Геннадий Русланович Хоминский
«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации
Глава 1
В Афганистане, в «чёрном тюльпане»,
C водкой в стакане мы молча плывём над землёй,
Скорбная птица через границу
К русским зарницам несёт ребятишек домой.
В «чёрном тюльпане» те, кто с заданий
Едут на родину милую в землю залечь,
В отпуск бессрочный, рваные в клочья —
Им никогда, никогда не обнять тёплых плеч.
А. Розенбаум
В кабине мерзко пахло горелой резиной, жжёным металлом, порохом и ещё чем-то непонятным. То ли кислотой, то ли ещё чем. Грохотал по носовой обшивке большой кусок остекления, который болтался на каком-то тросу. Вдруг грохот пропал, и в кабине зашумел воздух; было ощущение, как будто в машине на большой скорости внезапно полностью открыли окно. Свежий воздух резко ворвался в кабину и вытеснил всю прочую вонь. Запахло землёй, травой, чем-то далёким из детства и таким мирным. Я резко повернул голову вправо и увидел, что кусок остекления, до этого барабанивший по железу, исчез. Видимо, лопнул державший его трос. Алексей сидел на своём месте, судорожно, так что побелели кисти рук, сжимал штурвал. По лицу его текла кровь. Она залила ему весь комбинезон, капала на руки и на штурвал. Я сконцентрировал свой взгляд на земле, она была непривычно близка. Но мы не падали, а продолжали планировать. Под нами были виноградники, я хорошо видел убегающие под носовой обтекатель ряды. Видел деревянные столбы, к которым была привязана проволока, видел лозу, плетущуюся между проволокой, видел маленькие зелёные листики. В мозгу пронеслась мысль – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком.
Глава 2
«Нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком», – я сидел в кабине учебно-тренировочного самолёта Як-52, а мой инструктор по полётам стоял на крыле и читал мне нотацию. Капитан Трофимов, или, как его называли курсанты, – Трофимыч, не умел распекать курсантов. Все его нотации и нравоучения больше походили на задушевный разговор старшего с младшим. «Ты куда глядел при посадке? Ты видел, что выравнивать было ещё рано? – он посмотрел на меня и улыбнулся. – Ты что же, хотел угробить меня и себя? Не удастся, сынок, пока я сижу в задней кабине, ты себя не убьёшь».
Да, мой первый полёт в передней кабине не очень удался. Вроде на земле, на тренажёре, у меня всё получалось достаточно гладко. Правда, тренажёром списанный Як-52, без мотора, без крыльев назвать было сложно. Ты сидишь в кабине, пристёгнутый ремнями по всем правилам, а инструктор стоит на стремянке и даёт вводные. «Высота 30, скорость 160», – я уменьшаю обороты двигателя и тяну немного ручку управления на себя. «Высота 1 метр, скорость 120», – я перевожу двигатель на режим холостого хода и потихоньку отдаю ручку управления от себя. «Всё, посадка. Молодец», – говорит инструктор. Так мы и «летали» на земле, и у всех всё хорошо получалось.
1974 год, сегодня первый полёт в передней кабине. Полётное задание выучено наизусть. Всё просто. Взлёт, полёт по коробочке, посадка. Самое главное – строго выполнить все действия по подготовке самолёта. Обойти его и сделать всё, что написано в Руководстве. Как нам рассказывали курсанты четвёртого курса, это самое сложное. Тут-то и можно нахватать штрафных баллов. Короче, мы все, курсанты третьего курса, учили до тошноты Руководство по лётной эксплуатации самолёта Як-52. Так что любого из нас разбуди ночью и спроси, на какой скорости произойдёт сваливание самолёта в штопор, не раздумывая получали ответ – «130 километров в час, при перевёрнутом полете 180 километров в час». То есть мы все готовились к первому полёту самым серьёзным образом. С утра уже что-то витало в воздухе. Все были непривычно собраны, дисциплинированы. Чувствовалось, что сегодня не обычный день занятий. Сегодня Первый полёт. Волновались все. Это потом сказалось на предполётной медкомиссии. Практически каждый третий был отстранён от полётов – повысилось давление. Повторную комиссию нужно пройти сегодня же, после обеда. Хотя я тоже волновался не меньше других, давление у меня не скакнуло, и врач уверенно шлёпнула печать «Годен» на листок полётного задания.
