Генри Лайон Олди
Чудовища были добры ко мне
2.
Поначалу свет, тусклый и серый, позволял различать дорогу. Потом узкий ход свернул влево, и зрение сделалось бесполезным. Сивилла двигалась на ощупь, пробуя ногой пол, чтобы не оступиться в пропасть, и ведя ладонью по сухой, на диво гладкой стене. Содрогаясь от страха, Эльза вся сжималась в комок: сейчас в руку вопьется жало ядовитой гадины! Время от времени она замирала и вслушивалась, затаив дыхание. Тишина: мертвая, абсолютная. Как будто Эльза уже умерла. Мрак чернильным воском залепил уши, гася звуки. От беззвучия на сивиллу мало-помалу снизошло удивительное спокойствие. Она будет идти, пока хватит сил. Или пока не придет…
Куда-нибудь.
Вскоре тьма принялась рождать зрительные фантомы. Искры и огоньки сплетались в тусклые узоры, чтобы расточиться без следа. Стоило моргнуть, и наваждение исчезало; мрак пещеры вновь обретал однородность. Но спустя дюжину ударов сердца фантомы возвращались. Один был настырным: едва заметный блик, робкий намек. Эльза моргала, но упрямец не пропадал, а, напротив, становился ярче и отчетливей. Сивилла едва удержалась, чтобы не броситься вперед, как умалишенная. Не хватало еще свернуть себе шею на последних шагах.
Вдруг это ловушка для торопыг?
Глаза привыкли к темноте. Теперь хватало малой толики света, чтобы видеть неровности пола и плавный изгиб стены. Еще немного, и ход кончился, выведя Эльзу в зал правильной формы. Она словно оказалась под куполом подгорного храма. Ровный круг пола – добрых сто шагов от стены до стены. Над головой – каменный свод, весь в известковых потеках и наростах. В вышине сочилась тусклой мутью троица отверстий – «световых колодцев». Попади сюда Эльза при других обстоятельствах, она бы тихо ахнула от восторга, пораженная открывшейся ей картиной. «Бороды» и наплывы под куполом переливались бирюзой и аквамарином, палевым жемчугом и перламутром, охрой и лимонной желтизной. Нерукотворные пилястры, «гребенки» и «щетки» из драгоценных игл, известковые «соломинки» и монументальные сталактиты образовывали ансамбли, при виде которых любой зодчий удавился бы от зависти. С пола навстречу им тянулись заросли сталагмитов. Дальше, как на постаменте, возвышалась полированная временем громада – чудище выгибало спину и скалило пасть, где сверкали острые зубы кристаллов.
Звон капели и журчание подземного ручья звучали под сводами зала органной музыкой, вплетая живой трепет в безмолвно застывшую симфонию камня.
Увы, измученной сивилле было не до красот. В зале оказалось теплее, чем снаружи. Эльза почувствовала, что вспотела. Она уловила легкий ток воздуха – не сквозняк, готовый выстудить тебя до костей, а медленное движение, несущее свежесть. Убежище? По крайней мере, здесь не свирепствует мороз, и есть вода.
Заново, теперь уже внимательно, Эльза осмотрела зал. Вспомнились наставления старшей сестры: «Изгоните мысли. Изгоните желания и ожидания, надежды и страхи. Уподобьтесь озеру в тихую погоду, когда малейшая рябь не тревожит его поверхность. Не ищите, не вглядывайтесь, не ждите. Смотрите – и отражайте. Откройте разум, как дверь; позвольте завтрашнему дню войти…» Так сивилл учили видеть будущее, скрытое во мраке. Мрак грядущего, мрак подземелий… Мысли угасли. Боль ушла. Страх сбежал. Ожидания расточились. Надежды истаяли утренним туманом. Сивилла повернула голову, зная, что поступает единственно верным образом – и увидела.
В пасти чудища лежал чужеродный предмет.
