Генри Райдер Хаггард
Клеопатра
X
Беспокойство Клеопатры. – Ее клятва Гармахису. – Гармахис рассказывает Клеопатре тайну сокровища, скрытого в пирамиде Гер
В ту же ночь Клеопатра призвала меня в свою комнату. Я пришел и увидел, что она в страшном смятении. Никогда я не видал ее такой взволнованной. Она была одна и, как раненая львица, металась по комнате, шагая взад и вперед по мраморному полу, в то время как мысль за мыслью сменялись в ее уме, как облачко над морем, сгущая тени в ее глубоких глазах.
– Хорошо, что ты пришел, Гармахис! – сказала она, останавливаясь на минуту и взяв меня за руку. – Посоветуй мне, научи, я никогда так не нуждалась в совете, как теперь! Какие дни боги послали мне, дни беспокойные, как океан? С самого детства я не знала покоя и, кажется, никогда не узнаю. Едва я избежала твоего кинжала, Гармахис, как новая забота, подобно буре, собралась на моем горизонте, чтобы вдруг разразиться надо мной! Заметил ли ты этого франта с видом тигра? Как хотела бы я прогнать его! Как он нежно говорил! Словно кот, который, мурлыча, показывает свои когти! Слышал ты письмо? Оно – зловеще. Я знаю этого Антония! Я видела его, когда была еще ребенком, но глаза мои были всегда проницательны, и я разгадала его!
Наполовину геркулес, наполовину безумец, с печатью гения в самом безумии! Хорош к тем, кто умеет потворствовать его сладострастию, и в раздражении – железный человек! Верен друзьям, если любит их, иногда фальшив ради своих целей. Великодушен, смел, даже добродетелен, в счастье – глупец и раб женщин! Таков Антоний. Как поступить с таким человеком, которого судьба и обстоятельства, помимо его воли, вознесли на высокую волну счастья? Когда-нибудь эта волна захлестнет его, а пока он переплывает мир и смеется над теми, кто тонет!
– Антоний – человек, – возразил я, – у него много врагов, и, как человек, он может пасть!
– Да, он может пасть, но он – один из трех. Кассий умер, и у Рима появилась новая голова гидры. Убей одну, другая будет шипеть тебе в лицо. Там есть Лепид, молодой Октавий, который с холодной усмешкой торжества будет смотреть на смерть пустого, недостойного Лепида, Антония и Клеопатры. Если я не поеду в Киликию, заметь это, Антоний заключит мир с парфянами и, поверив всем россказням обо мне, – конечно, в них есть доля правды, – обрушится со всей своей силой на Египет. Что тогда?
– Мы прогоним его назад, в Рим!
– Ты так думаешь, Гармахис? Если бы я не выиграла игры, которую мы вели с тобою двенадцать дней тому назад, и ты был бы фараоном, то, наверное, мог бы сделать это, так как вокруг твоего трона собрался весь Древний Египет! Но меня Египет не любит, у меня в жилах течет греческая кровь. Я уничтожила твой великий заговор, в котором была замешана целая половина Египта. Захотят ли эти люди помочь мне? Если бы Египет любил меня, я, конечно, могла бы продержаться одна против всех сил Рима, но Египет ненавидит меня и предпочитает владычество римлян. Я могла бы защищаться, если бы у меня было золото, так как за деньги я могла бы нанять и прокормить солдат. Но у меня ничего нет. Моя казна пуста, и в моей богатой стране долги давят меня. Войны разорили меня, и я не знаю, где мне найти хоть один талант. Быть может, Гармахис, ты по праву наследства – жрец при пирамидах, – она близко подошла ко мне и заглядывала мне в глаза, – ты, быть может, если слух, дошедший до меня, справедлив, можешь сказать мне, где взять золота, чтобы спасти страну от погибели, а твою любовь от когтей Антония! Скажи, так это?
Я подумал с минуту и ответил:
– Если слухи были верны и я бы мог указать тебе сокровище, скопленное могущественными фараонами для нужд Кеми, как могу я быть уверен, что ты употребишь богатство на пользу страны, для высокой цели?
– Так сокровища эти действительно существуют? – спросила она с любопытством. – Нет, не терзай меня, Гармахис! Поистине одно слово «золото» теперь в нужде, подобно призраку воды в голой пустыне!
