Геннадий Мурзин
Извивы судьбы. Современный любовный роман
– Углан…
– Не скажи.
– Деревенщина…
– Глупости.
– Неотесанный…
– Неправда.
Алексею приятно на этот раз было слышать возражения на каждое слово. И он пускает самый весомый аргумент.
– Вот, Никита – другое дело.
– Пустомеля – твой Никита, – в сердцах вырвалось из Веры.
– А девчонки, завидев, млеют.
Вера снова и столь же решительно возразила:
– Не все!
– И тебе… он… не нравится? – спросил он, внимательно глядя девушке в глаза. Увидев, что та отрицательно мотает головой, сказал. – Только не ври, пожалуйста! Стройный, высокий, красивый, воспитанный (на лице прямо написано) в интеллигентной семье не может не нравиться девчонкам.
– Да, пригож… И что с того? Пустышка и ничего более. Лоск-то внешний. Уж он-то не страдает от скромности, потому что скудоумен.
Тут Алексей встал на сторону приятеля.
– Ты – не права. Парень – не дурак. А туповатым и недалеким всего лишь хочет казаться. Так, говорит, проще завоевывать девчонок, которые, по его мнению, шарахаются от умников.
– В любом случае, ты лучше его.
– И чем же?
– Тоньше, глубже, разностороннее.
Алексей галантно раскланялся.
– Благодарю… за предпочтение.
Они стояли на перекрестке, перед светофором, когда Алексей увидел слева, на той стороне улицы лотошницу, собиравшуюся, видимо, домой.
– Постой, пожалуйста, здесь, – сказал он девушке. – Я – мигом.
Он побежал через дорогу.
– Сколько? – запыхавшись, спросил он.
Лотошница не поняла и поэтому ответила вопросом на вопрос:
– Сколько стоят цветы?.. Вам – три, пять, семь?
– Все!
– Но тут много.
– Четвертной за все – хватит?
Уставшая за день женщина быстро закивала.
– Да-да… Более, чем.
Алексей положил перед лотошницей купюру, сам взял из ведра, наполненного водой, полураспустившиеся тюльпаны и побежал к Вере.
– Прими! – он протянул девушке охапку.
Вера взяла и прижала к груди.
– Спасибо… Господи, как их много!.. Ты миллионер, да?.. Как ты узнал, что ярко-красные тюльпаны – моя слабость?
– Ну… – Алексей замялся. Он не знал, как, не теряя лица, объяснить. Конечно, это была случайность, но признаваться ему в этом не хотелось. – Сердце подсказало, – счастливо сказал он и смущенно отвернулся. Ему трудно было смотреть на Веру. Потому что ее глаза в эту минуту были какие-то другие, теплее обычного.
После паузы Вера сказала:
– Люблю в мужчинах порывы.
Алексей ревниво подумал: «И сколько же их у тебя было?»
Они шли дальше и весело болтали, не замечая, что прохожих сильно поубавилось, что поток машин изрядно поредел.
Вот и мост через Москва-реку, упирающийся в Кутузовский проспект. Вот и временное обиталище Алексея – гостиница «Украина», на ступенях парадного входа которой в этот поздний час толчется народ.
– Фарцовщики! – пренебрежительно бросила Вера и отвернулась. – Кстати, ты можешь идти отдыхать. Тут уж я одна как-нибудь доберусь. Всего один квартал.
– Гонишь? – спросил Алексей.
– Нет, что ты!
– Тогда – до подъезда.
– Люблю, когда мужчина принимает решения.
Вот они свернули направо, прошли под аркой, во дворе повернули налево и остановились напротив третьего подъезда.
– Я – дома, – Вера подняла глаза вверх. – На кухне – свет. Ждут. Не спят. Смотри, как в открытом окне третьего этажа слегка колышется штора. Мама, прячась за ней, наблюдает за нами. Она всегда так делает. И уверяет, что не ради любопытства.
Алексей спросил:
– И часто тебя провожают мужчины?
– Часто, – ответила Вера и засмеялась. – Неужто ревнуешь? Уже?..
– Такую… Такую замечательную… Можно сказать, настоящую принцессу и не ревновать?!
Вера озорно встряхнула головой и над ней светло-золотистыми длинными волнистыми прядями вверх поднялись и опустились на плечи волосы.