– Курсант Колокольников.
– Я.
– К выполнению полётного задания приступить.
– Есть, – и я, чеканя шаг, двинулся к стоящему у края поля самолёту.
«Колокольчик, ни пуха ни пера», – услышал я из строя курсантов, допущенных к полёту в первой половине дня. Те, кого не допустили, бродили уныло по краю поля, поглядывая завистливо в нашу сторону. Вспомнилось, что, когда мы, курсанты первого курса, сидели в учебном классе, с нами занимался командир взвода старший лейтенант Падалко. Кто-то спросил, а все ли мы сможем стать лётчиками? Комвзвода ответил: «Сколько взводов в эскадрилье первого курса? Верно – два. А сколько на четвёртом курсе? Правильно – один. То есть в два раза меньше. Почему? После первого курса отсеется человек 10 – не смогут втянуться в ритм жизни курсанта, начнут проваливаться на общеобразовательных дисциплинах. Затем на третьем курсе, когда начнутся полёты. Кого-то забракует медкомиссия, кто-то сам поймёт, что летать – это не его стихия».
Топая к самолёту почти строевым шагом, я понимал, что из тех ребят, что кучкой стоят на краю поля, кому-то не суждено будет никогда сесть в кабину самолёта. Эти мысли меня отвлекли от главного, и когда я подошёл к самолёту, то начисто забыл, что нужно делать дальше. Подошёл и стою как пень. Тут техник из взвода обслуживания, что стоял у двигателя, прикрыл рот пилоткой и тихо, но достаточно внятно, так что его было слышно всем, подсказывает: «Доложи инструктору, доложи инструктору». Да, я вспомнил. «Товарищ капитан, курсант Колокольников к выполнению полётного задания готов».
– Вижу, что готов, – Трофимыч улыбнулся, – модель самолёта не забыл?
– Никак нет, Як-52.
– Ну, орёл, полетаем?
– Так точно, товарищ капитан, полетаем.
– Приступить к подготовке.
– Есть.
В голове моментально всплыли все указания по осмотру самолёта из Руководства, и я, чуть было не рванул осматривать двигатель. Но тут прямо передо мной оказался техник, я почти столкнулся с ним. Он жутким шёпотом, так что было слышно на весь аэродром, прошипел: «Доклад». Я замер и пытаюсь быстро сообразить, что делаю не так. Но тут техник подносит руку к пилотке и бодро говорит: «Товарищ курсант, самолёт Як-52, бортовой номер 074 к вылету готов. Техник старший сержант Васильев». И опускает руку. А я никак не могу сообразить, что должен ответить. В голове крутится устав, Руководство, но ничего приличествующего данному моменту там не находится. И я не придумал ничего лучшего, чем сказать: «Спасибо». Техник хихикнул и громко ответил: «Пожалуйста, рад стараться». Я обернулся на Трофимыча – он что-то записывал в журнал. По его улыбке было видно, что он всё слышал. Вот теперь у меня всё, что написано в Руководстве по осмотру самолёта, напрочь вылетело из головы. Штрафные баллы обеспечены, подумал я и отправился вместе с техником обходить самолёт. Правда, старший сержант мне помогал. Он останавливался там, где было нужно, и смотрел куда нужно. Я послушно повторял всё за ним. Как собака Павлова, пронеслось в голове. Нужно встряхнуться, нужно собраться. Ведь я не один раз это уже всё проделывал на тренажёре. Пока я пытался встряхнуться и собраться, осмотр уже закончился, и можно было залезать в кабину. Меня била мелкая дрожь. Наверное, от волнения, и я очень боялся, что это заметят и Трофимыч, и техник. Обстановку разрядил Трофимыч, видимо, всё-таки заметивший мою несобранность. Он обратился ко мне просто: «Паша, на какой скорости полетим?» Я моментально включился: «170 километров в час, при достижении высоты 300 метров – 180». Почему он назвал меня Пашей? Откуда он знает, как меня зовут? Мысли носились в голове так быстро, что я и не сообразил, что, в полётном задании написано – пилот-курсант Павел Колокольников.
– Ну вот, ты же всё знаешь, чего разволновался.
