Ганс Христиан Андерсен
Оле-Закрой Глазки

Полная версия

Никто в свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Закрой Глазки.^[1] Вот мастер-то рассказывать!

Вечером, когда дети преспокойно сидят за столом или на своих скамеечках, является Оле-Закрой Глазки. Он обут в одни чулки и тихо-тихо подымается по лестнице; потом осторожно приотворит дверь, неслышно шагнёт в комнату и слегка прыснет детям в глаза сладким молоком. В руках у него маленькая спринцовка, и молоко брызжет из неё тоненькой-тоненькой струйкой. Тогда веки у детей начинают слипаться, и они уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылки. Подует, и головки у них сейчас отяжелеют. Боли при этом никакой, – у Оле-Закрой Глазки нет, ведь, злого умысла; он хочет только, чтобы дети угомонились, а для этого их непременно надо уложить в постель! Ну, вот, он и уложит их, а потом уж начинает рассказывать сказки.

Когда дети заснут, Оле-Закрой Глазки присаживается к ним на постель; одет он чудесно; на нём шёлковый кафтан, только нельзя сказать, какого цвета: он отливает то голубым, то зелёным, то красным, смотря по тому, в какую сторону повернется Оле. Подмышками у него по зонтику: один с картинками, который он раскрывает над хорошими детьми, и тогда им всю ночь снятся чудеснейшие сказки, а другой совсем простой, гладкий, который он развёртывает над нехорошими детьми; эти спят всю ночь, как чурбаны, и поутру оказывается, что они ровно ничего не видали во сне!

Послушаем же о том, как Оле-Закрой Глазки навещал каждый вечер одного маленького мальчика Яльмара и рассказывал ему сказки! Это будет целых семь сказок, – в неделе, ведь, семь дней.

Понедельник

– Ну, вот, – сказал Оле-Закрой Глазки, уложив Яльмара в постель: – теперь разуберём комнату!

И в один миг все комнатные цветы и растения выросли в большие дерева́, которые протянули свои длинные ветви вдоль стен к самому потолку; вся комната превратилась в чудеснейшую беседку. Ветки деревьев были усеяны цветами; каждый цветок по красоте и запаху был лучше розы, а вкусом слаще варенья; плоды же блестели, как золотые. Ещё на деревьях были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо что такое! Вдруг поднялись ужасные стоны в ящике стола, где лежали учебные принадлежности Яльмара.

– Что там такое! – сказал Оле-Закрой Глазки, пошёл и выдвинул ящик.

Оказалось, что это рвала и метала а́спидная доска^[2]: в решение написанной на ней задачи вкралась ошибка, и все вычисления готовы были распасться; грифель скакал и прыгал на своей верёвочке, точно собачка; он очень желал помочь делу, да не мог. Громко стонала и тетрадь Яльмара; просто ужас брал, слушая её! На каждой странице, в начале каждой строки, стояли чудесные большие и рядом с ними маленькие буквы, – это была пропись; возле же шли другие, воображавшие, что держатся так же твёрдо. Их писал сам Яльмар, и они, казалось, спотыкались об линейки, на которых должны были бы стоять.

– Вот как надо держаться! – говорила пропись. – Вот так, с лёгким наклоном направо!

– Ах, мы бы и рады, – отвечали буквы Яльмара: – да не можем! Мы такие плохонькие!

– Так я угощу вас детским порошком!^[3] – сказал Оле-Закрой Глазки.

– Ай, нет, нет! – закричали они и выпрямились так, что любо!

– Ну, теперь нам не до сказок! – сказал Оле-Закрой Глазки. – Будем-ка упражняться! Раз-два! раз-два!

И он довёл буквы Яльмара до того, что они стояли ровно и бодро, как любая пропись. Но когда Оле-Закрой Глазки ушёл, и Яльмар утром проснулся, они смотрели такими же жалкими, как прежде.