– Ревность – ужасна, – заметила девушка, искоса поглядывая на Алексея. Видимо, ей была интересна его реакция.
– Нет ревности – нет и любви.
Вера, озорно поблескивая в ночи глазами, опять засмеялась.
– Уже и любовь?
– Почему, Верочка, нет?
Вера неожиданно заторопилась.
– Я – пойду, ладно? Завтра тебе позвоню.
– А телефон знаешь?
Девушка кивнула.
– Иришка сказала.
Она хотела было пойти к входной двери подъезда, но Алексей, взяв за руку, остановил.
– Верочка… Я хочу сказать, что… – он притянул Веру к себе, но она быстро отстранилась.
– Уж не поцеловать ли хочешь? – спросила Вера, еще дальше отстраняясь от него.
– Нет-нет, что ты, Верочка! Успокойся! Я хочу сказать… Понимаешь?..
– Извини, пока ничего не понимаю.
– Вчера… На Пушкинской… Сразу, как увидел… Влюбился, короче!
– В кого? Не в Иришку ли? – Вера все прекрасно понимает, но, чтобы скрыть собственное волнение, специально озорничает.
– В тебя! – в отчаянии выкрикнул, будто ему семнадцать лет, Алексей. – И сейчас… И сегодня… Окончательно убедился, что люблю… По-настоящему люблю.
– Эй, ямщик! Не гони лошадей! Нам некуда больше спешить, – пропела Вера своим замечательным контральто и побежала в подъезд.
Алексей растерянно крутил головой. Ему надо было сказать еще что-то, очень-очень важное, но он не знал, что именно. Голова – гудит и совершенно пуста.
Вера уже открыла дверь подъезда. Еще несколько секунд она скроется с его глаз.
– Верочка! – крикнул он вдогонку. – А я?.. Хоть чуть-чуть нравлюсь тебе?.. А?..
– Дурачок! – ответила она и, смеясь, скрылась внутри.
С минуту Алексей стоял, переминаясь с ноги на ногу. Стоял и смотрел на распахнутое окно третьего этажа. Штора по-прежнему волновалась: то ли от свежего ветерка, проникающего на кухню, то ли еще по какой причине.
Глава 4
Воркование
«Ясноглазая лебедушка, здравствуй!
С армейским приветом к тебе издалека – Алексей.
Прости, что так долго не писал. Переталкивали с места на место и постоянства в личной дислокации не имел. Ну… Сама понимаешь: армия – не гражданка, где каждый сам себе голова. И вот… Наконец-то! Кажется, все в порядке: назначен командиром взвода отдельного гвардейского штурмового танкового полка (предлагали штабную должность, но я отказался). Был представлен личному составу: ребята крепкие и молодые. Впрочем, и я ведь тоже еще не стар, не так ли? Шепнули, что взвод – в отстающих по части боевой и политической подготовки. Не отчаиваюсь… Подтянемся и выйдем в передовые… Со временем. В замах у меня – прапорщик Сергиенко. Из старослужащих. Не очень политически подкован, но зато, говорят, ас по технической части. Бывший колхозный тракторист, как он сам говорит, механизатор широкого профиля.
Жду весточки. Очень жду! Черкни хотя бы несколько слов! Обнимаю и… Хотя даже не знаю, имею ли я право на это?..
Приморский край, город Уссурийск, в/ч 6633, Осинцев Алексей Леонидович. 5 августа».
«Москва, 20 августа. Алёшенька, привет! Только что получила и сразу засела за ответ. Я – не ты! Вот!..
Чуть-чуть сердита, а поэтому объявляю дисциплинарное взыскание – три наряда вне очереди. За что? Сам знаешь: неужели не мог с дороги написать? Я было подумала, что забыл, как в ваших кругах говорят, поматросил и бросил на произвол судьбы несчастную москвичку.
Через одиннадцать дней – мой последний каторжный студенческий год начнется. Как обычно, на месяц отправят в колхоз, на уборку овощей. А потом – учеба, последние курсовые, зачеты, экзамены и выход на диплом. Скорее бы! Так всё надоело, ты даже представить себе не можешь! А тут еще ты… Не подаешь вестей…
Напиши: что это за город? И, пожалуйста, подробнее, а иначе последует очередное дисциплинарное взыскание, понял?..»
