Гектор Шульц
Нефоры
Олежа жил в однокомнатной квартире с сильно пьющим и вечно простуженным отцом, злобной матерью и двумя старшими братьями. В нашей компашке мы не называли их по имени. Только по кличкам. Круглое Лицо и Длинное Лицо. Или, сокращенно Круглый и Длинный, когда было лень называть полностью.
Круглый – старший. У него была большая круглая башка и хилое тельце, как у пришельцев из ящика. Крохотные глазки, здоровенный нос и толстые, вечно слюнявые губы. Солёный, как увидел его, сразу окрестил старшего дебилом и, как показало время, он был отчасти прав.
Длинный – второй сын Балакиревых. Его башка была вытянутой, как дыня-торпеда, а лоб сильно скошен, словно мозгов в его голове совсем нет. Такие же, как и у старшего, крохотные глазки, нос и толстые губы присутствовали.
Олег разительно от них отличался. Он был ниже ростом, более крепкий и куда симпатичнее братьев.
– Бастард он, бля буду, – сказал начитавшийся Вальтера Скотта Кир, когда увидел выползающих из чрева подъезда братьев Балакиревых. – Либо мамка нагуляла где-то, либо спиздили у соседей, увидев, какие уроды рождаются.
Чуть позже мы стали свидетелями особого отношения к детям в этой семье. Круглого и Длинного любили, зацеловывали в жопу и всячески перед ними лебезили, а вот Олегу постоянно доставалось, причем порой из-за всякой хуйни или проделок своих дебиловатых братьев.
Мать могла запросто купить две шоколадки, а про Олега забыть. Шмотки в первую очередь тоже покупались старшим, на младшего же чаще всего забивали болт, о чем нам поведал сам Балалай, когда немного прикипел, выпил и оголил душу.
– Они ж дегроды, пиздец, – буркнул Олег, наливая в гнутую алюминиевую кружку домашнее вино Кира. – Толян как-то с улицы толкан старый притащил и с Коляном решил его вместо нашего установить. Я в то время спал на балконе и, что делают эти ебланы, не знал. Просыпаюсь, значит, от крепкого такого леща. Щека горит, в башке мухи летают, а надо мной мамка стоит и ядом плюется. Рядом с матрасом моим еще и унитаз наш старый стоит, а сбоку от подушки пустая бутылка от винища, которое я отродясь не пью. Мамка меня за ухо и в сортир, а там… пиздец, канализация. Все в воде, в говне и грязи. В ванной валяется уличный толкан, разбитый к хуям. Из трубы еще говно течет, а эти два долбоеба скалятся и на меня пальцем показывают. Мол, Олежа пришел домой пьяный, разбил толкан и попытался новый поставить.
– Гонишь! – недоверчиво произнес Кир, подливая и себе вина. – Блядь, мы ж видели их. Их даже спрашивать не надо, любую хуйню смело вешай и будешь прав.
– Хуй знает. Мамка всегда им верит, – почесал лоб Балалай. – Меня тогда из дома на неделю выгнали. У братанов с Речки кантовался. А как деньги закончились, так сразу обратно позвали. Но это хуйня, пацаны, отвечаю. В школе вообще пиздец был. Покупают, значит, в августе одежду нам. Новую. Типа, чтобы в новый учебный год при полном марафете, бля. Взяли нас троих родаки и на рынок к гукам потащили. Те сразу налетели, защебетали что-то по-своему, шмотки суют под нос и вокруг долбоебов этих вертятся. Я с папкой рядом курю и жду своей очереди. И чо думаете?! Шмотье купили только этим пидорасам, а мне мамка прямым текстом сказала, что в старом от братьев похожу. Я ей в ответ, что деньги-то мои, на рынке вагоны грузил с пацанами все лето, а она нахуй послала и все. Папка только плечами пожал и за ней поплелся. Вы, блядь, видели их штаны? Я ж обмотаться ими как Цезарь могу, и то лишнее останется. Короче, я к братанам, мол так и так, послали меня нахуй. Они в ответ предложили металла напиздить с завода, ну я и согласился. Хоть шмотье купил и то радость. Теперь половину отдаю им, и хватит. Один хуй на кретинов все потратят, а мне хуй, как обычно.
– Блядь, Олег. А чего ты не свалишь? – фыркнула Ирка. – С такой родней, да ну его нахуй, не?
