Геннадий Головко
Там
Ребятишки немного смутились и, в полуоборот, начали друг с другом тихонечко переговариваться.
Роста они были обычного для их возраста, сложены тоже. Волосы Юны были светлыми, как лен, абсолютно белая кожа и довольно странная одежда. Светлые босоножки, светло-лиловые брюки и газовая красивая кофта, закрывающая локти. Ни одного украшения я на ней не заметил. Ан нет! Вот на мизинце что-то сверкнуло. Такое впечатление, что колечко было нарисованным. По крайней мере, казалось оно именно таким. Я не разглядел его рисунок, но заметил,¸ что у Марка на том же пальце было такое же точно колечко. Короче говоря, вид у них был ангельский. Ангельский?! Господи, так это и есть ангелы! Небеса, облако, голоса, одежда, колечки странные… Точно! Вот влип! И как же это я?
Тут я совсем растерялся и меня замкнуло. Столбняк. Мысли носились в голове, как смерч, но не останавливались в логическом порядке, отсюда и состояние мое было такое же.
Ребята, т.е., ангелы, видимо догадались о моем открытии, поскольку участливо подошли ко мне и попытались успокоить, взяв под былые ручки и подтаскивая к краю облака. Их спокойствие и уверенность действительно моментально передались мне, но у края облака я, все же, уперся.
– Не бойся, сказала Юна, – сейчас мы немножко полетаем. Она не по-детски, но очень мило улыбнулась. Да, этой улыбке можно было доверять.
– Как Малыш и Карлсон?, – с усилием пошутил я, начиная сомневаться в их компетентности в земных делах.
– Да не переживай ты, мы знаем все. И про Карлсона тоже. И про всех вас. А лететь не бойся, тебе и руками махать не придется. Просто шагай себе по воздуху. А можешь и не шагать – мы тебе подхватим и понесем. Ну, смелее!
И я сделал шаг. В голубую бездну. Как ни странно, я не почувствовал ни твердой почвы, ни ощущения полета. Просто я висел в воздухе, неведомо как передвигаясь по нему. А мои спутники направляли меня, держа под руки. Обалденное ощущение! Легкость и свобода! А еще какая-то неведомая уверенность в себе, могущественность, что ли. В общем, полный кайф. Я смотрел вниз и вверх, на маленькую землю и на могучие облака, проплывающие мимо меня. Облака были совсем не те, которые мы видим из самолета. Все они были живыми, разноцветными, разной плотности и конфигурации, как будто бы у них был свой характер, своя жизнь и переживания. Страшно, но ужасно любопытно. Я гордился тем, что все это вижу и ощущаю! Вот бы сфотографировать эту красоту!
– А у тебя это и не получится, – услышал я со стороны Марка. Хотя, рот его был закрыт. Твой телефон не работает. Он хитро улыбнулся и, запустив руку с мой боковой карман брюк, достал о, что когда-то было телефоном. Я увидел оплавленный бесформенный кусок пластика. Да, видимо, мой любимый I-phone приказал долго жить… Хотя, остаться без телефона для меня и на 5 минут – катастрофа, тут я почувствовал себя абсолютно спокойным и даже счастливым. Вообще, со мной творилось что-то совершенно непонятное, но абсолютно приятное. Легкость, уверенность… Короче, кажется, я чувствовал себя абсолютно счастливым и старался ни о чем не думать, а лишь наслаждался полетом и этим доселе неиспытанным чувством. Так продолжалось… так продолжалось… да бог его знает, сколько времени это продолжалось. Время исчезло как измерение. Но, все когда-то заканчивается, и мое блаженство закончилось вместе с дуновением ветра в ушах. То есть, мы наконец-то приземлились. Я ощутил под ногами твердую почву и внезапно испугался, т.к. уже не чувствовал поддержку моих спутников. Я решил открыть глаза и тут же снова вынужден был их зажмурить. Что-то меня ослепило. Я вновь аккуратно начал делать попытку вглядеться сквозь ресницы. Постепенно я привык к отрывшейся картине и был немало изумлен. Я стоял посредине какой-то не то пустыни, не то степи, но все вокруг – и холмы, и трава, и деревья были ослепительно белого цвета. Небо было нежно голубое. В нем со свистом и прищелкиванием летали такие же белые ласточки. Я огляделся вокруг – никого. Хотя нет, чуть поодаль, позади меня я увидел машину. Ну, точно, машину. Я двинулся по направлению к ней и, сокращая расстояние, начинал понимать, что это – 21-я Волга! Да точно! Только, тоже белая, как будто ее кто-то неумело покрасил белилами. Я приблизился к ней вплотную и увидел, что в салоне находились люди. Я подошел еще ближе и заглянул внутрь. О боже! Впереди, за рулем сидел мой отец, а позади мама и бабушка! Я потерял дар речи. А они, как будто только меня и ждали.
