– Языком звездеть – не мешки ворочать. – Сказала Марина, сунув в камеру средний палец. Видеосвязь прервалась.
***
– То есть ты правда Ганс Христиан Андерсен? А не плод моей больной кукухи? – спросила Марина, когда они снова сидели на диване, и она грела руки о чашку какао с маршмеллоу.
Ганс пожал плечами.
– А чего ты здесь у нас забыл?
– Блуждающих много развелось в вашем районе. Вот меня и призвали.
– Кто призвал?
– Об этом потом как-нибудь. Давай лучше я тебе ноги помассирую.
– Неплохо было бы. А то вот номер сняла для нас с этим… огоньком, расфуфырилась, даже на такси денег не осталось. Прошлась, так болят собаки.
Она положила ноги Гансу на колени. Он накрыл их пледом и начал разминать сухими, холодными руками. Гудящая, пульсирующая боль постепенно стала отступать. Вместо нее появилась легкость и прохлада.
– Погоди, а ты разве не… – хихикнула Марина. Я ж про тебя дисер писала. Забросила правда.
– Тогда ты должна знать, что очень похожа на Енни Линд, – подмигнул Ганс.
– Та самая оперная певица, про которую ты писал: “Я влюбился”
– Именно. И дисер будь любезна дописать.
***
В небольшом баре народ кучковался возле сцены. А на ней Марина пела низким, хорошо поставленным голосом под гитарные аккорды.
– Хочешь я имя твое набью, а рядом еловые веточки…
Ганс пробирался между столиками, пока, наконец, не нашел свободный.
Марина как раз закончила песню и помахала ему, пока слушатели аплодировали.
– Свое что-нибудь спой! – крикнул кто-то из толпы.
– Чуть позже. У меня перерыв.
Она села за столик к Гансу и положила свою ладонь на его запястье. Другой рукой поправила ярко-зеленые волосы.
– Нравится? – улыбнулась она.
– Неплохо. – Подмигнул Ганс.
– Я тебе еще кое-что покажу, только сильно не ругайся. – Она задрала рукав и отклеила пластырь, на котором держался кусок салфетки. Под ней скрывалась татуировка. Русалка с выбритыми висками, в шипастом ошейнике и с ножом в руках.