Георгий Шевяков
Сюры наивной русской девочки
Потом мы снова пошли в комнату, где все повторилось, но уже медленно, как бы прислушиваясь к каждому движению, ощущению, впитывая их и запоминая. И еще долго, уже одевшись, я сидела у него на коленях и ни о чем не думала, пока Вовка целовал меня и гладил, мимоходом произнеся: «А знаешь, у тебя глаза стали голубее, чем раньше. Я ведь не зря называю тебя синичкой, потому что у тебя глаза синеватые. А сейчас ты стала еще синичней», – на что щелкнула его по лбу.
Я шла домой и мысли и сердце были полны воспоминаний о новых ощущениях и новой «я», которой я стала и мимоходом мелькнула мысль, что теперь я готова к тому, что предрекает Степан. И даже если случится что-то самое страшное, я знаю, что такое любовь.
Вечером, дома, все было вроде бы как обычно, но я не раз ловила на себе внимательный мамулин взгляд, никак не реагируя на него. И в зеркале, мимо которого никогда не проходила спокойно, внимательно посмотрела в свои глаза и убедилась, что Вовка прав – они стали голубее. «Это потому что я стал взрослая», – подумала я.
А на следующий день взорвался интернет. Как всегда за завтраком после того, как предки ушли на работу, я открыла в смартфоне последние новости и застыла: везде было одно и тоже: с неба спускался огромный белесый шар.
Сюра одиннадцатая
Всюду было одно и то же: с неба спускался огромный белесый шар. Неисчислимы отклики «инопланетяне, цивилизация» неслись отовсюду – из России, Европы, Америки, Китая. Сфера – сразу прозвучало это слово и закрепилось. Бесчисленная муть вылезла из всех щелей в интернете, и тысячи провидцев и пророков стали возвещать о конце света – одни, о эре благоденствия – другие. И только несколько человек на Земле знали, вернее догадывались, что все это означает, и страшились того неизвестного и неотвратимого, что нас ждет.
Огромный белый шар, искаженные восторгом и страхом лица мелькали на экране телевизора, но другие картины, сменяя друг друга, росли и пропадали перед моими глазами.
И видела я, как бурлил первозданный бульон в морской пене и росли, распадались на части и снова росли животворные капли. Как сплетались они в невыразимые цепи и появлялись кораллы, водоросли и рыбы. Как выползали эти водоросли и рыбы на песок и камни, судорожно цепляясь за негостеприимную твердь. Как росли и постепенно вздымались к небу травы и деревья, и ящерицы вырастали в динозавров и учились летать по небу. Как черная мгла однажды закрыла солнце, и пало все, что было живое, кроме мелких грызунов. Как неисчислимую поросль породили последние – крупную и мелкую, и обезьян среди них.
И как спустились однажды с неба белые шары и через многие-многие годы поникли зеленые травы и высокие деревья, замедлили птицы свой полет и уныло ложились на прежде ласковую землю без сил могучие слоны, храбрые львы и юркие муравьи. И жизнь исчезла.
И видела я, как вставали на ноги жалкие обезьяны, как толпой налетали они на диких зверей ради куска мяса, и стучали камнями о камни, добывая огонь. Как научились они говорить и думать, строить дома, пахать землю и пасти животных ради того, чтобы жить. Как шли они племя на племя и народ на народ, чтобы победитель меньше пахал, и сеял, и пас скот. Как росли великие города, и плавились их камни в пламени войн. Как все сильнее становился человек и научился плавать по морям и летать по небу. И как пронзил он небо ракетами и окружил планету роем антенн, объединивших все человечество.
И как спустились однажды с неба белые шары, и через многие-многие годы рассыпались гордые города, утратили смысл высокие мечты, и как из последних сил шли люди к белым шарам и пропадали в них. И люди исчезли.
«Вовка», молнией пронизал мысль. Взяла телефон, позвонила. Трубка долго молчала. Наконец раздался голос.
– Привет.
– Привет. Ты видел?
– Конечно. Мы с пацанами смотрим. Слушай, выходит он был прав. Я тут пацанам рассказал – что теперь скрывать – они в шоке.
– Ты хоть понимаешь, что это, если это правда
– Он же сам говорил – тысячи лет. Нам хватит.
– А другим? Ты хоть понимаешь, что это конец. Что здесь не мультики, не сказки. Что все напрасно, что было, что есть, все бесполезно. Мне страшно, Вовка.
– Что будет, то будет. Но сидеть и ждать, так нельзя. И потом, мало ли что он говорил. Так что, во-первых, не хнычь, а во-вторых, не горюй. Надо просто думать, что делать. Ну, пока, у нас дела. Да, как ты?
