Геннадий Вениаминович Кумохин
Семь жизней одного меня. Литератор
Цыганка
Нервное возбуждение, не отпускавшее меня всю ночь, начинает потихоньку проходить после уколов врача, и сладкая дрема овладевает мною. Мне почти хорошо в новенькой машине скорой помощи, которая сигналя, пытается объехать многочисленные пробки на проспектах утренней столицы. Наконец мы приехали в больницу и меня завозят на каталке в смотровой кабинет.
Я слегка схитрил и не стал открывать глаз, сделав вид, что сплю, только сквозь прищуренные веки разглядываю врача: молодая, совсем девчонка, а напускает на себя страшную серьезность. У меня просто нет сил и желания разговаривать. Пусть жена объясняется за меня. Кажется, когда-то мы уже были в этой больнице. Но что-то в приглушенном разговоре меня начинает настораживать.
Так и есть. «Инсульт» – слово, обжигающее, как приговор. Я хочу им возразить. Что это ошибка, что это не про меня. Ведь у меня ничего не болит, только голова странно кружится. Я просто немного перенервничал. А сейчас мне нужно немного отдохнуть, и все будет в порядке. Я пробую приподняться, но правая рука не слушается меня, и я неловко заваливаюсь на бок, а изо рта вместо слов доносится бессвязное мычание. Вот тогда я, действительно, испугался.
Следующие несколько дней проходят как в тумане. Меня возят на процедуры, делают томографию, ставят капельницы.
Но это все мало занимает меня. Я не обращаю внимания на соседей по палате, почти не реагирую на приходы жены и детей. Одна мысль не дает мне покоя, одно старинное воспоминание, которое я давно позабыл, а теперь почему-то вспомнил с такой остротой и четкостью, как будто это было вчера.
Я – студент. Окончив первый курс, еду к родителям в Светловодск. Поезд из Москвы едет до Харькова, а до Кременчуга добираются только два вагона, которые после шестичасовой остановки подцепляют к другому составу. В Харькове учатся два моих бывших одноклассника, но они уже дома, у родителей. А я задержался на пару недель, отрабатывая обязательную практику, но зато теперь до самого сентября могу быть абсолютно свободным. Я слоняюсь по привокзальной площади в превосходном настроении, даже насвистываю веселый мотивчик. Вообще-то я не очень музыкален, но по такому случаю можно и запеть. Летнюю сессию я сдал вполне прилично, не то что зимнюю. Про нее и вспоминать не хочется, а надо. Для того чтобы такого больше не случилось. А в летнюю сессию никаких проблем не было. Это значит, я уже научился правильно распределять свое время. Время не между учебой и отдыхом, а между одной учебой и другой учебой.
Воспоминания отвлекают, и я не сразу замечаю стайку цветисто одетых цыганок, пристающих к прохожим с предложениями погадать. Вот, одна молодая подозрительно чумазая девчонка подкатывает ко мне:
– Позолоти ручку, красавец!
Грубая лесть не очень трогает, но я протягиваю ей какую-то мелочь.
– Много всего будет у тебя на веку! Семь жизней проживешь! Позолоти ручку!
Это уже наглость. Но с них станется. Пытаюсь отделаться:
– Да нет у меня больше.
– Как же нет? Деньги у тебя вот в этом кармане! – она дотрагивается до левого кармана рубашки на моей груди.
Я отчетливо помню это прикосновение, и что-то как будто екнуло у меня внутри.
– А вот и нет, они не в этом кармане! Ты не угадала! – смеюсь я и с чистой совестью иду прочь.
Много позже я еще не раз буду вспоминать эту цыганку и ее пророчества. Конечно, это чушь, всякие там гадания и предсказания. Но уж больно различными получались некоторые периоды. Как будто разные жизни прожил. И вроде и я, и в то же время, совсем не похож. А иногда я ловил себя на мысли, что одновременно живу как бы не одной, а двумя жизнями. И какая из них настоящая, понять мне было, увы, не дано. А разбираться теперь, скорее всего, уже поздно.
Я вспомнил это так отчетливо и ясно, как будто увидел в ярком свете фотовспышки: вот стоит самоуверенный мальчишка и молодая гадалка держит его ладонь перед собой.
Сейчас мне почему-то кажется, что в предсказании цыганки был заключен сокровенный смысл и самое важное для меня – это сосчитать, сколько жизней я уже прожил.
Но почему-то, этот счет дается мне с большим трудом. Я сбиваюсь, начинаю заново и никак не могу собрать воедино цепочку давно прошедших событий, которые, как оказывается, и составляют всю мою жизнь.
– Пять, пять, мне кажется, прошло всего пять жизней, – высчитываю я, не замечая, что пытаюсь говорить вслух.
А жена наклоняется надо мной, стараясь разобрать в полубессвязном мычании больного хоть какой-то смысл.