– Так-то да, Ириш, но родня это, – Олег загадочно улыбается и делает глоток вина. – Если не я, то они по миру пойдут. Эти два дегрода без родителей сдохнут сразу. Только и могут, что на бабок в подъезде дрочить, да хуйню всякую с улицы таскать. Да и батю жалко, нормальный он, хоть и синячит. Он всю жизнь угробил, чтобы нашу банду содержать, а тут, если один останется, мамка ж его сожрет. Короче, запутанно все это. Не вникайте, а то крыша съедет, точно говорю.
Но семейка не смогла помешать Олегу закончить музыкалку по классу гитары, да и на его выкрутасы после школы стали смотреть куда лояльнее. Понимали, что если передавят, то хуй им, а не деньги. Мы же не понимали его странную любовь к родным. Его унижали, оскорбляли и издевались над ним, как хотели, а он их любил. Просто любил. «Потому что родня», – как он любил повторять время от времени, если Кир снова поднимал эту тему.
– Ему очень больно, но он скрывает это, – сказала как-то Лаки после очередной лиричной исповеди Балалая. – И всегда будет скрывать.
Олька Лаки пришла в нашу компашку через месяц после Балалая. Единственный лучик здравого смысла среди кучи разномастных обалдуев. С ней я познакомился в клубе «Шесть семерок», который находился в центре и считался заведением для мажоров.
Меня и Кира туда пригласил Слепой Пью, один из общих знакомых по неформальским тусовкам. Слепым его звали потому, что один глаз у него был искусственным. Последствия давней драки со скинами, которые доебались до Пью и попросили пояснить за шмот. Пью пояснил так, что потерял глаз и стал с того момента прозываться Слепым Пью. Погоняло же ему дали за страсть к бухлу.
– Пил, пью и буду пить, – сказал как-то Пью на одной из вписок. С тех пор «Пью» к нему и прилипло.
Пью был завсегдатаем музыкальных клубов. Он мог отжигать под шансон, клубняк и голимую попсу. Знал, в каком клубе какой репертуар в любой день недели. Водил дружбу с хозяевами этих клубов, подгоняя им клиентов из неформальских тусовок, которые хотели устроить свой концерт с бухлом и размалеванными девками.
– В «Семерках» сегодня концерт будет, – сообщил он нам с Киром, когда мы пересеклись в центре и завалились в бар, чтобы пропустить по бутылке пива.
– Кто играет? – спросил я. Киру обычно было похуй, кто играет. Больше его волновало бухло и будут ли на концерте симпатичные тёлки.
– Бледные кодляк собирают, – ответил Пью. Мы с Киром переглянулись и недоверчиво на него посмотрели.
– Кто их, блядь, в «Семерки»-то пустит? – ругнулся Кир. – Там же обычно клубняк крутят.
– Не, кто-то подмазал Абрека, он разрешил провести сходку бледных.
«Бледными» в нашем городке называли немногочисленных на тот момент готов. Они сторонились остальных неформалов, тусили или на квартирах, или на кладбище на окраине Речки, если не боялись получить пизды от сторожей и гопоты.
– Там банда их выступать будет. «Silver Queen» вроде, или как-то так. Неплохие, кстати, ребята. Легкий готик-рок рубят. Если пойдете, я маякну тогда. Чужих не пускают, типа закрытое мероприятие и вся хуйня.
– Пойдем, – кивнул Кир. – Дома один хуй делать нечего, а концертов нормальных давно не было. – Нас с Дьяком запиши.
– А остальные ваши чо?
– Жаба в больничке, ногу сломал. Ирка с матерью в деревню поехала, а Балалай пропал куда-то. Наверняка нажрался и отходняки ловит, – ответил я.
– А, ну и заебца. Хуй знает, сколько там своих пригласить можно, – задумался Пью. – Но вас я впишу, не ссыте. Только без чудилова, пацаны. Абрек такой хуйни в клубе не терпит, а мне потом отвечать, раз вписываюсь за вас.
– Не бзди, – перебил его Кир. – Будем вести себя прилично.
В кои-то веки Кир не соврал, и вечер прошел без битья морд и доебов до других. Еще на входе в клуб мы увидели невдалеке компанию гопарей, который скалились и подъебывали подходящих к клубу бледных. Те с истинно мертвым похуизмом сообщали охране – двум здоровенным кавказцам – свою фамилию и проходили внутрь. Гопота на парней Абрека предпочитала не залупаться, потому что разговор обычно был коротким и жестоким.
