Ганс Христиан Андерсен
На дюнах
Юрген шнырял повсюду и на третий день чувствовал себя тут совсем как дома. Но здесь, в степи, было совсем не то, что у них в рыбачьей слободке, на дюнах: степь так и кишела цветочками и голубицей; крупные, сладкие ягоды прямо топтались ногами, и вереск орошался красным соком.
Там и сям возвышались курганы; в тихом воздухе курился дымок; горит где-нибудь степь – говорили Юргену. Вечером же над степью подымалось зарево, – вот было красиво!
На четвёртый день поминки кончились, пора было и домой, на приморские дюны.
– Наши-то настоящие, – сказал отец: – а в этих никакой силы нет.
Зашёл разговор о том, как они попали сюда, внутрь страны. Очень просто. На берегу нашли мёртвое тело; крестьяне схоронили его на кладбище, и вслед затем началась страшная буря, песок погнало внутрь страны, море дико лезло на берег. Тогда один умный человек посоветовал разрыть могилу и поглядеть, не сосёт ли покойник свой большой палец. Если да, то это водяной, и море требует его. Могилу разрыли: покойник сосал большой палец; сейчас же взвалили его на телегу, запрягли в неё двух волов, и те, как ужаленные, помчали её через степь и болото прямо в море. Песочная метель прекратилась, но дюны, как их намело, так и остались стоять внутри страны. Юрген слушал и сохранял все эти рассказы в своей памяти вместе с воспоминаниями о счастливейших днях детства, о поминках.
Да, то ли дело вырваться из дома, увидать новые места и новых людей! И Юргену предстояло таки вырваться опять. Ему ещё не минуло четырнадцати лет, а он уже нанялся на корабль и отправился по белу-свету. Узнал он и погоду, и море, и злых, жестоких людей! Недаром он был юнгой! Скудная пища, холодные ночи, плеть и кулаки – всего пришлось ему отведать. Было от чего иногда вскипеть его благородной испанской крови; горячие слова просились на язык; но умнее было прикусить его, а для Юргена это было то же, что для угря позволить себя ободрать и положить на сковороду.
– Ну, да я возьму своё! – говорил он сам себе. Довелось ему увидать и испанский берег, родину его родителей, даже тот самый город, где они жили в счастье и довольстве, но он, ведь, ничего не знал ни о своей родине, ни о семье, а семья о нём – и того меньше.
Парнишке не позволяли даже бывать на берегу, и он ступил на него в первый раз только в последний день стоянки; надо было закупить кое-какие припасы, и его взяли с собою на подмогу.
И вот Юрген, одетый в жалкое платьишко, словно выстиранное в канаве и высушенное в трубе, очутился в городе. Он, уроженец дюн, впервые увидел большой город. Какие высоченные дома, узенькие улицы, сколько народа! Толпы сновали туда и сюда; по улицам как будто неслась живая река: горожане, крестьяне, монахи, солдаты… Крик, шум, гам, звон бубенчиков на ослах и мулах, звон церковных колоколов, пение и щёлканье, стукотня и грохотня: ремесленники работали на порогах домов, а то так и прямо на тротуарах. Солнце так и пекло, воздух был тяжёл и удушлив; Юргену казалось, что он в раскалённой печке, битком набитой жужжащими и гудящими навозными и майскими жуками, пчёлами и мухами; голова шла кругом. Вдруг он увидал перед собою величественный портал собора; в полутьме под сводами мерцали свечи, курился фимиам. Даже самый оборванный нищий имел право войти в церковь; матрос, с которым послали Юргена, и направился туда; Юрген за ним. Яркие образа сияли на золотом фоне. На алтаре, среди цветов и зажжённых свечей, красовалась Божья Матерь с Младенцем Иисусом. Священники в роскошных облачениях пели, а хорошенькие, нарядные мальчики кадили. Вся эта красота и великолепие произвели на Юргена глубокое впечатление; вера и религия его родителей затронули самые сокровенные струны его души; на глазах у него выступили слёзы.
Из церкви они направились на рынок, закупили нужные припасы, и Юргену пришлось тащить часть их. Идти было далеко, он устал и приостановился отдохнуть перед большим великолепным домом с мраморными колоннами, статуями и широкими лестницами. Юрген прислонил свою ношу к стене, но явился раззоло́ченный швейцар в ливрее и, подняв на него палку с серебряным набалдашником, прогнал прочь – его, внука хозяина! Но никто, ведь, не знал этого; сам Юрген – меньше всех.