Чтоб дотянуться до футляра из тисненой кожи, ей пришлось встать на цыпочки. Эльза едва не поранилась об острые клыки монстра – кристаллы аметиста. Страж пещеры не желал расставаться с добычей. Нога поехала по скользкому «постаменту», и сивилла чуть не свалилась на частокол сталагмитов. Со второй попытки ей все же удалось завладеть футляром. Эльза осторожно сползла с постамента и встала в центре зала, под отверстиями в куполе. Полой полушубка отерла влагу – и с замиранием сердца взялась за бронзовые застежки, инкрустированные янтарем. Два щелчка слились в один. Футляр раскрылся. Внутри покоился свиток пергамента – залитый воском, перевязанный витым шнурком с печатью синего сургуча. Оттиск на печати был знакомым: глаз с вертикальным зрачком, в обрамлении змей. Печать госпиталя, дарованная сивиллам королем Фернандесом. Без колебаний Эльза сломала печать и развернула пергамент. Несмотря на воск, свиток пострадал от влаги. Края строк расплылись фиолетовыми разводами, но прочесть написанное было можно.
«Если ты читаешь эти строки, сестра, значит, мое видение сбылось. Госпиталь разорен и сожжен, сестры убиты. Надеюсь, ты уцелела не одна. Сколько бы вас ни было – вознесите благодарственную молитву Иштар за чудесное избавление.
Это было последнее пророчество, которое подарил мне священный дым. Огонь и смерть, и сестра-беглянка находит убежище здесь. Я не видела твоего лица. Не знала имени. Я даже не знала, когда это случится. Сколько отмерила нам Иштар? Год? Десять лет? Век?! Наш разум слаб. Он не всегда в силах верно истолковать картины грядущего. Я всей душой надеялась, что это видение – из таких, ошибочно понятых. Но когда в ущелье случился обвал, навсегда похоронив под грудой камней источник священного дыма… Я надеюсь до сих пор. Я слаба и ничтожна.
Я скрыла это от сестер: есть вещи, которые не предотвратить. Я отыскала пещеру, явленную мне в грезах. Пережди безумие смуты, сестра, а затем покинь эти края. Я верю, Иштар не случайно выбрала тебя. Здесь ты найдешь теплую одежду, крепкую обувь, еду, воду и дрова для костра. Лучины, свечи, огниво, трут; запас целебных снадобий… Еще я оставила малую толику денег, чтобы ты не нуждалась в дороге. Встань в центре зала, лицом к каменному стражу, в пасти которого ты нашла этот свиток. Переведи взгляд на четверть круга влево. У стены, под желтой «головой дракона», ты найдешь мое наследство.
Да хранит тебя светлая Иштар!
Корделия, старшая сестра обители.»
Ниже стояла дата. Десять лет назад. Год спустя после того, как источник священного дыма был погребен под обвалом.
Этот же обвал обнажил вход в Янтарный грот.
3.
В трех дубовых, окованных позеленевшей медью ларях – их Эльза нашла в указанном месте – хранилось целое богатство. Все, что нужно, и даже сверх того. Вопреки всему старшая сестра надеялась, что уцелевших окажется больше.
Часть продуктов была безнадежно испорчена. В муке копошились жирные белесые червяки с черными головками. От ячной крупы осталась прогорклая труха – тут постарались вездесущие жучки-долгоносики. Часть сухарей сожрали крысы, или кто здесь водился. Зато сушеные лещи сохранились отлично, задубев на манер ригийских мумий. С трудом разломив рыбину, Эльза убедилась, что внутри нет ни личинок, ни черной гнили. Пах лещ так, что рот сразу наполнился слюной. Еще кое-какая провизия уцелела в коробках из серебряного сплава, запаянных оловом. Эльза слышала, что такие коробки берут с собой путешественники, отправляясь за море. Нашелся чугунный котелок, и миски. Вскоре нехитрое варево булькало на костре. Прежде, чем приступить к трапезе, Эльза вознесла молитву Иштар. Благодарила за избавление, молилась за погибших сестер. В особенности – за старшую сестру Корделию. Пусть их души обретут вечную радость в Небесных чертогах!
Ела она аккуратно, как в обители. Очень хотелось наброситься на еду голодной волчицей, давясь, обжигаясь и чавкая. Но ее учили сохранять достоинство в любых обстоятельствах. Достоинство – для себя, а не для окружающих. Поев, Эльза вымыла посуду в ручье, как смогла плотно закупорила вскрытые коробки. В одном из ларей обнаружились три одеяла из верблюжьей шерсти, покрытые джамадийскими орнаментами: черно-красные ромбы, цветы и птицы на «песочном» фоне. Отыскав местечко посуше, сивилла постелила два одеяла, укрылась третьим…
* * *
Дар прорезался у Эльзы в шесть лет.