– Ну, давай, садись уже, – как-то очень обыденно сказал отец. Как будто бы ждал меня уже давно и я, само собой тут и живу.
Я молча сел рядом, оглянулся на маму и бабушку. Выглядели они обычно, мама в каком-то домашнем платье, бабушка в своем темно-синем платьице в горошек и переднике. На голове у нее, как обычно, была завязана косынка. Она носила ее всегда, завязывая, как бондану. Модная была, однако. На полке у заднего окна я увидел перемотанный бечевкой лоток яиц. Странно, к чему бы это и откуда они все? Отец был в светлой рубашке с коротким рукавом, темных брюках и босоножках. Мы посмотрели друг на друга. Он – с некоторой укоризной (наверное, обиделся, что я опоздал?), я – с полным недоумением. Надо бы взять себя в руки, как будто ничего не случилось. Да, и спросить что-нибудь обычное. О погоде? Нет, нет, фальшиво выйдет.
– Кого ждем?, – вдруг ляпнул я, сам того не ожидая.
– Да Жеку, кого ж еще, – невозмутимо ответил отец. Мне стало плохо. А Жека-то тут при чем? А впрочем, и я-то тоже, наверное, пока тут не совсем вписываюсь.
– А где он? – продолжили мы беседу.
– Да бог его знает, обещал подойти, уже второй час уехать не можем.
Интересно, куда это они собрались ехать, да еще и всей семьей? Молчание затягивалось, и нужно было что-то делать или говорить. А говорить было нечего. И тут, внезапно, бабушка вышла из машины и поманила меня к себе. За все это время она не вымолвила ни слова. Я послушно вышел из Волги и подошел к бабуле. Она уверенно взяла меня за руку и повела куда-то в сторону. Шли мы долго. Бабушка молчала, я же боялся что-то спросить, да, откровенно говоря, и не знал, о чем спрашивать. Наконец, мы дошли до какой-то старинной и полуразвалившейся церквухи. Бабушка остановилась и истово трижды перекрестилась, кланяясь в пояс. Я смотрел на нее и вспоминал, какой она была при жизни. Да, собственно, такой же, как и сейчас. Худенькая, с поджатыми губами (правда, на это сильно повлияло полное отсутствие у нее зубов, а вставной челюстью она не пользовалась, хотя и держала ее в баночке на подоконнике). Так, значит, здесь не стареют. Ну, хоть это хорошо. Бабушка выпрямилась и показала мне знаком, чтобы я следовал за ней. Я спохватился, что задумался и забыл перекреститься, но было уже поздно, и я решил, что ничего страшного в этом нет. Да и сама церковь не очень-то походила на храм господен, скорее, на какую-то избушку, пиратское прибежище, господи, прости меня! Мы немного с опаской переступили порог церкви. Странное зрелище. Внутри было темно, только несколько свечей горело по углам. Помещение было маленьким. Без амвона и прочих церковных приблуд. Однако, по окружности стояли какие-то не то иконки, не то картинки. Бабушка привычным движением (видимо, частая гостья) отошла в угол, взяла стопку свечей и принялась освещать залу, ловко зажигая свечи и вставляя их в подсвечники. Я хотел было исправить свою ошибку осенением себя крестом, и уже было поднял руку, но тут я поймал себя на мысли о том, что ни одного креста в церкви не было. Тогда я подошел к первой попавшейся иконе и попытался всмотреться в ее лик. Боже ты мой! При тусклом мерцающем свете свечи я увидел жуткое бородатое лицо, чем-то сильно смахивающем на Стеньку Разина. Причем, ничего «святого» я в этом, так называемом, лике не обнаружил. Я подошел к следующему портрету. Да тут, кажется, целая команда пиратской бригантины. Ну и рожи! А бабушка, обойдя все лики слева направо и, нигде не останавливаясь, остановилась внезапно и последней иконы и стала истово креститься и что-то активно нашептывать. Мне стал это интересно и я, стоя у нее за спиной, взглянул, что же ее так заинтересовало. Боже правый! Эта физиономия была в разы страшнее и омерзительнее остальных. Я собрался было спросить у нее, кто же этот святой, но, не успел раскрыть рот, как она потянула меня на выход. Ффффух! Слава богу, свежий воздух! Я остановился, чтобы вздохнуть еще раз, но тут внезапно что-то упало мне на голову. Это была еловая шишка. Я резко повернул голову, но сначала не понял, чьи это шутки. Однако, присмотревшись, увидел поверх церкви небольшую пристройку, типа маленькой избушки на вершине крыши. Из небольшого окошка наверху вылезла чья-то мерзкая морда с рыжей бородой и швырнула в меня шишкой. Я увернулся и пригрозил ему кулаком. Борода гадко усмехнулась и швырнула в меня еще одной шишкой. Ну, тут я утерпеть уже не смог. Поднял с земли шишку и метнул ее обратно в обидчика. Шишка чуть было не попала бородачу в глаз. Он затряс своей грязной рыжей головой и тут я его узнал. Этот был тот самый, с последнего портрета в церкви, на которого бабушка и крестилась. Ах ты, кочерыжка! Ну погоди, я сейчас! Я поднял с земли несколько увесистых камней и пулеметом запустил в него свою тяжелую артиллерию. Рыжий не смог увернуться от большинства, и был отмечен сразу несколькими синяками и ссадинами. Он взвыл как волк, что-то невнятно прокрякал в своих проклятиях и рухнул куда-то вниз. Ура! Так тебе и надо, мерзкая бородатая харя! Не знаю уж, за что тебя так чтит моя бабуля, но от меня ты благословения не дождешься. Как говорится, кто к нам с мечем, у того мы этот меч отберем и им же – по башке!
Я торжественно обернулся, не ожидая, однако, от бабули одобрения за свой поступок. Но бабушка ушла уже довольно далеко и, кажется, не заметила нашего инцидента с бородатым. Ну, и слава богу, ругаться не будет! Я поспешил ее догнать, поравнялся и пошел рядом. Пошел. Нет, моя бабуля ходить не умела, она мчалась. Мчалась на всех парусах. Никогда не мог ее догнать. Скорость, как у королевского скорохода. Так мы с ней и поскакали куда-то в сторону гор, побирались через какую-то чащу, неслись через луга, пригорки, пока не взобрались на какую-то отвесную скалу на весьма приличной высоте. Да, лететь отсюда вниз где-то полдня… Внезапно погода резко испортилась, налетели темные тучи, предвестники бури. И действительно, через пару минут закапал дождь, ветер стал еще сильнее и резче, дождь хлестал по щекам, противно стекая за шиворот. А бабушка все упорнее и упорнее лезла вверх, карабкаясь по крутым откосам скалы, скользя на выступах и явно рискуя сорваться вниз. Я глянул вниз и обомлел. Внизу, где-то очень, очень далеко сквозь мглу и дождь, облака и тучи виднелась земля. Серая и мокрая, почти нереальная. Куда же мы идем? Откровенно говоря, страшно стало давно, но я старался не показать вида. Наконец, окончательно промокнув и, устав от неизвестности, я решился:
– Бабуль, а куда мы идем?
