Геннадий Смолин
Русский Моцартеум
Был свой шарм во встречах «без галстуков». Когда жены Маркуса и Джонни отправлялись по делам в Берлин, американец без предварительной договоренности заходил к Вольфу и они за бокалом красного вина философствовали о жизни, политике, истории. Царившая в их отношениях гармония помогала Вольфу настроиться на будущие судебные бои «без правил», в которых он не собирался выкидывать белый флаг поражения.
Джонни заболел идеей фикс: в центре Берлина, рядом с бывшим КПП «Чекпойнт Чарли» он вознамерился создать Музей шпионажа. И постоянно был в поиске, доставая предметы, реликвии и прочие вещдоки для будущей экспозиции. Когда в Лондоне проходил аукцион, где можно было приобрести предметы из имущества, оставшегося в наследство от знаменитого Кима Филби, американец летал в Великобританию. Для будущего Музея шпионажа Джонни удалось приобрести некоторые личные вещи и фотографии суперагента СССР с надписью, сделанной рукой вдовы Филби. На фотографиях можно увидеть и Вольфа рядом с этим всемирно известным человеком. Джонни говорил об англичанине с уважением, в отличие от его соотечественников, считающих Кима Филби примитивным предателем.
– У Филби была идея, а не бизнес, – не уставал повторять он, закоренелый бизнесмен. – А «идейность», как и душа, не продается…
Более того, Джонни, будучи на родине, в США, предпринимал шаги в поддержку Маркуса Вольфа, которые не совсем отвечали интересам его бизнеса и даже могли породить дополнительные трудности его гешефта. Это не было просто свидетельством человеческой симпатии. Американец видел в Маркусе, и во мне, и в тех, с кем он и мы работали по разные стороны баррикад в разведке, прежде всего глубоко убежденных солдат холодной войны, которая канула в Лету. Джонни как мог поддерживал чету Вольфов в их стоическом противостоянии с германской Фемидой, прекрасно понимая, что тот же Миша, даже находясь под угрозой заключения, осознает свою историческую ответственность перед «Штази» и коллегами, а потому прилагал усилия для прекращения преследования «ратников невидимого фронта».
… Маркус в шутку назвал неистребимое стремление янки к коллекционированию и создание Музея шпионажа «миссией Джонни», намекая на распоряжение Гитлера в 1939 году создать в австрийском городе Линце грандиозный музей – уникальное собрание произведений искусства – картин, антиквариата, оружия, – сокровищ из всех покоренных Германией стран. Эта акция была закодирована как «Миссия Линца» и возглавлялась известным искусствоведом и знатоком старого итальянского и нидерландского искусства профессором Гансом Поссэ…
Для того же Музея шпионажа Джонни взялся делать видеофильм об Маркусе Вольфе. С помощью киносъемочной группы из США он приступил к работе с Маркусом, которого настраивал на доверительные беседы обо всем, что могло бы «заинтересовать его внуков», – кстати, неплохой технический прием. Так возник ролик, хранящийся у Вольфа, который я смог просмотреть: в течение многих часов Джонни безжалостно интервьюировал Маркуса. В отличие от остальных документалистов-«киношников» Джонни удалось своим американским наивным любопытством и сдержанным участием в беседах вытянуть из Вольфа самые блистательные и откровенные повествования о «секретной» жизни руководителей «Штази». Для американца Маркус казался живым свидетелем событий и знаменательной фигурой эпохи «холодной войны». А непосредственное прикосновение к реальным скрижалям истории будоражило кровь американца большими дозами адреналина.
Надо отдать должное: Вольф провел свои сессии на высоте, в этих продолжительных беседах с Джонни ему удалось не только донести собственную позицию, но и взгляды исторических персоналий, а главное – мотивы действий разведчиков по обе стороны баррикад: НАТО и Варшавского пакта.