Точнее, в шесть ее начала трепать падучая, и родители отвели дочь к лекарю. Лекарь в деревне пользовался уважением. Он исцелял запор и золотуху, чесотку и лишаи, вправлял мослы и мазал раны вонючим снадобьем. Но чем лечить девчонку, которая может ни с того ни с сего грохнуться в лужу и дико завыть, выгибаясь дугой, закатывая глаза и захлебываясь пенной слюной?
Признаться в собственном невежестве – удар по репутации.
– Три части козьего молока на одну часть крепкого отвара чабреца. Две ложки липового меда. Подогреть и давать по одной кружке три раза в день…
Лекарь рассудил, что вреда от снадобья уж точно не будет. И поначалу оказался прав. Кружка, выпитая на завтрак, пошла хорошо. Эльзе даже понравилось. Обеденную кружку она извергла обратно, едва встав из-за стола. Вместе с вкуснющей кашей, которую перед этим наворачивала за обе щеки. Было обидно до слез. А поздним вечером девочку скрутил жесточайший приступ, едва она сделала два глотка из третьей кружки.
– Все ясно! – важно изрек целитель. – Порча, а то и сглаз. Это, уважаемые, не по моей части. Обращайтесь к колдуну.
– Что ж сразу не сказал?! – возопили родители, обуянные праведным гневом. – Дитё от твоей дряни чуть не окочурилось!
Лекарь воздел палец к небесам:
– Проверку учинял. Теперь точно вижу: к колдуну!
Своего колдуна в деревне не водилось. Пришлось ехать в город. Колдун, по-городскому маг, жил на окраине, в башне о пяти этажах. Такой высокой постройки Эльза в жизни не видела, и разинула рот от изумления. А потом принялась хихикать: кривоватая башня напоминала растущую из земли свиную ногу, увенчанную раздвоенным копытом. Сходство усиливала моховая щетина, которой башня обросла аж до третьего этажа.
Маг был не старый, но вид имел затрапезный. Лиловая мантия, вся в жирных пятнах, больше смахивала на засаленный халат. Грязные волосы свалялись в колтуны, падая на плечи неопрятными сосульками. Мятая кожа, мешки под глазами… Он все время что-то жевал, говорил невнятно, смотрел мимо. В какой-то момент взгляд его остановился на Эльзе – и вцепился двумя рыболовными крючками. Лицо мага отвердело. Он подобрался, как кот при виде мыши. Голос зазвучал жестко и властно, отдаваясь под сводами башни гулким эхом.
– Она говорит во время приступов?
Он обращался к отцу, но смотрел на Эльзу.
– Нет, господин. Только воет волчицей. Страшно так…
– Совсем ничего?
Отец лишь покачал головой.
– А после приступов долго в себя приходит?
– Ох, долго, господин! Бывает, целый день пластом лежит. Спит, бредит…
– Бредит? – маг потер руки, как пьяница в предвкушении доброй выпивки. – И в бреду разговаривает, верно?
– Верно, – закивал отец. – Болтает, пигалица.
– И что же она в бреду… м-м-м… болтает?
– Да что ж может дитё сущеглупое в бреду нести? Ерунду всякую…
– Это уж я сам разберусь! – отрезал маг. – Давай, вспоминай. Если, конечно, хочешь дочери помочь.
– Да я… сразу и не упомнишь… – растерялся отец. – Про огонь бормотала… Плакала! Горит, мол, бегите…
– Пожара в округе после этого не было?
Отец наморщил лоб, вспоминая.
– Был! Точно, был! Через седьмицу у Джока-строгаля сарай ночью занялся. Жарища стояла, вот оно и полыхнуло. А тут ветер… Пять дворов выгорело. У Джока меньшие, близняшки, в дыму задохлись…
– Замечательно!
Отец вытаращился на колдуна.
– Это я не о пожаре, любезный, – исправился маг. – Детей жалко, спору нет. Я о другом, не бери в голову. Что еще твоя дочь в бреду говорила?