Да, я в самом деле всё хорошо знал. Вчера на самостоятельных занятиях мы разбирали все этапы полёта. Каждое движение было отработано в голове. А перед этим ещё много раз на «тренажёре». Трофимыч посмотрел мне в глаза пару секунд и скомандовал: «В кабину. И не думай, что я сижу сзади и буду исправлять твои ошибки. Меня нет, ты летишь один». Я улыбнулся ему в ответ. Всё. У меня всё на месте, всё, что я должен сделать, я знаю точно. Дальше всё шло как по маслу. Никаких проблем. Запустил двигатель, вырулил на полосу, взлетел. Полнейшая концентрация внимания на приборах. Обороты, высота, скорость, крен. Изредка, как того требовало Руководство, взгляд на землю. Хотя на земле я так ничего и не увидел, и даже не понял, зачем на неё смотреть. Трофимыча сзади не слышно, может, он точно не сел в самолёт. Мне ведь не было видно. Понимаю, что это полная ерунда. Сидит он в своей кабине и делает пометки в своём журнале. Трофимыч подал голос при первом повороте: «Паша, следи за скоростью, при повороте она падает, а скорость – это жизнь. Как у нас говорят, лучше потерять тёщу, чем скорость в повороте». После третьего разворота понижаю обороты двигателя и начинаю потихоньку снижаться. Теперь приходится всё чаще смотреть на землю, нужно поймать момент начала четвёртого разворота. Увлёкся и не заметил, как снизился ниже 100 метров. «Высота», – прогремел в наушниках голос Трофимыча, да так неожиданно и громко, что я даже испугался. Глянул на высотомер – лечу ниже 100 метров. Должно быть не менее 150 – вспоминаю Руководство. Плавно беру ручку на себя. Снижение прекращается, потом начинается набор высоты. Это я почувствовал даже без прибора. «Скорость», – снова раздалось в наушниках. Я толкаю вперёд ручку газа и гляжу на указатель скорости: 150. По Руководству не менее 170. Теперь вижу, что стрелка высотометра переваливает за 150. Отдаю ручку от себя, теперь скорость быстренько подбирается к отметке 170 и уверенно собирается её превысить. «Про четвёртый не забыл?» – опять голос Трофимыча. Конечно, забыл. Гляжу на землю и никак не могу найти отмеченные мною ориентиры для начала поворота. Но тем не менее начинаю делать поворот. Гляжу на указатель крена, на шарик указателя скольжения, который никак не хочет лежать в среднем положении, на скорость и высоту. Что-то всё разбегается, и мне никак не удаётся удержать постоянным крен; высота вроде в норме, но скорость выше 170. Выравниваю самолёт и ищу полосу, но что-то её не видно. «Следи за высотой и скоростью, полоса справа. Ручкой вправо, крен 30 градусов, затем выравниваешь, считаешь до трёх и так же влево, – голос Трофимыча был спокоен, – волноваться не надо, делай всё как на тренажёре». Я немного успокоился и сделал всё так, как сказал Трофимыч. Теперь я видел флажки на торце полосы. Она была точно передо мной. Я снова сконцентрировался на приборах. Скорость, высота. Высота, скорость. Очнулся от этого занятия, когда в наушниках снова раздался спокойный голос Трофимыча: «Ты куда собрался лететь, сынок?» Я глянул на землю и вижу, что посадочные флажки уже под нами, а высота ещё 10 метров. «Выполняй всё по Руководству. Посадка с перелётом». Легко сказать «выполняй». Я ручку от себя, как скорость сразу возрастает. Прибираю ручку газа – высота быстро начинает уменьшаться. «Гляди на землю, а не на приборы», – снова голос Трофимыча. Гляжу, трава под нами быстро проносится под крыло.
– Ручку от себя, двигателю малый.
Выполняю; трава, однако, всё быстрее и быстрее уносится под крыло. Чувствую, что ещё мгновение, и самолёт со всего размаха ударится о землю. Беру ручку чуть-чуть на себя.
– Я сказал, от себя, а не на себя.