«…Верочка, я всё понял и смиренно склоняю голову. О городе. Если судить по провинциальным меркам, город вполне даже – полтораста тысяч жителей. Стоит на реке Раздольная, вроде бы приток Амура (извини, но на местности пока плохо ориентируюсь). Два театра, несколько заводов и совхозов. Исходя из исторической справки, попервости (до 1896 года) это было сельское поселение Никольское, а в тридцатые годы город назывался Ворошилов… После известных событий переименовали в Уссурийск. Почему именно так назвали? Не знаю, но позволю себе предположить, что в честь правого притока Амура, реки Уссури.
Верочка, вычислил, что письма идут долго – по полмесяца – неблизкое расстояние разделяет нас. Но страшно хочу верить, что это нам не помешает… Лично я… Не надо лишних слов… Сама увидишь… Короче, скучаю и надеюсь… Как хотелось бы оказаться рядом, обнять, прижать, уткнутся носом в твои замечательные локоны и ими дышать, дышать, дышать… А еще и… Нет, не буду, а то могу получить еще несколько нарядов вне очереди… И за что только?..
Приморский край, город Уссурийск, в/ч 6633, Осинцев Алексей. 7 сентября».
«Москва, 29 сентября.
Вернувшись, твоя колхозница на столе увидела твое, Алёша, письмо. Обрадовавшись, схватила и неаккуратно порвала конверт. Прочитала и, даже не умывшись, пишу ответ.
Хорошо, что скучаешь. Значит, неравнодушен. Значит, я для тебя не одна из… Безумно хочу встречи… Мечтаю о таких же прогулках по ночной Москве, как тогда, помнишь? Но между нами тысячи километров и… В общем, что писать о том, что недостижимо!.. Грустно.
Пиши, Алёшенька, чаще. Или звони… Не забыл номер телефона?»
«Привет, светлоокая!
В сентябре звонил. Но никто не ответил. Не могу привыкнуть к разнице во времени. Да и из глупой башки вылетело, что ты на картошке. Вспоминаю твой смущенный взгляд, мягкую полуулыбку, особенно голубые глаза. Помнишь ли, что у меня такие же?..
Взглянула однажды (тогда, на пушкинской) и покорила. Похоже, на всю оставшуюся жизнь. И когда смотришь, будто обволакивает небесным светом. Короче, таял и таю до сих пор. Уж не колдунья ли ты? Нет, тут дело в другом.
В журнале прочитал, что… Не знал, что по цвету глаз можно определить характер человека… Оказывается, Верочка, много чего не знаю.
Принято считать: глаза – зеркало души. Насколько правдиво это утверждение? Настолько, что даже ученые, проведя исследования, нашли подтверждения. У русских, получается, принято считать, что голубоглазым покровительствуют сами небеса. Они – яркие носители благодушия, душевного равновесия (один в один это ты, Верочка!), контактности, но при этом не лишены неких настороженности и фантазерства; не сторонники перемен, им ближе всего стабильность и постоянство… По «этим глазам напротив» по-прежнему скучаю. Приморье, Уссурийск, в/ч 6633, Алёшка. 18 октября».
«Привет, красавица, привет!
Не забыла еще? Я же, не дождавшись очередного письма, вернулся с дежурства и вот… Захотелось пообщаться с тобой. Служба, Верочка, идет нормально, то есть достижений никаких. На полковых учениях мой взвод выступил так себе. Расстроился. Комбат, усач и гуляка, стал успокаивать: ничего, мол, Москва не сразу строилась. Работаю с личным составом, но… Не все пока ладится. Мне так тебя не хватает!
P. S. Вчера был в театре. Местная труппа поставила спектакль «Бесприданница». Нормально, но не то, что в Свердловске, где я был на подобном спектакле в тамошнем драматическом. Не то актерское мастерство, не то. Наверное, понять можно. Ребята говорят, будто у провинциальных актерок зарплата меньше семидесяти рублей. Ужас какой-то! Не понимаю, как можно жить на такие деньги?..
…Скучаю и жду встречи. Приморье, Уссурийск, в/ч 6633, Алёшка. 25 октября».
«Москва, 8 ноября.
Вчера с отцом сходила на парад. Стою и думаю: вот бы папа справа, а ты – слева, в своей той самой, парадной форме. Блеск! Как бы я была, Алёша, среди таких прекрасных мужчин счастлива!