– Опять бредит, – огорченно произносит она, – вот уже которые сутки пытается сосчитать какие-то свои жизни
– Ну, уж нет, я совсем не брежу, и не совсем потерял рассудок, – упрямо не сдаюсь я.
– Дело не в том, сколько я прожил, а сколько мне осталось. Семь, всего должно быть семь. Семь минус пять будет два. Значит, есть еще две жизни в запасе. Я еще поборюсь!
Но иногда мною снова овладевает беспокойство: а вдруг я сделал ошибку и неправильно сосчитал? Вдруг, не пять, а все семь прошли! И что же? Значит все? Но я еще не готов! Нет, нужно снова все пересчитать.
И опять седой человек в палате для тяжелобольных мечется в полузабытьи и мучительно пытается сосчитать какие-то свои жизни.
Свет очей моих
Я проснулся темной ноябрьской ночью и потом долго не мог уснуть, перебирая в памяти причины такого неясного и приятного пробуждения.
Как будто ангел пролетел надо мной и коснулся светлым крылом.
Но я просто вспомнил одного очень хорошего человека. И в очередной раз пожалел, что она больше не с нами.
О Елене Олимпиевне я узнал раньше, чем успел с ней познакомиться. В очередном частном пункте по проверке зрения, куда мы обратились с женой по поводу внезапно возникшей у меня проблемы, нам сказали, что, по-видимому, у меня отслойка сетчатки и посоветовали обратиться к ведущему специалисту по этому заболеванию по фамилии Саксонова, которая работает в городской больнице № 15.
Моя умница женушка постаралась через хорошую нашу знакомую, работающую в департаменте здравоохранения, получить для меня направление в эту МКБ, и мы отправились с моими вещами в Вешняки.
Нужно сказать, что сначала даже не подозревал о возникших проблемах. На дне рождения внучонка я в приливе радости начал подбрасывать его вверх, а тот визжал от восторга, такой «здоровый трехлетка».
Потом, возвращаясь домой, я обратил внимание на странные сполохи в левом глазу и даже сказал об этом жене.
На второй или третий день внизу того же глаза образовалась как бы полупрозрачная капля, которую никак не удавалось смахнуть. А она день ото дня становилась все больше и уже реально мешала видеть.
Немного расхолаживало то обстоятельство, что все это не сопровождалось никакими болевыми ощущениями.
Я особо и не заморачивался. Натаскал домой капусты и мы, как обычно, заквасили ее в довольно большой емкости. Но в основном, чем я занимался, была внезапно открывшаяся во мне любовь к архитектуре, и я всеми силами реализовывал это чувство, создавая параллельно модели частных домиков, из тех, что мы видели во время летнего отпуска в Светлогорск, что под Калининградом, на Русской Балтике, и монтируя видеофильм с видами этого городка.
Я уже предварительно согласовал выпуск такого DVD диска со своим издателем, с которым я вполне успешно работал уже третий год. Я успел за это время придумать по крайней мере полтора десятка дисков, которые активно продавались и стали приносить нашей семье вполне приличный доход.
Но, главное было не это. Я впервые за много лет почувствовал, что называется «вдохновение». Чудесное ощущение, которое дается от того, что тебе удается делать что-то важное и нужное своими руками и головой, такое, что не придумал до тебя еще ни один человек.
Ну вот, пока я тешил себя подобными иллюзиями, капля у меня в глазу все разрасталась и уже реально тормозила работу.
МКБ, куда мы приехали ближе к обеду, нас встретила полной разрухой, которая обычно сопровождает начинающийся ремонт.
Саксоновой еще не было, но, говорили, что она появится после обеда. Чтобы как-то скоротать время, мы зашли располагавшийся рядом хозрасчетный центр, где еще раз прошли все процедуры. Здесь царила обычная атмосфера безразличия и отчуждения. Особенно «впечатлила» меня дама средних лет, которая в очередной раз констатировала у меня отслойку сетчатки.
– И как вы дошли до жизни такой? – произнесла она менторским тоном.
Я ничего не ответил. Холод, веющий от этих равнодушных людей, заставлял сердце сжиматься в комок в предчувствии надвигающейся беды.
Но я готов был вынести что угодно, для того, чтобы иметь возможность вернуться к своему делу. Наконец, появилась долгожданная Саксонова.
Она была старой, но не был старухой. И симпатичной ее тоже нельзя было назвать. У нее было очень характерное, уже не молодое лицо, на котором выделялись черные пронзительно-молодые глаза.
Удивительным было другое. Как она с первой же минуты дала понять, что я для нее не чужой, безразличный ей человек, а ее подопечный, которого доверила ей судьба. Своей заботой она как будто распахнула на до мной невидимые крылья и взяла под защиту. И дело было даже не во мне, человеке, о существовании которого она еще несколько минут назад даже и подозревала, а в том, что это было ее предназначение: дарить свет в очах. Я почувствовал, как обволакивает меня теплом ее заботы, и начал отогреваться от холода равнодушных душ.
