Георг Брандес
Бальзак
Почти все стороны Бальзаковского таланта нашли себе выражение в этом произведении, столь широко задуманном. Его необычайная живость, его необыкновенный дар изображать верно типы – вполне гармонируют с тем тоном, который так идет к пошлому, истаскавшемуся, грубо острящему обществу собутыльников в пансионе Вокера. Светлых личностей почти не встречается, а потому мало поводов для автора впадать в пафос. Зато читатель постоянно имеет случай наслаждаться тою смелостью и верностью правде, с которыми Бальзак анализирует душу преступника, кокетки, финансиста и завистливой старой девы. Тип старика-отца, брошенного и забытого дочерями, именем которого озаглавлена книга, не совсем удался. Он – печальная жертва, но Бальзак слишком уже сентиментальничает по поводу этого. Совсем не кстати, например, он называет Горио: «Ее Christ de la pauvreté». Кроме того Бальзак придает любви Горио к дочерям (как в романе «Le Béquisition Baire» любви матери к сыну) такой приторный оттенок, что вам противны её слащавые проявления. Но этот покинутый старик, над любовью которого так издеваются родные дочери, играет главную роль в романе и благодаря этому он получает единство и цельность, а это производит выгодное впечатление.
Сатира на общество в духе Ювенала как бы заканчивается меткою эпиграммою. Когда Дельфина отказывается навестить умирающего отца, чтобы подняться степенью выше на общественной лестнице, она непременно хочет воспользоваться приглашением, которого так долго и напрасно ожидала, и явиться на бал к аристократке г-же Боссан. На этот бал, ведь, стремится «tout Paris». Кроме того, она мучится жестоким любопытством. Ей хочется полюбоваться следами мучений на лице хозяйки, которая получила в то утро известие об обручении своего неверного любовника. Мы следуем на Дельфиной, которая едет на бал в своем экипаже вместе с Растиньяком. Молодой человек знает, что она готова проехать по трупу своего отца, лишь бы явиться на этот бал, ноу него нет сил порвать с нею отношения. Он даже боится прогневить ее упреками, но не может не сказать нескольких слов о печальном положении её отца. Унея слезы на глазах. «Но ведь я подурнею, – подумала она про себя и слезы высохли. – Завтра я буду ухаживать за отцом, не отойду от его изголовья», – сказала она. И она действительно думает то, что говорит; она не зла, но она – живое воплощение общественных дисгармоний, рождена не в знатной семье, была богата, лишилась своего богатства, благодаря несчастному браку, любит наслаждения, пуста и честолюбива. Но у Бальзака не хватило таланта изобразит Корделию во всей её Шекспировской чистоте и непорочности: сфера возвышенного – не его сфера. За то Регана и Гонерилья вышли у него человечнее и ближе к правде, чем у гениального британца.
V
Однажды, в 1836 г., Бальзак явился возбужденный, торжествующий, к своей сестре, энергически махая своею тростью, подобно тамбур-мажору. На сердоликовом набалдашнике её он велел вырезать турецкими буквами следующий девиз султана: «Я разрушитель препятствий». Подражая аккомпанементу военной музыки и бою барабанов, он весело крикнул детям: «Поздравьте меня, дети, ведь я скоро сделаюсь гением». Он задумал связать в одно целое все свои романы – и написанные, и будущие и составить из них «Comédie humniae». План был грандиозен и до такой степени оригинален, что подобного еще не являлось в целой всемирной литературе. Он был порождением того же духа системы, который в своем начале поприща внушил ему мысль написать целый ряд исторических романов, обнимающих собою целые века. Новый план, конечно, был интереснее и благотворнее: если б он удался вполне, то его поэтические произведения отличались бы чарующей иллюзией и правдоподобием исторических документов. Его произведение имело бы законное право считаться целым в научном смысле.