– Да я мало что слышал, господин. С ней жена больше… А, вот! Заглянул раз, а она как вскочит! И ко мне. Вцепилась – не оторвешь! Верещит: «Не езжай, папка, на ярманку! Зарежут тебя!» Я гляжу, а глаза у нее закрыты. Меня аж жуть пробрала. «Спи, – говорю, – доця! Не поеду я никуда…» Она брык на солому, и спит дальше.
– На ярмарку собирался? А?
– Раздумывал, – отец почесал в затылке. – Рожь плохо уродилась, поросенки тощие… Торговать нечем, самим бы хватило. Яблоки, разве что. Я сидру надавил, думал, пригодится. А тут дожди зарядили, жена расхворалась…
– А соседи поехали?
– Ну…
– Вернулись? С выручкой?
– Куда там! На обратном пути лихих людей встретили. Дядьку Сыча насмерть зарезали, выручку всю забрали… – отец говорил все медленней и медленней. Умолк, поднял глаза на колдуна: – Это что ж выходит? Ведьма в семье?!
– Твоя дочь – прорицательница. Видит грядущее.
У отца отвисла челюсть. Он смотрел на мага в заляпанной жиром мантии, как на вестника богов. Маг же поглядел на гостя, как на вонючего зверька, в чьей норе отыскался алмаз величиной с кулак.
– И что теперь?
– В науку отдавать надо. Иначе дар ее убьет.
– Да где ж такой страсти учат?!
– Есть места. Или ты своей дочери враг?
– А денег много запросят? Мы люди скромные…
– Не надо денег. Сивиллы таких, как твоя Эльза, по всему свету ищут. Считай, повезло тебе. Собирай дочь в дорогу и через три дня привози ко мне. Я сам доставлю ее к сивиллам.
Маг присел на корточки, взял Эльзу за плечи. Изо рта мага несло кислой капустой. Пегая щетина покрывала щеки, обвисшие, как брыли у пса. Девочка хихикнула. Маг кивнул, словно услышал правильный ответ. И впервые за весь разговор обратился к Эльзе:
– Поедешь учиться на сивиллу?
– Если я останусь дома, я умру? – спросила Эльза.
– Да. И очень скоро.
– Тогда поеду. Я хочу жить долго-долго! Всегда!
4.
Дорога в обитель Эльзе запомнилась смутно. Повозка тащилась по колдобинам, подпрыгивала на ухабах. Мимо плыли рощи и поля, деревни, похожие, как близнецы. Возница покрикивал на костлявую лошадь. Та и ухом не вела. Маг молчал, Эльза ела, что давали, и много спала. Приступ с ней случился только один раз. Когда девочка очнулась – на нее смотрели внимательные, немигающие глаза мага. Что он хотел высмотреть в ней? Этого Эльза никогда не узнала. Как и того, чем расплатились с магом сивиллы за новую сестру. Деньгами? Вряд ли. Обитель не была богатой.
Предсказаниями?
Дни сливались в серую маету. Девочка уверилась, что они будут ехать целую вечность. Огорчило ли это Эльзу? – нет. По родителям она не скучала. Но всему приходит конец, и дороги – не исключение. Настало утро, когда они въехали в огромный город, и в Эльзе вспыхнул интерес. Она завертела головой, пытаясь увидеть все-все вокруг. Голова закружилась. Но девочка все равно продолжала таращиться по сторонам. Всюду был сплошной камень: стены – из камня, дома – из камня, ступеньки лестниц – из камня… Даже улица была вымощена булыжником, по которому отчаянно грохотали колеса повозки. Мимо проезжали другие повозки и всадники, по улицам валили толпы народа. В глазах рябило от пестрых камзолов и кафтанов, шляп с перьями и без; плащи и накидки, ботфорты и башмаки, лосины и панталоны… А усатые стражники с алебардами, в сверкающих кирасах и шлемах? А женщины в роскошных платьях, с вышитыми на них цветами и птицами, с кружевами и оборками – сами похожие на диковинных птиц? И снова – камни, россыпи камней. Они блестели, сверкали, таинственно мерцали – янтарь пуговиц, нефрит застежек, полированный змеевик и яшма пряжек, гранаты и топазы перстней, агаты и сердолики ожерелий…
Увы, в городе они не задержались. До обители сивилл, оказывается, было уже рукой подать. По городским меркам обитель выглядела скромно: каменный дом в два этажа, ряд бараков из бревен, хозяйственные пристройки. Дальше начинались горы, и по склонам ползли седые пряди тумана.