Да, Алёшенька. Не очень-то… Я про актерок. Приеду и патлы, извини, им повыдираю… Тогда увидишь, какая я добрая. И с комбатом-гулякой не сильно водись. Я тебе никто, но предостеречь, как считает мой отец, не мешает. В дальних гарнизонах, будто бы, офицеры быстро спиваются. Скучаю и… Нет-нет, рано говорить об этом. Времени-то прошло всего ничего. Папа пытает: мол, не влюбилась ли? Стиснув зубы, молчу. И что? Похохатывает только. В январе выхожу на диплом. Не помню, писала ли я тебе, но дипломная работа – исполнение на фортепиано сюит Бетховена. Уже готовлюсь, бренчу по вечерам. Если откровенно, несмотря на то, что теорию сдала на «отлично», великой исполнительницей никогда не буду. Но я и не строю планы. Кому-то надо работать в музыкальных школах и аккомпанировать будущим дарованиям. Тоже нужное дело. А как ты смотришь на это?»
«Привет, голубка! Нет ничего благороднее, чем учить детей, тем более, музыке. Поэтому нет причин огорчаться, Верочка. В штабе полка забросил удочку: как, мол, насчет отпуска? Начштаба рассмеялся в ответ: не успел, говорит, обжиться и уже об отдыхе задумался. Стал объяснять. Вроде, понял. Обещает выхлопотать отпуск на август. Живу надеждой, что прилечу к тебе, Верочка. Ох, и погуляем же!..
А по службе забрезжил свет в конце туннеля: два дня назад на тактических учениях мой взвод в короткий срок выполнил боевую задачу и без потерь овладел высотой условного противника. Экипажи танков на этот раз работали четко. Сергиенко, мой зам, ходит веселый и танкистов похлопывает по спинам. Лично мне командир шестого гвардейского механизированного корпуса, прославившегося еще в битве на Орловско-Курской дуге, генерал-майор Осипов объявил мне благодарность, как он сказал, за умелое руководство подразделением. И даже намекнул, что возможно будет присвоено внеочередное звание, то есть звание очередное, но раньше положенного срока. Хожу и поглядываю на погоны. Как, думаю, буду глядеться с третьей-то звездочкой? Вроде, ничего.
Ловлю себя на мысли: уж не тщеславен ли я? Не хочется, чтобы погоня за званиями и наградами затмила мой взор и превратила в тщеславного эгоиста. Мой отец, я думаю, узнав, что нос задираю, первым бы мне устроил выволочку. Приморье, Уссурийск, в/ч 6633, Алёшка. 8 декабря».
«Шлю, Верочка, короткую весточку вдогонку.
А не прилетишь ли ты ко мне, после защиты диплома? На несколько дней, а? Встречу во Владивостоке. Как моя идея? С Новым Годом поздравлю отдельно, телеграммой. Приморье, Уссурийск, в/ч 6633, Алёшка. 12 декабря».
«Москва, 27 декабря. Горжусь, Алёша, твоими успехами. Ты – молодец! Я в тебя верю. Насчет моего прилета… Не получится… Одна и в такую даль? Кто меня отпустит? Я же без родителей, будучи уже взрослой, дальше Московской окружной не бывала. От отца слышала, что он собирается с инспекторской проверкой в Дальневосточный округ. Могла бы с ним. Но… Не обижайся, Алёша, но вряд ли тебе понравится этот вариант. Потому что, как бы мы ни хотели, а отцовская тень все равно падет на тебя. Неизбежно злые языки начнут злословить. Мне-то по фигу, а вот тебе… Насочиняют столько, что потом не отскрести до конца жизни. Я убеждена, что родителя моего лучше оставить в стороне. Давай, дождемся отпуска и тогда уж… Как писал Александр Куприн, разлука для любви то же, что ветер для огня: маленькую любовь она тушит, а большую раздувает еще сильней. Думаю, Алёша, писатель прав».
«Добрый вечер, Верочка! Чем дальше, тем больше скучаю, тем горячее желание увидеться с тобой. Получила ли новогоднее поздравление?.. Бой кремлевских курантов застал меня в расположении части – на дежурстве. Так что за тебя бокал поднял лишь на другой день.
