Герберт Джордж Уэллс
Спящий просыпается
Глава III
Пробуждение
Но Уорминг ошибся. Пробуждение все-таки наступило.
Что за удивительная и сложная штука – ощущение собственной личности как некоего единства! Кто способен проследить ежеутреннее ее возрождение – от слияния бесчисленных потоков переплетающихся воздействий, от смутных движений просыпающейся души, от того момента, когда бессознательное начинает расти и переходит в подсознательное, а подсознательное преображается в первые проблески сознания – пока мы наконец снова распознаем черты собственной личности? Все, что происходит с большинством из нас утром во время пробуждения, переживал и Грэм, когда закончился его длительный сон. Смутный туман возрождающихся ощущений, мрачно клубясь, обретал форму, и Грэм, пока еще не ясно, начал понимать, что лежит где-то, беспомощный, слабый – но живой.
Это паломничество к собственной личности ему пришлось совершить, преодолевая бездонные пропасти, заполняя пропущенные эпохи. Чудовищные сны, некогда бывшие грозной реальностью, оставили после себя невнятные воспоминания, где в странных сценах участвовали загадочные персонажи, и все происходило словно на другой планете. Было здесь и четкое впечатление от важного разговора, от имени – он не мог вспомнить чьего, – которое должно было впоследствии снова возникнуть. Вернулось странное, давно позабытое ощущение собственных вен и мускулов, память о яростных безнадежных усилиях, тщетных усилиях человека, сползающего во тьму. Затем возник ряд зыбких, переливающихся одна в другую картин…
В конце концов Грэм обнаружил, что глаза его открыты и он смотрит на какой-то незнакомый предмет.
Это было что-то белое, какая-то деревянная рама. Он медленно повернул голову, следуя глазами за контуром предмета. Рама уходила куда-то вверх и исчезала из его поля зрения. Он попытался сообразить, где находится. Впрочем, имело ли это значение, если ему так плохо? Мрачное, подавленное настроение опять охватило его. Безотчетная тоска, которая бывает у людей, проснувшихся незадолго до рассвета. Ему почудился неясный шепот и звук быстро удаляющихся шагов.
Первое же движение головой показало ему, как он ослаб. Он подумал, что лежит в гостинице, в постели, но никак не мог припомнить, где видел эту белую раму. Он, наверное, заснул. Он вспомнил, как ему хотелось спать, вспомнил утес, и маленький водопад, и какой-то разговор со случайным прохожим…
Как долго он проспал? Что это был за стук шагов, и откуда доносился нарастающий и опадающий звук, похожий на шум разбивающихся волн и шорох гальки? Грэм вяло протянул руку, чтобы взять часы со стула, на который он привык их класть, но пальцы натолкнулись на гладкую твердую поверхность, по ощущению похожую на стекло. Это вышло так внезапно, что он сильно перепугался. Резко повернувшись, Грэм огляделся и с трудом сел. Усилие далось нелегко, вызвало приступ слабости и головокружения.
Он в изумлении протер глаза. Загадочность положения смущала его, но голова была совершенно ясной: видимо, сон пошел на пользу. Он был вовсе не в постели – в привычном значении этого слова. Совершенно голым он лежал на очень мягком и податливом матраце, постеленном в лотке из темного стекла. Матрац был полупрозрачный – Грэм отметил это с опаской, – а внизу располагалось зеркало, смутно отражавшее его фигуру. К его руке – он с содроганием увидел, что кожа странно высохла и пожелтела, – был прикреплен непонятный прибор, сделанный из резины, прикреплен так искусно, что, казалось, его верхний и нижний края проникают в кожу. Это странное ложе помещалось в футляре, или ящике, из, как ему показалось, зеленоватого стекла, белая рама которого первой задержала на себе его внимание. В углу футляра была укреплена доска с блестящими замысловатыми приборами неизвестного назначения, хотя он узнал максимальный и минимальный термометр.
Зеленоватая дымка мешала видеть предметы за пределами футляра, но Грэм все-таки разглядел, что его ложе стоит посреди роскошного просторного помещения, а прямо перед ним вздымается большая белая арка. За самой стеклянной стенкой размещались несколько предметов меблировки: стол, накрытый серебристой скатертью, блестящей, как рыбья чешуя, и два изящных кресла. На столе стояли несколько блюд с какими-то кушаньями, два стакана и бутылка. Грэм вдруг ощутил, как сильно он проголодался.