Навстречу гостям вышли женщины. В строгих платьях без излишеств; широкие, складчатые пелерины спадали до локтей. У каждой сивиллы на лбу была повязана синяя лента с золотым тиснением, перехватывающая волосы. Эти ленты заворожили Эльзу. Ни на что другое она уже не могла смотреть. В душе девочки зрел жизненно важный вопрос. Наконец, собравшись с духом, она спросила:
– А мне такую ленту тоже дадут?
– Конечно! – рассмеялась старшая из сивилл.
Ее смех Эльзе понравился: он был совсем не обидный. И улыбка понравилась. А больше всего понравился ответ.
– Тогда я у вас останусь, – кивнула девочка.
* * *
Все сивиллы были взрослые. Даже Катрина – ей было целых двенадцать лет! Катрина звала Эльзу малявкой и головастиком, и играть с ней не желала. За исключением этой вредины, в обители Эльзу никто не обижал. Кормили тут вкусно, лучше, чем дома! Странное дело – Эльза по-прежнему ни капельки не скучала по родителям, но трижды на день вспоминала старшего брата Игана, хоть тот и любил втихаря отпустить сестре щелбан.
Сложнее всего оказалось привыкнуть к ежедневным занятиям. Мучение начиналось после завтрака, длилось до обеда, а потом еще чуть-чуть. И учили-то чепухе на постном масле! Эльза кипела от злости: как можно сидеть сиднем, зажмурившись – и не заснуть? А видеть сердцем? Вспоминать животом? Ни о чем не думать, ничего не хотеть? Это покойник в гробу без мыслей лежит…
– Не хочу! – спорила девочка с наставницами. – Не хочу быть покойницей!
Вот представлять себе всякие узоры, как они сплетаются в диковинные картины, Эльзе нравилось. И слушать ветер она любила. Когда же ее стали учить грамоте и счету, она заупрямилась: это еще что за дичь? Грамота девочкам ни к чему!
– Глупым девочкам ни к чему, – разъяснила старшая сестра Корделия. – А ты станешь сивиллой. Как же ты прочтешь грядущее в священном дыму, если не в силах прочесть обычный свиток? Все сивиллы умеют читать и писать.
– Все-все?! Даже Катрина?!
– Даже Катрина, – улыбнулась старшая сестра.
Ну, если даже эта задавака Катрина выучилась…
– Ладно! – кивнула Эльза. – Буду грамотной!
В обители ей выделили отдельную комнату, которая называлась «кельей». Убирать в келье надо было самой, но к домашним хлопотам Эльза привыкла. Это ей – раз плюнуть, хоть старшая сестра и говорит, что так выражаться нехорошо. Она ведь не собирается взаправду плеваться? Вот и славно. Зато спит она теперь не на лавке, а на кровати со спинкой и ножками! С тюфяком, простынями, одеялом из верблюжьей шерсти и подушкой, набитой гусиным пухом! Еще в келье стоял сундук для одежды – с окованными медью углами, с крышкой, где по дереву были выжжены птички с хохолками. А еще табурет, и бронзовый подсвечник на три свечи…
Красота!
Кроме странных наук, Эльзу учили шить, вязать, стряпать. Обещали позже, когда она подрастет, научить ухаживать за больными. Сейчас же главное – укротить припадки, которые у сивилл звались Даром.
– А иначе я умру, – понимающе кивала девочка.
Способность видеть будущее представлялась ей хорьком по имени Дар. Такой залезет в курятник, всех передушит. И Эльзу-курочку. Если, конечно, она не отрастит себе клюв и когти, как у пестрого ястреба. Старшая сестра только вздыхала в ответ. Значит – правда.
Умирать не хотелось. Эльза старалась изо всех сил.
– Ты слишком стараешься, – сказала как-то старшая сестра. – Угомонись.
Через год приступы сделались заметно реже. И в себя Эльза приходила быстрее. Когда она открывала глаза, рядом неизменно оказывалась одна из сестер.