Сложно было сформулировать такое понятие, как доверие в разведке и как его завоевывать. Время, профессиональный опыт – вот реальные козыри, или ключи, к этим важным проблемам. И все же интуиция в службе разведки – главное качество в профессии разведчика. Нередко возникали вопросы, когда речь шла о надежности контакта. Тогда я спрашивал: представь себе – война и ты получаешь задание пойти в разведку за линию фронта. Пойдешь с этим человеком? Даже когда речь шла об офицерах высокого ранга из центрального аппарата, я ставил перед собой этот классический вопрос. И не всегда положительно оценивал испытуемого.
Конечно, я не мог быть уверенным в том, что все досконально знаю о деятельности Джонни на службе своей страны. Из его рассказов я понял, что наш американский друг был не так уж далек от спецслужб США, поскольку многие рискованные сделки с оружием без благословения ЦРУ были попросту невозможны. Во время рассказов о своих трудностях с правосудием наш янки мимоходом упомянул имя скандально-известного подполковника Нортона, который своими масштабными сделками с оружием привлек внимание мировой прессы. Из снисходительных замечаний о бюрократах, которые есть во всех административных аппаратах и на Востоке, и на Западе, можно было догадаться, что у него были малоприятные конфликты. Но Джонни не детализировал событий, о которых упоминал.
Естественно, Джонни ожидал таких же недомолвок и от Маркуса Вольфа и что тот поостережется раскрывать бывшему противнику государственные тайны времен своей работы в спецслужбах ГДР. Дружба и взаимное доверие, возникшие у Маркуса и Джонни за то недолгое, но бурное время их знакомства, строились на сугубо личной основе, весьма далекой от их прежней деятельности. Глядя на их взаимоотношения, я почему-то был уверен, что Джонни никогда не предаст Маркуса, не подставит его и не бросит в беде. Это было традиционное поведение бывших классических противников…
VI. Это было убийство
Cui bono?[25]
Превратившись в Ганса Фрайера, агента по недвижимости из Франкфурта-на-Майне, я приступил к следующей операции «Голубки», где многое, а в особенности прецедент с гибелью нашего агента Хантера, было непонятным…
С Келли и Бастианом я познакомился еще в прошлые свои командировки в Зальцбург на международный «Урановый конгресс». Затем мы мимолетно встречались в Берлине на конференции «Жертвы облучения», причем жили недалеко друг от друга, в комфортабельном отеле Кемпински. Погода в столице стояла тогда на редкость солнечная и теплая. Герд и Петра смотрелись очаровательно, были в хорошей форме. Келли была в ударе, дважды выступала с докладами, давала интервью по ТВ, виделась с друзьями и подругами по движению «зеленых».
Перед нашей новой встречей я созвонился с Келли, мы обменялись обычными фразами. Петра пригласила меня к себе в гости, в Танненбуш под Бонном, в свой шикарный особняк. Причем предупредила, что днем она с Гердом бывают в отъезде, а вечером и ночью – на месте. И чтобы я не церемонился и приезжал в любое удобное для меня время. Если я их не застану, то соседка Розмари Лоттерс, дружившая с Келли и Бастианом и жившая рядом, поможет мне попасть в особняк. Но последняя фраза ее была сказана для вида, поскольку она знала, что у меня есть ключи, а войти в особняк я могу самостоятельно в любой момент.
До боннского турне у меня было время, чтобы внести кое-какие коррективы в планы по предстоящему мероприятию за мир «Акции благоразумия». Западные и восточные «зеленые» должны были идти под общим флагом. На сей раз мне повезло: координатор гринписовцев Теодор Бэр тогда был в Берлине, и мы с ним повстречались в их штаб-квартире в здании на Тулпенфельд. Если руководитель союза «зеленых» Бэр торопил проведение акции, то генерал Бастиан, наоборот, – постоянно притормаживал, и мероприятие откладывалось на более поздний срок. Из-за разногласий во взглядах. На меня была возложена дополнительная миссия консолидатора и катализатора событий.
