Барабан под окнами – сразу всех перебудил
«Вставай вставай кудрявая Москва моя»
Забежал во двор поссать – а там еще стоит в парадном
Жена моя проснулась злая – внизу шел Кировский район
Шарики флажки и плакаты С КЕМ ТЫ ГОРБАЧЕВ?
Неверие и все-таки возможность решить проблему
Кемеровскую область оставили без бензина
А Керенского нет! Вот черт – сбежал
Этих молодых людей – им выкручивали руки —
Зашвыривали в автобус другие молодые люди
А цензура мой сонет – зарубили сволочи
На экране телевизора – залитая алым площадь
Инфузории шевелятся в капле дождевой воды
Прочитал же Шампильон иероглифы Египта
В некотором царстве в тридевятом сорок пятом…
Здесь бомба упала – во всех домах вылетели стекла
У хирурга смягчились и потеплели глаза
Какая она путанная эта Венеция – искать тут
Тот спал – лицо укрыто марлей – на голове
Схватили во время облавы… Куда везут?
На тот свет?
Английская борзая глядела и шумно дышала
Дали мне колпак и стали толкать: иди мол домой
Выменяли теткину шаль на водку и черняшку
От Совинформбюро: после длительного сопротивления
Мы стояли в снегу перед чернеющей часовней
Мы шли и шарили глазами подростки – я и Оскар
На углу Садово-Самотечной и Котельнической
Конь оборотился ершом и бултых в воду
Фантастика – Москва и москвичи:
То лысина, то сталинское что-то
Прохожие громыки кривороты
Бровасты леониды ильичи
Спаси меня Господь и научи!
Постреливают… По ночам охота
А то идут танкетки и пехота
Пронизывают улицу лучи…
Днем – смурь толкучка – плоские затылки —
Не люди а какие-то обмылки
Я сам под мышкой свой кочан несу
Мерцая нитью поезда – в столицу —
Убить ограбить затеряться скрыться
В полях Таганки в Кунцевском лесу
Фото: на холме желтый дом с белой колоннадой
Фотография учеников колледжа – третий слева
Любительское: с девушкой на фоне чего-то
Он и еще кто-то в комнате – угол окна
Фото на документ: выпучил глаза как рыба
Фото: не похож на себя – голый весь в мыле
Тот же вид – другой ракурс – пьян или не по себе
Фото с закрытыми глазами – убит или притворяется
Переплыв: какие-то люди поджидают у садовой ограды
Дорожка в парке – солнце – вот-вот появится
Крупно: лицо – мельканье – ладонь лезет на объектив
Где? Кто снимал? Почему во мне напечатлелось?
Чья жизнь? Чья смерть? Втоптан в глину брелок с ключом
Фотография смуглой девушки с белыми волосами
Столпились на кладбище плиты – кричат и молятся
Раби Лев достал из кармана четыре свечи – и зажег их
…собираться в гетто группами – в пятого стреляют
—Я – авир! я – огонь! я вдохну в глину жизнь
Войска 2‐го 3‐го и 4‐го Укр. фронтов стремительным
Стальные звенья – о брусчатку Вацлавской площади
Помнишь я купил тебе блестящую зажигалку
—Ты маим – вода! сделай семь кругов слева направо
Около тысячи иностранных корреспондентов
…и тысячи лебедей шумно поднялись над Влтавой
Колонна тяжелых танков на большой скорости
Слава Богу ЦК не сумело справиться с ситуацией
Прага ты держишь во рту кусочек пергамента
…когда солнце высветляет в тумане твои ступени —
Градчаны
Плавая пряной приправой в суперискусстве
Юккер ел свой Бекон и запивал игристым Раушенбергом
В это время Рей Джонсон и Шозо Шимамозо с азартом
Разделывали тушу коровы – все в крови и навозе
Петер Костерман из Ганновера – бокс 26. 44
И Ры Никонова из Ейска что само по себе фантастично
Он ей послал свой бокс и двух псов-боксеров
Она ему – свое «ры» пенсне и бородку
Шозо посылаю мимозу твоим шизоидам
Джонсон посылаю тебе Рея – смотрите не подеритесь
Из Австралии – пакет: в нем – Москва и Пекин
Весь мир из себя выворачивается – опоздал – он уже
наизнанку
Из конверта сыплются зеленые человечки – Господи!