Корабль отплыл; опять потянулась та же жизнь, толчки, ругань, недосыпанье, тяжёлая работа… Что ж, не мешает отведать всего! Это, ведь, говорят, хорошо пройти суровую школу в юности. Хорошо-то, хорошо – если потом ждёт тебя счастливая старость!
Рейс кончился, корабль опять стал на якорь в Рингкьёбингсфиорде, и Юрген вернулся домой, в рыбачью слободку, но, пока он гулял по свету, приёмная мать его умерла.
Настала суровая зима. На море и суше бушевали снежные бури; просто беда была пробираться по степи. Как, в самом деле, разнятся между собою разные страны: здесь леденящий холод и метель, а в Испании страшная жара! И всё же, увидав в ясный, морозный день большую стаю лебедей, летевших со стороны моря к Северному Восборгу, Юрген почувствовал, что тут всё-таки дышится легче, что тут, по крайней мере, можно насладиться прелестями лета. И он мысленно представил себе степь, всю в цветах, усеянную спелыми, сочными ягодами, и цветущие липы у Северного Восборга… Ах, надо опять побывать там!
Подошла весна, началась ловля рыбы, Юрген помогал отцу. Он сильно вырос за последний год, и дело у него спорилось. Жизнь так и била в нём ключом; он умел плавать и сидя, и стоя, даже кувыркаться в воде, и ему часто советовали остерегаться макрелей, – они плавают стадами и нападают на лучших пловцов, увлекают их под воду и пожирают. Вот и конец! Но Юргену судьба готовила иное.
У соседей был сын Мортен; Юрген подружился с ним, и они вместе нанялись на одно судно, которое отплывало в Норвегию, потом в Голландию. Серьёзно ссориться между собою им вообще было не из-за чего, но мало ли что случается! У горячих натур руки, ведь, так и чешутся; случилось это раз и с Юргеном, когда он повздорил с Мартеном из-за каких-то пустяков. Они сидели в углу за капитанскою рубкой и ели из одной глиняной миски; у Юргена был в руках нож, и он замахнулся им на товарища, причем весь побледнел и дико сверкнул глазами. А Мортен только промолвил:
– Так ты из тех, что готовы пустить в дело нож!
В ту же минуту рука Юргена опустилась; молча доел он обед и взялся за своё дело. По окончании же работ он подошёл к Мортену и сказал: «Ударь меня в лицо, – я сто́ю! Во мне, право, вечно бурлит через край, точно в горшке с кипятком!»
– Ну, ладно, забудем это! – отвечал Мортен, и с тех пор дружба их стала чуть не вдвое крепче. Вернувшись домой, в Ютландию, на дюны, они рассказывали о житье-бытье на море, рассказали и об этом происшествии. Да, кровь в Юргене бурлила через край, но всё же он был славный, надёжный горшок.
– Только не «ютландский»[1], – ютландцем его назвать нельзя! – сострил Мортен.
Оба были молоды и здоровы; оба – парни рослые, крепкого сложения, но Юрген отличался большею ловкостью.
На севере, в Норвегии, крестьяне пасут свои стада на горах, где и имеются особые пастушьи шалаши, а на западном берегу Ютландии, на дюнах понастроены хижины для рыбаков; они сколочены из корабельных обломков и крыты торфом и вереском; по стенам внутри идут нары для спанья. У каждого рыбака есть своя девушка-помощница; обязанности её – насаживать на крючки приманки, встречать хозяина, возвращающегося с лова, тёплым пивом, готовить ему кушанье, вытаскивать из лодок пойманную рыбу, потрошить её и проч.
Юрген, отец его и ещё несколько рыбаков с их работницами помещались в одной хижине. Мортен жил в ближайшей.
Между девушками была одна, по имени Эльза, которую Юрген знал с детства. Оба были очень дружны между собою; в их нравах было много общего, но наружностью они резко отличались: он был смуглый брюнет, а она беленькая; волосы у неё были жёлтые, как лён, а глаза светло-голубые, как освещённое солнцем море.
Раз они шли рядом; Юрген держал её руку в своей и крепко пожимал её. Вдруг Эльза сказала ему:
– Юрген, у меня есть что-то на сердце! Лучше бы мне работать у тебя, – ты мне всё равно, что брат, а Мортен, к которому я нанялась, мой жених. Не надо только болтать об этом другим!