Мы тоже сообщили свои фамилии, дали обыскать торбы и, когда охрана вытащила у Кира нож из-за пояса, смогли тоже пройти внутрь. А внутри нас ждал настоящий карнавал.
Повсюду проплывали девушки в черных платьях и с большим количеством белой краски на лице. Они были обвешаны цепями и кольцами, как готические елки из журналов по тяжелой музыке, которые иногда покупал Кир или Ирка. Пацаны, которых было немного, больше походили на облитых краской долбоебов. Половина ходила в майках «HIM», а вторая половина щеголяла в балахонах «Lacrimosa». Правда встречались и такие, что были на стиле: в черных дорогих викторианских рубашках, черных брюках и тяжелых говнодавах, обшитых металлом. К таким тёлки сами липли, игнорируя тех, что были одеты победнее.
Мы стояли возле барной стойки и потягивали самое дешевое пиво, потому что денег на коньяк и водку не было, как и на закуску. На подходящих к стойке девушек мы внимания не обращали, потому что они не задерживались. Брали бокал вина, оставляли деньги и возвращались на танцпол, где томно дрыгались под неспешный готик-рок. Лишь одна, подошедшая в середине сета музыкантов, подошла к стойке, да так там и осталась, вежливо отсылая прочь подкатывающих к ней пацанов в майках «HIM».
– Девушка, подкатывайте к нам, – бросил я, когда поймал её блуждающий взгляд. И добавил, когда тонкие черные брови вопросительно изогнулись: – Так вам хоть мешать не будут.
– Возможно, ты прав, – отстраненно буркнула она и, подойдя ближе, уселась на свободный стул рядом со мной, после чего без стеснения оглядела мой прикид: черную майку с принтом «Каннибалов», черные джинсы с внушительной хромированной цепью на боку и папкины старые армейские берцы. – На готов вы не похожи.
– В точку, солнце, – улыбнулся Кир, смотря на сцену. – Мы так… культурно отдохнуть пришли. Будешь пиво?
– Спасибо. Я лучше вино, – скромно улыбнулась девушка, поднимая в руке бокал. – Вы откуда?
– С Окурка. А ты? – ответил я.
– Отсюда. С центра, то есть. На Ленина живу. Мой папа как раз помог организовать концерт. До этого только на квартирах собирались. Но тут вход по приглашениям. Кто вас пригласил?
– Слепой Пью, – ответил ей Кир.
– А одноглазый… – кивнула девушка. – Он интересный человек. Где-то тут бегает.
– Да, видели, – отмахнулся я. – Пью как до клуба доберется, то все, пиздец, пропал. Начинает бегать, знакомства заводить, до девок доебываться. Но у вас тут неплохо. Музыка приятная, компания, правда, странная, но мы первый раз на сходке готов.
– Оно и видно. Как вас зовут?
– Солёный, – представился Кир, протягивая руку. Девушка чуть подумала и осторожно пожала протянутую ладонь.
– Дьякон. Можно Дьяк.
– Лаки, – представилась она.
– Удачливая, типа? – хохотнул Кир, делая глоток пива. – Ну, будем знакомы, Лаки.
– Нет. Это от латинского «lacrimae». Слеза, – рассмеялась она, с интересом смотря на Кира. Я улыбнулся. В который раз Кир перехватывал женское внимание. – Сокращенно – Лаки. Привыкла уже. А в миру вас как зовут?
– Чего? – не понял Кир, снова заставив Лаки рассмеяться. – В миру?
– Ну, настоящие имена, – пояснил я. Лаки кивнула. – Миха. А это Кирилл.
– Оля. Но предпочитаю имя темной стороны, – серьезно ответила она. Кир стер ухмылку с лица и вздохнул.
– Любой каприз, солнце. Лаки, значит, Лаки.
Лаки была готом снаружи и внутри. Более холодная, чем мы, утонченная и эрудированная, она почему-то выбрала нашу компашку и поначалу бесила Жабу и Ирку. Жаба ревновал её к Киру, который частенько заигрывал с Лаки, а Ирка считала её выебистой мажоркой, пока Олька на одной из встреч не выпила с ней на двоих бутылку водки и еще три часа после этого болтала на темы андерграундной поэзии девятнадцатого века.