С генералом Гердом Бастианом мы договорились о том, что нужные мне списки и бумаги я заберу у них в Танненбуше – где-нибудь через пару недель. Документы будут лежать в небольшой картонной коробке из-под ножного насоса для надувного матраца, за первым рядом книг на стеллаже, рядом с подборкой журналов «Нейшнл Джиогрэфик» за нынешний год…
В Бонн я приехал довольно поздно и, взяв напрокат неброский «фольксваген», отправился в небольшое предместье бывшей столицы ФРГ Танненбуш. Дорогу я знал по прежним приездам в гости к этой очаровательной «политической паре Германии», как их частенько называли в прессе…
Отшумел первый месяц осени, заканчивалась первая декада октября. Но здесь, на западе Германии, было еще по-летнему тепло. Правда, погода портилась, стал накрапывать мелкий дождь, но стрекот придорожных кузнечиков, залетавших через приоткрытое окно, создавал иллюзию летнего благоденствия…
Поскольку я уже не раз бывал у Келли, профессиональная осторожность подсказала мне поставить свой «фольксваген» метров за двести от ее особняка на Свинемюндерштрассе и в таком ракурсе, чтобы машина не вызывала каких-либо подозрений. А сам пешком направился к апартаментам Келли.
Дом Петры со стороны казался неприступной крепостью. На всех окнах и дверях висели предупредительные тексты: «Просьба не открывать. Оглушительная сигнализация». Кроме того, еще этой весной Петра заказала провести дополнительную проводку в саду – световую сигнализацию на манер ограничительного барьера. Тогдашняя мнительность и всякие там страхи были господствующими моментами в ее насыщенной событиями общественно-политической жизни. И как оказалось, не напрасно…
Когда я подошел в 10 часов вечера к ее особняку, в нем не светился ни один огонек, и его громада, погруженная в полную темноту, казалось, всей своей махиной растворилась в ночи.
Машинально взглянув на почтовый ящик, я обратил внимание, что он был полон корреспонденции – признак того, что хозяева с неделю как отсутствуют. Хотя почту могла забирать и соседка, присматривающая за особняком.
Поскольку Петра не держала сторожевой собаки, я смело выдвинулся вперед и скоро убедился: предупредительная сигнализация была отключена. Значит, дома кто-то был.
Вначале я колебался: как же поступить дальше? Я зримо чувствовал, что за стенами коттеджа кто-то есть – хозяева или их гости, но реальные люди.
Дернул за ручку дверь – заперто.
«Странно! Более чем странно! – машинально подумал я. – И время детское. Петра вообще ложится спать под утро, где-то в 4–5 часов».
Озабоченный догадками, я обошел дом, взобрался на террасу, толкнул дверь – та была незаперта.
Я вошел, прислушиваясь к тишине. Ни шороха, ни звука. Прикрыл за собой дверь. Об отпечатках я не беспокоился, поскольку сразу же надел на руки перчатки. В перчатках я поневоле ощутил себя закоренелым преступником.
Воздух был спертый и тяжелый, как будто что-то испортилось или сгнило. Не было смысла осматривать комнаты в поисках «жучков» и прочих подслушивающих устройств. Сансаныч предупредил, что они здесь есть, да и телефон почти наверняка прослушивался. Если оппозиция (в Центре) и впрямь проявляла активный интерес к этой политической паре Германии, то я, как слишком лояльный к своей стране оперативник, должен был бы убедить противную сторону, что тот имеет дело с подлинником, а не с подсадной уткой.
Я и не помышлял о том, чтобы намеренно выводить из строя их электронику. Напротив, я надеялся, что все оборудование функционирует как подобает, поскольку мои обязанности заключались в том, чтобы придать еще большую достоверность той роли, которую играла эта политическая пара в общественной жизни Германии.
Хорошо, что я предусмотрительно прихватил небольшой фонарик, который приходится постоянно брать с собой в загран- и иные путешествия. Мало ли что – погас свет, нужно тихо пройти, не включая светильники или люстры. И тут фонарик – в самый раз.
Я уже бывал в этом доме и поэтому неплохо ориентировался в здешних апартаментах. Быстро прошел в переднюю. Затем пересек жилую комнату, подошел к роялю Петры и, минуя открытый камин, направился по лестнице наверх, в небольшой рабочий кабинет. На полпути остановился.
