Георгий Чистяков
Post scriptum
© Левит С.Я., автор проекта «Humanitas», составитель серии, 2022
© Чистяков П.Г., составление тома, 2022
© Чистяков П.Г., Чистякова Н.А., правообладатели, 2022
© Издательство «Центр гуманитарных инициатив», 2022
От составителя
Д орогие друзья! В 2019 году вышел в свет девятый том трудов священника Георгия Чистякова (1953–2007). Мы считали этот том последним, полагая, что практически все тексты отца уже увидели свет. Но со временем оказалось, что это не так: при разборе архива неожиданно нашлось еще несколько очень интересных ранних текстов. Было бы непростительной ошибкой не познакомить с ними читателей, ценящих и любящих отцовские труды, поэтому мы задумали обновленный вариант девятого тома. Но в процессе работы стало понятно, что просто дополнить его новыми материалами не получится: в своей совокупности эти тексты составили практически половину тома. Поэтому мы приняли решение отказаться от публикации бесед о богослужении, уже увидевших свет, и в первой части тома поместить ранее неизданные тексты, написанные в семидесятые, восьмидесятые и в самом начале девяностых годов.
Прежде всего, мы знакомим читателей с курсовой работой Георгия Чистякова «Проблема тираннии в греческой историографии конца V в. до н. э», написанной им на четвертом курсе. К тексту курсовой работы прилагается доклад, сделанный на семинаре у Алексея Федоровича Лосева и Азы Алибековны Тахо-Годи – тогда Алексей Федорович высоко оценил эту научную работу. Без сомнения, оба эти текста должны были войти в состав тома научных работ Георгия Чистякова «Труды по античной истории», вышедшего в свет в 2016 году, – но в то время эти тексты еще не были обнаружены (хотя об их существовании, разумеется, было известно). Для лучшего восприятия курсовой работы мы сочли полезным переиздать четыре статьи отца, ранее опубликованные в Научном томе наряду с дипломной работой, кандидатской диссертацией и переводами Плутарха, а также – две небольших работы, напечатанные более тридцати лет назад в малотиражных сборниках.
Таким образом, первый раздел этой книги дополняет Научный том.
Совсем недавно среди отцовских бумаг была обнаружена тетрадь с его произведением, пожалуй, довольно неожиданным для читателя – мистической повестью «Меандры», написанной им в студенческие годы – в 1973 году. Без сомнения, это произведение создано под влиянием «Драматической симфонии» Андрея Белого – многочисленные аллюзии на нее с легкостью угадываются, как и целый ряд биографических обстоятельств. В отцовском архиве сохранились и первые две главы второй редакции этой повести – она озаглавлена «Смех богов» и посвящена Николаю Витальевичу Шабурову – сокурснику и близкому другу отца. Эта редакция осталась незавершенной, поэтому мы знакомим читателя лишь с теми ее фрагментами, которые существенно отличаются от первой редакции, к слову, посвященной Елене Александровне Яновской – глубокому знатоку Серебряного века и, в сущности, младшей современнице поэтов той эпохи. Дружбу с ней отец очень ценил, а воспоминания о ней можно найти среди его эссе.
Для воссоздания контекста мы публикуем подборку стихотворений и два текста, ранее уже увидевших свет – сборники заметок «Отрывки» и «Pensée»: работа над ними была начата в то же время – в 1973 году. Здесь же помещены «Записки пилигрима» – рассказ отца о его путешествии в Ярославскую область, на родину поэтессы Юлии Жадовской. Написанная в 1988 году страничка воспоминаний возвращает нас в эпоху Оттепели, когда из тюрем и ссылок возвращались репрессированные и когда пятилетний Егор Чистяков узнал от родителей и бабушки, «кто такие враги народа»…
Завершают этот раздел дневниковые записи отца 1980-х годов; символично, что оканчиваются они повествованием о смерти и похоронах Алексея Федоровича Лосева. Публикуя эти фрагменты, мы стремимся познакомить читателя с неизвестным и, пожалуй, для многих непривычным образом совсем молодого Георгия Чистякова – историка, филолога и поэта.