Кто-нибудь! пришлите мне отпечаток большого пальца
Бога
Оскару Рабину
Люблю Париж – с утра он пуст и чист
Под тентом стулья расставляя ловко
(Туристы – собирается массовка)
Гарсон свистит – скучающий артист
Квартал Марэ лилово-серебрист
На заднике – дождь брызнул – растушевка —
Античный хлам – блестящая дешевка
«Макдоналдс» вылез как из‐за кулис
По вечерам – теней и света драма —
Мысль Эйфеля и думы Нотр-Дама —
В аквариумах – розы и амор…
Но в сущности Париж мочою пахнет
А над Монмартром – призрак в небесах – нет!
Белея куполом сверкает Сакрекер
В щеголеватых кафе арабы и негры как дома
Москва просто разваливается на куски асфальта
В Иванове – Вознесенске из окна гостиницы глядя
За трамвайным кругом – овраг и конец света
Мне снилась Европа – в подвале поют эмигранты
Голоса за дверями – репетиция в сельском клубе
Шел я к станции полем – посвистывали птицы – светало
Доисторический пляж и взбесившийся желтый Ламанш
И снова литература: эклектика восьмидесятых
Солнце уже перешагнуло наискосок в комнату
Господи! прости – постоянно обрываются связи – моя вина
Как быстротекущие ручьи которые черны ото льда
Целовались на скамье возле памятника Рублеву
В длинной шинели стараясь на нас не глядеть… Это всё
о Париже
Синела даль, синели: луг и лес,
Гладь озера сверкала, словно сталь…
Сирень в цвету, а тополь уж белес.
Жгут хворост. Полдень. Солнце. Гарь.
В саду мальчишка на березу влез,
Ломает ветки. И еще деталь:
Во рву пропойца, над ним лазурь небес —
А он – обшарпанный, небритый, как сизарь.
С ним рядом пёс. Зовут его Пострел.
Сожрал блевотину и тоже захмелел.
И вдруг завыл навзрыд, не по-собачьи…
Таков пейзаж, где я живу на даче.
Муж на работе, комната-тюрьма,
И скука, скука, хоть сходи с ума.
у т р о м – воспоминание
Живыми были мы когда-то
и на фронтоне герб и дата
Мы только выглядим музеем
мы тьму таим и страхи сеем
вошли и в камни и в картины —
и самый воздух развратили
и смотрим окнами на свет —
лукаволикий барельеф / менуэт
(в воздухе как бы слышатся звуки поцелуев —
прищуренные глаза и улыбка в ямочку)
д н е м – посетители
Оскорбляя фрески вазы даже мебель пошлым видом
по дворцу гуляют стадом бестолково-деловитым
Отошел – и сразу пусто – из проема смотрит герцог
и со стен – глаза улыбки… чуть не выскочило сердце!
(треск рвущегося полотна)
в с у м е р к а х – табличка
МУЗЕЙ ЗАКРЫТ
Окна синей… Тишина просыпается
Жемчуг в шкатулке пересыпается
Видят их в сумерках после закрытия…
Оконная штора идет на смотрителя
И старый губами жует – беспокоится
Красавица! – белая роза у пояса
гордая шейка копною парик —
взглянет надменно: что ей старик! —
и шарфом обвеет его равнодушно
которым когда-то была задушена
(постукивание костяшками о стену)
в е ч е р о м – когда идешь и пугаешься
собственных шагов
За окнами чернеет – там розарий
вдруг явственно пахнет могилой в зале
и потолок простертый бурной фреской
блеснет какой-то гадиною мерзкой
Прочь! – пробует рука перекреститься
но с потолка слетает тень как птица —
сбивает крест
(свист)
в п о л н о ч ь – сон
Уснул укрывшись кофтой реставратор
на подмостях… Здесь в общем сыровато
В газетах шебуршанием крысиным
по лицам пробежало – по картинам
и задрожало в зале клавесином —
х о з я е в а
Спит беспокойно дышит реставратор
Пробили ангелочки хрипловато
И слышно как подъехала карета
Со всех сторон съезжаются кареты!