Я глянул чуть вперёд и увидел кусты, которые росли за торцом полосы. Они быстро летели на нас, а я не мог ничего поделать. Вдруг двигатель взревел на взлётном режиме, ручка сама, больно ударив по коленке, прижалась почти к самому сиденью. Это Трофимыч взял управление в свои руки. «Уход на второй круг, выполняй сам», – голос Трофимыча прозвучал совершенно обыденно, никакого волнения в нем не чувствовалось. Я тоже быстренько успокоился и достаточно чистенько выполнил набор высоты и все повороты. После третьего сбросил скорость и начал снижение. Трофимыч молчал. Поймал ориентир для входа в четвёртый и начал разворот. Всё шло хорошо. «Дальше всё делаешь строго по моим командам», – практически прошептал Трофимыч. И мы сели, вернее, сел я по подсказкам Трофимыча. Вырулил на стоянку, выключил двигатель. Лётный комбинезон на груди был мокрым от пота. Трофимыч вылез из задней кабины и встал на крыло.
– Понял, что произошло?
– Не успел уследить за всеми приборами, – пролепетал я.
– И правильно, всё твоё внимание должно быть на земле. Там и высота, и скорость, и крен.
– Но как же без приборов я узнаю скорость и высоту?
– Узнаешь, я научу. Приборы нужны только до высоты выравнивания, а потом только на интуиции. Овладеешь – будешь летать, нет – ищи работу на земле.
– Не хочу на земле, – почти что по-детски сказал я, – я научусь, обязательно.
– Запомни, самое главное в полёте – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всё вокруг. Нужно видеть приборы, нужно видеть землю, ориентиры, видеть небо.
Это я запомнил на всю жизнь. Видеть землю и небо, видеть облака. В этом и есть красота полёта. Это то, ради чего многие становятся лётчиками.
Вечером в курилке от вопросов не было отбоя. Уже весь курс знал, что я ушёл на второй круг. Что случилось, что произошло? Это, как я видел, мучило всех курсантов. И тогда на очередной вопрос, что произошло, я ответил: «Ты сколько пробыл в небе?»
– Ну, минут 10.
– А я почти 20.
Потом было много полётов и с Трофимычем, и без него. И днём, и ночью. В хорошую погоду и в сильный ветер с дождём. И на Як-52, и на Ан-26. Время учёбы было спрессовано до предела, дни летели за днями.
И вот я сижу на своей кровати и держу в руках новенькие лейтенантские погоны с голубым просветом. Я это или не я? Как будто всё это произошло не со мной. Я, простой сельский парнишка, видевший самолёты только в кино, никогда не мечтавший стать офицером, стал военным лётчиком. Как? Почему? Зачем?
Глава 3
Тёплая и уже пыльная весна 72-го года. Я болтаюсь возле районного военкомата. Мама сказала, что она встретила своего старого знакомого, Петра Сергеевича, который работает военкомом, и он сказал, чтобы её сынок заглянул к нему. Вообще-то у моей мамы каждый встречный – её знакомый. Неудивительно: всю жизнь она проработала в нашей школе. И она знает всю молодёжь посёлка – все учились у неё русскому языку и литературе. Она знает почти всех жителей посёлка, вернее, тех, кто был папами и мамами её учеников. И вот я околачиваюсь возле военкомата и до сих пор не решил – заходить или нет. Призывной возраст ещё не наступил, да и в военкомат вызывают обычно повесткой, а не просят зайти через маму.
«Паша, ты чего там болтаешься, давай заходи, дело есть», – крикнул в раскрытое окно Пётр Сергеевич. Я его не очень хорошо знаю, живёт он на другом конце посёлка. Захожу во внутрь и оторопел: на входе за столом сидит Людка, в военной форме. Никогда не знал, что она работает в военкомате и носит военную форму. Людка – наша соседка, на два года старше меня. «Паша, привет. Заходи, Пётр Сергеевич ждёт тебя». «Привет», – буркнул я. Настроение почему-то сразу испортилось. Зря пришёл, подумал я. Людка, конечно, красивая девчонка, но парня у неё нет. Я, во всяком случае, никого возле неё не видел – как-то совсем некстати подумал я. Она, конечно, мне нравилась, несмотря на то, что была старше меня. Дверь кабинета раскрылась, на пороге стоит Пётр Сергеевич, в военной форме, полковник. Протягивает руку, поздоровались: «Заходи, Паша, присаживайся. Разговор есть». Я прошёл, сажусь на стул возле стола.