– Я думаю, – возразил я, – что сокровища есть, хотя я никогда не видал их. Я знаю, что они лежат там, где их положили. Тяжелое проклятие падет на того, чьи руки воспользуются ими для своих низких целей! Те фараоны, которым было известно местонахождение сокровищ, не осмелились тронуть их, хотя и очень нуждались!
– Так, – сказала Клеопатра, – они были трусливы или не очень нуждались! Покажи мне сокровища, Гармахис!
– Может быть, – ответил я, – я покажу тебе их, если ты поклянешься, что употребишь их в защиту Египта против римлянина Антония и на благо народа Кеми!
– Клянусь тебе! – вскричала она серьезно. – Клянусь тебе богами Кеми, что, если ты покажешь мне сокровища, я отрекусь от Антония и пошлю Деллия назад, в Киликию, с ответом, более гордым и резким, чем письмо Антония. Я сделаю это, Гармахис, и как скоро ты это устроишь мне, я перед всем миром назову тебя своим супругом; ты выполнишь все твои планы и разобьешь в прах римских орлов!
Она сказала это, смотря мне в лицо правдивым, серьезным взглядом. Я верил ей и в первый раз со времени моего падения почувствовал себя почти счастливым, думая, что не все еще потеряно для меня и с помощью Клеопатры, которую я безумно любил, я мог добиться трона и власти.
– Клянись, Клеопатра! – сказал я.
– Клянусь, возлюбленный мой, и этим поцелуем запечатлеваю мою клятву! – Она поцеловала меня в лоб, я ответил ей также поцелуем. Мы толковали о том, что будем делать, когда повенчаемся, и как мы победим Рим!
Я снова был обманут, хотя твердо уверен и теперь, что, если бы не ревнивый гнев Хармионы, которая, как мы увидим, не упускала случая помочь позорному делу и обмануть меня, – Клеопатра повенчалась бы со мной и порвала бы с Римом. Да и в самом деле, это было бы выгоднее и лучше для нее и для Египта! Мы просидели долго ночью, и я открыл Клеопатре кое-что из великой тайны сокровища, скрытого в громаде Гер. Было условлено, что завтра мы пойдем туда и ночью начнем поиски.
Рано утром на следующий день нам была тайно приготовлена лодка. Клеопатра села в нее, закутанная, словно египтянка, собравшаяся на паломничество к храму Горемку. За ней вошел в лодку я, одетый пилигримом, и с нами десять человек вернейших слуг, переодетых матросами. Хармионы не было с нами. Попутный ветер помог нам быстро выбраться из устья Нила. Ночь была светлая. В полночь мы достигли Саяса и остановились тут ненадолго, потом снова сели в лодку и плыли целый день, пока через три часа после заката солнца перед нами не блеснули огни крепости Вавилон. Здесь, на противоположном берегу реки, мы пристали к тростниковым зарослям и вышли из лодки. Пешком, тайно от всех, мы отправились к пирамидам, находившимся в двух лигах расстояния от нас. Нас было трое: Клеопатра, я и преданный евнух; остальных слуг мы оставили в лодке. Я нашел для Клеопатры осла, который пасся в поле, поймал его и покрыл плащом. Она уселась на осла, и я повел его знакомыми путями, а евнух следовал за нами пешком. Меньше чем через час, идя по большой дороге, мы увидали перед собой пирамиды, озаренные сиянием луны и молчаливо возвышавшиеся перед нами. Мы шли молча через город смерти и мертвецов, торжественные гробницы которых окружали нас со всех сторон.
Потом, наконец, мы взобрались на скалистый холм и стояли в глубокой тени древнего Куфу-Кут, блестящего трона Куфу.
– Поистине, – прошептала Клеопатра, смотря на ослепительный мрамор откоса с начертанными на нем миллионами мистических букв, – поистине в древние времена страною Кеми управляли боги, а не люди! Это место похоже на обиталище смерти, от него веет нечеловеческой мощью и силой! Мы сюда должны войти с тобой?
– Нет, – отвечал я, – не сюда. Иди дальше!
Я повел Клеопатру по дороге, мимо тысячи древних гробниц, до тех пор, пока мы не вошли в тень великой Ур и смотрели на ее красную, тянувшуюся к небу громаду.