К архивному разделу прилагаются два любопытных материала. Первый – неожиданный не только для читателя, но и для составителя текст, условно названный нами «Бокщанинианой» – яркая и острая пародия на лекции доцента исторического факультета Московского университета – Анатолия Георгиевича Бокщанина. Отец и его друзья в годы учебы на истфаке постоянно обсуждали его довольно курьезные высказывания – в результате и появилась эта пародия, отчасти напоминающая «Пестрые рассказы» Элиана. Благодаря этим зарисовкам читатель может познакомиться с особенностями университетского житья-бытья тех лет. Впрочем, строго говоря, это не вполне пародия – кроме шуток, высмеивающих перлы этого своеобразного лектора, встречаются и его подлинные высказывания. Впрочем, не буду много говорить о том, что мне самому не довелось видеть и слышать – об этом остроумном произведении в своих комментариях к нему расскажет очевидец – Николай Витальевич Шабуров.
Второй текст – беглые, конспективные записи реплик Аристида Ивановича Доватура – драгоценные материальные следы бесед молодого Георгия Чистякова со своим наставником в его ленинградском «коммунальном» жилье. Записи снабжены подробным комментарием, без чего публикация подобного рода документов невозможна.
Последний и самый масштабный раздел книги посвящен воспоминаниям об отце Георгии. Значительная часть этих текстов была опубликована на страницах Интернета – в личных блогах, на сайте храма Космы и Дамиана в Шубине, в СМИ. Первые тексты – это некрологи, которые были написаны летом 2007 года – в память об ушедшем друге, коллеге, учителе, духовном отце.
Здесь же собраны тексты выступлений на вечерах памяти отца Георгия, презентациях его книг в Культурном центре «Покровские ворота» (3 февраля 2016 года и 21 сентября 2017 года) и конференциях, посвященных новозаветным исследованиям и проходящих в стенах Российского государственного гуманитарного университета, где отец Георгий преподавал несколько лет в конце 1990-х годов (конференции 2010, 2011, 2015 годов).
Некоторые воспоминания написаны специально для этого сборника. Среди них – рассказы о детстве Георгия Петровича, написанные его младшей сестрой Варварой Петровной Чистяковой, и воспоминания профессора Московской консерватории и духовной дочери отца Георгия – Евгении Ивановны Чигарёвой. Воспоминаниями о своем ученике и младшем коллеге – Егоре, как она его называла, – с нами поделилась Аза Алибековна Тахо-Годи.
Мы благодарим всех, кто сохранил в памяти светлый образ священника Георгия Чистякова, смог облечь в слова эти воспоминания – иногда непростые, – кто молился и молится о нем и о всей нашей семье.
Петр Георгиевич Чистяков,
доцент Учебно-научного центра изучения религий
Российского государственного гуманитарного университета
Москва, весна 2021 г.
Пастырская беседа в церкви свв. Космы и Дамиана в Шубине.
Москва, 1990-е годы
Труды по классической филологии
Проблема тираннии в греческой историографии конца V в. до н. э.*
Введение
Каждый исследователь греческих тиранний неминуемо встает перед вопросом об отношении к настоящему явлению на разных этапах развития греческой историографии. Отношение это было различным и всегда зависело, во-первых, от эпохи, а, во-вторых, от общественной ориентации каждого автора.
Ни Гомер, ни Гесиод[1] не знают слова «тиранн». Фактически первое упоминание о тираннах мы находим в известном фр. 22 Архилоха[2], где тиранния названа μεγάλη и оценивается как весьма значительное явление. Лирические поэты, по сути дела бывшие современниками старшей тираннии, отражают в целом аристократическую точку зрения[3]. Современные им песни из народных сборников говорят о тираннах совсем в иных словах[4].
Положительное, в основном, отношение к тираннам рисует народная традиция[5].
Геродот представляет другую эпоху. Однако основой его понимания тираннии явилось отражение взглядов, унаследованных им от аристократической и народной традиций[6]. Его собственная точка зрения тяготеет к классическим взглядам на тираннию Афинской демократии и является отрицательной[7], в чем он смыкается с Эсхилом [8].
Новую эпоху представляют Фукидид, Софокл и Еврипид, в творчестве которых впервые появляется целостная оценка тираннии, как общественного явления.