Олька жила в центре, в самом благополучном районе нашего городка. Её соседом по подъезду был мэр, а папка водил дружбу со всеми влиятельными людьми города. Более того, даже отмороженная гопота, которой похуй на все запреты и влиятельность, старалась обходить Ольку стороной, словно зная, что пиздец за этим последует настоящий и воистину адовый. Правда, она и сама старалась лишний раз не искушать судьбу. На Окурок она приезжала и уезжала исключительно на такси. И очень редко оставалась у кого-нибудь с ночевкой. Все же отец хоть как-то, но старался контролировать слишком уж независимую дочь.
Потом выяснилось, что Лаки учится по соседству с политехом, и мы частенько коротали время, сидя в одной из многочисленных кафешек. Иногда обсуждали музыку, а порой просто сплетничали о неформальской тусовке нашего города.
– Лаки, а хуль ты забыла среди такого быдла, как мы? – подъебал её однажды пьяный Жаба, когда мы тусили у Кира дома в лютые морозы. Олька, оторвавшись от разговора с Иркой, посмотрела на Жабу, как на дурака, и, закатив глаза, вздохнула. Но Жаба не успокоился. Разгоряченного алкоголем, его снова обуяла ревность, как это частенько бывало. – От портвейна и картохи нос воротишь, на такси катаешься, с мэром здоровкаешься по утрам…
– Во первых, я не голодна, – медленно, словно полоумному, объяснила она Жабе. – Во-вторых, я предпочитаю нормальный алкоголь, а не ту бурду, что вы у соседки покупаете. В третьих, ценю себя и свое время, поэтому катаюсь на такси…
– И в четвертых, иди на хуй, Жаба, – перебила подругу Ирка. – Любишь ты влезать, блядь, в разговоры. У нас свобода. Кто как хочет, тот так и выебывается. К тому же быдло тут только ты. Кир вон в изучение запрещенных веществ ударился, Мишка с Лакиной подачи демонологию изучает, хотя ему химию зубрить надо. Балалай блюзы ебашит, когда в настроении. Один ты говно, вот и не залупайся.
– Чо ты Жабу обижаешь? – рассмеялся Кир, когда Жаба надулся. – Иди сюда, братан. Ебнем портвешку, и полегчает. Сам же, блядь, знаешь. К бабам, пока они кости перетирают кому-то, лучше не суйся. Сожрут.
– Угу. Без соли, – поддакнула Ирка и подмигнула надувшемуся Жабе. – Или отпиздят за доебы.
– Вот, вот. Раздавай давай, – кивнул я на карты, и Жаба нехотя подчинился. Все же он привык, что Кир за него заступается. Но перед Лаки Кир почему-то тушевался. «Дохуя умная», как он часто любил повторять и загадочно улыбался в эти моменты.
Солёный, Жаба, Ирка, Лаки, Балалай. Мои друзья. Пусть странные, порой дикие и жестокие, но они были моими друзьями, когда я только начинал свой путь неформала. Пусть это звучит пафосно, но так оно и было на самом деле.
Мы через многое прошли вместе. Был и смех, были и слезы. Было предательство и раскаяние. Много чего было. Веселого и не очень.
Тридцать первого декабря две тысячи первого года мы сделали совместное фото. Кир сидит на диване и держит в руках советскую пивную кружку, в которую до самого верха налито шампанское. Рядом с ним бледная Лаки, которая все же улыбается. По другую сторону от Кира стоит надувший губы Жаба, а за ним, обнявшись, стою я, Ирка и Балалай. На фото Кир вывел канцелярской замазкой – «Братство Окурка». Тогда все увлеклись Толкиным и его «Властелином колец» с моей подачи, и Кир не мог не отметить сходство между Братством Кольца и нашим братством, что озвучил сразу после боя курантов и поздравления президента.
– А чо нет-то? – возмущался он, когда мы подняли его на смех. – Братство Окурка же. Даже Лаки, хоть и центровая, а все равно своя, окурковская, как и Балалай. Я вот типа Леголас…
– Ты страшный, что ядерный пиздец, Солёный, – перебила его Ирка и заржала так, что затмила своим смехом треск петард с улицы. – Какой из тебя эльф, нахуй? Из говна вылупленный?
– Ничо не знаю. Я типа Леголас, Дьяк вон Арагорн. Тоже вечно шароебится хуй пойми где.