– Сюда мы должны войти? – прошептала Клеопатра снова.
– Нет, не сюда! – отвечал я опять.
Мы прошли мимо гробниц и вошли, наконец, в тень пирамиды Гер. Клеопатра удивленно смотрела на ее ослепительную красоту, которая целые тысячи лет каждую ночь отражала лунные лучи, на черный пояс из эфиопского камня, окружавший ее основание. Это – красивейшая из всех пирамид.
– Сокровищница здесь? – спросила Клеопатра.
– Здесь! – ответил я.
Мы обошли вокруг храма для поклонения божественному величию Менкау-ра Озирийского, вокруг пирамиды и остановились у северной стороны. Здесь, в центре, вырезано имя фараона Менкау-ра, который выстроил пирамиду, желая сделать ее своей гробницей, и скрыл в ней сокровища для нужд Кеми.
– Если сокровище находится еще здесь, – сказал я Клеопатре, – как во времена моего предка, великого жреца пирамиды, – то оно скрыто в недрах громады, которую ты видишь перед собой, Клеопатра! Путь туда полон труда, опасностей и ужаса. Готова ли ты войти, потому что ты сама должна идти туда и обсудить все!
– А разве ты не можешь, Гармахис, вместе с евнухом идти туда и принести сокровище? – спросила Клеопатра, мужество которой начало слабеть.
– Нет, Клеопатра, – отвечал я, – не только ради тебя, но даже ради блага Египта я не могу это сделать, иначе из всех грехов моих это будет величайший. Я поступаю на законном основании. Я имею право как наследственный хранитель тайны по просьбе показать правящему монарху Кеми место, где лежит сокровище, и также показать предостерегающую надпись. Когда монарх увидит и прочтет надпись, он должен рассудить, так ли сильна нужда Кеми и дает ли она ему право пренебречь проклятием усопшего и наложить руки на сокровища! От его решения зависит все это ужасное дело. Три монарха – так гласят летописи, которые я читал, – осмелились войти сюда в минуту нужды. Это была божественная царица Хет-шеноу, избранница богов, ее божественный брат Техутим Мен-Кеперра и божественный Рамзес Ми-амень. Никто из них не осмелился дотронуться до сокровищ; как ни велика была нужда в деньгах, все же они не решились на это деяние. Боясь, что проклятие обрушится на них, они ушли отсюда опечаленные!
Клеопатра подумала немного, и ее смелая душа преодолела страх.
– Во всяком случае, я хочу видеть все своими глазами!
– Хорошо! – ответил я.
С помощью евнуха я нагромоздил камни около основания пирамиды выше человеческого роста, вскарабкался на них и начал искать тайный знак в пирамиде, величиной не более листа. Я не скоро нашел его: непогоды и бури почти стерли его с эфиопского камня. Затем я нажал на него известным мне образом, изо всей силы. Пролежавший спокойно целый ряд столетий камень повернулся. Показалось отверстие, достаточное, чтобы в него мог пролезть человек. Из отверстия вылетела огромная летучая мышь, белая, почти седая, словно покрытая пылью веков, такой величины, какой я никогда в жизни не видал, величиной с сокола. Она с минуту кружилась над Клеопатрой, потом поднялась и исчезла в ярких лучах месяца. Клеопатра вскрикнула от ужаса, а евнух упал ниц со страху, думая, что это дух-хранитель пирамиды. Мне самому было страшно, но я молчал. Я думаю даже теперь, что это был дух Менкау-ра, который, приняв образ летучей мыши, как бы предостерегал нас, улетев прочь из своего священного дома.
Я ждал некоторое время, чтобы затхлый воздух в отверстии несколько освежился. Потом я зажег три светильника и, поставив их у входа в отверстие, отвел евнуха в сторону, заставив поклясться живым духом того, кто почивает в Абуфисе, что он никогда не скажет никому о том, что увидит.
Евнух поклялся, весь дрожа от страха. И действительно, он ничего никому не сказал.