– Нормально. Даже не верится.
– Мне тоже. Надо же, мы стали взрослые, – это он уже прошептал, чтобы мальчишки не слышали. – Ну ладно, пока.
Потом позвонила мама. В голосе страх и тревога.
– Ты как, Юленька?
– Нормально.
– Ты видела…?
– Конечно.
– И с тобой все хорошо?
– Мама. Со мной все хорошо. Я такая же, как и все. И если со мной это началось раньше, чем с другими, это не значит, что я особенная. Просто жутко, пророчество сбывается. Одно утешает: всем миром падаем в пропасть. Они еще этого не знают, но скоро узнают.
– Наверное. А я до отца не могу дозвониться. Все время короткие гудки. И из рук все валится. Домой бы пошла, да подумала, если все разойдутся по домам, тогда совсем все рухнет. Главное дома делать нечего, только ждать неизвестно чего. Но, наверное, все-таки приду – будем ждать вместе.
Она пришла где-то через час. И мы сидели и смотрели на эти шары, которые спускались в Европе, Африке, Китае и Индии, и у нас под Воронежем. Звонили то отцу, то Вовке, но никто не отвечал. От отца в обед, правда, пришла эсемеска – «со мной все хорошо, не волнуйтесь. Пишите, как у вас дела. Мы все в запарке, позвонить некогда».
А Вовкин телефон всегда отвечал противным голосом: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Спать с мамой мы легли вместе. Ночью раздался писк моего смартфона. Вместе с мамой мы со страхом смотрели на экран, где в вацапе от Вовки было написано.
– Синичка. Говорить не могу, мы в засаде. Сейчас с пацанами пойдем на прорыв к Сфере. Она окружена солдатами, но мы нашли проход. Мы все о ней узнаем, и когда вернусь, я все расскажу тебе. Не волнуйся. Люблю. Все будет хорошо.
Я тут же нажала кнопку вызова – ответа не было. Написала, путая буквы, «Вовка не делай этого, стой, пожалуйста. Ради меня стой». Но значка о получении сообщения не было. А я все писала и писала «Вовка, Вовка, Вовка».
А Вовка молчал.
Утром, не сговариваясь, мы пошли с мамой к Вовкиным родителям. Опухшие глаза его матери и каменное лицо отца встретили нас и были ответом на непрозвучавший вопрос. Как и нам, он написал им, что с друзьями едет к Сфере, и потом тишина. И так было во всех домах его друзей, которые они обошли.
А Вовка молчал.
Потерянные, с черными тенями под глазами мы с мамой, вернувшись домой, наконец-то дозвонились до отца. С облегчением вздохнули, когда услышали его голос и успокоились, узнав, что через час он приедет домой.
Первым делом, после того, как уткнулась головой в папкино плечо и отшмыгала носиком, я проревела: «Папка, Вовка уехал с мальчишками в Сферу, и всю ночь молчит. Я боюсь. Как он там?».
Ничего не ответил отец, лишь переглянулся с мамой, вздохнул вместе со мной и ответил, что никто ничего не знает. А если кто и знает, то это генерал. Попробуй позвонить, если дозвонимся.
Со страхом смотрела я на карточку с номером телефона, которую Коршун дал мне на прощание. Боялась. Пока ничего не знаешь, есть надежда, что все обойдется, а вдруг Коршун убьет эту надежду. Молча протянула телефон и карточку отцу. Он все понял, набрал номер. Поздоровался, объяснил, почему звонит, потом включил громкую связь, и я услышала колос Коршуна.
– Юля, ты меня слышишь?
– Да дядя Петя.
– У тебя все нормально?
– Да, вот только Вовка?
– Я понял. Когда было сообщение?
– В три часа ночи, минут пять-десять четвертого. Я сейчас посмотрю на вацапе.
– Не надо, достаточно. Вчера мы окружили Сферу кольцом из ближайшей дивизии. Многих переловили, кое-кто ускользнул. Я разберусь, когда найдем, узнаешь. И еще Юля. Ты не могла бы выйти на связь со Степаном. Что он может сказать начет Сферы. Да и с Володей может быть поможет, ничего нельзя отвергать.
– Я попробую, дядя Петя.
– Вот и хорошо. А потом позвони мне. В любом случае позвони.
Выключив телефон, я глубоко вздохнула, как перед прыжком с трамплина в воду, и произнесла: «Степан». Ничего. Снова: «Степан, пожалуйста». Снова ничего. Говорить не хотелось. Я просто написала Коршуну, что Степан не приходит. Дождалась получения двух галочек в вацапе и медленно пошла в свою комнату, где уселась в кресло, прижав колени к подбородку. И плакала, плакала, плакала.