– Как дела, чем занимаешься? – спрашивает меня.
– Да всё нормально, дядя Петя. Вот, к выпускным готовлюсь.
– Чем после школы думаешь заниматься? Работать или учиться?
– Мама хочет, чтобы я поступал в институт.
– В какой? А сам что хочешь?
– Да не знаю ещё точно. Наверное, в институт связи.
– Паша, а ты не думал стать военным? – спрашивает Пётр Сергеевич. У меня даже под ложечкой что-то кольнуло, настолько это было неожиданно.
– Не знаю, дядя Петя, не думал. Мне до армии ещё целый год.
– Знаю, Паша. Но в военные училища набирают с 17 лет. Выучишься, будешь офицером. Зарплата получше, чем у связиста. На пенсию раньше уйдёшь.
– Дядя Петя, мне про пенсию ещё рано думать, – улыбнулся я.
– И то верно, – Пётр Сергеевич улыбнулся в ответ.
– Паша, есть у меня разнарядка на одного кандидата в военное училище. Краснодарское высшее военное училище лётчиков. Что думаешь?
– Да вы что, дядя Петя. Я и самолёта настоящего в глаза не видел, какой из меня лётчик.
– Да ты не спеши, Паша. Это ведь я тебе предлагаю из уважения к Вере Николаевне, маме твоей. Она одна живёт, выйдет на пенсию – нелегко ей будет. А тут ты, военный лётчик. Это какая помощь матери.
– Дядя Петя, я вот так сразу сказать ничего не могу, мне нужно с мамой посоветоваться, сами понимаете. Вопрос серьёзный. Вот так всё поломать и уехать.
– Паша, тебе хоть как уезжать из села придётся. Нет у нас здесь института связи. Это, кажется, в Ташкент ехать нужно. А закончишь институт и не захочешь в родное село возвращаться. Где здесь будешь работать? Провода по столбам привязывать? Паша, смотри на вещи серьёзно. Тебе хоть как придётся покинуть своё село, если, конечно, не захочешь трактористом в МТС1 работать.
– А что, трактористы тоже люди и на селе очень нужны.
Пётр Сергеевич помолчал с минуту.
– Ладно, Паша, разговор заканчиваем. Думайте с мамой, решайте. Жду тебя через три дня. Если откажешься, найду другого кандидата. Но не хотелось бы. Ты парень хороший, вон даже нашей Людочке нравишься, – улыбнулся Пётр Сергеевич.
От слов о том, что я нравлюсь Людочке, меня бросило в краску.
– Физически крепкий, умный, школу закончишь хорошистом. Кому, как не тебе, поехать в лётное училище на всём государственном довольствии? Из матери не будешь деньги тянуть. В Ташкенте жизнь недешёвая, стипендии не хватит. Да и то – если дадут. Всё, будь здоров. Вере Николаевне поклон.
Я вышел из кабинета, чувствую – лицо горит. Навстречу мне Людка. Улыбается.
– Ну и как, Паша? Пообщались? Вечером выходи на улицу, поболтаем. Пока.
– Пока, – сдавленным спазмом голосом ответил я и быстро вышел на улицу. Чувствую, что Людка смотрит вслед.