Бабушка, как заправский скалолаз, ухватилась за выступ скалы, легко перепрыгнула через трещину, выпрямилась и обернулась ко мне. Говорить ничего было не нужно. Я понял все по взгляду. А взгляд говорил: иди, не хнычь! Я знаю, куда и зачем, иначе, на кой дьявол я бы ползала с тобой по отвесным скалам под проливным дождем, да еще и на старости лет?
Ну, ладно, лезу дальше. Туча, зацепившаяся не вовремя за нашу скалу, все еще лила холодным дождем, но уже в ногах. Мы ее обогнали по высоте. Так карабкались мы еще очень долго. Но я, почему-то не сомневался, что мы ползем именно туда, куда нужно, и иначе просто нельзя. Я целиком и полностью доверялся бабушке и шел за ней, как за вождем революции. Трудно сказать, сколько продолжался наш поход, но, в итоге, все, к счастью, должно было по смыслу жанра, подходить к концу. Должно. Но, видимо, не в этот раз. Бабушка, как будто, испытывала меня на крепость и стойкость. Это, конечно, зря, думал я. Я человек терпеливый и к боли не очень чувствительный. Как бультерьер. Но, видимо, бабуле нужно было подтверждение того на практике. И я терпел. Вот, наконец, мы вышли на открытую равнину, дождь кончился, хотя небо оставалось серым и неприветливым. Впереди я заметил какие-то полужилые здания. Точнее, совсем не жилые. Это походило на заброшенную железнодорожную станцию с полуразрушенными техническими зданиями, обгоревшими строениями и … поездом. Странно, но каким-то чудом он сохранился. Точнее, это был и не поезд, а паровоз. Эдакий очевидец первой мировой. Соратник Ильича. Мы подошли к нему вплотную и бабушка начала карабкаться по ступеням в отсек для машинистов. Я последовал ее примеру. Евгения Кирилловна Мальчукова (это полное имя моей бабушки) в очередной раз меня повергла в шок. Заправскими отточенными движениями она начала крутить какие-то ручки, дергать за рычаги. К моему изумлению, этот раритет пару раз чихнул, крякнул, брякнул и … тронулся. Он реально поехал! Я смотрел завороженно на новоявленного машиниста и восторгался бабушкиными способностями. А она мне и не говорила никогда, что работала на паровозе! Вот дела! А между тем, наш старичок так раскочегарился, что ветер свистел у нас в ушах! Да, скорость стала очень даже приличной. Интересно, когда нужно будет остановиться, мы сможем остановить эту чугунную махину, или нам нужно будет прыгать в пролетающие болота? Не успел я задать себе эту мысль, как бабушка взяла меня за рукав и показала, что я должен пройти по лесенке, которая обрамляла голову паровоза. Я послушно прошел налево, ветер с жуткой силой ударил мне в нос, забивая его дымом от угля и каким-то мазутом. Я остановился в недоумении, но бабуля подталкивала меня все дальше и дальше, пока я не очутился впереди паровоза, перед самым его носом. Впереди не было ничего, кроме рельсов, глотаемых составом с акульей скоростью. Состояние души и тела стало каким-то не подвластным моей воле. Я тут же вспомнил Титаник. Ну, фильм, конечно. Наверное, у его героев было подобное же чувство полета. Бабушка стояла рядом и, как бы, контролировала меня. Ее волосы распушились, но пучок не разошелся и твердо держался на полукруглом коричневом гребне. Зато глаза! Глаза ее светились, как будто бы внутри них включили голубые люминесцентное лампочки. Их свет был такой сильный, что, казалось, он затмил прожектор паровоза, освещая нам путь. Ее губы были поджаты, но она улыбалась! Я давно позабыл ее улыбку. Вся она просто светилась изнутри, лик ее был устремлен куда-то вперед, в ту точку, которую видела только она одна. Возможно, она летела к своему сыну, Сашеньке, погибшему уже после войны, и представляла себе эту долгожданную встречу после многих десятков лет разлуки. И в этот момент она была действительно счастлива!
Паровоз несся вперед, мы молча стояли и смотрели в неизведанную даль, забыв о времени, забыв о действительности, забыв обо всех.