Вечером ко мне пришли отец с мамой. Обняли меня с двух сторон. На мой вопросительный взгляд отец ответил, что Вовку пока не нашли.
Вовка… Вовка … Вовка…
Сюра двенадцатая –
Он появился в нашем классе где-то ближе к новому году. Его девятый Г расформировали, учеников распределили по оставшимся, его определили к нам в девятый А – элитный класс, который есть в каждой школе. Честно говоря, никакого внимания он не привлек ни моего, ни других. Единственное, что помню, в первый же день он сломал лыжи на уроке физкультуры и плелся за нами, пока мы скользили по лыжне. Ничем не выделялся, я его и в упор не видела, единственное – смотрел он на меня как-то испуганно, а может это мне так казалось. В компаниях бы тих, с девчонками на классных вечеринках не танцевал, остроумием не блистал, в отличники не годился. Как-то раз, когда все прощались после катка, где мы катались почти всем классом, подошел ко мне и спросил, может ли проводить меня домой, на что я лишь молча покачала головой в разные стороны и отправилась восвояси, услышав вдогонку «жаль». И во второй раз также после катка в конце зимы попросил меня о том же. На что я, даже не помню почему – настроение видно было такое, – молча пожала плечами, «ладно мол» и он тихо побрел рядом, искоса посматривая на меня.
– Слушай, тебе же домой в другую сторону, вдруг вспомнила я. – Родители же выступят.
–Да нет, они нормальные. Просто спросят, почему так долго.
– И что скажешь?
– Что тебя провожал.
– Надо же велика работа. Кстати, коль напросился, понеси коньки.
– Давай. – Он сказал это так радостно, что мне стало смешно.
– Слушай, Вовка, а почему ты получил сегодня третью двойку по истории. Неужели так трудно выучить?
– Да нет, нетрудно. Просто историю не надо учить, ее надо понимать, надо знать не то, что было, а почему это было.
– А ты знаешь?
– Знаю.
– И почему?
– Потому что труд противен человеческой природе. Я еще не знаю, почему противен, но когда-нибудь узнаю. Понимаешь, ведь все эти войны, революции – это не для торжества справедливости, а для того, чтобы победители жили за счет побежденных. Возьми тех же коммунистов у нас. Они свергли царя, чтобы царствовать самим. А когда это у них не получилось, продали нашу страну со всеми потрохами. Только сейчас все как-то устаканивается, да и как долго еще будет.
– А война, а космос? Это же все при коммунистах.
– Не было бы их, не было бы и войны. Они раскололи людей. А так жили бы все страны одним миром по одним законам, не делились на правых и левых.
– И откуда ты такой умный, – не выдержала я.
– А я Ленина читаю, – он гордо улыбнулся.
– Ну да? Он же самый махровый коммунист?
– Ну и что. Он еще и философ. У него есть книга «Материализм и эмпириокритицизм». Ты знаешь, за вечер могу осилить только одну страницу, раз по десять перечитываю, пока пойму. Но зато потом мозги работают, будто их смазали. Хочешь, докажу, что бог есть, а потом, что его нет. И все это будет с железной логикой.
– Нет. Не надо. Ты лучше скажи, почему ты ко мне привязался?
Он долго молчал, потом еле слышно выдавил: «Ты не такая».
– Какая не такая? Страшная что ли?
– Ты что наоборот, – он поднял на меня глаза все с тем же испуганным выражением. – Как будто с Луны или другой звезды.
– Как это?
– У тебя движения не как у всех. Иногда, кажется, что ты должна упасть, а ты стоишь. И голос у тебя; у других звонкий, а у тебя тревожный, какая-то легкая хрипотца.
– И давно это с тобой? – с каким- то страхом спросила я.
– С третьего взгляда.
– Как это с третьего?
Он вздохнул как перед расстрелом, заговорил: «Первый раз просто увидел, что что-то с тобой не так. Потом в коридоре на перемене. А когда в третий раз – стал думать о тебе. Еще тогда, в Г классе».
На счастье мы подошли к моему дому и наспех, наверное, боясь того, что может произойти дальше, я выхватила из его руки пакет с коньками и со словами: Ну все, пришли, спасибо, пока», – быстренько пошла домой.
Дома за ужином не утерпела – что скрывалось за Вовкиными словами было понятно, – я спросила отца.
– Пап, а за что мужчины любят женщин, ну или мальчишки девчонок.
Он, недолго думая, ответил так, что мы с мамой поперхнулись.
– За широкие бедра и высокую грудь. А если при этом и личико приятное – вдвойне повезло.
– Засранец, – медленно проговорила мамочка. – Вот значит, за что ты меня полюбил.
– Это не я, это гены, подсознание.