Не оборачиваясь, свернул в первый проулок и перевёл дыхание. Уши продолжали пылать, и я испугался, что это заметно со стороны. Потихоньку побрёл в сторону дома. Мысли в голове носились со страшной скоростью. Людочка, Люда, Людка. Предложение Петра Сергеевича. Всё смешалось в какой-то клубок. Я остановился. Попытался немного разобраться, что со мной происходит. Конечно, это Людмила, как называла её моя мама. Чего греха таить – она мне очень нравилась. Невысокого роста, немного коренастая, больше похожа на парня-подростка. С короткой стрижкой, черноволосая. И одевалась в основном как парень. Я не помню её в платье или в юбке. Обычно по улице она проходила в брюках и майке. Или в спортивном трико. Но спортом она не занималась, я, во всяком случае, этого не слышал. Помню её ещё девчонкой. Неудивительно – жили мы через дом друг от друга. И всё босоногое детство проводили в одной компании. Потом она сразу повзрослела, когда пошла в первый класс. Она шла по улице в школьной форме с белым фартуком и белым бантом, который непостижимым образом был завязан у неё на коротко стриженной голове. Позади шла тётя Дуся, её мать, и несла букет цветов. А я стоял возле своей калитки в трусах и потёртой майке и смотрел ей вслед. А она даже не обернулась. На этом наша детская дружба закончилась. Когда через два года я тоже пошёл в школу и встречал Люду в коридоре, она на меня не обращала никакого внимания. Однажды, когда я закончил шестой класс, мы с ней вместе поехали в пионерский лагерь. Попали мы, конечно, в разные отряды, ведь Люда закончила восемь классов и была уже совершенно взрослая девушка. Она была на голову выше меня. Однажды я увидел, как Люда курила за сараем со взрослыми парнями из их отряда, попытался ускользнуть, но она заметила меня, окликнула. Я подошёл. «Если расскажешь матери, башку оторву. Понял? – громко сказала она. – Это мой сосед», – пояснила она своей компании. Когда я закончил восьмой класс, Люда заканчивала школу. Была линейка. Как мне показалось, она была самая красивая из всего выпуска. В нарядной форме, только теперь без банта, с короткой стрижкой. С сильными руками и широковатыми для девчонки плечами. Она могла любому парню заехать между глаз, если он начинал вести себя не так. Потом я её практически не видел. Изредка встретимся на улице. «Привет, Паша», – «Привет, Люда». Я не знал, чем она занимается, где работает или учится. Моей маме она не нравилась. Мы не раз вместе видели, как Людмила загоняла свою подвыпившую мать домой, перемежая свою речь матерными словами. Мама громко вздыхала и говорила: «Яблоко от яблони… Жалко Людмилу, пропадёт девчонка». Она открыто курила, проходя по улице, была какая-то независимая. Парней около неё я не видел. Может, эта её независимость, какая-то свободность мне и нравилась. Помаленьку я стал искать встречи с ней. Выглядывал через забор и, когда видел, что она идёт домой, выходил на улицу и шёл навстречу. «Привет, Люда», – «Привет, Паша». На этом наше общение заканчивалось. Но мне всё сильнее хотелось большего. Хотелось поговорить с ней, взять её за руку, вместе с ней сходить куда-нибудь. Я не раз строил планы нашей встречи, готовил слова, которые позволят завести с ней дружбу, будут больше, чем обычное приветствие. Но каждый раз при встрече с ней всё происходило одинаково. «Привет, Люда», – «Привет, Паша». Постепенно я начал думать о ней всё чаще и чаще. Я иногда не мог заснуть, представлял себе начало нашей дружбы, а может быть, и не просто дружбы. А может, я люблю её? Мне становилось страшно, что обо мне подумают мои одноклассники, соседи. Ходит с девушкой старше себя. «Целовать курящую девчонку – всё равно, что лизать пепельницу», – не раз слышал я это высказывание от своих умудрённых опытом друзей. Что они скажут мне при встрече? Душа разрывалась на части. Бросить её, забыть. Тем более что между нами вообще ничего нет. Даже не поговорил с ней ни разу. Но, с другой стороны, я её, наверное, любил. Любил без ответной любви.
И вот сегодняшняя встреча. Она меня привела в какой-то шок. Дядя Петя сказал, что я Людочке нравлюсь. С чего бы это? Её предложение вечером встретиться… И тут я вспомнил о причине, которая меня привела в райвоенкомат. О предложении дяди Пети. Мысли мои переключились на новую тему. Военное училище, военный лётчик. Как далёк я от всего этого. Но почему бы и нет? Ведь есть много самолётов, и военных, и пассажирских, на которых летают лётчики. Они чем-то отличаются от меня? Пожалуй, нет. Такие же парни, как и я. Так почему бы мне не стать одним из них? Вылезаю я из самолёта в красивой форме лётчика – правда, я форму лётчика ни разу не видел, но думаю, что она очень красивая, – и меня встречает у самолёта Людочка. И мы, обнявшись, вместе идём куда-то. Красота. Людочка обязательно меня полюбит в такой форме. Так незаметно я подошёл к своему дому. Мамы дома не было. Я пообедал и вышел во двор полежать на кровати. Кровать стояла на улице за домом в яблоневом саду. Она была очень старая и очень крепкая. Сколько я себя помню – кровать была всегда. Летом мама стелила на неё соломенный матрац и укрывала одеялом. Я всегда любил лежать на этой кровати и думать. Полежу, подумаю о самолётах, о Людочке. Лёг и быстренько заснул. Не успев даже начать думать.