Дом освещен богато: море света!
Крик ржанье щелканье кнута из кабинета —
х о з я е в а
Две девочки – две бледные лолиты
глядят как запрокинулся небритый
… и снова этот следователь – берет за книгой книгу
брезгливо перелистывает… Отца увозят в Ригу
Каркнул ворон Берия! Крикнул барин Бирон!
Сгинь ты серый вурдалак! Уходите с миром
х о з я е в а
(хриплое дыхание нездорового человека
переходящее в мучительный храп)
п о д у т р о – рассказ очевидца
Приехали затемно. Свадьба из Риги
Девчонки дрожат от ночной холодрыги
У ворот моторы: притушены фары
смех разговоры – протопали в залы
Ночь гуляли пили и еще осталось…
Лысый композитор почти Раймонд Паулс
сел откинув фалды – и желтый клавесин
дребезжащим звуком к танцам пригласил
Рундала Рундала – дом как рундук
выдуло кружево мятый сюртук…
Из стены означилось платье с треном длинным —
то ли тленом то ли нафталином…
В погребе лезет рука из колодца…
Кувшин развалился и выдал уродца…
Из пепла в камине – фигура без слов —
встает итальянец и к танцу готов
Рундала Рундала – смотрит жених:
странные гости да сколько же их!
С высохшей мумией пляшет приятель
А этот в камзоле – похоже он спятил —
почти не касаясь… почти как на льду…
но раздевает у всех на виду!
Фарфоровой куклою стала невеста —
вдруг оба исчезли… куда – неизвестно
Жених докажи что и ты не монах
не огородная крынка в штанах
Глазами смеется зовет незнакомка
Схватил – кисея – в кулаке ее скомкал
к ней наклоняется – там между ног
в темной пещерке блестит огонек…
Фу! – и погас… Тьфу! – и развеял…
Балдеет жених постепенно трезвея
Тяжелеют веки – светлыми глазами
уставился наш Янис на свечу – на пламя
Венецейский столик а на нем – СТОЛИЧНАЯ
Вот и получилась компания отличная…
Но к рассвету пламя стало шевелить
и старый реставратор спешит себе налить…
Течет из горлышка в стакан – и падает из рук…
Рундала Рундала… Дом как рундук…
Тук-тук-тук тук-тук-тук тук-тук-тук тук
(постукивание костяшками пальцев
по дереву стола)
н а р а с с в е т е – трезвеющее сознание
Ничего луна не освещает
белая – так только для близира
Свет в себе и тени совмещает
итальянский циркуль маска лира
Проступает на заре громада
здания свободно и капризно
а за ней видна громада сада —
и луна в углу стоит как призрак
Вот идет и сам о двух персонах
в воздухе так четко нарисован
Молодой Растрелли стоить начал
Пожилой весь план переиначил
Жизнь прошла – и в этом промежутке
пугалом глядит необитаем…
Только мы как не своем рассудке
с криком над руинами летаем
(карканье духов)
Поскольку все, что в мире существует,
Уйдет, исчезнет, а куда – Бог весть,
Всё сущее, считай, не существует,
А всё несуществующее есть.
Омар Хайям
В труху истерлось, в пыль смололось…
И лишь один в пустом дому
Живет чужой и страшный Голос.
Прислушиваюсь я к нему.
Сам по себе я был еще с утра:
Мне завтракалось, думалось, читалось.
Я весь разъят! Я – пепел! Я – дыра
Орущая!.. Просвечивает хаос…
Язык, печенка, селезенка —
Я вынут весь, один костяк.