Последующая эпоха характеризуется развитием монархических тенденций в историографии и, с другой стороны, появлением учения об абстрактной, не обусловленной исторически, тираннии, сформулированного Платоном[9].
Различия в отношении к тираннии, в понимании ее происхождения и сущности выявлялись, в первую очередь, в изменении значения слов группы τύραννος и τυραννίς, на анализе чего следует базироваться при рассмотрении данной проблемы.
Эпоха Фукидида представляется в этом контексте особенно интересной. Ранняя тиранния уже ушла в прошлое. Она рассматривается ретроспективно. С другой стороны, младшая тиранния еще не успела достичь большего развития. Таким образом, Фукидид и его современники, уже воспринимающие старшую тираннию в целом, в сущности почти ничего не знают о младшей тираннии, которая в это время только зарождалась. Вместе с тем, тема тираннии становится необычайно популярной; самые разные авторы обращаются к образу тиранна при оценке современных им политических явлений. Это делает их взгляды базой для всей более поздней историографии: они становятся особенно интересными для оценки старшей тираннии и помогают понять, в каких условиях возникли аналогии между старшей и младшей тиранниями, давшие это имя последней.
Тиранния, как предмет размышлений Фукидида и его современников, в первую очередь Софокла и Еврипида, является предметом настоящей работы. Эти размышления в свою очередь отражают те взгляды на тираннию, которые бытовали в греческом обществе конца V века до н. э.
Все переводы текстов греческих писателей выполнены автором работы, чего потребовала специфика нашего цитирования, сделавшая невозможным воспользоваться существующими переводами даже в тех случаях, когда приводимые отрывки достигают значительной величины.
Следуя примеру С.И.Соболевского и руководствуясь необходимостью строгого разграничения между античным и современным значением слова «тиранн», мы пишем его через двойное «н».
Образ тиранна в греческой политической терминологии конца V века до н. э
Фукидид употребляет слова комплекса τύραννος, τυραννίς в трех значениях:
1. Обозначая раннегреческую тираннию и власть тиранна (Поликрата, Феагена, Писистрата и др.);
2. Для характеристики власти Афин над своими союзниками;
3. Говоря о той власти, в стремлении к которой обвиняли Алкивиада (IV, 15, 4), в этом значении данное слово употреблено всего один раз, однако это вполне согласуется с той характеристикой, которая дана приблизительно в то же время Аристофаном в комедии Vespae (508–522).
Чтобы понять, каковы были взгляды Фукидида на природу раннегреческой тираннии, и что это привело к тому, что Афины получили наименование πόλις τύραννος, необходимо тщательно проанализировать значение самого слова τύραννος в языке Фукидида и его современников, т. е. Софокла и Еврипида. Обращение к материалу двух последних авторов, безусловно, вполне закономерно. Еще Демосфен отмечал, что Софокл в своих трагедиях говорит о современных ему проблемах (IX, 418) и приводил в качестве примера «Антигону», как образец гражданского начала в литературе. Использование Софоклом политической терминологии современной ему эпохи отмечено А.Лонгом[10].
того, чтобы понять его трагедии полностью, их следует читать параллельно с историей Пелопоннесской войны[11]. Наконец, вопрос о близости взглядов Фукидида и Еврипида[12] давно уже дискутируется в науке. Особенный интерес в этой связи приобретает наблюдение Э.Делебека[13] о близости политических воззрений этих авторов. Э.Делебек высказывает предположение о наличии у них ряда параллельных мест и точек зрения. Во всяком случае, привлекать богатый материал греческой трагедии для оценки характерных особенностей политической терминологии необходимо.