Совсем недавно на запрос о ней в интернете, я обнаружил несколько не просто отзывов, а целых литературных произведений, которые только подтверждают мою мысль.
Нашел я и большое стихотворение Беллы Ахмадулиной «Пациент», которое она написала в начале лета 2002 года и посвятила его Елене Олимпиевне Саксоновой.
Я так и не понял кто конкретно был героем этого произведения, и в каком отделении МКБ она сама лежала. Вот несколько строк:
Лазер смотрит в зрачок и становится сродствен
тайнам лба, из него добывая слезу.
Его под руку водят, и никнет он к сёстрам,
те пасут ходока, как меньшую сестру.
Они ушли почти вместе: Белла и Елена, в ноябре 2010 года.
Елена Олимпиевна долго и тщательно обследовала меня, а потом, вынося диагноз, не стала ни приукрашивать, ни усугублять положение.
Сказала все как есть.
На одном глазу отслойка большая, и здесь необходима срочная операция, а на другом сетчатка тоже не в лучшем состоянии, но здесь можно все поправить с помощью лазера.
Мое положение осложнялось тем, что ремонт проходил как раз в офтальмологическом отделении больницы, где все было разорено, а редкие больные лежали в коридорах. Кроме того, предстояло выбрать и метод операции.
Она рассказала, что есть два способа решить мою проблему: по методу, разработанному в клинике Федорова и другой, более щадящий, который применяла раньше она, а сейчас используют ее ученики.
Елена Олимпиевна «на пальцах» объяснила мне первый и второй методы и я, разумеется, выбрал щадящий, тем более, что испытать на мне первый метод сотрудник клиники, которого Елена Олимпиевна «отловила» в МКБ, активно отвертелся.
– А Вы? – с надеждой спросил я, когда мы на такси отправились на другой конец Москвы к другому ее ученику, – Вы не делаете больше операций?
– Я уже не делаю, но я могу быть консультантом во время операции.
– А на моей операции – будете?
– Я очень постараюсь, – как-то почти по-родственному ответила она.
Как всякая женщина, она очень уклончиво говорила о своем возрасте.
– Мне уже семьдесят, – сказала она однажды, хотя ей было семьдесят пять. Чувствовала она себя, очевидно, неважно, и мне пришлось пару раз подхватывать ее, чтобы она не упала, когда мы шли до такси.
Транспорта в предзимней Москве было полно, и мы добирались сквозь пробки очень долго. Елена Олимпиевна на переднем сиденье без конца оборачивалась к нам и рассказывала, что один ее ученик, как раз тот, к которому мы ехали, сумел пробиться через бюрократические препоны и организовать частную клинику.
Раз в неделю он заезжает за ней в МКБ, и она ведет прием своих больных в его помещении.
– Представляете, – говорила она в каком-то даже восторге, – он и денег мне за это приплачивает!
Клиника, оборудованная на первом этаже многоквартирного дома, оказалась небольшой, но весьма уютной. Елена Олимпиевна провела меня через приемный покой, где было, несмотря на довольно позднее время, полно народу.
Меня удивило, как много больных было с ней знакомо, и как она здоровалась со всеми, называя их по именам.
Хозяин, моложавый, спортивного вида мужчина, приветливо встретил нас и, переговорив с Саксоновой некоторое время наедине, тщательно меня осмотрел. Затем они еще некоторое время обсуждали мой случай, и, наконец, приняли решение.
Операция была назначена на следующий день. Кроме того, мне необходимо было сдать анализы крови, для чего пришлось обращаться в частную лабораторию.
Операция была платной, и стоила она не дешево. Я занял деньги у сына, пообещав расплатиться после получения от издательства очередного роялти за проданные диски.
Внезапный переход от отчаяния к надежде привели мою психику в очень подвижное состояние, и я почти с восторгом слушал во время операции, как ласково воркуют между собой Елена Олимпиевна и ее ученик.
С перевязанным на манер адмирала Нельсона глазом я вышел из операционной.
Но даже одним глазом я увидел по улыбающимся лицам врачей, что операция прошла успешно.
Но настоящее испытание началось для меня, когда пришло время снять повязку. Да, после операции глаз продолжил видеть, но он смотрел на мир совсем под другим углом, не так, как привычно это делал относительно здоровый правый глаз.
В итоге я все видел, как бы в двух экземплярах. Я ел суп из двух тарелок двумя ложками, и было проблематично не ошибиться с их конечным маршрутом. Перед собой я видел не одну, а двух жен и, что совсем странно, обе были моими любимыми.