– В политехе, в отличие от тебя, дурака, – рассмеялся я, делая глоток шампанского. Но Кир замахал руками.
– Да и похуй. Типичный Бродяжник. Жаба вон Гимли, Балалай – Боромир…
– Схуяли я Боромир?! – пьяно возмутился Олег, заставив смутиться Кира. – Он сдох вообще и нихуя полезного не сделал!
– Блядь. Ну а кто ты тогда? – спросил он. Балалай привстал с пола, на котором сидел, пьяно улыбнулся и скромно ответил.
– Гендальф, конечно же.
– Какой из тебя, блядь, Гендальф, Олег, – фыркнул Кир. – Гендальф чурок не пиздит по пьяни.
– Гендальф, и не ебёт, – отрезал Балалай и снова уселся на пол.
– Ну и хуй с тобой. Значит, Гендальф, – Кир запнулся, посмотрев на наших девчонок и снова стушевался.
– А девок в братстве не было, – ехидно заметила Ирка.
– А у нас будут. И точка. Кто не согласен – тот идет нахуй.
– Заебал, согласны, – затараторили все, лишь бы Кир наконец-то заткнулся. – Братство Окурка, выпьем!
– И фоткаемся, пока фотоаппарат не раздолбали, – добавила Лаки, вытаскивая из сумочки свой «Кодак».
«Братство Окурка. 2001», гласила подпись замазкой на фотографии. Тогда мы еще не знали, что преподнесет нам жизнь. Мы были молоды, пьяны и наполнены светлыми ожиданиями. К сожалению, нашлось место и тьме. Но тогда мы этого не знали. И просто веселились, как умели.
Глава вторая. Не такие, как все.
Модно быть не таким, как все. Ходить с пафосным ебалом, кривиться при звуках попсы или шансона из раздолбанной колымаги, пролетающей с визгом и вонью по проспекту. Смотреть, как на говно на всех, чьи взгляды и мировоззрение отличаются от твоего. Да, сначала мы были такими.
Протест всему, что не по-твоему. Протест родным, протест бывшим друзьям, протест системе, протест ради протеста. Потому что круто быть не таким, как все. Но изначально мы были обычными неформалами и лишь после знакомства с Балалаем заразились от него вирусом «протеста».
– Нефор лучше цивила. И это, блядь, факт! – горячо сказал он, когда мы собрались у Ирки дома и под негромкий шелест «Арии» гоняли чаи, не зная, чем заняться. – Вы зацените то, что слушают цивилы. Это же хуйня на постном масле. Тексты говно, музыка убогая. Ни смысла, ни энергии.
– О, да. То ли дело метал, – фыркнула Ирка, переключая на начало в двадцатый раз «Беспечного ангела».
– Ага. У «Каннибалов» тексты вообще пиздец, – поддакнул я, но Балалай зашипел и замотал башкой.
– Да у «Каннибалов», блядь, душа есть. Они нарезают то, что им самим нравится. А эти, блядь… «ути-пути-хуй-поймути» или очередная рвущая глотку поебень про зону. Весь смысл попсы в том, чтобы срубить бабла. А метал изначально был наполнен протестом. Чуваки писали то, что хотели, и играли то, что хотелось играть. И похуй на лейблы, похуй на мнение каких-то припизднутых говнарей. На все похуй, кроме своих убеждений.
– Чот ты опять в свой нацизм сваливаться начал, кажись, – бросил Жаба, и мы его поддержали. – Разве не похуй, кто там и что слушает. Если тебе по кайфу, то на остальных насрать. Не?
– Не, – передразнил его Олег. – Ту залупу, что из ящика и радио орет, любой дегрод за пять минут сочинить сможет. А вот попробуй сочинить что-нибудь по типу «Necrophagist». Да у тебя мозги в узел свернутся и слюна из ушей потечет. Потому что в музыкальном плане «Necrophagist» сложнее хуйни из ящика и созданы не для зарабатывания бабла, а для души. Я чо, зря в музыкалку что ли ходил? Не нравится вам сравнение метала с попсой, так сравните с классической музыкой. Да, там тоже хватало продажного блядства, когда пьесы писались исключительно за деньги, но композиторы и сами творили. И сочиняли такое, что до сих пор котируется миллионами.
– Короче, Балалай хочет сказать, что метал – он искренний, а попса и прочая хуйня – продажное говно, – хохотнул Кир.
