Я засмеялся, – история показалась мне забавною.
Но прадедушка и не думал смеяться; напротив, он стал ещё серьезнее.
– В твоём рассказе есть кое-что! – начал он, обращаясь к Фредерику. – И я понимаю, зачем ты это рассказал мне. Твои часы очень поучительны. Они приводят мне на память другие часы, старые, простые борнгольмские часы с тяжёлыми свинцовыми гирями, принадлежавшие моим родителям. По этим часам жили мои родители, жил и я, когда был ребёнком. Может быть, они шли и не совсем верно, но всё-таки шли, а мы смотрели на стрелку и верили ей, не заботясь о колёсах внутри. Так-то вот обстояло тогда дело и с государственным механизмом: люди спокойно верили тому, что показывали стрелки. Теперь же государственный механизм стал часами из стекла; всё устройство их на виду; видишь, как вертятся и жужжат колёса, боишься за каждый зубчик, за каждое колёсико, сомневаешься, верно ли бьют часы, ну, и прежнего детского доверия уже нет! Вот слабость нашего времени!
И прадедушка кончал тем, что начинал горячиться. Они с Фредериком никак не могли столковаться, но и разлучить их было трудно, «как прошлое с настоящим». Это поняли они оба и вся семья, когда Фредерику пришлось отправиться по делам фирмы в далёкий путь, в Америку. Тяжело было прадедушке перенести такую разлуку, – далеко, ведь, отправлялся Фредерик, за море, в другую часть света!
– Каждые две недели ты будешь получать от меня по письму! – сказал Фредерик. – А ещё быстрее всякого письма прилетит к вам от меня весточка по телеграфной проволоке. Вместо дней понадобятся часы, вместо часов – минуты!