Георгий Комиссаров
Посланник МИД. Книга четвёртая
Гитлер был в гражданской одежде. Комната, обставленная скромно, казалась довольно неуютной: большая книжная полка, круглый стол с кружевной скатертью, несколько стульев.
Гитлер, словно угадав мои мысли, сказал: – Как видите, фройляйн Рифеншталь и фрау Чехова, я не придаю никакого значения комфорту. Каждый час я использую для решения проблем моего народа. Поэтому всякое имущество для меня лишь обуза, даже моя библиотека крадет у меня время, а читаю я очень много…
Он прервал свою тираду и предложил гостьям что-нибудь выпить.
Они… не сговариваясь… остановили свой выбор на яблочном соке.
– Если дают, – продолжил Гитлер, – то нужно брать. Я беру, что мне нужно, из книг. Мне много ещё нужно нагонять. В юности у меня не было средств и возможности это получить. Каждую ночь я прочитываю одну-две книги, даже в том случае, если ложусь поздно.
Лени спросила: – А что вы предпочитаете читать? Он ответил не раздумывая: – Шопенгауэра – он был моим учителем.
– Не Ницше? – удивилась Оля.
Фюрер улыбнулся и продолжил: Нет, дорогая фрау Чехова … в Ницше для меня не много проку, он скорее художник, чем философ, рассудок у него не такой прозрачный, как у Шопенгауэра.
Оля написала в своём письме мне, что это озадачило её, так как все говорили, что Гитлер – поклонник Ницше.
Он же добавил: – Конечно, я ценю Ницше как гения, он, возможно, пишет на самом прекрасном языке, какой только можно отыскать на сегодняшний день в немецкой литературе, но он не мой идеал.
Чтобы перейти к другой теме, Лени спросила: – Как вы провели сочельник?
На что Гитлер меланхолично ответил: – Я бесцельно ездил по сельским дорогам со своим водителем, пока не устал.
Мы с удивлением посмотрела на него, пишет Ольга, а он пояснил: – Я делаю это в сочельник каждый год. И после небольшой паузы добавил грустно: – У меня нет семьи, я одинок.
– Почему вы не женитесь?, – спросила у него Лени.
Гитлер вздохнул: – Если бы я привязал к себе женщину, это было бы безответственно с моей стороны. Что она могла бы получить от меня?, – задал он риторический вопрос и ответил на него: – Ей пришлось бы почти всегда быть одной. Моя любовь без остатка принадлежит моему народу. Если б у меня были дети, что бы с ними случилось, отвернись от меня счастье? Тогда у меня не осталось бы ни одного друга, и детям пришлось бы переносить унижения и, возможно, даже умирать с голоду.
Чехова написала в письме, что он говорил это с горечью и взволнованно, но вскоре успокоился и с пафосом произнёс: – Я могу полностью полагаться на людей, помогавших мне в трудные годы и которым буду хранить верность, даже если у них не всегда хватает способностей и знаний, требующихся в нынешнем положении.
После этого, пишет Ольга, он испытующе посмотрел на нас и совершенно неожиданно спросил: – А какие у вас планы?
На что Лени спросила у него: – Доктор Геббельс вам ничего не сообщал?
Фюрер покачал отрицательно головой. Тогда Лени стала рассказывать ему, как после долгого внутреннего сопротивления решилась снимать фильм об Олимпийских играх в Берлине.
Так вот из письма Ольги Чеховой я узнал, что в этом 1936 году в Германии пройдут Олимпийские игры. Причём как летние, так и зимние…
Такое решение ещё четыре года назад принял Международный олимпийский комитет – МОК… Понятное дело, что я далёк от мира большого спорта… и это пропустил.
Далее Оля пишет, что Гитлер удивленно посмотрел на Лени и сказал: – Это интересное задание. Но вы мне говорили, что больше не хотите делать документальные фильмы, а только сниматься как актриса?
– Да, – сказала Лени, – безусловно, я в последний раз снимаю подобный фильм. Затем Лени пояснила, что она после долгих размышлений поняла, что это редкий шанс, который дает ей МОК, и великолепный контракт с фирмой «Тобис», а также не в последнюю очередь мысль о том, что мы в Германии потом долго не увидим Олимпиаду, заставили её согласиться.