Затем я влез в отверстие, взяв с собой веревок, обвязал себя одной веревкой вокруг тела и позвал Клеопатру с собой. Крепко держа подол своего платья, Клеопатра пришла; я помог ей влезть в отверстие, и она очутилась позади меня в проходе, выложенном гранитными плитами. За нами пролез и евнух. Тогда я еще раз посмотрел план прохода, который принес с собой. Этот план был списан с древних письмен и дошел до моих рук через сорок одно поколение моих предшественников, жрецов пирамиды Гер; знаки, которыми он был написан, были понятны только посвященному. Я повел своих спутников по мрачному проходу к таинственно молчаливой гробнице.
Озаряемые слабым светом, мы спустились по крутому уклону, задыхаясь от жары и густого, затхлого воздуха. Мы прошли уже каменные постройки и очутились в галерее, вырытой в скале. На двадцать шагов или более она сбегала круто вниз, потом уклон уменьшался, и мы оказались в комнате, окрашенной в белый цвет и такой низкой, что я, благодаря своему высокому росту, не мог стоять прямо. В длину она была около четырех шагов, шириной – в три шага, и украшена скульптурой. Клеопатра опустилась на пол и сидела неподвижно, измученная жарой и глубоким мраком.
– Встань! – сказал я ей. – Нам нельзя оставаться здесь, иначе мы потеряем силы!
Она встала. Рука об руку мы прошли комнату и остановились перед огромной гранитной дверью, под тяжелым сводом. Еще раз взглянув на план, я придавил ногой известный мне камень и стал ждать. Внезапно и тихо, не знаю, каким образом, громада поднялась с своего ложа, высеченного в скале. Мы прошли дальше и очутились перед другой гранитной дверью. Опять я нажал известное мне место двери. Она широко распахнулась. Мы прошли через нее, и перед нами предстала третья дверь, еще огромнее и крепче пройденных. Согласно плану, я ударил дверь ногой, она тихо опустилась, словно под влиянием волшебного слова, и верх ее оказался на уровне каменного пола. Мы достигли другого прохода, в сорок шагов длиной, который привел нас в большую комнату, выложенную черным мрамором; она имела девять локтей в вышину и ширину и тридцать локтей в длину. На мраморном полу ее стоял большой гранитный саркофаг, на котором были выгравированы имя и титул царицы Менкау-ра. В этой комнате воздух был чище, хотя я не знаю, каким образом он проникал сюда.
– Сокровища здесь? – прошептала Клеопатра.
– Нет, – ответил я, – следуй за мной!
Я повел ее по галерее, куда мы попали через отверстие в полу большой комнаты, которое запиралось подъемной дверью. Теперь эта дверь была отворена. Пройдя шагов десять, мы подошли к колодцу глубиной в семь локтей. Поправив конец веревки, которой я обвязал себя вокруг тела, и прикрепив другой к кольцу на скале, я спустился вниз, держа светильник в руках, в место упокоения божественного Менкау-ра. Потом веревка поднялась наверх, и Клеопатра была опущена вниз евнухом. Я принял ее в свои объятия, приказав евнуху, хотя против его желания, так как он боялся остаться один, ожидать нашего возвращения у колодца: не подобало ему входить туда, куда мы вошли.
XI
У гробницы божественного Менкау-ра. – Письмена на груди Менкау-ра. – Захват сокровища. – Обитатель гробницы. – Бегство Клеопатры и Гармахиса из священного места
Мы стояли в маленькой сводчатой комнате, вымощенной и выложенной большими глыбами сионского гранита. Перед нами, высеченный из цельного базальта, в виде деревянного дома, на сфинксе с золотым лицом находился саркофаг божественного Менкау-ра. Мы молча смотрели на него. Мертвая и торжественная тишина священного места подавляла нас. Над нами на громадную высоту высилась пирамида, уходя в ночное небо.
Мы находились глубоко в недрах скалы, одни с мертвецом, вечный сон которого мы готовились нарушить. Ни один звук, ни одно движение воздуха, ни один признак жизни не нарушал мрачного молчания смерти. Я смотрел на саркофаг: его тяжелая крышка была снята и лежала сбоку, а вокруг слоями лежала вековая пыль.
– Смотри! – прошептал я, указывая на письмена, начерченные краской на стене в виде священных символов древности.
– Прочитай их, Гармахис, – отвечала Клеопатра тихо. – Я не могу.