Геродот для обозначения власти представителя раннегреческой тираннии употребляет три термина: τύραννος (в подавляющем большинстве случаев, 67 раз), μόναρχος (5 раз) и βασιλεύς (9 раз). На этом основании А.И.Доватур[14] делает вывод о том, что слово τύραννος в эпоху Геродота стало единственным стабильным термином для обозначения власти тиранна. У Фукидида такое употребление слова τύραννος принимает еще более устоявшееся значение: оно становится постоянной и необходимо наличествующей характеристикой для тиранна и таким образом получает объективное значение титула: Πολυκράτης ὁ Σαμίων τύραννος (ΙIΙ, 104, 2), ὑπт Γέλωνος τυράννου Συρακουσίων (VI, 4, 2), Ἀναξίλας Ῥηγίνων τύραννος (VI, 4, 6) и др. Подобное явление мы наблюдаем множество раз у Еврипида: Φθίας τυράννους (Andr. 202), τύραννος Φρυγῶν (Andr. 204), τύραννον Βιστόνων (Alc. 1022), Μυκηναίῳ τυράννῳ (Her. 388) и др. Слово τύραννος с указанием области или народа употребляемся у Еврипида 13 раз. Причем у него даже появляется выражение τῆς γῆς τύραννος (El. 4, Andr. 664, Ion. 1592 и др.).
Обращает на себя внимание то, что Фукидид, хотя и с самого начала устанавливает разницу между тираннией и царской властью (Thuc. I, 13, 1), само понимание тираннии как таковой сближает с властью царя. Во-первых, Фукидид ни разу не говорит о насильственном захвате власти, который характеризует тираннов у большинства предшествующих авторов, в этом он полностью согласуется с Софоклом и Еврипидом, которые тоже нигде о захвате власти не говорят. Во-вторых, у Фукидида не отрицается нигде наследственный характер тираннии. Правда, он подчеркивает, что βασιλεῖαι были наследственными, и говорит πρότερον δὲ ἦσαν ἐπὶ ῥητοῖς γέρασι πατρικαῖ βασιλεῖαι («ранее же были наследственные царствования на основе определенных привилегий»; I, 13, 1). В этой фразе однако подчеркивается в первую очередь не наследственный характер власти, а некоторая ее ограниченность (ἐπὶ ῥητοῖς γέρασι).
Попытаемся рассмотреть эти положения на основе текстов Софокла и Еврипида.
Софокл употребляет слова комплекса τύραννος 26 раз в сохранившихся трагедиях и 6 раз в имеющихся в нашем распоряжении фрагментах; отсутствуют они в одном лишь «Филоктете».
Как правило, слово τύραννος представляет собой синоним к βασιλεύς не только применительно к Эдипу (OT. 408, 922, 940) или к его сыновьям (OC. 450, 1340), но и к Лаю (ОТ. 128, 535, 800, 1095) и Эвриту (Thrach. 815), поэтому попытки связать слово «тиранн» с одним лишь Эдипом с самого начала неосновательны. На отождествление слов τύραννος и βασιλεύς указывает пассаж из «Аянта», где место, на котором восседают греческие вожди, названо τυραννικός κύκλος (А749). В целом здесь проявляется та же тенденция, что и у Фукидида, который склонен, безусловно, понимать тираннию как единоличную власть без привнесения особого оттенка. В поэтическом языке Софокла слово τύραννος просто-напросто приобретает значение, близкое к слову βασιλεύς. Показателен фрагмент № 85, где говорится εἶτα τῆς ὑπερτάτης τυραννίδος θακοῦσιν ἀγχίστην ἕδραν («и кроме того восседают на прекрасном седалище превосходящей всё тираннии»; 85, 3). Однако если мы обратимся к местам, в которых можно усмотреть высказывания политического характера, значение слова τύραννος несколько изменится. В «Аянте» Софокл замечает: τόν τοι τύραννον εὐσεβεῖν οὐ ῥάδιον («нелегко ведь быть праведным тиранну»; 1350). Креонт в «Эдипе» говорит, что никогда не стремился стать тиран-ном, поскольку именно так поступил бы каждый, наделенный благоразумием (σωφρονεῖν; ОТ. 587–589). Эта точка зрения базируется на противопоставлении таких понятии, как τυραννίς и ἀλυπὴ ἀρχή καὶ δυναστεῖα, «тиранния» и «неудручающая власть и владычество». Δυναστεῖα в политическом языке может быть и синонимом олигархии, что часто можно встретить у Фукидида и особенно – у Платона.