Затем, как пишет Чехова в своём письме, Лени рассказала Гитлеру о своих трудностях в реализации проекта и о большой ответственности, которая её беспокоит.
Гитлер поддержал её в своей манере: – Тут вы не правы, Лени… нужно больше верить в себя. Кто, кроме вас, сумеет снять фильм об Олимпиаде?
К тому же устроителем Игр является МОК, а мы всего лишь принимающая сторона.
Проблем с доктором Геббельсом не будет никаких, – заверил он.
Далее Ольга Чехова пишет, что к их изумлению, он добавил: – Сам я в Играх не очень заинтересован и предпочел бы не заниматься ими…
– Почему? – удивились мы, пишет Чехова.
Гитлер помедлил с ответом, затем сказал: – У нас нет никаких шансов выиграть медали, наибольшее число побед одержат американцы, и лучше всех у них выступят чернокожие спортсмены. Мне не доставит никакого удовольствия смотреть на это. Кроме того, приедет много иностранцев, которые отвергают национал-социализм. Тут могут быть неприятности.
Он упомянул и о том, что ему не нравится олимпийский стадион: колонны какие-то слишком хилые, само сооружение недостаточно отражает мощь тевтонского духа. – Но я уверен, что вы непременно сделаете прекрасный фильм, – сказал он Лени в конце.
Затем он перевел разговор на Геббельса и спросил: – Может ли быть плохим человек, способный смеяться так искренно, как доктор?
И прежде чем Лени успела высказаться на этот счет, он сам ответил на свой вопрос: – Нет, тот, кто так смеется, не может быть плохим…
– У меня же создалось ощущение, – пишет Оля, – что Гитлер был тем не менее не совсем уверен в своих словах и хочет закончить разговор.
Фюрер испытующе посмотрел на нас, – пишет она, – немного подумал и затем сказал:
– Прежде чем вы покинете меня, хочу вам кое-что показать. Пожалуйста, пойдемте со мной. Он повел их по коридору и открыл запертую дверь.
В комнате стоял мраморный бюст девушки, украшенный цветами.
– Это Ева Браун, – пояснил он, – моя любовь. Она та единственная женщина, на которой я мог бы жениться.
– Мы ничего не сказали…, – пишет Чехова. И когда в смущении прощались с Гитлером, он сказал Лени: – Желаю удачи в работе. Вы обязательно с ней справитесь.
Затем было письмо от Ольги Чеховой с рассказом о зимней Олимпиаде…
Она открылась 6 февраля 1936 года в Гармиш-Партенкирхене.
Оля писала, что ещё за сутки было не ясно, смогут ли Игры состояться. Долго не выпадал снег, луга и просеки были скорее зелеными, чем белыми.
Но в ночь перед началом Игр пошел желанный и обильный снег. Гармиш-Партенкирхен приобрел великолепный зимний вид.
Она поселилась с Лени в гостинице «Гармишер хоф».
Лени приехала туда, как написала Ольга, не только чтобы увидеть Игры в качестве зрителя, но также и поучиться фиксировать камерой спортивные мероприятия.
Некоторые из её операторов опробовали там аппараты, оптику и пленку.
Как пишет Ольга, к огорчению Лени… Геббельс неожиданно решил делать ещё один фильм об Олимпиаде и поручил это Гансу Вайдеманну, сотруднику отдела кинематографии своего министерства.
Лени сказала Ольге, что не сомневается, что таким образом тот хотел доказать ей, «как можно хорошо и быстро осуществить работу над подобным фильмом».
Оля спросила у Лени, – почему она не снимает ленту и о зимней Олимпиаде? Та ей ответила, что это, конечно, заманчиво, но она понимает, что невозможно в один год сделать два фильма. Летние Олимпийские игры были для неё куда важнее.
Далее Оля пишет, что в Гармише состоялись увлекательные состязания.
Снова феноменально выступила какая то Соня Хени, которая после десяти чемпионатов мира теперь выиграла свою третью золотую олимпийскую медаль. Событием стало и выступление неких Макси Хербер и Эрнста Байера в парном фигурном катании.
Когда они танцевали свой знаменитый вальс, – пишет Чехова, – зрители захлебывались от восторга.