Господи, что это!.. Тонкий лучик моего фонаря высветил на ступеньках неожиданную картину. Валялись замшевые мужские перчатки со знакомыми инициалами «Г. Б.», а выше – разбросаны в беспорядке книги. А далее я увидел тело генерала Бастиана, распластавшееся на лестничной площадке…
Картина была ужасная: пуля была выпущена ему в лоб, а потому кровью было залито все кругом.
На небольшом столике в маленькой рабочей комнатке генерала я обнаружил записку Петры Келли своему спутнику, которую она написала, вероятно, перед тем, как лечь спать. Поскольку Герд вставал рано, он мог с успехом выполнить часть ее поручений. Я скользнул глазами по тексту:
«Мой Гердик!
1) Пожалуйста (только пораньше), закажи цветы для фрау Домберг в Бонне и для моей бабушки Бирле (2 букета). Не забудь: у моей бабушки день рождения (одну шаль ценой от 50 дойчмарок). Но шаль должна быть там раньше всего. И еще. Насчет билетов: не забудь заказать, Герд. Привет!
Твоя Петра крепко обнимает тебя в честь 87-летнего дня рождения моей бабушки Бирле.
Божьего благословения тебе.
2) Еще раз напоминаю: билеты на поезд!
3) Где находится Заксенхауз?
4) Завтра до?. (если время терпит до 10.30, то разбуди меня в 10.00).
P. S.: Я люблю тебя!!!»
Я вспомнил, что генерал еще на конференции говорил, что собирается с Петрой посетить бывший концлагерь Заксенхауз. Я мимолетно встречался с ними в Берлине на конгрессе, где мы договорились о нашем рандеву под Бонном.
И я представил Герда Бастиана, как он, обычно довольно рано встающий, занимался утром в доме Келли – тем же, что и в апартаментах отеля Кемпински: расклеивал жёлтые или зелёные листочки с короткими приписками о том, что нужно сделать, – своеобразные «заметки на память».
Скорее всего, распорядок утра следующего дня был зеркально похож на все предыдущие. Бастиан поднялся, как всегда, первым. На улице моросил дождь. Голова у него немного побаливала: давление. Он заварил кофе на маленькой кухне, правда, сесть здесь было негде, так как все стулья и стол были завалены бумагами Петры (это ее любимое рабочее место).
Попозже он спустился сюда, на первый этаж. Это было хлопотно, поскольку после тяжелой травмы в ДТП в марте этого года он передвигался с помощью костылей.
Герд старательно вычеркивал каждую позицию из списка Петры, чтобы все было готово к тому моменту, когда она проснется. Букет цветов для ее бабушки-именинницы будет лежать на журнальном столике. Нужно заказать билеты на поездку в Заксенхауз.
Картина становилась для меня более-менее понятной. Сегодня на календаре 8 октября. А неделю назад, после обеда, они должны были отправиться в направлении Кёльна, чтобы побывать в бывшем концлагере и возложить там цветы, а вечером вернуться к себе, под Бонн.
Я скользнул лучом по листам бумаги рядом с портативной печатной машинкой UNIS, изготовленной в Сараево. Это личное письмо Герда в Мюнхен своей супруге Лотте, на которой он был женат 47 лет и с которой «ни за какие драгоценности мира не собирался разводиться».
«Любимая моя женушка!» – начал он неторопливое письмо и разразился на целых полторы странички вполне семейной болтовней, грозясь приехать в Мюнхен перед ее отпуском 4 октября этого года («из-за нелепого страха, заразившего тебя», – признавался Г. Б.). Далее генерал подробно рассказывал о прожитом им последнем дне форума «Конгресс жертв облучения», встречах и дискуссиях, оказавшихся на редкость интересными.
Как он признавался супруге: «… Я повстречался со многими хорошими друзьями по общей долголетней антиядерной борьбе, и все вышло как нельзя лучше. Точно так же, как и на конгрессе в Зальцбурге – на международном „Урановом форуме“. Правда, мы с Петрой должны были озвучить одну сенсационную новость, но передумали, решив оставить это на наши отечественные СМИ, тем более что у нас уже имелась договоренность о публикации в одном уважаемом журнале. Но… промолчу до поры, до времени…»
Я вспомнил одну «сенсационную новость», которую хотела озвучить эта политическая пара. И стал читать дальше… Вот пошли строчки уже в другой тональности, касающиеся повторного посещения печально знаменитого концлагеря, которое генерал планировал совершить с Келли:
«… Я уже бывал здесь и чувствую себя безумно плохо в этих местах (Заксенхауз), где каждый листок, каждый стебелек травы еще проникнуты болью людей, которая терзала их тела и души и разлита наверняка здесь на каждой пяди, повсюду. Как-то мне попались юные неонацисты, своими выходками оскверняющие память жертв гитлеровского режима».