– Везде можно найти продажное, как ты выразился, говно, – скривила личико Лаки. Кир улыбнулся в ответ и кивнул.
– Ну да. Не отрицаю. Но в метале этого все ж поменьше. Олеж, ты давай к сути, пока мы не отупели, – сказал он.
– К сути? – усмехнулся Балалай, обводя нас веселым взглядом. – Лады. Суть такова: целью жизни должен быть протест. Об этом говорит метал.
– А «Каннибалы» говорят, что надо кончать кровью и жрать кишки ангелов, – отмахнулся я. – Олег, ну серьезно, заваливай уже со своим протестом. Битый час одну пластинку долбишь.
– Не скажи, – сверкнул глазами Балалай. – Вот сам подумай, Мих. В чем души больше? В Круге или в «Darkthrone»?
– Сравнил хуй и палец, – рассмеялся я. Остальные тоже весело загалдели, но Балалай шикнул, и они угомонились. – Понятно, что в «Darkthrone». Они сами об этом говорят во всех интервью. Только первый из каждого утюга звучит, а вторые известны кучке волосатых нефоров и только.
– А еще первый вынужден петь, а вторые с радостью это делают, – внезапно поддержала Олега Лаки. Тот хлопнул в ладоши и просиял.
– Ну хоть кто-то понимает, – улыбнулся Олег. – Ладно. Кто пойдет за бухлом?
– Жаба, конечно, – буркнула Ирка, возясь с плеером на компе. Жаба злобно на нее посмотрел, но перечить не стал и, поднявшись с дивана, сгреб в охапку кучку налика.
– Вот когда-нибудь прозреете и скажете: «Да, Балалай. Ты был неебаца прав», – сказал Олег, когда мы, разомлев от съеденного и выпитого, развалились кто где по Иркиной квартире. – Увидите. Каждый волосатый приходит к этому осознанию.
И мы прозрели. Вернее, сделали вид, что прозрели. За всем этим пафосом и нетаковостью скрывались все те же обычные пацаны и девчонки с Окурка. Поначалу единственное, чем мы отличались от сидящих на кортках у подъезда ровесников, так это внешним видом. А внутри были все теми же.
Могли обматерить прохожего, доебаться до забредшего не в свой район, дать пизды соседу или нагрубить родителям. Но в чем-то Балалай все же оказался прав: отличия, хоть и порой незначительные, были. Из нашей компашки четверо после школы отправились учиться, а у Балалая за спиной была музыкальная школа, да и в музыке он шарил получше, чем Жаба. Соседские пацаны, в отличие от нас, ничем таким похвастаться не могли.
Живший на втором этаже Рак, впервые увидев меня в неформальском прикиде, выпал в осадок и замер на площадке, открыв рот. Его вечно мутные глаза совсем погасли, словно увиденное нанесло ему непоправимую травму. Я же настороженно стоял напротив него, гадая, что произойдет. То ли Рак доебется, то ли отодвинется в сторону и даст мне пройти. Второго варианта не случилось.
– Дьяк, а ты чо эт? – настороженно спросил Рак, когда к нему вернулся дар речи.
– Чо? – набычившись, спросил я, опуская глаза и осматривая свою майку с принтом «Каннибалов», черные джинсы и батины черные берцы. На боку поблескивала тяжелая цепь, которую я отрыл в кладовке. Осталась от бабкиной собаки, а папка так и не успел найти цепи применение. Зато я нашел.
– Нифер, типа? – с угрозой бросил он. – Хуль у тебя черти на груди какие-то?
– Тебе не похуй? – вопросом на вопрос ответил я. Рака я знал давно, и несмотря на грозный вид, он был внутри тем еще ссыкуном. Правда, последний раз мы дрались лет семь назад, но я почему-то был уверен, что Рак остался все тем же Раком.
– Ты чо такой дерзкий, а? – Рак сжал кулаки, но в драку кидаться не спешил. – Пизды давно не получал?
– Отъебись, – я легонько пихнул его в сторону, и Рак неожиданно легко отступил, словно толчок был куда сильнее. Его сплюснутая рожа перекосилась от ярости, а вытаращенные глаза вылезли еще сильнее из орбит.