В скоростном спуске на лыжах у мужчин немец Ганс Пфнюр оказался быстрее шустрого австрийца Гуцци Ланчнера и завоевал золотую медаль.
У женщин первой с большим перевесом пришла Кристль Кранц, – «королева» горнолыжниц.
Олимпиада в Гармише прошла успешно, – констатировала Чехова.
Когда Зимние Игры закончились, они с Лени поехали в Давос… там кататься на лыжах.
Прибыв туда, Лени неожиданно получила приглашение от Муссолини…
– А вот это уже интересно, – подумал я тогда, прочитав это в письме Ольги.
Приглашение пришло от референта по вопросам культуры итальянского посольства в Берлине.
Оказывается, это не первое приглашение… Две недели назад Лени уже получала такое приглашение, но не смогла его принять, так как находилась в Гармише и не хотела отказываться от присутствия на Играх.
Итальянское посольство сообщило Лени, что Дуче хочет побеседовать о её работе в кино.
Лени ответила, что примет приглашение, но будет с Ольгой Чеховой, на что в посольстве тут же согласились…
– При прощании в Давосе наши австрийские друзья, – писала Ольга, – которые собирались покататься с нами в районе Парсенна, в шутку просили Лени замолвить за них словечко Дуче.
Речь шла о возможной оккупации итальянцами Южного Тироля.
По пути в Рим Оле и Лени пришлось переночевать в Мюнхене. В гостинице «Шоттенхамель» близ вокзала, где Лени обычно останавливалась.
Там они встретили в вестибюле фрау Винтер, экономку Гитлера и рассказали ей о приглашении Муссолини.
И вот … всего лишь через час у Лени в номере зазвонил телефон. Это снова была фрау Винтер. Она сказала: – Гитлер в Мюнхене. Я пересказала ему наш разговор. Фюрер велел спросить, – когда завтра вылетает ваш самолет?
– Ровно в двенадцать я должна быть в аэропорту, – ответила Лени.
– Вы не могли бы встать немного пораньше, чтобы быть в десять у фюрера?, – спросила та после некоторой паузы.
Лени потом честно призналась Оле, что это приглашение её немного испугало. – Что бы оно могло значить?, – задавалась она вопросом.
– Наши друзья, – пишет Ольга Чехова, – рассказали нам, что на австрийской границе стоят итальянские войска и что ситуация в Южном Тироле крайне взрывоопасна. Не потому ли Гитлер хотел поговорить с Лени?
Лени ответила экономке Гитлера, что приедет с Ольгой Чеховой, чтобы сразу затем отправиться в Аэропорт.
Экономка тут же согласилась… видимо Гитлер слушал разговор и кивнул той в знак согласия.
– На следующее утро, – пишет мне Ольга Чехова, – они с Лени были на площади Принцрегентенплац.
Гитлер извинился за приглашение в столь ранний час.
– Я слышал, – сказал он, – что дуче пригласил вас к себе? Вы долго пробудете в Риме? Лени ответила отрицательно, но Гитлер вопреки нашему ожиданию не стал говорить о Дуче, а начал рассказывать о своих строительных планах, потом об архитектуре и разных архитектурных памятниках за границей, которыми он восторгался и, к Олиному изумлению, точно описывал их.
Всё это не имело ничего общего с их визитом в Рим.
И лишь когда Оля и Лени уже хотели попрощаться, – фюрер как бы мимоходом сказал: – Дуче – человек, которого я высоко ценю. Я бы сохранил к нему уважение, даже если бы ему однажды довелось стать моим врагом…
– Это было все…, – писала Ольга. – Он даже не попросил Лени передать ему привет.
Было заметно, как Лени испытала облегчение оттого, что ей не нужно ничего говорить Муссолини.
Гитлер поручил своему шоферу точно в заданное время доставить Ольгу и Лени на своем «мерседесе» в аэропорт Обервизенфельд.
В Риме – их самолет приземлялся в «Чампино» близ античной Аппиевой дороги.
Там Ольгу и Лени встретили члены итальянского правительства, некоторые из них были в черной униформе. Был даже Гвидо фон Париш, атташе по вопросам культуры итальянского посольства в Берлине.