Сквозь эту ветошь ярче солнца
О, Господи! сверкаешь как!
Кусок ноздреватого серого хлеба
И глиняный – черный от света – кувшин
И небо, оно помещается слева,
А мы – перед э т и м. И мы не спешим.
Земля и море – облака —
В огромном глиняном сосуде…
Бегут машины, ходят люди.
И зреет персик – мысль о Божьем Чуде.
Твое вино давно смешалось с морем.
Но вот со дна берут тебя, несут…
Я, как и ты, кувшин, пустой сосуд.
Мы оба пятен времени не смоем.
Загажен пол. Верстак, малярный хлам,
Яйцо, бутылка… Свет ложится скупо.
А там вверху – и день и шорох там —
Там весь из крыльев дышит купол.
Я был разграблен. Был товарным складом.
Я был сортиром, холодом и смрадом.
Но даже взорван будучи, тем самым
Не перестану быть Звездой и Храмом.
Кто строить самого себя привык
Тот знает План и Дисциплину.
А Время так упорно месит глину.
Что даже глину превращает в Лик.
Илье Кабакову
Не мотыльком, не завитком —
Изображу Тебя квадратом,
Салфеткою, воротничком,
Где чист до хруста каждый атом.
– Что это?
– Синусоида.
– А кто это?
– Скорей всего, животное какое-то.
Точка. Тут, где поставил, стой.
Нет, она вырастает, катится…
Ах, всего засрала каракатица
Не чернилами – грязью густой!
А жизнь – такая скользкая тварюга:
Все б выплеснуться, выпрыгнуть, уйти…
Но кроме смерти, видно, нет пути
Сознанию из замкнутого круга.
Есть в пуговке малой отверстие вкось,
Куда я однажды нырну на авось.
Блескучий и звонкий – не добрый, не злой,
Душа моя – рыбка, я стану иглой.
Когда кругом все морщится и мнется
От скрытых мук, мне чудится и мнится:
Земля и небо – бледная страница.
И Твой рисунок скоро разорвется.
Я слеп и глух – невозмутим.
Я бог и дух – и я один.
Я – без начала и конца…
Мой светлый мир – внутри яйца.
Я сложен весь конвертом,
Я принял позу йога.
Еще я – в лоне Бога,
Но скоро стану смертным.
Я чувствую, что знаю все заранее.
Но страшно – распадется этот мир!
И новый мир войдет в мильоны дыр!..
Рождение как умирание.
Кто я? крокодильчик? черепашка?
Может быть, какая-нибудь пташка? —
Я еще не знаю. Но спасибо,
Понял я, что я уже не рыба.
Я сыт. Мне влажно и тепло.
Но ощущение прошло —
Я голоден, мне холодно и худо…
– Эй, кто-нибудь! Как выйти мне отсюда?
После блуда, после пьянки
Я сижу в стеклянной банке.
Листья, солнце – все глядят!
Я – печальный экспонат.
Не знаю я, куда мне кинуться.
В себя ли что ли опрокинуться?
Нет, даже дохлую собаку
Не брошу я в такую бяку.
Жизнь, свободу – все отрину! —
И уйду к вещам в витрину.
Рядом с мыльницей пустою.
Знать хочу, чего я стою!
Я весь во власти ощущений скверных:
То мебель падает, то стены налезают.
Я вижу вас отлично, Генрих.
Я вас не вижу – вижу сквозь – и за – и…
Я все же прожил восемьдесят шесть.
Измученный себе сказал я: будет.
И если т а м еще чего-то есть,
О, Господи! – пусть ничего не будет.
Яеще смогу водки выпить.
И знаете, о чем я думаю:
Я вам напоминаю мумию,
А мне – что вы, что весь Египет!
Мне кажется, реальность как бумага,
Что стоит только руку протянуть —
И можно небо синее проткнуть.
Но ведь на то нужна еще отвага.