Далее Герд Бастиан сообщил жене о том, что деньги придется снять со счета в банке для ее предстоящего отпуска. В заключение депеши Г. Бастиан передавал привет дочери: «… Так много случилось за один лишь день, как будто вся жизнь пролетела перед глазами. А посему адресую вам девиз: долгих лет жизни и много-много сердечных пожеланий. Обнимаю вас с Эвой, ваш Герд Бастиан».
Письмо так и осталось не отправленным. Тут же я нашел факс-сообщение со строчкой текста: «Пожалуйста, позвони мне. Срочно. Теодор Бэр».
Если разговор 1 октября с руководителем «зелёных» состоялся, то, вероятнее всего, он был последним в его жизни. Я был в курсе событий. Скорее всего, речь шла об общей акции западных и восточных движений за мир, которая постоянно откладывалась. В успехе по реализации проекта «Бэра – Бастиана» – по утверждению обоих – отсутствовала идентичность взглядов. Если Бэр торопил: «Акция благоразумия должна быть ускорена!», тогда как Бастиан намеренно затягивал время, занудливо поясняя: «Ну, куда вы все спешите?»
Здесь лежали два письма от Петры Келли, среди которых одно для Кена Эмерсона из газеты «Нью-Йорк Ньюсдэй», где она предваряла текст генерала к публикации такими словами:
«Напечатать к завершению моей политической деятельности на поприще „зеленых“, текст подготовлен моим другом и патроном Гердом Бастианом».
В другом ее послании были коррективы к ее автобиографии и такие рекомендации:
«Заменить 9 и 10 страницы. Срочно! Вечером, в четверг, вам позвонят из бюро». (Петра Келли имела в виду, что вечером 1 октября из бюро «зелёных» ее вызовут и она завершит все дела с автобиографией по телефону.)
… Петра постоянно мечтала об одном: выспаться всласть. Придет время, считала Келли, и она, истощенная своими бесконечными делами, уляжется на двое-трое суток, а потом встанет, оденется в домашнюю одежду и весь вечер будет смотреть развлекательные программы по телевидению…
Я заглянул в лист, заправленный в машинку. Это была депеша мюнхенскому адвокату Хартмуту Вэхтлеру. Вверху справа он впечатал дату: 1.10.199… года. Здесь речь шла об интересах лучшей подруги П. Келли – Элеоноре Хайнц, у которой получился досадный инцидент с её шефом, а помочь ей теперь мог только адвокат.
В начале десятой строки письмо внезапно обрывалось следующими словами: «Мы должны…»
«Хох! – шепотом воскликнул я. – Так вот когда его настигла роковая пуля. Где же пистолет?»
Я пошарил лучом фонарика по ступенькам, где распласталось тело генерала, и обнаружил орудие убийства – двухзарядный, верхнего и нижнего боя пистолет «дерринджер» 41-го калибра, за которым прочно закрепилось ироничное название «оружие для идиотов»… Внимательно осмотрев отстрелявшийся пистолет, я положил его на прежнее место.
Понимая, что это не дурной сон, а трагическая явь и жуткие находки еще впереди, я крадучись спустился по ступенькам вниз и направился в спальную комнату. Здесь выпрямился и, переведя дыхание, стал внимательно исследовать дальше – все, что попадалось на моем пути…
Подтвердилось самое худшее. Не пощадили и Келли. Она лежала ничком на кровати – по всей видимости, встретив пулю во сне. Скорее всего, убийцы выжидали, пока Петра, истощенная своими бесконечными делами, уснет как убитая.