Никто не появлялся в зале, и после некоторого колебания он слез с прозрачного матраца и попытался спуститься на чистый белый пол стеклянной клетки, однако не рассчитал сил, покачнулся и, стараясь удержаться на ногах, оперся рукой на стеклоподобную поверхность перед собой. Некоторое время она сопротивлялась нажиму, прогибаясь наружу, словно упругая пленка, а потом лопнула со слабым хлопком и пропала – как мыльный пузырь. Грэм, в высшей степени изумленный, шагнул в зал. Схватился за стол, чтобы сохранить равновесие, и столкнул на пол один из стаканов. Тот зазвенел, но не разбился, а Грэм опустился в кресло. Чуть-чуть придя в себя, налил в оставшийся на столе стакан немного бесцветной жидкости из бутылки – это была не вода, у нее был тонкий вкус и приятный аромат, и она мгновенно придала ему сил и приободрила. Поставив пустой стакан на стол, Грэм осмотрелся.
Помещение показалось ему и теперь не менее великолепным и обширным, чем прежде, сквозь прозрачную зеленоватую преграду. За аркой, которую он отметил раньше, начинался лестничный марш, спускавшийся к широкой галерее. По обе стороны галереи стояли полированные колонны из какого-то материала глубокого ультрамаринового цвета с белыми прожилками. Оттуда доносились голоса множества людей и глубокий нестихающий гул. Грэм сидел, теперь уже окончательно проснувшись, и настороженно прислушивался, позабыв о еде.
Вдруг он вспомнил, что сидит голый, поискал глазами, чем бы накрыться, и рядом с собой, на одном из кресел, увидел небрежно брошенный длинный черный плащ. Завернулся в него и, весь дрожа, снова сел.
Растерянность не оставляла его. Ясно было, что он спал и во время сна его куда-то перенесли. Но куда? И кто мог это сделать, что за толпа скрывалась за темно-синими колоннами? Это Боскасл? Он налил себе еще немного бесцветной жидкости и отхлебнул из стакана.
Что это за помещение, которое, как ему казалось, подрагивает, словно живое? Он обвел взглядом чистые, благородные формы зала, не запятнанные украшениями, и обнаружил на потолке круглое отверстие, заполненное светом; какая-то тень то затмевала его, то открывала снова. «В-вум, в‑вум», – эта скользящая тень вносила свою ноту в приглушенный шум, наполнявший воздух.
Он хотел позвать кого-нибудь, но из горла вырвался только слабый хрип. Тогда он поднялся и неуверенной, словно пьяной, походкой двинулся в сторону арки. Шатаясь, спустился по лестнице, наступил на край своего черного плаща и едва удержался на ногах, схватившись за синюю колонну.
Пятно пурпурно-голубого холодного света маячило в конце колоннады; там она заканчивалась чем-то вроде балкона, ярко освещенного и нависающего над туманным пространством, похожим на интерьер колоссального здания. Вдали смутно различались очертания огромных архитектурных форм. Звуки голосов сделались громче и отчетливей, а на балконе спиной к Грэму стояли, жестикулируя и оживленно беседуя, три человека, одетые в богатые свободного покроя одежды чистых и нежных расцветок. Снизу доносился шум огромного людского сборища. Вот, кажется, мелькнул наконечник знамени, а потом какой-то ярко окрашенный предмет – то ли шапка, то ли куртка – взлетел вверх и снова исчез. Люди кричали, похоже, по-английски – все время повторялось слово «проснется». Он услышал неразборчивый пронзительный выкрик в толпе, и тут же трое на балконе рассмеялись.
– Ха-ха-ха! – заливался один из них, рыжий, в короткой одежде пурпурного цвета. – Когда Спящий проснется – вот именно, когда!
Он перевел взгляд, в котором еще светилось веселье, в сторону галереи. Вдруг лицо его изменилось, и весь он переменился, как будто застыл. Двое других резко повернулись на его возглас и тоже замерли. На их лицах появилось выражение растерянности, постепенно переходящей в благоговейный страх.
Ноги у Грэма подкосились, рука, опиравшаяся на колонну, ослабла, он шагнул вперед и упал ничком.
Глава IV
Шум мятежа
Последнее, что услышал Грэм, прежде чем потерять сознание, был звон колоколов. Как позже выяснилось, он пролежал без чувств, между жизнью и смертью, почти час. Придя в себя, он обнаружил, что снова лежит на своем прозрачном матраце, ощущая тепло в сердце и горле. Загадочный темный приборчик был удален с его руки и заменен повязкой. Белая рама все еще нависала над ним, но обтягивающее ее зеленоватое прозрачное вещество исчезло. Человек в фиолетовом – один из тех, что стояли на балконе, – пытливо вглядывался в его лицо.
Издалека слабо, но настойчиво доносился колокольный звон и неясный шум, вызвавший в его воображении картину огромного множества людей, кричащих одновременно. Шум неожиданно затих, натолкнувшись на какую-то преграду, словно вдруг захлопнулась дверь.