А если т а м еще одна ловушка —
И в вечности ловушек без числа:
И плоть, и дух, и спор добра и зла…
Но я же не под скальпелем лягушка!
Я жил – довольно, мыслил – много.
«Дай отдохнуть»,– прошу теперь у Бога:
«Останови дыхание мое».
Скорей, скорей в твое небытие.
Ее предчувствует как будто
Весь мир в ближайшей отдаленности —
Вершина неопределенности! —
Уже прошедшая минута
Это был не то человек не то аспирин
На стене – не то тень не то паук
К тебе подошел не то троллейбус не то друг
Который не то испарился не то воспарил
И потом вспоминая ты искал это где
Сто кривых отображений пробегают в воде
Зигзагом люди кошки – и штопором дома
Уютный мультикосмос… но съехавший с ума
На завтрак мейсенский фарфор
Весь в завитушках в виде торта
А торт как в детстве до сих пор
Гостям показывают гордо
У красоток балкон на седьмом этаже
И оттуда начинаются ноги уже
Ты же – крохотный царь Соломон
Заблудился между царственных этих колонн
Расположусь – ка в этом кресле
Но в кресле сидели недобрые мысли
Прилягу пожалуй на этом диване
Но на диване происходило бесконечное
раздевание раздевание
Ты снял пиджак рубашку брюки трусики
Ты снял очки и волосы и усики
Из тела вылез – дальше не спеши
Не выползи из собственной души
Себя ты встречаешь не раз и не два и не три
Немного старше немного моложе
Ты не узнал их они тебя —тоже
Ты им не понравился черт побери!
Еще не раскрылась уже осыпается
Еще не уснула уже просыпается
Дом развалил а еще и не выстроил
Убит! – а противник еще и не выстрелил
Ищут тебя ищут – скользкую иглу
Так и похоронят – только поворчат они
Ты – выпавший из времени – пройдешься
по столу!
Все лица неживые и плохо пропечатаны
Воздух пузырьками как боржом
Твоя женщина стала муляжом – миражом
А за этой куклой строем – двойники —муляжи
Все забиты склады – и еще положи
Не то что не видим тебя – отрицаем
Стеклянный наш мир для тебя проницаем
Вот и вылез на лугу из земли по пояс
Сквозь тебя корова прошла не беспокоясь
Над взлетной дорожкой висит самолет
Человек оглянувшийся – немигающий взгляд
Это сейчас – не сейчас это
может быть сутки назад
Или целую вечность вперед
Гроб стал грибом а был когда-то грабом
И роба пахнет рыбой с полным правом
Когда личины в сущности похожи
То сущности похожи тоже
Тянется органика —паршивка
Все-таки в механике ошибка —
Жизнь путем – в – и за счет смерти…
Слава Богу хоть вырастили сердце
Если видишь мир как опечатку
То намажь горчицы на газон
Из моря достань яйцо всмятку
А газету засунь за горизонт
Так и блуждаешь в этом миро-помещении
Две ступеньки – с первого этажа на сотый
В одном окне – незримые красоты
В другом – вообще какое-то смещение
Ты вышел вон не замутив воды
Лохматенький пьяненький обыкновенный
Но оказался так близко от сумасшедшей звезды
Что тень твоя выросла в половину вселенной
По ступеням скатываясь вниз внизвниз
Бесконечно уменьшаясь в поле зрения
По ступеням вверх вверхвверх ты бежишь
Бесконечно увеличиваясь благодарение —
Благодарение Кому-то
Чье имя неопределеннозначность
Где Многослойнодымность и Прозрачность
И не короче вечности минута
Не знаю как но влез в нейтрино
И снова небо – бочка звезд
Что видишь ты – неоспоримо:
Вселенная кусающая себя за хвост
Куда я тяжесть эту пру?
Не мученик, но почему-то стал им.
Всю жизнь – под камнем… Но когда умру,
мне камень станет пьедесталом.