Таким образом, в руках тиранна, вероятно, концентрируется слишком большая власть для того, чтобы обладающий ею сохранил σωφροσύνη и не сделался несправедлив. Тиранн – это κράτιστος ἀνήρ (OT. 1525). Деньги и тиранния – орудия, превосходящие всё в исполненной соперничества жизни (ὦ πλοῦτε καὶ τυραννὶ καὶ τέχνη τέχνης ὑπερφέρουσα τῶ πολυζήλῳ βίῳ; ОТ. 380–381), они движут корыстолюбием (κέρδος) и порождают необыкновенную зависть (φθόνος). С этим весьма сходно утверждение Фукидида о том, что τυράννοι τε ὅσοι ἦσαν ἐν ταῖς Ἑλληνικαῖς πόλεσι, τὸ ἐφ' ἑαυτῶν μόνον προορώμενοι ἔς τε τὸ σῶμα καὶ ἐς τὸ τὸν ἴδιον οἶκον αὔξειν («все тиранны, которые были в городах эллинов, заботились только о самих себе в отношении личности и процветания хозяйства»; I, 17, 1). Обращение к таким заботам – следствие получения тираннии. Таким образом, под тираннией понимается власть, излишне сосредоточенная в руках одного человека. Аналогично утверждение Еврипида о том, что Μεγάλη τυραννίς ανδρί τέκνα καὶ γυνή (fr. 543).
Замечание Б.Нокса[15] о том, что Лай называется тиранном, потому что его власть, характер которой за давностью забылся, отождествляется с властью Эдипа, представляется в этом свете несколько натянутым. Софокл осуждает не тираннию как таковую, а последствия ее получения. Тем не менее, остается один пассаж, не укладывающийся в рамки разработанной схемы. Это знаменитый хор ὕβρις φυτεύει τύραννον (ОТ. 873). На основании его рассмотрения М.Эрл[16] утверждал, что здесь содержится осуждение единовластия Перикла, а вся трагедия посвящена проблеме положительного героя Эдипа-Перикла, совершающего ряд проступков вследствие сосредоточившейся в его руках необъятной власти. Он опирался при этом на сообщение Плутарха о том, что тиранном назвал Перикла комедиограф Кратин (Plut. Per. 3), а его учитель Дамон имел прозвище φιλοτύραννος (Ibidem. 4), наконец, что сторонников Перикла многие именовали «новыми Писистратидами» (Ibidem. 16) и т. д. Эта точка зрения, всецело базирующаяся на сообщениях Плутарха, представляется несколько натянутой. Во-первых, отождествление Эдипа и Перикла, безусловно, было бы отмечено античной традицией и в первую очередь Аристотелем, который вряд ли избрал бы «Эдипа» в этом случае, как образец совершенной драмы. Во-вторых, для обобщенно мыслящего Софокла было бы удивительным избрание такой темы, сходной, конечно, не по существу, а по форме с проблематикой Аристофана. Наконец, Плутарх, исходивший из самых противоречивых источников, не может служить единственным свидетелем, а, главное, само наименование Перикла в определенных кругах тиранном еще не говорит о том, что этому должен был следовать Софокл. Несколько более интересным представляется мнение Б.Нокса[17], который считает образ Эдипа своеобразным олицетворением афинского демоса и сближает таким образом проблему Οιδίπους τύραννος с проблемой πόλις τύραννος. Он ссылается на Аристофана, говорящего во «Всадниках»: ὦ Δῆμε, καλήν γ' ἔχεις ἀρχήν, ὅτε πάντες ἄνθρωποι δεδίασι σ' ὥσπερ ἄνδρα τύραννον (Arist. Equites. 1119–1122). «Демос, ты обладаешь прекрасной властью, вследствие чего тебя боятся все люди, словно мужа тиранна».
Сопоставлять этот пассаж с выражением πόλις τύραννος у Фукидида бессмысленно. Фукидид говорит о власти Афин над союзниками, а Аристофан – о той власти, которой обладает падкий на лесть демос в отношении индивида, в данном случае – Клеона. В одном случае власть города в целом, в другом – власть демоса над теми, кто пытаются противостоять или угождать ему. Отождествить демос этого пассажа с Эдипом, конечно, заманчиво. Отрицательные качества как Эдипа, так и афинского демоса – следствие их исключительного положения, однако, на наш взгляд, трудно предположить, что Софокл был столь конкретен в своем изобразительном мастерстве. Если между Эдипом и афинским демосом и можно провести какие-либо параллели, то не в концепции всей трагедии, а всего лишь в отдельных замечаниях или намеках, и, главное, не опираясь при этом на πόλις τύραννος у Фукидида.
