невозможно.
Кто-то предложил выпить за Валькирию, которую никто не ненавидит, зато все любят, но Кира замахала руками и потянулась чокаться с Ольгой: дескать, героиня у сегодняшнего праздника одна, так что нечего дробить внимание…
Чуть погодя она попросила администратора вызвать такси и отбыла настолько незаметно, насколько это было возможно – то есть еще раз чмокнув плешь режиссера, обнявшись напоследок с именинницей и молча помахав обеими руками всем присутствующим.
Кира попросила таксиста не подъезжать к дому по набережной (чтобы ей не пришлось проходить мимо злополучной лавочки), а остановиться возле круглосуточного супермаркета на параллельной улице. Еда дома, конечно же, после вчерашнего визита помощницы была, и никакой супермаркет Кире был не нужен. Но ей хотелось еще немного отсрочить приход домой, потому что в тишине квартиры думать получалось намного лучше, чем в любой другой обстановке. А вот думать сейчас ей как раз совершенно не хотелось. Как только она начнет думать, то непременно придет к бесспорной мысли, что нужно просто выкинуть все это из головы. Но поскольку ей решительно непонятно, как это сделать, раз ей так тревожно и непоседливо от любопытства, то такая мысль никакого практического значения иметь не будет. А зачем думать мысль, которая не имеет практического выхлопа?
Поэтому Кира всласть побродила по дорогому магазину, где ее знали все поголовно, всем поулыбалась и даже немножко поболтала, купила спелое манго (в пару к уже лежащему дома) и маленькую коробочку пастилы, которая, как известно, наиболее похудетельная сладость из всех имеющихся. Больше ничего ей в голову не пришло, поэтому она с неким сожалением вышла на улицу и пошла дворами к своему дому.
Преодолев обычные тринадцать лестничных пролетов, Кира с неудовольствием отметила легкую одышку: все-таки коньяк вперемешку с дурацкими переживаниями сделал свое черное дело. Мысленно дала себе задание попасть в скважину ключом с первого раза и, видимо, переусердствовала с выполнением команды, потому что ключ вошел как-то не очень так и не сразу согласился провернуться нужное количество раз. Задумалась, можно ли считать задание выполненным или нет, потом обругала себя последними словами и решительно распахнула дверь.