От него-то Лени дважды и получала приглашения. В машине он сидел рядом с Лени и прошептал загадочно: – Вы увидите Дуче еще сегодня.
– Вдруг подумалось тогда, – пишет Ольга, – что речь, возможно, идет не об обычной аудиенции. Мысль отнюдь не успокоительная…
Уже через несколько быстро промелькнувших часов Ольга и Лени входили в палаццо Венеция.
Им сказали, чтобы они обращалась к Муссолини «ваше превосходительство». Тяжелые двери медленно раскрылись, и Ольга с Лени вошли в зал.
Далеко от двери стоял большой письменный стол, из-за которого Муссолини вышел им навстречу. Он приветствовал их и подвел поочерёдно каждую к роскошным креслам. Проявляя галантность к дамам… пока те усаживались в них…
– Хотя Дуче был не особенно большого роста, – пишет дальше Ольга, – однако производил весьма внушительное впечатление. Сгусток энергии в униформе, но и немножко Карузо, – сделала она яркое сравнение.
Сделав им несколько комплиментов, кстати, на удивительно хорошем немецком, как написала Ольга, он перевел разговор на фильмы Лени.
– Я была удивлена, – написала Чехова в письме, – что он запомнил так много деталей. Он с трудом поверил тому, что опасные сцены, где играла Лени в Альпах и Гренландии были сняты без дублеров, а также с восторгом отозвался о технике съемки. Потом он заговорил о «Триумфе воли».
– Этот фильм, – сказал он, – убедил меня в том, что документальные фильмы вполне могут быть захватывающими. Потому я и пригласил вас, – обратился он к Лени…
Мне хотелось бы попросить вас снять документальный фильм и для меня.
Лени с удивлением посмотрела на Муссолини.
– Фильм о Понтинских болотах, которые я хочу осушить, чтобы получить новые земли, – это для моей страны важное мероприятие, – пояснил Дуче.
– Благодарю вас за доверие, ваше превосходительство, – сказала ему Лени, – но я должна сейчас делать большой фильм об Олимпиаде в Берлине и боюсь, что эта работа займет у меня добрых два года.
Дуче улыбнулся, встал и сказал: – Жаль, но я понимаю, эта работа важнее. Затем, обогнув стол, он подошел к Лени, пристально посмотрел ей глаза и патетически произнес: – Передайте вашему фюреру, что я верю в него и в его призвание.
– Почему вы говорите это мне? – удивилась Лени.
Муссолини пояснил озабоченно: – Дипломаты, как немецкие, так и итальянские, делают всё для того, чтобы предотвратить сближение между мной и фюрером.
– В это мгновение, – пишет Ольга, – видимо Лени вспомнились напутствия наших австрийских друзей, и она невинно спросила:
– Разве не возникнет никаких проблем с Гитлером из-за Австрии?
– Лицо Муссолини, – как далее пишет Ольга, – помрачнело и он произнёс:
– Можете передать фюреру: что бы ни случилось с Австрией, я не стану вмешиваться в её внутренние дела.
– Хотя я мало что понимала в политике, – написала Ольга дальше в письме, – но смысл этих слов даже мне был совершенно ясен. Они значили ни больше ни меньше как следующее: Муссолини при известных условиях не будет препятствовать Гитлеру «присоединить» Австрию к Германии…
– А вот это информация стратегического значения, – подумал я тогда и похвалил себя мысленно за «вербовку» такого ценного агента, как Ольга Чехова.
Далее Оля сообщала мне, что едва она и Лени успели возвратиться в Берлин, как Лени пригласили в рейхсканцелярию.
– Должно быть, итальянская сторона проинформировала Гитлера о моём отлете домой, – сказала Лени, Ольге, отправляясь туда.
Позже Лени рассказала Ольге, что в рейхсканцелярии господин Шауб отвел её в небольшую комнату для аудиенций.
Вскоре туда вошел Гитлер и приветствовал Лени тепло. Шауб еще не успел выйти, как фюрер предложил ей сесть, а сам остался стоять.
– Как вам понравился Дуче? – спросил он.
Лени ответила ему, что Дуче интересовался её фильмами и спросил, – не снимет ли она и для него документальную ленту об осушении Понтинских болот?
