Георгий Чулков
Шурочка и Веня

Полная версия

III

Когда Веня проснулся и открыл глаза, он сразу не мог сообразить, кто у него в комнате. Шурочка, уже одетая, варила кофе.

– Вы проснулись, – улыбнулся Веня. – Отвернитесь. Я встану сейчас, Шурочка.

– Вы только поскорее, пожалуйста, а то кофе остынет.

Через несколько минут Веня уже пил кофе и сбоку посматривал на Шурочку.

– Вы бы не согласились позировать мне? А? – сказал Веня, запинаясь. – Мне вас написать хочется…

– Непременно. Я даже решила так.

И вот Веня стал писать Шурочку. Он воспользовался этюдами берега и воды, которые делал в Сен-Клу, и писал теперь купальщицу. Шурочка раздетая сидела перед ним часа два в день, а он, хмурясь и покусывая губы, писал ее с азартом и, по-видимому, очень был доволен своей работой.

После работы они покупали в лавочке вареные артишоки, фасоль и масло и завтракали дома, а обедать ходили к Шартье, где старались истратить не более трех-четырех франков. Они бродили по Парижу, и Веня показывал Шурочке все, что ему нравилось, что он успел полюбить – musee de Cluny^[7], где они разгуливали по термам или сидели в садике, как два друга; маленькие средневековые церковки вроде St.-Severin^[8] или часовенку St.-Julien le Pauvre^[9], где служат мессы по греческому обряду… Они слушали орган св. Сульпиция, кормили хлебом «мартина» в Jardin des Plantes^[10]… По вечерам они сидели в кафе и барах, а к двенадцати возвращались домой и спали на одной постели все так же целомудренно, как и в первую ночь. Они привыкли друг к другу, и скоро Веня не мог уже себе представить, как бы он стал жить один, без этой маленькой блондинки с золотыми ресницами. Она в первый же день их знакомства осмотрела все его картины и этюды и тотчас же поверила в его талант. Веня чувствовал ее искренность. И все в ней было ему приятно: приятны ее мягкие движения, ее маленькие теплые руки, ее певучий голос, который он любил слушать и поэтому часто просил ее читать ему вслух Верлена… И она читала охотно, ничуть не смущаясь своим не очень хорошим выговором.

Она рассказала ему всю свою жизнь, она призналась ему во всем. Она читала ему письма своих любовников и потом сжигала их в камине на его глазах. Веня был смущен ее признаниями и тронут ее откровенностью. Он не расспрашивал ее так, как ревнивцы расспрашивают своих любовниц, у которых были романы до встречи с ними. Но Шурочка сама возвращалась вновь и вновь к своим приключениям, подробно повествуя о своих падениях и пороках. Она постепенно ввела Веню в свой мир, нескромный и легкомысленный, чувственный и свободный, забавный и нежный. И Веня, выслушав какую-нибудь историю Шурочки, спешил высказать ей свои сентенции о желанной чистоте, о высшем благе и о несовершенстве земной любви. Она кивала покорно своей белокурой головкой и соглашалась с ним во всем.

Однажды они сидели в Люксембургском саду около fontaine de Medicis^[11] – она с романом в руках, он с альбомом, куда он зарисовывал ее профиль.

Шурочка в рассеянности уронила желтую книжку и, мечтательно устремив глаза в воду, где плавали золотые рыбки, начала рассказывать новые подробности об одном из своих приключений.

– Ты не поверишь, Веня, как я тогда низко пала, – говорила она шепотом, взволнованная, по-видимому, воспоминанием. – Я так любила его ласки, так любила… Он стал изменять мне, он меня прогнал наконец… Но я не могла не ходить к нему. Он и теперь живет здесь, совсем близко, на rue de Tournon… Представь себе, я пришла к нему однажды, а у него была другая женщина, румынка. Он был пьяный и сказал мне: «Ах, и ты пришла… Хорошо… Проведем эту ночь втроем…»

– И ты осталась? – спросил Веня, хмурясь.

– Конечно, осталась, – виновато улыбнулась Шурочка и нагнулась, чтобы поднять книжку.

– Это ужасно, – пробормотал Веня. – Впрочем, теперь все будет по-иному. Ты понимаешь? В любви есть надежда на вечную гармонию и на вечную жизнь… А когда мужчина и женщина соединяются и у них рождаются дети – это свидетельствует о несовершенстве любви…

– Почему?

– Потому что вместо личного бессмертия возникает новое звено в этой тленной жизни – ребенок… Это как дурная бесконечность. Понимаешь? Родить ребенка и знать, что он обречен на смерть, как и сам ты…

– Да, это грустно, – вздохнула Шурочка. – Но у меня не было детей, и мне почему-то кажется, что их и не будет у меня никогда…

– Это все равно. Важно то, что они м о г у т быть.

– Ах! – вскрикнула вдруг Шурочка и схватила Веню за руку. – Это он!

– Где? Кто?

– Около фонтана… Тот самый актер с rue de Tournon…

– Он актер?

– Да. У него маленькие светлые усы.

– Я вижу… Пойдем домой, Шурочка.

– Подожди. Смотри: он мне кланяется… Какой нахал… Высокий малый в белых штанах и в соломенной шляпе на затылке весело улыбался и кивал Шурочке.

– Я к нему подойду… А? – смущенно проговорила Шурочка, не решаясь взглянуть на Веню.

– Как хочешь… А я домой пойду.

Он закрыл альбом и встал.