Я прочитал: «Я, Рамзес Ми-амень, в день и час нужды посетил эту гробницу. Хотя нужда моя велика и сердце мое смело, я не смею навлечь на себя проклятие Менкау-ра. О ты, кто придешь сюда после меня, если душа твоя чиста и нужда Кеми неотложна, возьми то, что я оставил!»
– Где же сокровище? – прошептала Клеопатра. – Это золотое лицо сфинкса?
– Да, здесь, – отвечал я, указывая на саркофаг, – подойди и смотри!
Она, взяв меня за руку, подошла ближе.
Покрывало было снято, но разрисованный гроб фараона находился в недрах саркофага. Мы взобрались на сфинкса, я дунул, и пыль полетела от моего дуновения. Тогда можно было прочесть на крышке: «Фараон Менкау-ра, дитя Неба, Фараон Менкау-ра, царственный сын солнца, Фараон Менкау-ра, лежавший под сердцем Нут. Нут, твоя мать, окутывает тебя чарами своего священного имени! Имя твоей матери, Нут, есть тайна неба. Нут, твоя мать, причисляет тебя к лику богов! Нут, твоя мать, одним дыханием уничтожает твоих врагов! О Фараон Менкау-ра, живущий вовеки!»
– Где же сокровище? – опять спросила Клеопатра. – Здесь действительно находится тело божественного Менкау-ра. Но тело фараона – не золото, а сфинкс с золотым лицом… как нам унести его?
Вместо ответа я велел ей встать на сфинкса и поднять верхнюю часть гробницы, пока я подниму ее подножие. Крышка ящика снялась, и мы положили ее на пол. В ящике находилась мумия фараона в том виде, как она была положена туда три тысячи лет тому назад. То была большая мумия, плохо сделанная, без золотой маски, как повелевал обычай в наши дни. Голова мумии была обернута в пожелтевшее от времени полотно, скрепленное тонкими льняными повязками. Под ними находились стебли лотоса. На груди, обвитой цветами лотоса, лежала золотая дощечка с начертанными на ней священными письменами. Я взял дощечку, поднес ее к свету и прочитал: «Я, Менкау-ра, бывший фараон страны Кеми, жил в свое время праведно и не отступал от стези, указанной ногам моим повелением Невидимого, который есть начало и конец всего живущего! Из могилы я обращаюсь к тем, кто после меня будет сидеть на моем троне! Смотри, я, Менкау-ра, в дни жизни моей получил предостережение во время сна, что наступит время, когда Кеми попадет в руки чужеземцев и его монарх будет нуждаться в сокровищах, чтобы нанять войско и прогнать варваров. Моя мудрость научила меня сделать это. Богам угодно было одарить меня таким богатством, какого не имел ни один фараон с времен Хора. Тысячи скота и гусей, тысячи телег и ослов, тысячи мер зерна, сотни мер золота и драгоценных камней! Это богатство я тратил бережливо, и все, что осталось, обменял на драгоценные камни, изумруды, прекраснейшие и лучшие из всех в мире. Эти камни я сберег для нужды Кеми!
Как всегда, на земле были и будут злодеи, которые из жадности могут захватить скопленное мною богатство и употребить для своих целей. Смотри, ты, еще не рожденный, настанет время, ты будешь стоять надо мной и читать, что написано, – я сохранил сокровище в костях моих! Помни, ты, не рожденный, спящий в утробе Нут, я говорю это тебе! Если ты нуждаешься действительно в богатстве, чтобы спасти Кеми от врагов, не бойся ничего и не медли, отними меня от моей гробницы, сбрось мои покровы, возьми сокровище из моей груди, и все удастся тебе! Я требую только одного, чтобы ты положил мои кости опять в пустой гроб! Но если нужда не велика и преходяща или ты замышляешь зло в сердце твоем, проклятие Менкау-ра падет на тебя! Проклятие тому, кто надругался над мертвым! Проклятие будет преследовать предателя! Да будет проклят тот, кто оскорбляет величие богов!
Ты будешь несчастен при жизни, умрешь в крови и скорби и будешь терзаться и мучиться вечно, вечно! В Аменти мы встретимся с тобой, злодей! Чтобы сохранить эту тайну, я, Менкау-ра, выстроил храм моего почитания на восточной стороне моего дома смерти. От времени до времени наследственный Великий Жрец моего храма будет знать о ней!