Ты, наверное, была на балу? И правильно: когда и гулять, как не в молодости.
Мне – тоскливо по вечерам. А тебе? Глупый вопрос: у тебя же защита диплома на носу и поэтому, наверное, особо тосковать нет времени. Плюс не Уссурийск, а Москва, где немало возможностей разогнать-развеять тоску-матушку, если даже она, родимая, и обнаружится в твоем молодом сердечке. Что касается приезда с отцом, ты, как всегда, права на все сто. Рассудила мудро, хотя, понятное дело, мне было бы приятно. Но, ко всему прочему (это про сплетни я), всех нас командование поставит на уши и вряд ли появится у меня возможность сбежать из расположения части к тебе. Жду часа нашей встречи, считаю дни. Они почему-то вдруг побежали гораздо медленнее, чем прежде, точнее, не бегут, а плетутся еле-еле. Пиши. Жду. И… на что-то надеюсь… Как там подружка? Все еще с Никиткой или уже разбежались? Он прислал недавно письмо, в нем об Иришке – ни слова. Вроде, болтлив, а тут… Устроился, пишет, хорошо: порученцем при каком-то штабном генерале. Кажется, доволен и о большем не мечтает. Хоть и затрепанная фраза, но как тут не написать: каждому своё. Уссурийск, Алёшка. 8 января».
«Москва, 29 января. Дальневосточному ссыльному – привет! Ты, Алёша, далеко, но это ничего не значит: считай, что я всегда рядом, что думаю только о тебе и мечтаю даже не о дипломе, который вот-вот и нарисуется, а о встрече с тобой.
Вообще-то, встречались несколько раз и урывками, но мне кажется, что знакома с тобой целую вечность. Видела вчера сон. Будто, мы давно женаты и у нас шестеро детей – мал мала меньше. Три двойни подряд принесла. Хожу и не успеваю им сопельки вытирать. В квартире – шум и гам, а я – счастлива. Мне кажется, Алёша, я буду хорошей матерью. В отношении Иришки. По-прежнему хвостом крутит, но и Никитку не отпускает. Похоже, Никитка втюрился. Чуть ли не каждую неделю прилетает к ней: утром появится, а вечером – назад, в Свердловск. По словам Иришки, намекает, что планирует перебраться поближе: отец, дескать, хлопочет о переводе сыночка в штаб Московского военного округа. Отец – шишка и, пожалуй, у него все получится. И жилье вырисовывается. Кооператив, но все равно неплохо. В Москве тяжело с пропиской, но купить кооператив – того труднее. Очереди из желающих огромны. Почему, Алёша, ничего не пишешь о службе? Как, не трет ли спину ранец с маршальским жезлом? Шучу! Обижена: письма твои слишком сухи и комплиментов никаких. Может, зазнобой обзавелся, а? Если что, то я… Опять шучу. Потому что прав у меня никаких. Хотя бы изредка скучаешь ли?»
«Верочка, голубоглазенькая! Вчера отметил день Советской Армии и Военно-морского Флота.
На офицерском собрании комполка зачитал приказ о присвоении мне звания старшего лейтенанта. Между прочим, досрочно. А к кителю (наконец-то!) прикрепил гвардейский знак. Так что теперь я – гвардии старший лейтенант танковых войск и меня уж на кривой не объедешь. С ребятами вечером это дело обмыли в ресторане. Хорошо посидели. Подполковник Осипов, комбат, речь толкнул. Сказал, что если так дальше служба пойдет, то его, старика, потеснит и заставит уйти в запас. Все посмеялись, а комбат, поправив пышные усы, добавил, что он свое отслужил, что ему пора подумать о гражданке. Мужик он добрый. Часто, конечно, за воротник закладывает, но в остальном – настоящий вояка.
Верочка, зазнобы, о которой ты пишешь, нет и быть не может. Нет таких, не существует на свете, которая бы сумела вытеснить тебя из моего сердца. Конечно, немало смазливеньких и стройненьких, но ты, Верочка, вне конкуренции. Как вспомню про твои золотистые локоны и взгляд с поволокой, так… Ну, сама же знаешь, какая ты!.. Как Наталья Варлей, комсомолка, спортсменка, красавица! Достаточно только взглянуть на тебя (что со мной и случилось) и можно умирать. Для чего дальше жить, если до тебя нельзя дотронуться?! Права у тебя, Верочка, есть и они невероятно огромны. Алёшка. 24 февраля».