Попробуем рассмотреть хор ὕβρις φυτεύει τύραννον в контексте и выяснить, какую психологическую нагрузку он несет.
Стасим второй (стихи 863–910)
Строфа 1. «О, если бы мне досталась судьба сосуществовать с чистотой слов и каждого дела, что установлена возвышенными законами, порожденными в небесном эфире, которые один лишь отец Олимп, а не смертная природа мужей, породил, чтобы никогда не усыпило их забвение; в них великий бог, и они не устареют».
Антистрофа 1. «Ярость образует тиранна, ярость, когда она, переполненная многим и не полезна и непереносима; поднявшись выше всего, она низвергается в крутую участь, откуда выбраться невозможно. Пускай божество никогда не сочтет нужным для города прекратить борьбу. И пускай никогда сдерживающее божество не оставит свою защиту».
Строфа 2. «Если некто, перешедший границы превосходства в действиях и слове, не боится справедливости и не почитает изображения божеств, то его постигнет плохая судьба, благодаря пагубной гордости, если он будет несправедливо извлекать выгоду, будет совершать нечестивые дела и приступать к неприкосновенному. Сколь же велик этот муж со всем этим, чтобы защитить свою душу от копья богов? Ибо, если такого рода поступки почитаются, зачем мне нужно продолжать хор?»
Антистрофа 2. «Я пока еще не поклонюсь в неприкосновенной середине земли, ни в храме в Абах, ни в Олимпии, если вот эти указания не будут согласовываться с делами всех смертных. Но, о владычествующий, если ты справедливо внимаешь, властвующий надо всем, то не скроется он от твоей бессмертной и вечной власти. Ибо уже отвергнуты забывающиеся предсказания о Лае, нигде не видно, чтобы воздавались почести Аполлону. Исчезает божественное».
Основное содержание стасима сосредоточено в противопоставлении вечных и божественных законов делам, которые совершает тиранн. Возникает рад вопросов: что же такое νόμοι ὑψίποδες, кто же этот τύραννος или τὶς ἀνήρ и какова направленность хора. Обращает на себя внимание, что стасим мало связан с развитием трагедии, что вообще характерно для Софокла. Конечно, ὕβρις может характеризовать Эдипа, но уже упреки, содержащиеся во второй строфе, к нему не могут иметь отношения, поскольку τὶς – ὑπέροπτα χερσὶν ἢ λόγῳ πορεύεται; 2. Δίκας ἀφόβητος; 3. οὐδὲ δαιμόνων ἕδη σέβων; 4. μὴ τὸ κέρδος κερδανεῖ δικαίως; 5. τῶν ἀσέπτων ἔρξεται; 6. τῶν ἀθίκτων ἕξεται ματᾴζων. Таким образом, остается сделать заключение, что не Эдип – герой этого стасима. Эти обвинения, а особенно указание на непочитание изображений божеств заставляет вспомнить совсем не о Перикле или афинском демосе, а об Алкивиаде[18]. Недаром Фукидид замечает, что многие боялись, что Алкивиад намеревается установить тираннию (VI, 15, 4) и что его ἐπιθυμίαι не соответствовали его возможностям (ταῖς ἐπιθυμίαις μείζοσιν ἢ κατὰ τὴν ὑπάρχουσαν οὐσίαν ἐχρῆτο; VI, 15, 3), что и погубило впоследствии афинское государство, и связывает рассказ о разбитии герм с экскурсом в историю Писистратидов (VI, 53 сл.).