Наконец, поезд замедлил ход и стал останавливаться. Мы с бабулей, как будто, очнулись. Странно, но бабушка уже не колдовала за рулем паровоза, он жил, как бы, своей жизнью. Вокруг была такая же белая пустыня, только вдали виднелся какой-то любопытный холм, на котором с трудом угадывалась какая-то жизнь. У меня защемило сердце. Я, как бы вышел из ступора, вспомнил, что со мной произошло в последнее время… день? Два? А сколько же прошло времени? Я попытался как-то определиться по времени, но никак не смог понять, сколько же времени прошло с того времени, как я попал на стройку. В конце концов, у меня от этого напряжения начала болеть голова, и я плюнул на это бесполезное занятие. Будь, что будет! Уж коли попал в такую … ситуацию?…страну…? Да черт его знает, куда я попал? Главное, вроде, жив и здоров. По крайней мере, физически. Насчет головы у меня были большие сомнения.
Поезд остановился. Я спрыгнул с лестницы на землю и помог спуститься бабушке. В этот момент я поймал себя на мысли, что за все это время в первый раз коснулся ее кожи. Рука у нее была худенькая и холодная. Но, до боли родная. Я вспомнил все. Всю нашу с ней жизнь, как я помню себя, вплоть до злополучного 1977 года, когда ее не стало. Как жаль, что тогда меня не было рядом. А еще меня все последние годы гложет злоба на себя за то, что никто из родных не ездил к ней на могилу и, она была потеряна. Теперь уже – безвозвратно. Поэтому, после смерти отца, с 1997 года я приезжаю к нему практически каждый год, боясь потерять и ее. Ни на кого не хочу перекладывать вину – каждый отвечает за себя, за свои поступки и сам несет груз своей вины и молит о прощении. Это, кажется самый тяжкий мой стыд за всю мою жизнь, который я более не хочу испытывать ни по каким причинам. Так или иначе, наша бабушка всегда в наших сердцах, памяти в глубочайшей любви и уважении.
Не было ни перрона, ни вокзала. Просто неестественно белое поле. Вдруг, как из под земли, выросли мои старые приятели – Марк и Юна. Откуда они взялись у поезда, я объяснить себе не смог. Хотя… Я уже давно привык к подобным фокусам и перестал удивляться. Жестом они показали, что ждут меня и нужно прощаться с бабушкой. Я взглянул на бабулю. Ее бледное лицо с немного воспаленными голубыми и светлыми глазами выражали любовь и жалость по отношению ко мне. Я чувствовал, что она не хочет расставаться со мной и тут я заметил маленькую слезинку, появившуюся на ее глазу. Она умоляющее смотрела на меня. Как в последний раз. Будто прощалась навеки. А разве раньше мы уже не простились? Нет, в 77-м мы этого сделать не успели. Я крепко ее обнял и не мне стало так жалко и обидно, что я опять ее теряю, что на мои глаза тоже навернулись слезы. И тут вдруг я услышал, как бабушка сказала: «Не плачь, внучек, все хорошо, ты у меня молодец, я тебя очень люблю. И Женьку тоже. Я знаю, как ты искал мою могилу. Знаю, что продолжаешь искать. Не надо, не ищи. Уже не найдешь. Да и не в этом дело. Главное – ты обо мне помнишь, и я это чувствую. Когда ты меня вспоминаешь, мне сразу становится легко на душе и в сердце праздник. Это так приятно! Не забывай про меня! Храни тебя бог!»
Я слышал ее слова, хотя вслух она не произнесла ни единого звука. Я ощущал ее мысли, слышал, чувствовал. Да и какая разница, говорит человек, или думает. Главное, чтобы его слышали и чувствовали. Тогда все в прядке. И на душе, и в сердце.
Бабушка отстранилась и медленно пошла вдаль, постоянно оглядываясь, махая мне рукой и крестя по дороге. Я помахал ей в ответ, смахнул слезу и обернулся к моим провожатым. Они молча стояли и ждали моего возвращения. Я вновь обернулся к бабушке, но, как это ни странно, она уже исчезла из виду. Тут на удивление все быстро появляется и исчезает… Но, кажется, меня это уже не пугает.