Ее контактные линзы, как и прежде, покоились на чистеньком ночном столике в специальном сосуде, рядом – кольцо и часы. А внизу, у кровати, остался раскрытым конспект с ее последней лекцией «Письма Гёте к госпоже фон Штайн»…
Тяжелый запах гниения я уже не ощущал, мое обоняние притупилось.
Итак, трагедия произошла более недели назад, скорее всего ночью – с 30 сентября на 1 октября…
Мне сразу же нарисовалась возможная картина случившегося. Пистолет генерала они извлекли из книжного шкафа, тот находился на первом этаже, рядом со спальней. Для антуража часть вещей и книг разбросали по ступенькам, ведущим в небольшой рабочий кабинет генерала. А пустить в ход оружие было делом техники… Пока одни наемники расправлялись с Петрой, другие уже «работали» с Гердом Бастианом. Они убили его после того, как с Келли было покончено. Добили второй пулей из его же пистолета выстрелом в голову. Причем заставили держать руки на лбу, чтобы на них осталась пороховая гарь.
Вероятно, он пытался оказать сопротивление… Но что мог сделать старый человек, да еще на костылях, против профессиональных убийц?
Падая, генерал увлек за собой полку с книгами, которые рассыпались, как домино. Кстати, на высоте его головы была кнопка пожарной сигнализации. Он мог бы надавить ее затылком. Но – увы! – кнопка не была нажата…
Когда с политической парой было покончено, наемники сделали все, чтобы избавиться от улик. Как выяснилось позже, они выстроили сценарий суицида на почве адюльтера. Прекрасная наживка для просвещенных дилетантов. Вот почему здесь валялись старые генеральские перчатки из замши с инициалами «ГБ» и был использован его, Бастиана, пистолет. Этот «дерринджер» они извлекли из книжного шкафа, что стоял на первом этаже…
В каком генерал был состоянии? Что он мог сделать еще? Бросил ли в лицо реплику своим убийцам, просил ли о чем-нибудь? Был ли в отчаянии закаленный солдат бундесвера? Или, наоборот, в замешательстве от бессилия как-нибудь спасти Петру? А может быть, происшедшее только облегчило его душу: теперь они навечно останутся вместе?
О чем думал генерал в эти последние мгновения жизни? Вернулся ли он мысленно к убитой Петре Келли? Может, Бастиан мечтал перед смертью побывать в последний раз в палисаднике, где он восемь лет назад рвал цветы для Петры и подрезал кустарник? А может, Герд перед роковым выстрелом убийцы подумал о недописанном письме к своей жене Лотте? И как объяснил бы весь этот абсурд происходящего с ним и Келли?
Как человек военный, он наверняка догадывался о сценарии этого кошмара: в качестве незваных гостей пришли не примитивные грабители, вооружившись его пистолетом, а профессионалы своего дела. Скорее всего, они с Петрой угодили на главные роли жуткого спектакля, разработанного отнюдь не дилетантами. Его пристрастие к личному оружию было использовано по полной программе. И сработала гениальная чеховская аксиома о ружье, которое в первом акте висит на стене, а во втором – хладнокровно стреляет.
Об этом профессиональном пристрастии к оружию генерала было известно не только мне, но и всем «заинтересованным лицам»… Когда Герд Бастиан еще был депутатом бундестага, он постоянно хранил в своем кабинете – в выдвижном ящике стола – пистолет системы «дерринджер» (41-го калибра). Это двуствольная модель с вертикальным расположением стволов (Remington Double Derringer), выпускаемая с 1866 года. Тяжелая пуля весит почти что десять граммов, имеет скорость 182 метра в секунду и пробивает доску толщиной до пяти сантиметров.
Генерал владел тремя пистолетами: один был дома, в Мюнхене (мощный «магнум»), и два «дерринджер» здесь, у Петры в Танненбуше.