Вечером, когда уже начало смеркаться меня разбудила мама. «Павлик, пошли ужинать. Уже вечер. Ты что, весь день проспал? У тебя через неделю сочинение, ты не забыл?» – мама была в своём репертуаре. Конечно, не забыл. Да я и не здорово переживал по поводу экзаменов, особенно сочинения. Свои четвёрки, а если повезёт, то, возможно, и пятёрки я получу по всем экзаменам. А особенно по сочинению, ведь проверять мою писанину будет мамочка. Хотя она много раз меня предупреждала, что отнесётся к моей работе строже, чем к работам моих одноклассников. И я в этом не сомневался. Но я знал и то, что мои знания литературы и русского языка были не хуже, чем у одноклассников, а может, даже и лучше. Прожить всю свою жизнь с учительницей – что-то да значит.
Сели за стол, ужинаем. Мама спрашивает, встретился ли я с Петром Сергеевичем, зачем он меня звал? У меня ёкнуло внутри. Нужно обсудить и принять решение. Я маме достаточно подробно всё рассказал. Она внимательно посмотрела на меня и говорит: «Сам-то что думаешь, Павлик?»
– Даже не знаю. Как-то всё очень неожиданно.
– Как я понимаю, ты сам до конца ещё не знаешь, кем хочешь быть.
– Думал стать связистом, а теперь не знаю. Но лётчиком – никогда даже мыслей не было. А тем более военным.
– Мы многое не знаем, что будет впереди. Но приходит время, и нужно делать выбор. Ты, сынок, уже вырос, и настало твоё время принимать решение.
– Да, я понимаю, но как-то всё неожиданно.
– В жизни так часто бывает, Паша.
– Мама, я честно не знаю, что мне делать, но дядя Петя дал на размышление три дня; день уже, считай, прошёл.
– Паша, давай думать так. Тебе семнадцать лет. Если ты поступишь в военное училище, окончишь его, тебе будет двадцать один. Вся жизнь впереди.
– А если не поступлю?
– Пётр Сергеевич сказал, что если ты поступаешь по разнарядке от военкомата, то у тебя очень большие шансы.
– Ну а если всё-таки не поступлю?
– Не поступишь – вернёшься и пойдёшь в свой институт связи. Экзамен, как сказал Пётр Сергеевич, в училище в июне, а в гражданских вузах – в августе. Так что ты, Паша, ничего не теряешь.
Я задумался, мамины слова меня несколько успокоили. Почему бы не попробовать? Не поступлю в военное, поступлю в связь. Провалю в связи, пойду работать в колхоз. А следующей весной в армию. А что будет потом, загадывать уже не стоит. Так мы с мамой и порешили.
– Завтра пойди к Петру Сергеевичу и скажи, что согласен, – сказала мама. И тут я вспомнил о нашей встрече с Людочкой. Часы показывали почти семь. Она, наверное, уже вернулась с работы, а меня на улице не было, – подумал я. От этой мысли меня бросило в пот, который липкой струйкой потёк по груди.
– Паша, что с тобой?
– Ничего, пойду прогуляюсь.
– Пойди, Пашенька. Там Людмила уже несколько раз заглядывала к нам во двор. Не тебя ли выглядывает? – улыбнулась мама.
Меня снова бросило в краску, и я пулей вылетел на улицу. Там никого не было. Я не спеша пошёл в сторону её дома, стараясь не заглядывать во двор и окна. И, уже проходя мимо, услышал: «Паша, привет».
Я остановился, потихоньку развернулся и подошёл к её калитке. За калиткой стояла Люда и смотрела на меня.
– Привет.
– Ты не спешишь?
– Да нет.
– Пойдём пройдёмся?
– Давай.
Люда вышла, закрыла за собой калитку на задвижку и взяла меня под руку. Кровь прихлынула к моему лицу. Хорошо, что было уже темно и, надеюсь, моей краски Люда не заметила.