Грэм поднял голову.
– Что все это означает? – медленно произнес он. – Где я?
Тут он заметил в комнате рыжеволосого человека, который первым увидел его. Кто-то попытался переспросить, что сказал Спящий, но его тут же утихомирили.
Человек в фиолетовом ответил мягким голосом, произнося английские слова, как показалось Грэму, с чуть заметным иностранным акцентом:
– Вы в полной безопасности. Вас перенесли оттуда, где вы заснули. Здесь совершенно безопасное место. Вы находились тут какое-то время в состоянии сна. Летаргического сна.
Было сказано еще что-то, но Грэм не разобрал слов, потому что к его лицу поднесли какой-то флакон. Он ощутил на лбу прохладную струю ароматного тумана и почувствовал себя бодрее. Потом удовлетворенно прикрыл глаза.
– Вам лучше? – спросил человек в фиолетовом, и Грэм взглянул на него. Это был приятной внешности мужчина лет тридцати, с остроконечной льняной бородкой; золотая застежка украшала ворот его одежды.
– Да, – ответил Грэм.
– Вы некоторе время провели в летаргии, в каталептическом трансе. Вам знакомо это понятие? Летаргия? Это может показаться вам странным, но уверяю вас, теперь все в порядке.
Грэм промолчал, но ободряющие слова сделали свое дело. Его взгляд перебегал с одного лица на другое. Все трое смотрели на него как-то странно. Он полагал, что находится где-то в Корнуолле, но все, что он видел, никак не вязалось с этим предположением.
Грэм вспомнил о деле, которое занимало его мысли в последние минуты бодрствования в Боскасле, о чем-то важном, но забытом. Он прокашлялся.
– Скажите, вы отправили телеграмму моему кузену? – спросил он. – Э. Уормингу, двадцать семь, Чансерилейн?
Они внимательно выслушали его, однако вопрос пришлось повторить.
– Какой неразборчивый выговор, – прошептал рыжеволосый.
– Телеграмму, сир? – озадаченно переспросил молодой человек с льняной бородкой.
– Он имеет в виду передачу сообщений на расстояние по электрическим проводам, – догадался третий, миловидный юноша лет девятнадцати-двадцати.
Русобородый с досадой воскликнул:
– Как же это я не сообразил! Можете не волноваться, все будет сделано, сир, – обратился он к Грэму. – Но боюсь, нам будет трудно послать э-э-э… телеграмму вашему кузену. Его сейчас нет в Лондоне. Впрочем, не утруждайте себя подобными мелочами: ведь вы проспали достаточно долго, и теперь самое важное – преодолеть последствия этого, сир. (Грэм сообразил, что это было слово «сэр», хотя звучало оно как «сир».)
– О! – только и смог сказать он, однако почувствовал себя немного спокойнее.
Все это было весьма загадочно, но, по-видимому, люди в одеждах незнакомого покроя знали, о чем говорят. Однако же, они какие-то странные, как и этот зал. Похоже, здесь какое-то совершенно новое учреждение. Грэма внезапно обуяло подозрение. Это не может быть залом выставочного павильона! В противном случае Уормингу не поздоровится. Нет, на это не похоже. Не стали бы его показывать в выставочном зале голым.
Внезапно он понял, что произошло. Осознание пришло сразу – это была вспышка, а не постепенное озарение. Летаргический сон длился долго, очень долго; он словно прочитал мысли и истолковал смущение и страх, написанные на лицах собеседников. С глубоким волнением взглянул на них. Казалось, и они старались проникнуть в его мысли. Грэм сложил губы, чтобы заговорить, но не смог издать ни звука. Странное желание скрыть свою догадку возникло в его мозгу почти одновременно с открытием. Он опустил глаза и стал рассматривать свои босые ноги. Желание говорить прошло. Его охватила сильная дрожь.
Грэму дали какой-то розовой с зеленоватым отблеском жидкости. Он почувствовал вкус мясного бульона. Тотчас силы вернулись к нему.
– Да, теперь мне намного лучше, – хрипло сказал он, чем вызвал ропот почтительного одобрения.
Голова стала совершенно ясной. Он снова попытался заговорить, опять не смог. Прижал руку к горлу и сделал еще одну попытку:
– Сколько?.. – спросил он как можно спокойнее. – Сколько времени я проспал?
– Довольно долго, – ответил русобородый, бросив быстрый взгляд на остальных.
– Как долго?
– Очень долго.
– Так! – внезапно разозлившись, сказал Грэм. – Я хочу знать… То есть… несколько лет? Много лет? Тут что-то произошло… Я забыл что. Я… запутался. Но вы… – Он всхлипнул. – Не надо увиливать. Сколько?..