– Попутал, нахуй?! – задохнулся он и, подскочив, замахнулся на меня. Но я легко ушел от его вялого удара и двинул в ответку ему в бок. Видимо, попал куда надо, потому что Рак скривился и, шумно выдохнув, осел на пол. Всего на пару мгновений, но мне хватило их, чтобы отстегнуть от пояса цепь. Рак, не замечая цепи, кинулся на меня и заревел. – Чмо, блядь! Ща я те…
Он не договорил, потому что я резко перекрестил его цепью по ебалу. Бледная кожа сразу пошла пятнами, и на ней выступили жуткие гематомы, а сам Рак рухнул на пол, заливая его кровью из разбитого носа и разбитой губы.
– Попутал, нахуй? – рявкнул я, передразнивая и снова замахиваясь на него цепью. Цепь, лязгая, дважды хлестнула Рака по спине, заставив того взвыть и закрыть руками голову. – До лохов на улице доебывайся, гнида, блядь. Черт ебаный!
– Хорош, слышь. Ёбу дал? – просипел он, но я уже и сам остыл. Пнув Рака в живот, я вернул цепь на место и, перешагнув соседа, поплелся на свой этаж. В висках шумело, сердце скакало, как безумное, но на бледных губах витала довольная улыбка.
Вечером ко мне пришли. Открыв дверь, я увидел на площадке наших старшаков. Рыка, Буру, Синего и Залупу, из-за спины которого выглядывал Рак. Я слабо улыбнулся, увидев, что его рожа опухла, один глаз заплыл, а нос неестественно свернут в сторону.
– Пойдем потрещим, – коротко велел Рык вместо приветствия. Хмыкнув, я пожал плечами, сунул ноги в шлепки и вышел на площадку, прикрыв за собой дверь. Но пацаны не стали вести разговор на виду у соседских дверей, и Рык мотнул головой, как бы приглашая, после чего пошел по лестнице наверх. Я знал, куда меня ведут. На технический этаж, где была лишь одна дверь, на крышу. Там пацаны курили, ебали баб, бухали и нюхали клей. Я покорно пошел за ним, а остальные потянулись следом. Только мне вот ни капли не было страшно. Я чувствовал себя правым, а еще знал, что Рык куда адекватнее своих дружков и пизды дает только тогда, как во всем разберется.
Рык здоровый, руки бугрятся мышцами, хотя он ни разу в жизни не работал и тяжелее хуя ничего не поднимал. Даже слово «качалка» было ему незнакомо. Жаба как-то сбрехнул, что дело в генетике, мол есть такие люди с развитой мускулатурой от природы. Рожа злая, набыченная. Глаза тупые и холодные.
Рык давно был старшим нашего двора, и его разве что только залетные не знали. Днем он отсыпался со своими друзьями у кого-нибудь на хате, а вечером выходил на промысел: гоповал в парке через дорогу, потрошил прохожих, доебывался до баб или, заняв технический этаж, ебал какую-нибудь счастливицу во тьме подъезда.
Среди его дружков выделялся только Залупа, который пристал к Рыку как банный лист и чем-то напоминал нашего Жабу. Вечно тявкал из-за спины, а когда дело доходило до разборок – сливался. Остальные были копией Рыка вплоть до прически – короткой стрижки под машинку с дебильной челкой, закрывающей лоб.
– Хуль ты Рака цепью осушил? – без лишних слов начал Рык, опершись об изрисованную хуями стену. Я снова пожал плечами.
– Он до шмота моего доебался, я пояснил, – коротко ответил я.
– Своих зашквар пиздить, Дьяк, – вздохнул Рык. Было видно, как ему похуй, но вожак должен решать такие вопросы. Все это понимали. – Чо словами не решили?
– Хуй знает, – буркнул я, исподлобья смотря на Рака. Он молчал в сторонке и голоса не подавал, как остальные. – Они кинулся, я ответил. А чо цепью? Так чтоб наверняка.
– Ну это правильно, – нехотя кивнул Рык. – Если глушить, то по серьезке. Рак сказал, ты типа в нефоры записался?
– Типа да, – нагло ответил я, понимая, что если сейчас не отстою свое мнение, то буду и дальше выхватывать. В том числе и от Залупы.
– Один? Или с кем-то? – пытливо спросил Рык, закуривая сигарету.
– Братаны есть, – кивнул я. – Солёного ты знаешь.
– Ага, знаю, – ответил Рык, паскудно улыбаясь. Он повернулся к молчащему Раку и добавил: – Повезло, что на Дьяка залупился, а не на Солёного. Тот бы тебя, дурака, вообще убил. Короче. У Рака к тебе предъява. Ответить придется. Как решать будем?