– И что вы на это ответили?, – спросил у неё Гитлер.
Лени сказала ему, что ей пришлось отказаться от этого предложения, так как она занята работой, связанной со съемкой летних Игр в Берлине.
Гитлер взглянул на неё пронзительным взглядом и спросил: – И больше ничего?
– Да, – сказала Лени, – он просил передать вам привет.
После той аудиенции в Риме, Лени записала слова Муссолини и воспроизвела их для Гитлера слово в слово: «Скажите фюреру, что я верю в него и его призвание, скажите ему также, что немецкие и итальянские дипломаты пытаются воспрепятствовать дружбе между мной и фюрером».
– При этих словах, – по словам Лени, как пишет Ольга, – Гитлер опустил глаза, не сделав более ни одного движения.
А затем Лени сказала Гитлеру нечто, чего ей, возможно, – как пишет Ольга, – нельзя было говорить… Она рассказала ему затем о просьбе к Дуче со стороны её австрийских друзей. Гитлер посмотрел на неё с удивлением. Она продолжила и пересказала Гитлеру ответ Дуче: «Можете сказать фюреру: что бы ни случилось с Австрией, я не стану вмешиваться в её внутренние дела».
Затем, как пишет Ольга со слов Лени, – Гитлер зашагал из угла в угол. Потом с отсутствующим взглядом остановился передо ней и сказал: – Благодарю, фройляйн Рифеншталь.
– На этом всё не закончилось, – пишет далее Ольга Чехова.
Освободившись от этой миссии, Лени покинула рейхсканцелярию с чувством огромного облегчения…, – как та ей сказал, – и едва она вошла в квартиру, как снова зазвонил телефон.
У аппарата был Геринг: – Я слышал, что вы были у фюрера, а до этого – в Риме у Дуче, меня интересует, что сказал Муссолини?
– Ничего такого, чтобы вас могло заинтересовать, – ответила ему Лени.
Геринг продолжил: – Не согласились бы вы выпить со мной чашку чаю и немного побеседовать?
Квартира Геринга находилась в правительственном квартале, недалеко от Бранденбургских ворот.
Он с гордостью там стал показывать Лени свои роскошно обставленные апартаменты, буквально напичканные антикварной мебелью, дорогими картинами и тяжелыми коврами.
– В этой роскоши я не вынесла бы ни одного дня, – призналась потом Лени в беседе с Ольгой.
Геринг был в гражданской одежде и держал себя благосклонно-покровительственно.
Лени испытала неприятное чувство, потому что он называл огромные суммы, уплаченные за картины и мебель.
За чаем он сразу же приступил к тому, что его интересовало: – Что, собственно, хотел от вас Дуче? Что он сказал?, – сыпал он вопросами.
Лени ответила ему: – Предложил мне снимать фильм.
– И больше ничего?, – не унимался боров.
– Просил передать привет фюреру, – снова невинно ответила ему Лени.
– Это не всё! Вы что-то утаиваете от меня!, – повысил он требовательно голос.
– Так спросите у фюрера! Ничего другого я не могу вам сказать, – резко отрезала ему Лени.
Некоторое время Геринг еще пытался что-то у неё узнать. Наконец он сдался и отпустил Лени, довольно неласково, – как пишет Ольга Чехова мне в своём письме.
Через неделю после их возвращения из Рима, – сообщает дальше она, – 7 марта 1936 года Гитлер объявил Локарнский договор недействительным и приказал вермахту войти в демилитаризованную зону Рейнской области.
Сразу после этого… в приватной беседе… Лени призналась Ольге Чеховой, что она случайно узнала о том, что храбрости фюреру придало именно то… привезённое ею… послание Муссолини.
И её поездку в Рим спланировал, оказывается, не кто иной, как итальянский посол Аттолико.
– Вот такие дела, – вырвалось у меня тогда.
– И такие вот бывают «специальные посланники»… ничего не знающие и непонимающие…, – пришёл я к неожиданному выводу.
Конечно же все сведения, таким образом мною получаемые, я передавал в сжатых донесениях в Центр, за подписью «Смена», так как не хотел выдавать своих источников, чтобы не подвергать их опасности.