– Ты чего трясёшься, боишься меня?
– Чего мне тебя бояться? – несколько грубовато ответил я.
– Вот и я думаю, чего меня бояться? – и она плотнее прижалась к моей руке.
Тут, как на грех, вышла из своего дома тётя Тамара, мамина подруга. Она посмотрела на нас, улыбнулась и сказала: «Добрый вечер, Людмила, добрый вечер, Паша. Мама дома?»
Я готов был провалиться сквозь землю: «Дома», – буркнул я в ответ, и мы пошли дальше.
– Какой ты ещё маленький, Паша, – Людмила хихикнула и ещё крепче сжала мне руку выше локтя. Несколько шагов мы прошли молча. Я посмотрел на Людмилу. Оказывается, теперь я был на голову выше её и в плечах пошире. Не то что несколько лет назад в пионерлагере.
– Паша, ты хорошо подумал над предложением Петра Сергеевича?
– Да, подумал. Мы с мамой решили его принять.
– Пашка, ты молодец. Это так здорово – быть военным, а особенно лётчиком-истребителем.
– Не знаю, не пробовал.
– Поверь, Пашенька, мне, я в этом уже что-то понимаю.
– Люда, а как ты попала в военкомат?
– Пётр Сергеевич – старый знакомый моей мамы. Когда она совсем запилась, я заканчивала десятый. Пётр Сергеевич пришёл к нам, и мы долго разговаривали. Уехать куда-нибудь учиться я не могла. Мамка бы совсем без меня пропала. Идти работать в колхоз не очень хотелось. Пётр Сергеевич предложил мне работу в военкомате секретарём. Я съездила на курсы, аттестовалась и теперь служу в военкомате.
– Как это – аттестовалась? – спросил я.
– Просто. Приняла присягу и стала военнослужащей.
– У тебя и звание есть?
– И звание, и форма. Я рядовая советской армии, – Люда засмеялась, – а форму ты видел.
– Я тебя никогда не видел в форме на улице.
– А я никогда в ней по улице не хожу. Зачем смущать односельчан? Переодеваюсь в военкомате.
– Люда. Мне страшно уезжать из дома. Как мама будет без меня?
– Пашенька, мужчины всегда покидают родительское гнездо. Кто раньше, кто позже. Тебе, видно, суждено покинуть его в семнадцать лет. Тебе ведь уже есть семнадцать?
– Да, ещё зимой исполнилось.
– Вот видишь, ты уже совсем взрослый.
Незаметно для себя мы сделали круг по посёлку и снова подходили к нашим домам.
– Не переживай, Паша, езжай спокойно. Я присмотрю за Верой Николаевной. Учись, а я буду ждать тебя.
– Как ждать? – у меня перехватило дыхание.
– Как девушки ждут своих парней. Ты ведь хочешь, чтобы я была твоей девушкой?
Я полностью лишился дара речи. И вдруг я почувствовал на своей щеке губы Людочки. Она меня чмокнула в щёку и побежала домой. Калитка быстро открылась и закрылась. Я ничего не успел сказать ей вслед. Побродил несколько минут около дома, чтобы дыхание успокоить и вернуть нормальный цвет своему лицу.
На другой день с утра я как штык стоял возле старенького одноэтажного дома, с выкрашенным в зелёный цвет штакетником. Здание райвоенкомата было открыто, но я не заходил. Вчерашний поцелуй не давал мне покоя. Я видел через открытое окно Людочку. Она что-то печатала на машинке. Наконец, набравшись смелости и придав себе независимый вид, я вошёл.
– Люда, привет.
– Привет, Пашенька. А Петра Сергеевича сегодня не будет. Я ему передам, что ты согласен.
– А… – попытался что-то сказать я, но Людочка меня перебила, – а мне сейчас жутко некогда. Пока.
– Пока.
А дальше дела с выпускными экзаменами и медкомиссией меня полностью захватили. Целыми днями я мотался из военкомата в школу, из школы в поликлинику и снова в военкомат. А вечерами были встречи с Людочкой. Уже никого не стесняясь, мы гуляли по посёлку, ходили в клуб смотреть кино, жарко целовались у её калитки. Время пролетело незаметно.