– Вспомни, что ты видела, – требовала сестра. Без жалости била по щекам: – Не спи, вспоминай! Дар владеет тобой, а должно быть наоборот…
Накатывала дурнота. Ломило виски, кружилась голова; к горлу подступал кислый комок. Эльзу тошнило, она бегала в кусты шиповника: блевать. Девочка дышала на особый манер, как ее учили сестры, вглядывалась во тьму, прислушивалась к шепоту за спиной. Что здесь? Кто здесь? Смутные картины, слова, звуки…
Позже старшая сестра велела послать письмо родителям. Те, мол, будут рады весточке от дочери.
– Они читать не умеют!
– В деревне есть грамотные?
– Енох Колченогий. Он в войске писарем служил.
– Вот он письмо и прочтет.
Ответ, написанный дядькой Енохом, пришел нескоро. Отец с матерью живы-здоровы, Иган работает в поле; урожай хороший, Чернуха на днях отелилась бычком. Перед сном Эльза тихонько поплакала, вспомнив дом. Тоска явилась без спросу, взяла за горло. Вот бы снова увидеть маму с папой, и драчливого Игана, и дядьку Еноха, и подругу Марту…
Наутро ее скрутил жесточайший приступ.
Очнувшись, она помнила все. Обрывистый берег речки Покатихи. Толпа мальчишек – каких мальчишек? молодых парней! – с гиканьем сигает в воду. Плеск, хохот, брызги до небес. Над рекой стоит семицветная радуга. Иган – мускулистый, рослый, жениться пора! – ныряет «щучкой» с обрыва. Река смыкается над ним. Несет зеленые, в золотых бликах, воды к далекому морю. Парни на берегу замирают, превратившись в сопляков, испуганных до икоты.
Ждут. Долго.
Пока не гаснет радуга.
Эльза очнулась в холодном поту. Когда?! Сейчас весна, а в видении было лето. Новое, написанное в спешке письмо отправилось в родную деревню. Оставалось лишь ждать. Как те парни на берегу…
Миновала весна. Лето выдалось жарким. Зной, пыль, духота. Трава вокруг обители выгорела. Да что трава! – само небо выцвело, как платье, стираное в семи щелоках. В такую жару одно спасение – в речку бултыхнуться. С обрыва… Дни тянулись стадом коров, бредущих на водопой. Эльза вся извелась. Сивиллы знали о письме. Глядели с сочувствием. Даже вредина-Катрина больше не дразнилась. В прошлый раз ответ пришел через полгода. Значит, три месяца в одну сторону. Когда она отправила письмо? Когда Иган пойдет на речку? Мысли путались. Перед глазами плавали огненные круги. Должно быть, от жары…
Ответ пришел осенью. Иган утонул, разбив голову о корягу на дне. Весточка от сестры-провидицы опоздала на два дня.
Эльза не плакала. Просто впала в оцепенение. Делала, что велят. На занятиях молчала, уставясь в одну точку. Могло создаться впечатление, что уроки отрешения наконец-то пошли девочке впрок. Вечером в ее келью вошла старшая сестра Корделия. Присела на кровать:
– Не кори себя, дитя. Ты сделала все, что могла.
– Тогда зачем? Зачем все это?!
Эльза горько разрыдалась, уткнувшись в подушку, сделавшуюся мокрой и горячей. Корделия гладила девочку по волосам. Голос старшей сестры звучал в такт движениям ее руки. Слова отпечатывались в душе Эльзы, словно оттиски с досок мастера-гравюрьера.
– Мы не выбирали судьбу, дитя. Нас выбрали без нашего согласия. Скажешь, это проклятие? Я не стану с тобой спорить. Скажешь, лучше умереть? Может, и так. Жизнь жестока, лишь смерть благоволит к каждому. Но если хотя бы раз, единственный раз тебе позволят…
С ней было то же самое, поняла Эльза. Кто-то из близких Корделии погиб. Старшая сестра предвидела его смерть, но не сумела спасти. Девочка утерла слезы. Крепко-крепко обняла женщину, заменившую Эльзе мать.
– Я укрощу свой Дар, – сказала она. – Я его в бараний рог скручу.