В качестве параллельного места к разбираемому хору можно привести слова Фукидида по поводу деятельности Алкивиада: «Народ был знаком по слухам, сколь тяжелой стала в конце своем тиранния Писистрата и его сыновей, и сверх того, что она была низвергнута не ими самими и не Гармодием, а при помощи лакедемонян, и вечно пугался и всё принимал недоверчиво» (VI, 53, 3; ἐφοβεῖτο αἰεὶ καὶ πάντα ὑπόπτως ἐλάμβανεν). Γлавы 60 и 61 тоже богаты материалом для сравнения с настоящим хором. Всё это напоминает утверждение Аристофана о том, что на агоре только и говорят о тираннии такие лица, как ὁ πωλῶν τας μεμβράδας ἡ λαχανόπωλις, ἡ πόρνη (Vespae. 514, 517, 520), т. е. продавец рыбешки, торговка зеленью и распутница. Последняя, по словам раба Ксанфии, заявляет εἰ τὴν Ἱππίου καθίσαμαι τυραννίδα (Vespae. 522). Воспоминания о тираннии были живы, несмотря на то, что сам Аристофан там же замечает ἐγὼ οὐκ ἤκουσα τοὔνομ' οὐδὲ πεντήκοντ' ἐτῶν (Vespae. 510), а Алкивиад защищает себя от обвинений в стремлении к тираннии, ссылаясь на то, что Алкмеониды всегда были враждебно настроены по отношению к тираннам (VI, 89, 4). То есть, прибегая к старому аргументу, наконец сам Фукидид почерпнул, как это будет показано, рассказ об убийстве Гиппарха из устного источника, что говорит о сохранении прочной традиции о времени Писистратидов. Более того, всякое упоминание о тираннии упиралось именно в эту традицию, что весьма красноречиво показано Аристофаном в цитированном месте.
Хор выражает традиционные, бытующие в обществе взгляды; картина тираннии, нарисованная хором, вполне соответствует афинской демократической традиции, которой воззрения Софокла не соответствуют.
Следует обратить внимание на то, что общий характер высказываний поэта отражает не его собственные, а характерные для общества взгляды. Позицию самого Софокла, наоборот, можно усмотреть в соответствующей его взглядам терминологии. Этим, как нам представляется, следует объяснять некоторое расхождение в понимании слова τύραννος в разных пассажах Софокла. Во всяком случае, стасим ὕβρις φυτεύει τύραννον безусловно следует рассматривать не как осуждение тираннии, а как отражение тех смутных предчувствий и ожиданий афинян в то время, когда в связи с настоящей политической ситуацией в Афинах все, по свидетельствам Фукидида и Аристофана, вспомнили о тираннии. Во всяком случае, на основании сделанных наблюдений от отождествления тиранна в стасиме с афинским демосом приходится отказаться.
Несколько иную картину представляет собой словоупотребление у Еврипида. Во-первых, комплекс τύραννος употребляется им более 100 раз, т. е. приблизительно в четыре раза больше, чем у Софокла; даже если сделать скидку на количество сохранившихся строк, соотношение останется приблизительно два к одному.
Слово τύραννος принимает характер титула: τύραννα σκῆπτρα καὶ θρόνους λαβεῖν (Eur. Tr. 495, 20), выражение τύραννος τῆς γῆς становится формулой, как это было показано выше. Появляется устойчивое выражение δόμος τυράννων, которое обозначает царский дворец. В таком виде оно встречается Hipp. 870, Med. 1298, Or. 1456, Andr. 303. Другим его видоизменением является сочетание δόμος τυραννικός (Hec. 55, Med. 739–740, 1356, Or. 1355, Phoen. 157), дважды слово τύραννος употребляется со словом δόμος в качестве прилагательного (El. 516–517, 478). В «Финикиянках» хор радостно приветствует Поли-ника: ὦ συγγένεια τῶν Ἀγήνορος τέκνων ἐμῶν τυράννων. Адраст и Полиник сами себя называют тираннами (Sup. 166, Phoen. 483), наконец, в «Елене» слова τύραννος и βασιλεύς употребляются в соседних строках для того, чтобы избежать тавтологии.
Интересной чертой словоупотребления Еврипида следует счесть то, что слово τύραννος довольно широко применяется к женщинам, уже, безусловно, обозначая не их власть, а положение. В «Медее» Главка названа νύμφη τύραννος (Med. 1066), μακαρία τύραννος (Med. 957), Креуса в «Ионе» тоже называется τύραννος. Гекуба в «Троянках» произносит интересную фразу: ἦμεν τύραννος κἀς τύρανν΄ ἐγημάμην (Tr. 471). Tύραννος ἦ ποτ΄ ἀλλὰ νῦν δούλη («я была тиранном, а теперь я твоя рабыня»; Hec. 809). Τυραννίς здесь противопоставляется δουλοσύνη, но тоже не в смысле власти, а в отношении достоинства.