***
1 июня 1936 года в Москве открылся пленум ЦК ВКП(б).
Перед началом заседания все его участники получили для ознакомления проект новой Конституции СССР.
Разительным отличием данного Основного закона от предшествовавшего являлось отсутствие устремлённости к мировой революции. Что не соответствовало первому разделу с Декларации образования СССР.
Кроме того, теперь пролетариат полностью лишался каких-либо преимуществ, что делало ненужной его диктатуру.
В корне менялась избирательная система. Конституция устанавливала чёткое разделение законодательной и исполнительной властей. Провозглашались независимость судей, подчинённость их только закону и выборность народных судей низшей инстанции.
Сталин прекрасно понимал, что такая коренная переработка Конституции могла вызвать обвинения в его адрес и в сторону его соратников в отходе от революционных идей марксизма-ленинизма, в ревизионизме и оппортунизме. Чтобы обезопасить себя и своих сторонников от таких нападок, своё выступление на пленуме Сталин начал с зачитывания полных текстов документов, послуживших основанием для подготовки проекта новой Конституции.
Эти постановления были приняты ещё в феврале 1935 года последовательно пленумом ЦК, VII съездом Советов СССР и сессией ЦИК.
Тем самым… вопрос Сталин поставил так: «товарищи… всё мною делалось во исполнение соответствующих решений, и теперь лишь остаётся обсудить тут, насколько хорошо они были выполнены».
Далее Сталин остановился на том, что предопределяло необходимость разработки новой Конституции, а именно на коренных переменах, произошедших в стране с 1924 года в области экономики, классовой структуры, взаимоотношений народов СССР.
– В результате развития народного хозяйства, товарищи, – сказал Сталин, – в СССР построено социалистическое общество, не знающее кризисов, безработицы, нищеты и дающее все возможности для зажиточной и культурной жизни.
– Рабочий класс, товарищи, перестал эксплуатироваться капиталистами, – заявил Вождь на Пленуме, – а потому его теперь нельзя называть пролетариатом.
– Советское крестьянство стало колхозным крестьянством, – продолжил он. Интеллигенция является полноправным членом общества и вместе с рабочими и крестьянами ведёт строительство нового бесклассового социалистического общества.
– Народы, считавшиеся ранее отсталыми, товарищи, теперь таковыми не являются!, – объявил всем Генсек и добавил:
– Совершенствуется их экономика, развивается культура, растут национальные кадры, крепнут узы дружбы.
– Проблемы эффективного управления страной, – далее продолжил Иосиф Виссарионович, – требуют, товарищи, разделения законодательной и исполнительной властей.
– Таким образом, проект новой Конституции отразил завоевания рабочих и крестьян нашей страны и теперь послужит величайшим рычагом для мобилизации народа на борьбу за новые достижения, за новые завоевания, – громогласно завершил Вождь мирового пролетариата своё сенсационное выступление перед делегатами Пленума ЦК.
Естественно, что против таких положений, логично представленных в докладе Сталина, возразить было нечего.
Но и принимать их делегатам Пленума не хотелось. Поэтому никто из участников Пленума не выступил даже с обычными словами одобрения.
Видя такое молчаливое сопротивление, Сталин выступил с предложением:
– Вынести проект Конституции на всенародное обсуждение.
На которое отводилось четыре месяца. После этого Всесоюзный съезд Советов должен был принять или не принять новый Основной закон.
12 июня 1936 года все газеты опубликовали проект Конституции СССР, а затем ввели на своих страницах рубрику со всенародным обсуждением этого документа.
Здесь стали помещать приходившие в редакции газет отклики рабочих, крестьян, инженеров, врачей, учителей, красноармейцев, командиров Красной Армии.
Не было там только, за небольшим исключением, статей от партийного руководства СССР.
Сложилась парадоксальная ситуация: все члены ЦК единогласно проголосовали за предложенную Конституцию, но никто из них открыто не высказался в её поддержку.
Вокруг группы Сталина возникла неприятная обстановка, вынуждавшая вырабатывать ответные наступательные меры.
По откровенному саботажу Сталин решил нанести удар, который показал бы всем… как и его непреклонность в проведении избранного им курса, так и плачевную перспективу для его противников… в случае продолжения ими сопротивления.