Если Великий Жрец откроет эту тайну кому-либо другому, не фараону или не той, которая носит корону фараонов и восседает на их троне, на него падет мое проклятие! Все это написал я, Менкау-ра! Теперь к тебе обращаюсь, лежащий в утробе Нут, когда настанет время, ты будешь стоять надо мной и читать, говорю тебе! Обсуди сам! И если дурно рассудишь, на тебя падет проклятие Менкау-ра, от которого тебе негде укрыться. Привет тебе и прощай!»
– Ты слышала, Клеопатра? – сказал я торжественно. – Посоветуйся с твоим сердцем, рассуди и, ради твоего собственного блага, суди справедливо!
Клеопатра склонила голову в раздумье.
– Я боюсь сделать это! – сказала она. – Пойдем отсюда!
– Хорошо, – ответил я, чувствуя облегчение на сердце и наклоняясь, чтобы поднять деревянную крышку. Я тоже боялся, хотя и молчал.
– Что сказано в писаниях божественного Менкау-ра? Это все изумруды? Не правда ли? Изумруды редки и дороги! Я очень люблю изумруды и никогда не могла достать ни одного чистого камня!
– Дело не в том, что ты любишь, Клеопатра, – сказал я, – а в нуждах Кеми, в тайных побуждениях твоего сердца, которые ты одна только знаешь!
– Конечно, Гармахис, конечно! Разве не велика нужда Египта? В казне нет золота, как я могу порвать с Римом без денег? Разве я не поклялась, что короную тебя, обвенчаюсь с тобой и порву с Римом? В этот торжественный час, положа руку на сердце мертвого фараона, еще раз клянусь тебе! Разве это не такой случай, о котором было предупреждение во сне божественного Менкау-ра? Ты видишь: и Хет-шепсу, и Paмзec, и другие фараоны не тронули сокровищ – не пришло время. Этот час настал теперь, и, если я не возьму камни, римляне захватят Египет, и тогда не будет фараона, которому можно открыть тайну. Бросим страхи, и за работу! Почему ты смотришь на меня так испуганно? Когда сердце чисто, нечего бояться, Гармахис!
– Как ты желаешь, – возразил я, – ты должна рассудить. Если ты рассудишь ложно, на тебя падет проклятие, которого ты не избежишь!
– Хорошо, Гармахис, держи голову фараона, а я… Какое это ужасное место! – Внезапно она прижалась ко мне. – Мне показалась тень, там, в темноте! Мне казалось, что она двигалась к нам и вдруг исчезла! Уйдем! Разве ты ничего не видел?
– Я ничего не видел, Клеопатра. Может быть, это был дух божественного Менкау-ра, ибо дух всегда парит над своим смертным обиталищем! Уйдем! Я рад уйти отсюда!
Клеопатра сделала шаг, но снова обернулась и заговорила:
– Ничего не было, ничего, кроме фантазии, порожденной страхом и темнотой этого ужасного места! Нет, я должна видеть эти изумруды. Пусть я умру, но увижу! За дело!
Своими собственными руками она взяла из гробницы одну из четырех алебастровых урн, на которых были выгравированы изображения богов-покровителей. В урне находилось сердце и внутренности божественного Менкау-ра, больше ничего. Тогда мы взобрались на сфинкса, с трудом вынули труп фараона и положили его на землю. Клеопатра взяла мой кинжал и разрезала им повязки, державшие покров; цветы лотоса, три тысячи лет тому назад положенные ему на грудь любящими руками, упали на пол. Мы нашли конец верхней повязки, которая была прикреплена к задней части, разрезали ее и принялись развертывать покров священного тела.