«Здравствуй, Верочка!
Сегодня на утреннем построении комполка зачитал приказ о назначении меня командиром шестой роты (прежний пошел на повышение). Если честно, не заслуживаю (на службе-то всего семь месяцев), однако… Приказы в армии не обсуждаются, а исполняются. Пришлось снова обмывать. Ничего не поделаешь: традиция. Алёшка. 28 февраля».
«Москва, 15 марта. Привет, служивый! Только настроилась ответить на письмо, а тут вдогонку второе.
Поздравляю! Честно-честно, рада за тебя. Сказала отцу. Хмыкнув, заметил, что парень-то, имея в виду, тебя, Алёша, и в самом деле, мол, башковитый, с прекрасным будущим; тем более, мол, сирота и тылы оголены до предела, опереться не на кого. Я еще больше загордилась, будто ты мне уже муж. А мама, нахмурившись, попросила, чтобы предупредила, чтобы не очень-то увлекался «обмывками», а то, дескать, войдет в привычку; армия, дескать, хороша, но беда в том, что молодые офицеры, особенно служа в дальних гарнизонах, спиваются.
Понимаю, что тебе, Алёша, это не грозит. Ты другой, самостоятельный и целеустремленный; ты сам себя делаешь и это неоценимо. Отец, между прочим, спросил меня: может, перевести поближе к Москве? Ему это ничего не стоит, но я, возмутившись, замахала руками: ни в коем случае, говорю; место службы, говорю, сам выбрал; ему, говорю, начальник училища у себя предлагал остаться, а он… Мало знакомы, но почувствовала, что тебе чьи-либо хлопоты противны, поэтому любые поползновения отца в этом смысле пресекла на корню. Мне кажется, я была права: ты, Алёша, не тепличное растеньице, а поэтому не страшны тебе ни жара, ни холода, ни хляби небесные, ни суховеи бешеные; ты – настоящий воин-мужчина и тем, пожалуй, все сказано… Гляди, как красиво умею выражаться?»
«Верочка, как я рад! Ты так еще молода и, вроде бы, жизни не знаешь, однако так тонко чувствуешь людей, в частности, меня. Ты – кладезь мудрости и я тобой восхищаюсь. А ведь мне и, в самом деле, ни чьи хлопоты не нужны. Более того, могут унизить. Верочька, как продвигается дипломная работа? Скоро ли защита? Как бы мне хотелось быть рядом, когда ты будешь играть Бетховена! Конечно, в серьезной музыке мало что смыслю, но, мне кажется, я все равно сердцем бы почувствовал красоту твоего исполнения. Мне кажется, твои ручки плохо играть не могут. Уссурийск, в/ч 6633, Алёшка. 2 апреля».
«Москва, 22 апреля. Уррра, Алёша! Прошла защита диплома. Сбацала, как говорят пацаны, на «хорошо», а мне больше и не надо. Через неделю предстоит сдать еще один госэкзамен – историю СССР – и диплом будет в кармане. Потом – распределение. Проректор по учебной работе предложил мне остаться в Гнесинке, но я отказалась. Нутром почуяла, что без участия родителей тут не обошлось: кто-то из них звонил. Сказала, что сама выберу место работы: или преподавание в школе, или должность музыкального работника в ближайшем детском садике – это будет соответствовать уровню моих способностей. Проректор, удивленно посмотрев в мою сторону, пожал плечами, но ничего не сказал.
Что, Алёша, с твоим отпуском? Как и прежде, планируешь на август? Боже, как трудно ждать!..»
«Верочка, оформлен уже билет на самолет. Прилетаю первого августа. Не знаю, как отнесутся твои родители, но я планирую забрать тебя и укатить на целый месяц в Ялту. Путевка на двоих в один из санаториев Министерства обороны в кармане. Решение мое окончательное и обжалованию не подлежит. Так-то вот… Кто обязан принимать решения? Ну, мужчина, понятно. Шутка! Если ты имеешь другие планы, то сообщи, чтобы я мог скорректировать свои намерения – это уже совершенно серьезно. Жить будем рядом, в одноместных номерах.