И тут я вспомнил о нашем уговоре с генералом Бастианом: в коробке из-под ножного насоса лежат нужные бумаги, которые надо было забрать с собой, и рядом – второй дерринджер с полным зарядом, упакованный в коробочке. Я поднялся в рабочий кабинет, подошел к стеллажу. Подборка журналов «Нейшнл Джиогрэфик» была на месте, я аккуратно отодвинул часть книг. Вот нужная мне коробка, а в ней под бумагами пистолет. Я забрал документы и, немного подумав, прихватил оружие, а затем вернул журналы и книги на полку. Остановился и оглянулся. Нужно было сосредоточиться: все ли сделано правильно, устранены ли следы моего посещения?
Итак, как же все произошло? Входная дверь заперта только на один поворот ключа. Сигнализация отключена. Дверь террасы оказалась лишь прикрытой, но не запертой. И чего гадать, сколько было тех, кто совершил убийство Келли и Бастиана с последующей инсценировкой «двойного суицида». Сколько было исполнителей: двое или пятеро? Да это и не важно. Киллеры ждали благоприятного момента для убийства «известной политической пары»…
– Всё, хватит с меня! – прошептал я самому себе, как бы удостоверяясь, что я в своем уме. – Надо уходить, а то наверняка можно нарваться на неприятности и на «наружку» в том числе.
Хотя вряд ли. Скорее всего, оставят все, как есть, чтобы довести ситуацию до маразма. Автором заговора нужно выдержать время, тогда и собака след не возьмет. Останется лишь красноречивая мизансцена, как будто вырванная из классических триллеров Агаты Кристи. Дескать, суицид на почве любовных отношений. Но как последует из дальнейшего, такое развитие событий кого-то оч-чень не удовлетворяло. Двойное самоубийство на любовной почве – так красиво для просвещенных дилетантов, мелодраматично и не несет в себе никакой сверхзадачи, кроме мизерабельного адюльтера.
Теперь уже было неважно, как и почему погибли Петра Келли и Герд Бастиан, самое важное было то, что они были мертвы. Точка. Прощайте, Келли и Бастиан, творцы политики мира и свободного труда, надежда как немцев, так и русских. Подойдя к двери террасы, я остановился и проверил, не зацепил ли я нитки на браслете часов и не закатился ли шальной предмет в карман или за отвороты брюк. Запнувшись ногой о роскошную домашнюю тапочку, я рассеянно подумал, что ни разу еще не встречал женщину, которая не бросала бы тапки в самых разных местах.
Я еще раз обернулся, чтобы запомнить до мелочей картину разыгравшейся здесь трагедии…
Если ты трудишься в области незримых фронтов, то у тебя должно хватить духу посмотреть на содеянное твоим противником, вне зависимости от того, как бы жутко и страшно все это не выглядело. Есть что-то отвратительное, когда наемные убийцы подстерегают жертву там, где она, жертва, меньше всего этого ожидает, – дома, в загородной вилле или особняке, затем устраивают публичную казнь, да еще с издевательствами и пытками. Выполнив грязную работу и даже не вымыв руки, они удаляются восвояси. И ни один нерв или мускул не дрогнет у этих нелюдей.
… Я еще раз посмотрел туда, где вечным сном уснула в кровати Келли, на тело генерала, картинно распростертое посреди разбросанных книг. Вновь я ощутил тяжелый трупный запах – прошло уже много времени. Правда, привыкнуть к этому амбрэ нормальному человеку, исключая патологоанатомов, просто невозможно. Одни только падальщики – грифоны, воронье или гиены с шакалами – ощущают себя при этом в своей тарелке – это их запах…
О чем я еще думал? Разумеется, я был на «автомате», выполняя все то, что должен делать агент в нештатной ситуации: убирал все возможные зацепки или вещдоки, которые могли привлечь внимание, когда делом займутся профи из криминальной полиции. Все и вся тщательно проверил, чтобы попутно не наследить самому. А на то, чтобы спокойно проанализировать, что за чертовщина здесь все-таки произошла, у меня просто не было времени. Лишь мелькнула мысль о том, как хорошо было бы мне очутиться в Берлине, чтобы исчезнуть в чертогах Сони Шерманн, – чертовски крамольные мысли для спецагента из Москвы…
Планируя операцию, мы не могли взять в расчет такой разворот событий, хотя просчитали все до мельчайших подробностей, но подобный изуверский исход нам и в кошмарном сне не мог присниться.