Прислонившись плечами к саркофагу, я сел на каменный пол, положив тело мертвеца к себе на колени. Я повертывал его, а Клеопатра развертывала полотно. Что-то выпало из покровов. То был скипетр фараона, сделанный из чистого золота, с яблоком из чистейшего изумруда на конце. Клеопатра взяла скипетр и молча смотрела на него. Затем мы продолжали наше ужасное дело. По мере того как мы развертывали тело, выпадали разные золотые украшения, с какими, по обычаю, хоронят фараонов, – кольцо, браслеты, систры, топорик, изображение священного Озириса и священной Кеми. Наконец все повязки были развернуты, под ними находилось покрывало из грубого холста. В те древние времена еще не умели так ловко и искусно бальзамировать тела, как теперь! На холсте находилась овальная надпись: «Менкау-ра, царственный сын солнца». Мы не знали, как снять холст, – он был прикреплен к телу. Измученные жарой, задыхающиеся от пыли и запаха благовоний, трепеща от страха за нашим святотатственным делом, в этом молчаливом и священном доме смерти, мы положили тело на землю и разрезали ножом последний покров. Прежде всего мы развернули голову фараона и увидели лицо его, которого не видел ни один человек в течение трех тысяч лет. Это было большое лицо с смелым лбом, увенчанным царским уреусом, из-под которого прямыми и дивными прядями ниспадали белые локоны. Ни холодная печать смерти, ни длинный ряд протекших столетий не могли отнять величия и достоинства у этих застывших черт. Мы смотрели на них и, перепуганные, быстро сняли покров с тела. Оно лежало перед нами, закоченелое, желтое, ужасное. В левом боку, выше бедра, был надрез, сделанный бальзамировщиками, но зашитый так искусно, что мы с трудом нашли его.
– Камни там, внутри! – прошептал я, чувствуя, что тело очень тяжело. – Если сердце твое не ослабело, ты должна войти в это бедное, смертное обиталище, бывшее когда-то могущественным фараоном!
Я подал ей свой кинжал – тот самый кинжал, который прикончил жизнь Павла.
– Поздно раздумывать и сомневаться, – отвечала Клеопатра, подняв свое бледное, прелестное лицо и устремив на меня свои большие синие глаза, широко раскрытые от ужаса.
Она взяла кинжал и, стиснув зубы, воткнула его в мертвую грудь того, кто был фараоном три тысячи лет тому назад.
В эту минуту до нас долетел ужасный стон через отверстие колодца, где мы оставили евнуха. Мы вскочили на ноги. Больше ничего не было слышно, только светильник мерцал в вышине, у отверстия.
– Ничего, – сказал я, – надо докончить!
С большим трудом мы разрезали жесткое мясо, и я слышал, как нож задевал за камни. Клеопатра запустила руку в мертвую грудь и, быстро вытащив что-то, понесла находку к свету. Из мрака фараоновой груди вернулся к жизни и свету великолепный изумруд. Цвет его был бесподобен. Он был очень велик, без всякого порока, и сделан в виде скарабея, на нижней стороне которой находился овал с написанным на нем божественным именем Менкау-ра, сына солнца. Опять и опять она погрузила руку и вытащила огромные изумруды, лежавшие в груди фараона, среди благовоний. Одни были отделаны, другие – нет, но все совершенного цвета и огромной ценности. Несколько раз Клеопатра запускала руку в мертвую грудь, пока не вытащила всех изумрудов. Теперь у нас было сто сорок семь изумрудов, каких никто и никогда в мире не видел. Последний раз она нашла не изумруды, а две огромные жемчужины неслыханной красоты. Сокровище огромной кучей сияло перед нами. Рядом с ним лежали золотые регалии, благовония, разрезанные покровы и растерзанное тело седоволосого фараона Менкау-ра, вечно живущего в Аменти.
Мы встали, и, когда все было уже кончено, на нас напал такой страх, что мы не могли произнести ни слова. Я сделал знак Клеопатре. Она взяла фараона за голову, я – за ноги, и мы, взобравшись на сфинкса, положили его обратно в гроб. Я набросил на него разрезанные покровы и закрыл гробницу крышкой. Потом мы собрали большие камни и те украшения, которые могли унести с собой. Некоторые из них я спрятал в складки моей одежды, остальные Клеопатра спрятала на своей груди. Тяжело нагруженные сокровищем, мы бросили последний взгляд на торжественное место смерти, на саркофаг, на сфинкса, спокойное лицо которого, казалось, смеялось, сияя своей вечной и мудрой улыбкой, повернулись и пошли из гробницы. У колодца мы остановились. Я позвал евнуха, и мне показалось, что насмешливый хохот отозвался мне сверху. Охваченный ужасом, не смея позвать вторично, боясь, что если мы промедлим, то Клеопатра упадет без сознания, я схватил веревку и, так как обладал большой силой, быстро поднялся наверх. Светильник горел по-прежнему, но евнуха не было. Полагая, что он, вероятно, отошел в сторону и заснул, я велел Клеопатре обвязать себя веревкой и с большим усилием поднял ее наверх. Несколько отдохнув, мы начали искать евнуха.