Песок словно заколыхался под ногами Юргена, но он не проронил ни слова, только кивнул головой, – согласен мол. Бо́льшего от него и не требовалось. Но он-то в ту же минуту почувствовал, что всем сердцем ненавидит Мортена. Чем больше он думал о случившемся, – а раньше он никогда так много не думал об Эльзе – тем яснее становилось ему, что Мортен украл у него любовь единственной девушки, которая ему нравилась, то есть, Эльзы; вот оно как теперь выходило!
Сто́ит посмотреть, как рыбаки переносятся, в свежую погоду, по волнам через рифы. Один из рыбаков стоит на носу, а гребцы не спускают с него глаз, выжидая знака положить вёсла и отдаться надвигающейся волне, которая должна перенести лодку через риф. Сначала волна подымает лодку так высоко, что с берега виден киль её; минуту спустя она исчезает в волнах; не видно ни самой лодки, ни людей, ни мачты; море как будто поглотило всё… Но ещё минута, и лодка вновь показывается на поверхности по другую сторону рифа, словно вынырнувшее из воды морское чудовище; вёсла быстро шевелятся – ни дать ни взять ноги животного. Перед вторым, перед третьим рифом повторяется то же самое; затем рыбаки спрыгивают в воду и подводят лодку к берегу; удары волны помогают им, подталкивая её сзади.
Не подать вовремя знака, ошибиться минутой, и – лодка разобьётся о риф.
«Тогда бы конец и мне, и Мортену!» Эта мысль мелькнула у Юргена, когда они были на море. Отец его вдруг серьёзно занемог, лихорадка так и трепала его; между тем лодка приближалась к последнему рифу; Юрген вскочил и крикнул: – Отец, пусти лучше меня! – и взгляд его скользнул с лица Мортена на волны. Вот приближается огромная волна… Юрген взглянул на бледное лицо отца и – не мог исполнить злого намерения. Лодка счастливо миновала риф и достигла берега, но злая мысль крепко засела в голове Юргена; кровь в нём так и кипела; со дна души всплывали разные соринки и волокна, запавшие туда за время дружбы его с Мортеном, но он не мог выпрясть из них цельную нить, за которую бы мог ухватиться, и он пока не приступал к делу. Да, Мортен испортил ему жизнь, он чувствовал это! Так как же ему было не возненавидеть его? Некоторые из рыбаков заметили эту ненависть, но сам Мортен не замечал ничего и оставался тем же добрым товарищем и словоохотливым – пожалуй даже чересчур словоохотливым – парнем.
А отцу Юргена пришлось слечь; болезнь оказалась смертельною, и он через неделю умер. Юрген получил в наследство дом на дюнах, правда маленький, но и то хорошо, у Мортена не было и этого.
– Ну, теперь не будешь больше наниматься в матросы! Останешься с нами навсегда! – сказал Юргену один из старых рыбаков.
Но у Юргена как раз было в мыслях другое, – ему именно и хотелось погулять по белу свету. У торговца угрями был дядя, который жил в «Старом Скагене»; он тоже занимался рыболовством, но был уже зажиточным купцом и владел собственным судном. Слыл он милым стариком; у такого стоило послужить. Старый Скаген лежит на крайнем севере Ютландии, далеко от рыбачьей слободки и дюн, но это-то обстоятельство особенно и было по душе Юргену; он не хотел пировать на свадьбе Эльзы и Мортена, а её готовились сыграть недели через две.
Старый рыбак не одобрял намерения Юргена, – теперь у него был собственный дом, и Эльза, наверно, склонится скорее на его сторону.
Юрген ответил на это так отрывисто, что нелегко было добраться до смысла его речи, но старик взял да и привёл к нему Эльзу. Немного сказала она, но всё-таки сказала кое-что:
– У тебя дом… Да, тут задумаешься!..
И Юрген сильно задумался.
По морю ходят сердитые волны, но сердце человеческое волнуется иногда ещё сильнее; его обуревают страсти. Много мыслей пронеслось в голове Юргена; наконец, он спросил Эльзу:
– Если бы у Мортена был такой же дом, кого из нас двоих выбрала бы ты?
– Да, ведь, у Мортена нет и не будет дома!
– Ну, представь себе, что он у него будет?