Я Прометею может быть подобен,
но я люблю свои мучения
К тому же у меня есть развлечение:
вообразить, что я свободен.
Нет ни имени, ни отчества,
ни лица у одиночества.
Так бывает худо – всё умри! —
даже собеседник – там внутри.
Быть может пулю или нож
не встретишь впереди,
но постоянно ты живешь
с мишенью на груди.
Качаясь, оступаясь, ступаю по канату.
Мне очень страшно. Но таков мой путь.
Я по телам пройду, по близким, если надо.
Мне лишь бы вниз не соскользнуть.
Все в сердце оставляет след кровавый.
Нас вечные сомненья раздирают,
Нас пожирает жажда славы.
Артист живет. Лишь радость умирает.
Прелестная наездница, кружись!
В прожекторе блесни, как меч из ножен!
Но если ты – мечта, любовь и жизнь,
То почему же твой скакун стреножен?
Держат тебя парашютные стропы.
Только в грядущее прыгать не пробуй,
Нет над тобой почему-то
Ни крыльев, ни парашюта.
—Глядите, братья, дети, внуки,
как я несу свой тяжкий крест!
—Ты в пустоте раскинул руки.
—Довольно странен этот жест.
Как сложно все кругом, взгляните,
Все эти рычаги и нити!
Всё есть: комфорт, прогресс и моды —
И нет, единственно, свободы.
—Да, на себя мы взяли обязательства…
—Нас в сеть свою поймали обстоятельства,
в них путаются лучшие умы…
—Мы – не рабы, скорее рыбы – мы.
—Будь ты проклят, индивидуум!
—Наш сократ, гляди, что выдумал! —
Будто все мы связаны, как шизики!
Сам запутался наш гегель в метафизике!
Есть на свете сети, мышеловки,
Кандалы, наручники, веревки.
Но куда теснее и больнее
Два колечка – цепи Гименея.
История, ты – анаконда,
Сжимаешь мертвых и живых.
Но и сама ты несвободна,
Свиваясь в кольцах роковых.
Компания, случайное соседство —
и друг от друга никуда не деться.
Вот и живем таким компотом:
впритирку – умник с идиотом.
Нас кто-то заставил участвовать в беге.
Бежим, спотыкаемся, нам не везет.
Мы оба привязаны к нашей телеге:
и тот, кто правит, и тот, кто везет.
В одной упряжке мы – одна семья.
Убить его? Но он – ведь это я!
Язвлю врага и сам страдаю,
ведь сам в себя я попадаю.
Несут футляр: – Пожалуйста, примерьте!
И так с рожденья и до после-смерти
Мы носим формы, саркофаги, склепы.
Вот почему и глухи мы и слепы.
Каждый несет свою тяжесть,
К путам-заботам привык.
Даже развлечься отважась,
Мы не снимаем вериг.
На птиц – аркан, на лис капкан готовится.
На рыб и раков ставят верши.
А человек – он более доверчив
И на любое слово ловится.
Младенцев няни туго пеленают,
и сумасшедших – тоже пеленают.
И сумасшедшие кричат, не понимают,
зачем же няни бьют их и пинают?
Мы все нормальны, мой сосед хотя бы.
Он верует (пусть мучат как хотят),
что прилетят однажды дирижабы,
от козлодеев всех освободят.
Привычный день: одно к другому лепится.
А свежим глазом – полная нелепица!
И вся реальность держится с трудом,
чтобы не вывихнуться в сумасшедший дом!
Нам не освободиться, не проснуться
и милых губ рукою не коснуться.
Повсюду – путы… В паутине серой —
и лилипуты – мы, и гулливеры.
—Хочу тебя, моя виолончель!
—Люблю тебя, мой пламенный кларнет!
Так много лет взывают… Но досель —
ни близости, ни солнца, ни побед.
Нас качает, словно в гамаке.
Пусть нас крепче свяжет воедино
Слово, перстень, лампа Аладдина…
Я один. А где-то вдалеке…
(читать сначала)
Я и милая моя летать умеем.