– Раз на раз давай, – бросил я, смотря на плоскую рожу Рака. Тот чуть подумал и кивнул.
– Раз на раз, – подтвердил он. Рык чуть подумал и сплюнул на пол.
– Вписываться будет кто за тебя?
– Не, я сам. Дворовые же. Тебе верю.
Рык улыбнулся в ответ и даже похлопал меня по плечу.
– Это правильно. По пацански. Чо, когда забиваетесь?
– Да хоть сейчас, – махнул я рукой. Но Рак протестующе замычал, заставив своих друзей заржать по-шакальи.
– Ему, блядь, месяц теперь в себя приходить, – отсмеявшись, ответил Рык. – Короче, забьемся через месяц. Если Рак сочтет нужным, то предъяву отзовет. Добро?
– Добро, – кивнул я и, пожав протянутую руку старшака, спустился по лестнице к себе на площадку. До меня еще доносилось слабое мычание Рака, но его в какой-то момент перебил недовольный голос Рыка и звук пиздюлины. Все, как и всегда.
Но Рак предъяву не отозвал. Однако и раз на раз мы с ним так и не сошлись. Через две недели после этого разговора Рак получил пизды в драке с гопарями Речки. Получил сильно: ему пробили арматуриной голову, и остаток своей жизни Рак провел дома, пуская слюни и обоссывая инвалидное кресло, выданное ему местной поликлиникой. Когда умерли его родители, Рака увезли в какое-то спецучреждение для инвалидов, а квартирку быстро прибрали к рукам мутные люди. Проходя мимо мусорных баков, я еще долго натыкался на большую фотографию сидящего в инвалидном кресле Рака с дебильным выражением лица и распотрошенную сумку с его обоссаными вещами, которыми побрезговали даже бомжи.
Нулевые начались сказочно. Количество «не таких, как все» росло в геометрической прогрессии. Мы, сидя на лавочках в парке, то и дело видели пестрых сверстников: рэперов, в мешковатых штанах и балахонах с Тупаком и Ониксом. Алисоманов и киноманов, выползших из прокуренных квартир и набравшихся смелости. Пиздюшню в черных балахонах «Scooter» и «Prodigy». Обвешанных значками и нашивками девчат. Вылезли на улицы скины и первые хулсы. Гораздо позже на улицах появились и другие: любители альтернативы, эмо и прочие однодневные хуеплеты.
Быть не таким, как все, стало модным. За свои увлечения полагалось пиздиться со всеми несогласными и презирать их так сильно, насколько позволяла собственная ненависть. Забавно, но на Окурке даже рэперы и пиздюшня в балахонах «Scooter» могли за себя постоять. Если ты в чем-то выебывался, то был обязан пояснить за свои увлечения. А если не мог этого сделать, то становился цивилом, который украдкой слушает любимую музыку дома и одевается исключительно в то, во что и подавляющая часть обитателей нашего города.
– Им надо как-то выделяться, – бросил как-то Балалай, когда мы сидели в парке на лавке втроем: я, он и Лаки, и пили холодненькое разливное.
– Угу, – поддакнула Лаки. – Когда в жизни серость, хочется её разбавить чем-то ярким.
– Черным викторианским платьем и белой пудрой? – съязвил Олег и, получив кулаком в плечо от Ольки, рассмеялся. – Да я стебусь, забей. Но ты права. Ты погляди, где мы живем. Идешь по улице, а вокруг пиздец. Серые коробки с пустыми окнами. Ебущиеся в кустах бомжи и ширяющиеся дурью нарки в подъездах. Гопота и лужи из слюней. Дрянь и грязь ебаная. Вот и ищешь чего-то другого, отличающегося от привычного. Наша компашка на Речке пока собралась, года два прошло, кажется. Хули вылупился, обезьяна?!
Последнее относилось к смуглому пацану в широких «трубах» и в балахоне с логотипом «Onyx». Пацан было остановился и сунул руку в карман, но увидев, как мы с Олегом поднялись с лавочки, передумал и, ругнувшись сквозь зубы, быстро потопал дальше.
– Пиздуй, пиздуй… Заебали, – выругался Балалай и закурил сигарету. – Напялят свои негритянские штаны и ходят, словно обосрались.