… Шел первый час ночи другого дня, было уже 9 октября. Через незапертую дверь террасы я покинул этот страшный дом на Свинемюндерштрассе и палисадником выбрался на другую сторону участка. Перелез через забор, поминая недобрыми словами хозяйку за то, что та любила выращивать не георгины и лилии, а колючие розы, и стал плутать, чтобы выбраться на дорогу – к месту, где я поставил свой неброский «фольксваген»…
Я решил пригнать машину в Бонн и побыстрее избавиться от нее. Успеть незамеченным вылететь в Берлин, а там остановиться и оглянуться, чтобы перейти на другой уровень работы. Но сначала нужно сообщить об инциденте в Центр, а уже потом получить необходимые ЦУ. Тогда будет ясно, как действовать: переждать ли какое-то время у друзей-товарищей, а может быть, и у моей пассии Сони Шерманн… Чем черт не шутит!.. Каким-то наитием, чутьем загнанного зверя я чувствовал, а скорее всего, был убежден, что здесь что-то не то или совсем не то. Какой-то подвох в адрес меня. Может быть, на это намекал Сансаныч в московском кабинете, когда говорил, что мне «нужно быть постоянно бдительным и ждать коварный удар не столько от чужих, но и от… своих». Мне уже реально мерещилось, что мою персону использовали в другой разработке, скорее, на манер примитивной наживки. А для отвода глаз (моих, конечно же) и наведения туманного флера меня активно разрабатывали то ли журналистом респектабельной гамбургской газеты «Ди Цайт» Вольфганга Риттера, то ли предпринимателем из берлинского представительства «Гандвик», а может сотрудником фирмы по недвижимости из Франкфурта-на-Майне Гансом Фрайером, и далее: немцем-переселенцем из Казахстана Владеком Функе.
Я поморщился, как будто мне сверлили больной зуб без наркоза.
Кто я сейчас, в данный момент? Сотрудник по недвижимости Ганс Фрайер из Франкфурта-на-Майне по кличке Гансвурст, туманно связанный с мафиози? Скорее да, нежели Рудольф Смирнов, правительственный агент из России…
Сняв перчатки и упрятав их в кусты, я повернул направо и зашагал к машине. И тут в упор столкнулся с парочкой влюбленных. По крайней мере, мне так показалось. Однако поворачивать назад и не привлекать внимания было уже поздно: они меня увидели. Поэтому я продолжал идти как ни в чем не бывало и даже бросил в сторону парочки взгляд – что за сумасброды решили обниматься прохладной осенней ночью?
Возможно, мне не стоило на них смотреть, хотя ничего предосудительного в этом не было. Как бы то ни было, девушка обернулась и жестом показала, чтобы я остановился. Сделать вид, что я не заметил взмаха ее руки, мне уже было нельзя. Я остановился, как сделал бы на моем месте любой мужчина, которому помахала смазливая девушка. И подождал, пока она приблизится ко мне.
– Герр, у в-в-вас не найдется ог-г-гонька?
Сигарета мелко дрожала в ее посиневших от холода губах. У девчонки имелась уважительная причина, чтобы настолько замерзнуть, – одежды на ней было всего ничего: короткая юбочка и куртка с капюшоном. Лично я горячо одобряю, когда в моде снова длинные платья вроде тех, что показывают именитые модельеры на своих дефиле. Как-никак благодаря такой одежде возрождается хоть какая-то тайна, зашифрованность женского стана и прочих прелестей и можно снова давать волю воображению. А эта девушка явно предпочитала короткую юбочку. Лифчика на ней не было, а бедра вкупе с точеными ножками на шпильках выглядели довольно сексуально на фоне темной ночи. Я выудил из кармана зажигалку, высек огонь и поднес к ее тонкой сигарете. Девушка пригнулась, приблизив ко мне прехорошенькое лицо с зажатой в зубах сигаретой. Только сейчас я разглядел, как она очаровательна и мила. Белокурые, коротко подстриженные волосы были настолько светлы, что в темноте казалось, над ее головой сияет нимб. В таком виде фройляйн показалась мне очень соблазнительной.