Несколько раз Еврипид сопоставляет слово τύραννος со словом ὄλβος. Тираннии присуще счастье (Her. 644, Med. 740, Alc. 286 et cet.).
Тиранн – εὐδαίμων (ἀνὴρ τύραννος εὐδαίμων; Sup. 166), тиранния тоже может быть εὐδαίμων (Phoen. 549, Her. 65), а сами тиранны блаженны (τυράννοι μακαρίοι; El. 708). Тиранния – это высшее благо, лучше которого может быть только φίλος σαφής (Or. 1155–1157), это μεγίστη θεῶν τυραννίς (Phoen. 506). Наконец, Гекуба, рыдающая над Астианактом, плачет о том, что он не получит ни счастья брака, ни ισόθεος τυραννίς (Tr. 1169). Конечно, здесь имеется в виду не только не тиранния в том виде, как мы привыкли ее воспринимать, но даже не идеализируемая царская власть.
Обращает на себя внимание то, что применительно к божеству термин τύραννος употреблен Еврипидом только однажды. Ἔρωτα δὲ τтν τύραννον ἀνδρῶν (Hipp. 538). Интересно, что Эсхил слово τύραννος по отношению к богам употребляет довольно часто (Pr. 222, 310, 357, 733, 759 и др.). В обращении к Аресу слово τύραννος употребляется в гомеровском Гимне VII (In Martem. 5), в Антологии (II, р. 137) и др.
Софокл применяет этот термин к богам трижды: в пеане в «Трахинянках» в обращении к Аполлону (Thrach. 216) и применительно к Зевсу (fr. 85, 3 и fr. 855, 15). Второй раз Еврипид называет Эрота тиранном в одном из фрагментов: κακίστε πάντων θεῶντε κανθρώπων (fr. 136), что заставляет предположить, что применительно к божеству слово τύραννος принимает у Еврипида значение, близкое к δεσπότης, столь для него не свойственное в других случаях.
В том, что Еврипид не употребляет слово τύραννος по отношению к богам, на наш взгляд, сказывается то, что оно становится синонимом к термину βασιλεύς, который, вероятно, в силу того, что с ним связывался строго определенный социальный смысл, применительно к богам никогда не употреблялся. Поэтому вполне закономерно то, что, называя тиранном Эрота, Еврипид следует не собственному пониманию этого слова, а как раз тому, которое бытовало на устах афинского зрителя (сравн. Arist. Vespae). Следует обратить внимание еще на одну черту: ярко отрицательными качествами наделен в «Елене» Феоклимен, он τύραννος (El. 552, 809, 817, 1058), но τύραννος был и его отец Протей (El. 4) и, конечно, терпящий от него Менелай. Таким образом, даже здесь в самом значении этого термина трудно найти оценочное звучание.
Менелай, как и другие греческие цари, τύραννος; ему же однако принадлежит следующая реплика, содержащаяся в «Елене»: τύραννος οὐδὲν πρтς βίαν στρατηλατῶν, ἑκοῦσι δ΄ ἄρξας Ἑλλάδος νεανίαις («не будучи тиранном для воинов по власти, я правил добровольно подчинившимися юношами Эллады»; El. 395–396). Πρтς βίαν (исходя из имеющейся власти), Менелай ничем не выделялся среди других, над ними он не был царем, следовательно не был тиранном, а поэтому подчинение ему было добровольным, основанным на его влиянии, а не на власти. Поэтому так именно следует понимать этот пассаж, а не противопоставлять хорошую власть Менелая плохой тираннии.
На наш взгляд, на основании рассмотренного материала можно сделать следующие выводы:
1. Как Софокл, так и Еврипид не вкладывают в само слово «тиранн» отрицательного значения и не связывают его с насильственным захватом власти[19];
2. То явление, которое обозначается ими словом τυραννίς, как правило, является изображением царской власти;
3. Слово «тиранн» приобретает объективное значение титула, носящего вполне наследственный характер;