– Знаю, где прячешь ты свои гены.
– Тихо, – у отца, в кои-то веки, прорезался командный голос. – Психологи давно определили, что в основе половой любви лежат половые инстинкты и не знать этого тебе врачу – стыдно. Отчего, вы думаете, искра вспыхивает между людьми – оттого что мозг дает сигнал: вот она – мать твоих детей. Или вот он – отец моего ребенка.
– Выходит, если у меня широкая попа и большая титьки, – это уже я встряла в перепалку, ибо предки могли шутливо пикироваться до утра, – я достойна любви? А если нет, то нет?
– Все у тебя в норме, если ты о себе. А когда подрастешь, вижу, будешь похожа на маму, и все мужики будут завидовать твоему будущему мужу. Что касается любви, то, что я прежде сказал, всего лишь первый сигнал. А потом в дело вступает душа. Здесь все сложнее, но хороший пример у тебя перед глазами, – и он, ткнув пальцем в сторону мамочки, широко ей улыбнулся.
С тех пор так и пошло. Вовка шел за мной – вдали – я не подавала виду, что его вижу, и не звала. Но потом привыкла и когда однажды не заметила его вихрастую голову после уроков позади себя, всполошилась, забегала глазами и вздрогнула, когда услышала рядом его голос: «Ты что-то потеряла?»
– Ой, напугал, идиот. Откуда ты взялся?
– Так, шел по другой стороне.
– Ну ладно, – я успокоилась, передохнула. – Раз ты здесь, давай погуляем. Домой неохота.
И мы пошли, плечом иногда касаясь другого плеча. И молчание было каким-то нетягостным, и взглядами, которые мы бросали друг на друга, мы поменялись – он смотрел на меня мягко и ласково, а я на него испуганно.
Зашли так далеко от дома, что возвращаться пришлось на автобусе. Там впервые наши лица сблизились, и я услышала слово «Синичка». Не поняла, спросила: «Что ты сказал?» Он ответил: «У тебя глаза иногда синие-синие. И сама ты как птичка – непоседливая. Поэтому синичка. И еще, когда я утром просыпаюсь, из пылинок в солнечном зайчике, от ветра из форточки складывается слово «Юля» и входит в меня. И внутри загорается лампочка и становится светло и тепло. А потом я иду в школу, и все продолжается».
Вечером, нырнув к маме в постель – отец, как порой бывает, дежурил сутки – я спросила: «Мам, папка вот говорил о любви, как мужчина. А как это по-женски?»
Она улыбнулась, прижала мою голову к себе: «А если по-женски – то ничего ни лучше, ни хуже этого нет. Это просто сладкая боль. Слаще ее нет ничего на свете, и больнее ее тоже ничего нет на свете».
После этого мы с Вовкой начали целоваться.
Я лежала и вспоминала все те слова, поступки, движения, мысли – чем жила я последний год. И страшная тревога и боль за пропавшего Вовку разрывали мне сердце.
Вовка… Вовка … Вовка…
Сюра тринадцатая
Когда утром я встала с постели, где лежала всю ночь одетая, первое, что увидела – листок бумаги на столе, которого там прежде не было.
Не ожидая ничего хорошего, я взяла его в руки и прочла.
Юля! Девочка!
Прости, что не могу прийти к тебе и помочь. По-вашему, я умираю. Я стал ненужным и силы мои кончаются. Меня хватило только на это письмо, и когда ты будет его читать, меня, наверное, уже не будет. Я стал ненужным. Теперь я знаю, что значит умирать в расцвете сил и лет. Когда, казалось, все только начинается. Но ты, Юля, не горюй. У тебя еще есть выход и может быть ты, если решишься, пойдешь к своему другу в тот новый мир, который вы должны были построить через миллионы лет. Спасибо тебе за все и прощай. Держись.
Степан.
Молча я протянула записку маме, когда та пришла ко мне. Даже не позавтракав, мы оделись и пошли к храму. Но даже дойти до него не смогли. Море людей, стоящих на коленях, окружали высокие стены, головы и руки их тянулись к золотым куполам, голос священника, громогласно усиленный динамиками разносился окрест.
– Помолимся братия, ибо готовит нам Бог испытание…
И вместе со всеми, опустившись на колени, вслед за ним произносили мы вещие слова, вошедшие в кровь с рождения.
– Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
и остави нам долги наша,
якоже и мы оставляем должником нашим;
и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукаваго.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь.
И долго стояли на коленах. Но уже не к куполам – к небу были подняты глаза наши. И вспомнились мне слова Коршуна, оказавшиеся пророческими: «Тварная ничтожность охватывает жалкий разум людей, когда Небо спускается на землю».