И когда нас в небо запускают,
Мы летим двойным воздушным змеем.
Мы бы – к солнцу, нитки не пускают.
Как хорошо летать, невысоко хоть.
Ты – в небе, я – в тебе и над тобой!
Но все равно нас связывает похоть —
И ненависть скорее, чем любовь.
Раздвинулось, разъехалось пространство…
Я стаи грустных писем шлю и шлю…
Ни слова от тебя, ни даже «лю»…
Растаяло в пространствах постоянство
Тебе пошлю я связанного голубя.
Пусть упадает в пыли у самых ног
И будет биться встрепанный комок —
И пусть умрет от жажды и от голода.
Оба они умерли давно.
И сердца их пылкие остыли.
Но один другого все равно
Ждет и любит в собственной пустыне.
—А я тебя перетяну!
—Нет, я – тебя! Поддайся!
Ну… Состязанье бесполезное,
Держат их объятья тесные.
Без них не сделать нам и шага.
И Богу мы за них ответим.
Все ж для мужчины – жизнь и благо —
привязанность к жене и детям.
Сопряжена жена с супругом:
Он – домосед, она верна.
Лишь не общаются друг с другом —
у каждого своя тюрьма.
Каждый слышит собственное эхо.
Каждый словно в зеркало глядится.
Это отражение – помеха
Разглядеть вблизи другие лица.
Друг друга слыша и не слушая,
Ложимся рядышком в кровать.
Почти что незачем скрывать
Воинственного равнодушия
—Мне с тобой невыносимо просто,
Не тебя хочу – кого-нибудь:
Негодяя, бабника, прохвоста!..
Ну а ты, для простоты, не будь.
—Куда, чертовка? – Куда попало!
—Тебе вожжа под хвост попала!
—Я разорву ее, визжа,
Что крепче мне нужна вожжа!
Держу ее, но тает, улетает…
—Чего тебе, мой ангел, не хватает?
—Не ангел я, а женщина и баба —
Привязана к тебе я слишком слабо.
Меня ты давишь с равнодушьем танка.
Я – пленница! раба твоя! служанка!
Дави меня! хлещи меня! топчи! —
Лишь целовать позволь твои бичи.
Им, исступленно верящим, не верь ты.
Все женщины – язычницы отчасти.
Им чудятся мужчины в виде жертвы,
Тогда сильней язвит их сладострастье.
Ты думаешь, что мы тебе принадлежим.
Ты возлежал – и мы уже лежим.
Твой ум, страстям принадлежащий, —
Ты нам принадлежишь, нечистый
и дрожащий.
Пусть я всегда в плену противоречий,
Но о тебе не может быть и речи.
Пусть – узы, и неволя, и темница,
Мне лишь бы от тебя освободиться!
К цели мы стремимся с детства.
К цели рвемся из тенет.
Цель оправдывает средства.
Цель все ближе – цели нет.
Ни жить, ни мыслить по-другому…
Привязан ты к семье и дому,
К земле, соседям, старой табуретке…
Да, ты сидишь в отличной клетке.
Живой всегда идет путем живым,
А мертвецы его в могилу тащат.
Нет, если ты живой и настоящий,
сопротивляйся, не давайся им.
Освободиться от ненужной вещи,
От нелюбимого – во что бы то ни стало,
От обстоятельств, нас берущих в клещи,
Всё правильно – но это лишь начало.
Есть много уз. Но если связи с Высшим
Нет, если свыше нам не внушено
Всё, что мы есть, что думаем и пишем,
Всё изначала света лишено.
Не верю разуму и нервам,
Лишь интуиции своей.
Мне говорит она: поверь,
Шестое чувство станет первым.
От уз освободиться —
Как заново родиться.
Только тот рождается,
Кто освобождается.
Человек мне чудится в грядущем
Не летящим, не бегущим, не идущим.
Он сидит – и поза неизменная,
А вокруг работает Вселенная
1979, 1980 гг.