– Он испугался и убежал, оставив светильник! – сказала Клеопатра. – О боги, что это там такое?
Я вгляделся в темноту, поднял светильник и при свете его увидал зрелище, при мысли о котором леденеет душа моя! Прислонясь к стене и расставив руки, лицом к нам сидел евнух, мертвый! Глаза его были широко раскрыты, толстые щеки отвисли, жидкие волосы стояли дыбом, а на лице застыло выражение такого нечеловеческого ужаса, что ум мутился при виде его! Зацепившись за его подбородок задними лапами, висела та белая огромная летучая мышь, которая вылетела при нашем входе в пирамиду, а затем вернулась, следуя за нами в недра ее. Она висела и раскачивалась на подбородке мертвеца, ее глаза искрились в темноте.
Совершенно обезумев от ужаса, мы стояли и смотрели на отвратительное зрелище. Расправив свои крылья, летучая мышь оставила свою жертву и направилась к нам; она начала кружиться над лицом Клеопатры, задевая ее своими белыми крыльями. Потом с визгом, похожим на крик женщины, проклятое чудовище полетело искать оскверненную гробницу и исчезло в отверстии колодца. Я прислонился к стене, чтобы не упасть. Клеопатра упала на пол и, закрыв лицо руками, закричала так громко, что пустые переходы загремели эхом ее голоса, и этот крик, казалось, все рос и усиливался, глухо звуча в недрах пирамиды.
– Встань! – закричал я. – Встань и пойдем отсюда, пока дух не вернулся преследовать нас! Если ты не сможешь побороть твою слабость в этом ужасном месте, ты погибла!
Она встала, шатаясь. Я никогда не забуду ее искаженного лица и горящих глаз. Схватив светильник, мы прошли мимо ужасного мертвого евнуха – я придерживал Клеопатру рукой – и достигли большой комнаты, где находился саркофаг царицы Менкау-ра. Быстро пройдя комнату, мы побежали по проходу. Что будет с нами, если все три огромные двери заперты? Нет, они были отворены, мы прошли через них, и я сам запер последнюю. Я тронул камень, и дверь опустилась, закрыв от нас навсегда и мертвого евнуха, и чудовище, висевшее у него на подбородке. Мы очутились в белой комнате с скульптурными панелями. Перед нами находился последний подъем. О, этот подъем! Дважды Клеопатра скользила и падала на гладкий пол. В другой раз – это было на половине пути – она уронила светильник и покатилась бы сама за ним следом, если бы я не поддержал ее. Но, помогая ей, я также уронил свой светильник, который упал и погас. Мы остались в темноте. А что, если в этом мраке над нами парит это ужасное существо?
– Будь мужественнее! – вскричал я. – О любовь моя, будь мужественнее, борись, иначе мы оба погибли! Пути осталось немного, и, хотя темно, мы можем осторожно подвигаться вперед! Если камни тяжелы, брось их!
– Нет, – пробормотала она, – я не хочу. Это значило бы не выдержать до конца! Я умру с ними!
Я увидел тогда всю смелость и величие этого женского сердца. В темноте, несмотря на все ужасы, на наше безвыходное положение, она, прижимаясь ко мне, шла по ужасному проходу. Так взбирались мы, рука об руку, с пылающими сердцами, пока, благодаря милосердию или гневу богов, не увидели слабого света луны, проникавшего в отверстие пирамиды. Еще несколько шагов – и цель достигнута! Свежий ночной воздух, подобно дыханию неба, обнял нас и освежил. Я пролез в отверстие и, стоя на камне, вытащил Клеопатру за собой. Она упала на землю и лежала неподвижно. Дрожащими руками я нажал камень. Он повернулся и закрыл отверстие, не оставив и следа на месте входа. Тогда я слез вниз и, оттолкнув камень, взглянул на Клеопатру. Она лежала без чувств, и, несмотря на пыль, лицо ее было так бледно, что я подумал, не умерла ли она, но, положив руку на ее сердце, почувствовал, что оно бьется. Измученный, я бросился на песок рядом с ней, чтобы отдохнуть и собраться с силами.