Но если серьезно, я просто не мог продолжать свою работу, и это было мучительней всего. Часами я лежал на кровати, глядя на картину на противоположной стене, и всеми силами пытался сфокусировать оба глаза на одном участке рамки.
Едва раздвоенность стала менее заметной, я снова уселся за компьютер. Уж больно мне не терпелось сделать свой первый видеофильм о курортном Светлогорске. А когда он получился, я понял, что могу выпускать полноценные версии видео-учебников с показом самого процесса проектирования и закадровыми разъяснением каждой детали.
Нечего и говорить, что я испытывал огромный подъем от того, что угроза потерять зрение миновала. За что я был безмерно благодарен Елене Олимпиевне. На консультации, которые мне предписывали являться сначала ежемесячно, а потом раз в квартал, я стремился записаться непременно к Саксоновой. И это, несмотря на то, что очереди к ней были намного длиннее и она, как будто, даже и не пыталась соблюдать время приема. Как-то жена не выдержала и сказала, что с некоторыми пациентами Елена Олимпиевна разговаривает не как с больными, а как со своими старыми знакомыми.
– Ты знаешь, мне кажется, что это она ними прощается, – как-то непроизвольно вырвалось у меня. И, к сожалению, я оказался прав.
Так уж получилось, что в частную клинику, где мне делали несколько лет назад делали операцию, я попал только через год после кончины Елены Олимпиевны.
В клинике мне сказали, что смерть пришла ночью и была легкой.
Она просто заснула и уже не проснулась.
Но для них это было страшным ударом.
Мне даже показалось, что из клиники ушла душа. Ее душа.
А вместе с ней ушли и ее больные, для которых она, как мне кажется, была не только окулистом, но и психотерапевтом и бог знает кем еще. Во всяком случае, сразу бросилось в глаза почти полное отсутствие посетителей и неразговорчивость персонала.
Доктор попенял мне за то, что я не приходил на консультации почти три года, на что я кратко ответил, что так сложились обстоятельства.
Честно говоря, я не пришел бы и сейчас, но что-то постоянно кололо мне в углу прооперированного глаза. Доктор посмотрел, мне показалось, даже как-то крякнул, и сказал, что это вылезла пломба.
Я ждал от него еще каких-нибудь комментариев на этот счет, но он только коротко заметил:
– Так бывает.
Он, видимо, помнил, чем я занимался и поэтому спросил, издаю ли я по-прежнему свои диски.
Не вдаваясь в подробности, я ответил, что эта деятельность уже в прошлом. Я поймал издательство на воровстве, а оно, вообще, разорвало со мной отношения и теперь издает мои диски пиратским способом.
– А вы не пытались с ними судиться? – спросил он.
Я ответил, что это бесполезно. Все попытки бороться закончились для меня инсультом, от которого я до сих пор как следует не оправился.
Например, я практически перестал чувствовать боль.
Разумеется, я не стал ему говорить, что переживаю далеко не самый лучший период своей жизни. Прошлый закончился, а до нового я еще не созрел.
–Удивительный вы человек, – как-то неопределенно произнес мой доктор, и я не совсем понял, что он имел в виду.
Кажется, он это сказал тогда.
Меня, не мешкая, положили на операционный стол и доктор начал экзекуцию. Я ее никогда не видел, эту пломбу, но, судя по всему, она была довольно большая.
Или доктор сделал слишком маленький разрез. Все-таки, это был глаз, а не какое-то другое место. Во всяком случае, ему не удалось сразу ее вынуть. И он ее дергал и тянул нещадно. Потом снова дергал и тянул. Доктор еще долго зашивал мой злополучный глаз, и, кажется, не один раз при этом чертыхнулся про себя.
Вот тогда он и сказал это:
– Удивительный вы человек.
Скорее всего, именно тогда.
Когда это все, наконец, закончилось, и мы ехали с женой обратно на такси, она спросила, как я себя тогда чувствовал.
– Ты знаешь, – сказал я, подыскивая сравнение, – я понял, как чувствует себя плотва, когда я вытаскиваю ее из воды, в том случае, если подцепил ее за глаз.
Когда через пару неделю, я приехал к нему на консультацию, доктор остался недоволен швом. Он и велел мне снова укладываться на уже хорошо знакомый операционный столик, и экзекуция повторилась, за исключением того, что вытаскивать у меня было уже нечего.
При этом, если в первый раз за операцию он с меня денег не взял, то во второй раз велел оплатить стоимость истраченных на меня ниток, проворчав при этом, что так у него импортных ниток совсем не останется. Оказалось, что стоили они довольно дорого.
Когда я снова приехал в клинику, доктор долго осматривал мой глаз, и как мне показалось, остался крайне недоволен результатом, но мне ничего не сказал. Велел только приехать через месяц. Такая манера была разительно непохоже на привычные объяснения Елены Олимпиевны.