Дант в «Божественной Комедии» собрал в одном поэтическом фокусе все мировоззрение и весь жизненный опыт средних веков, а его честолюбивый соперник задумал изобразить полную психологию всех классов общества своей страны, даже отчасти и своего века, выводя на сцену две или три тысячи типических личностей.
Нельзя не согласиться с тем, что результат был беспримерный. В государстве Бальзака, как и в действительном, есть свои министры, свое начальство, генералы, финансисты, ремесленники, купцы и крестьяне. Там есть свои священники, городские и сельские врачи, люди светские, живущие по моде, живописцы, ваятели, поэты, писатели и журналисты, свои старинные знатные роды и «noblesse de robe», свои тщеславные и испорченные женщины, а также и женщины достойные любви и обманутые, свои гениальные писательницы и провинциальные синие чулки, свои старые девы и актрисы, наконец – своя толпа куртизанок. Иллюзия поразительна. Действующие лица одного из романов постоянно встречаются в другом, и мы видим их в разные периоды их жизни. Поэтому мы можем видеть, какие перемены происходят с ними. А когда они не являются на сцену, то о них постоянно говорят другие. Мы очень хорошо знакомы с их наружностями, костюмами, местопребыванием, обыденною жизнью и привычками. Описание всего этого до того живо, что так и кажется, будто встретишь такую-то личность, непременно на такой-то улице, где она живет, или у известной дамы, знакомой всей аристократии романов, которую обыкновенно она посещает после полудня.
Кажется даже почти невозможным, чтобы все эти лица были порождениями фантазии, и невольно думается, что они в то время действительно жили во Франции.
Да, они жили, и жили по всей Франции. Бальзак мало-помалу описал почти все города и провинции своего отечества[8]. Совершено чуждый поползновения осмеивать провинцию, он ставит себе задачею изобразить по возможности верно особенности её застоявшейся жизни, её добродетели, коренящиеся в преданности судьбе и её пороки, источник которых – мелочность. Но в его произведениях преобладает Париж, только его Париж не тот, каким он был 400 лет тому назад и каким он изображается в «Notre-Dame de Paris». Это не идеальный Париж Виктора Гюго, абстрактный Иерусалим ума и просвещения, а действительный, новейший город со всем его весельем, бедствиями и скандалами, единственное чудо света в новейшее время. Он далеко оставляет за собою семь чудес древнего мира. Это громадный полип с сотнею тысяч рук, все притягивающий к себе, и далекое и близкое, – громадный рак, разъедающий Францию. Париж времен Бальзака весь в его произведениях по своими узкими улицами, которые он изображает в виде расходящихся лучей, подобно Рембрандту, со своим шумом и гамом, с криками разносчиков раздающимися с раннего утра, с вечерним хоровым пением множества голосов. И он передает это пение с верностью музыканта. Он, подобно посвященным древних мистерий, насыщался звуками барабана и кимвалов[9]. Он все знает в Париже – архитектуру его домов, мебель в квартирах, атмосферу в его бюро и мастерских, историю его богатств, ряд владельцев его музеев, туалеты дам, счеты портных, шьющих на разных денди, фамильные процессы, состояние здоровья обывателей, род их пищи, потребности и желания всех слоев населения. Он сроднился с ним. Современные ему романтики уносились мыслью далеко от Парижа, слабо освещенного для них лучами солнца, закутанного туманом, от его новейших буржуа, – в Испанию, в Африку, на Восток; для него, напротив, ни одно солнце не светило так приветливо, как парижское, и ни какие другие предметы не были интереснее. В то время, как все вокруг него старались вызвать тени далекого или минувшего прекрасного, неприглядное в действительном мире столь же мало пугало его, как ботаника – крапива, как естествоиспытателя – змея, или болезнь – врача. На месте Фауста он, наверное, никогда не стал бы вызывать из могилы древнегреческую Елену. Скорее он послал бы за своим другом Видоком, бывшим каторжником, а в то время префектом парижской полиции, и заставил бы его рассказывать свои приключения.