Успокой маму и отца. Под моим крылом с их любимой дочерью ничего не случится. Гвардии старший лейтенант танковых войск Осинцев гарантирует полную безопасность. Никто и близко не подойдет – не подпущу. Ну… Разве что я… Другие? Пускай идут лесом. 22 мая».
«Москва, 11 июня. Алёша, неужели это правда?! Как же я счастлива, что разлука близится к концу, что мы целый месяц проведем в Крыму, на море и… одни. Родители, узнав от меня эту новость, поворчали чуть-чуть. Особенно мама. Вы, сказала она, не настолько близки, чтобы… так и сразу; побудьте, сказала, хоть с недельку в Москве, а уж потом… Мамин вариант отвергла, даже не обсуждая. Мама, фыркнув недовольно, ушла на кухню и загремела посудой. Минут через десять вернулась. Спросила: и как, мамуль? Она, вновь фыркнув, но уже помягче, ответила: поезжайте хоть к черту на кулички. Вот, сказала я, это другой разговор. Обняв маму, поцеловала. От поцелуя и совсем мама растаяла. Отец же смотрел на нас и только ухмылялся. Мне так обидно, что ты, Алёша, так рано остался без родителей. Как хорошо, что они есть и всегда рядом… Прости эгоистку!.. Сообщила и Иришке. Ну, не смогла промолчать. Иришка завидует. Ее Никитка ни о чем таком даже не заикается. Сравнение, Алёша, опять в твою пользу. Я летаю, летаю, летаю…»
«Здравствуй, Верочка! Счастлив, что мой вариант принят. Откровенно говоря, боялся, что с твоей стороны или твоих родителей встанет стена… Камень с души упал. Если говорить о Никитке, то у них совсем другая ситуация. Ты сама писала, что они видятся часто, а мы… Как я тогда уехал и все. Хорошо, что переписываемся и воркуем, а то бы… хоть в петлю лезь… Родители… Что делать, если судьба у меня такая? С другой стороны, может, кто-то шлет мне специально испытания… Ну, чтобы прошел мощную закалку и обрел еще большую упругость и стойкость перед жизненными невзгодами. Вовсю собираю чемоданы. Готовлюсь. Алёшка. 26 июня».
«Москва, 10 июля. Алёша, как я счастлива! Не хватает слов, чтобы описать мое состояние. Представь только, что до встречи осталось всего двадцать дней. Всего! И мы встретимся… Мы месяц будем рядом… Один на один… И никто нам будет не нужен… Только ты и я… Пошел к черту весь остальной мир. Я, правда, такая эгоистка… извини… Я такой становлюсь от переполняющего меня счастья… Готова стать и закоренелой эгоисткой, чтобы только счастье никуда не уходило, оставалось до последнего моего дыхания… Так, Алёша, стабильного счастья хочется, так хочется, что невмоготу становится».
«Верочка, это мое последнее письмо. И ты не пиши. А зачем, если мы вот-вот и встретимся? Сижу на новеньких чемоданах. Гляжу на календарь и на часы. Передаю командование ротой своему заместителю. Немного тревожно: сверлит голову вопрос, как без меня, мои солдатики? Как бы не подкачали. Утешаю себя: все будет в порядке. Излишне, наверное, тревожусь. Но как иначе? Я же не столько технику оставляю, сколько людей, половина из которых – новички, весенний призыв. До встречи в Москве, Верочка! Будь осторожна: заранее прошу прощения, но задушу в объятиях – ты так и знай. С меня сбудется. Мужик я крепкий, истинный уралец, лапы у меня – о-го-го! Крепче прежнего стали. Про спортзал не забываю. Форму поддерживаю. Две двухпудовые гири выжимаю без перекура десять раз. Зимой на лыжах бегал, хорошее время показывал на десятикилометровой дистанции, лучшее среди офицеров полка. Хвастаюсь? Но плохо, что ли, когда человеку есть чем похвастаться?
Да, Верочка. Мне номер забронирован рядом с тобой. В гостинице «Украина». Конечно, на одну ночь, но все равно. Имей в виду, что второго августа к обеду должны быть уже в Ялте. Драгоценное наше время надо беречь и не распылять понапрасну. До встречи, Верочка! До совсем-совсем скорой… Все!.. Алёшка. 20 июля».