Грэм замолчал, прерывисто дыша. Прижал кулаки к глазам и сел в ожидании ответа.
Его собеседники стали перешептываться.
– Пять, шесть лет? – спросил он слабым голосом. – Больше?
– Намного больше.
– Больше?!
– Да, больше.
Он смотрел на них; казалось, какие-то бесы заставляют дергаться мышцы его лица. Он ждал ответа.
– Много лет, – сказал рыжебородый.
Грэм выпрямился и худой рукой смахнул навернувшуюся слезу.
– Много лет! – повторил он. Крепко зажмурился, снова открыл глаза и стал озираться, переводя взгляд с одного незнакомого предмета на другой. Наконец спросил:
– Так сколько же все-таки?
– Это может вас крайне удивить.
– Пусть.
– Более гросса лет.
Незнакомое слово вызвало его раздражение.
– Как вы сказали?
Двое из присутствующих быстро обменялись короткими фразами; Грэм смог разобрать только слово «десятичный».
– Так сколько вы сказали? – настаивал он. – Сколько? И не надо на меня так смотреть. Говорите.
Среди фраз, произнесенных вполголоса, ухо Грэма уловило одну: «Получается больше двух столетий».
– Что?! – воскликнул он, повернувшись к юноше, который, как ему показалось, произнес эти слова. – Кто это сказал? Как это… два столетия?
– Да, – подтвердил рыжебородый, – двести лет. Две сотни лет.
Грэм про себя повторил его слова. Он готов был услышать, что проспал очень долго, но эти не оставляющие места для догадок слова – два столетия – сразили его.
– Два века, – произнес он вслух, и в его воображении медленно возникла картина гигантской бездны. – О, нет…
Они промолчали.
– Вы… вы сказали…
– Двести лет. Два века, – повторил человек с рыжей бородой.
Опять молчание. Грэм посмотрел в их лица и понял, что ему сказали правду.
– Но этого не может быть, – жалобно сказал он. – Это мне снится. Летаргия… Она не может столько длиться. Это неправда… Вы шутите! Скажите… ведь всего несколько дней назад я шел вдоль берега Корнуолла…
Голос его оборвался.
Человек с льняной бородкой пробормотал:
– Я не очень силен в истории, сир, – и оглянулся на остальных.
– Но это так, сир, – сказал младший из них. – Боскасл находится в прежнем герцогстве Корнуэльском… в юго-западной части страны. Там, за выгонами для молочного скота, до сих пор стоит дом. Я в нем побывал.
– Боскасл! – Грэм посмотрел на юношу. – Да, именно Боскасл. Маленькое местечко. Я заснул… где-то там. Точно не помню… точно не помню. – Он нахмурился и прошептал: – Больше двухсот лет. – И вдруг быстро заговорил; лицо его дергалось, сердце похолодело. – Но ведь если прошло двести лет, то все, кого я знал, все, кого я когда-либо видел, с кем разговаривал, давно умерли?
Никто не ответил.
– И королева, и вся королевская семья, и министры, и духовенство и государственные деятели… Аристократы и плебеи, богатые и бедные, все, все, один за другим… Существует ли еще Англия?.. Это меня утешает – ведь мы в Лондоне? Это Лондон?.. А вы – мой хранитель-опекун. И они? Тоже хранители? – Привстав, он окинул их мрачным взглядом. – Но почему я здесь? Нет! Не говорите. Помолчите. Дайте мне…
Грэм умолк, протирая глаза, а когда открыл их, увидел, что ему подают еще один стакан с розоватой жидкостью. Он сделал глоток и заплакал. Эта естественная реакция принесла облегчение.
И он снова взглянул им в глаза, несколько глуповато улыбаясь сквозь слезы.
– Подумать только… две… сот… ни… лет! – проговорил он с истерической гримасой и опять закрыл лицо руками.
Через некоторое время Грэм успокоился и сел – почти в той же позе, в которой нашел его Избистер на утесе возле Пентаргена. Но сейчас же услышал приближающиеся шаги; низкий властный голос произнес:
– Что вы здесь делаете? Почему меня не предупредили? Наверняка что-то ему рассказали? Виновный понесет наказание. Этому человеку необходим полный покой. Двери заперты? Все входы? Ему нужен абсолютный покой. С ним нельзя разговаривать. Что-нибудь ему уже сказали?
Человек со светлой бородкой что-то тихо ответил. Грэм увидел, что он говорит с новоприбывшим, невысоким бритым толстяком с бычьей шеей, орлиным носом и тяжелым подбородком. Очень густые, черные, чуть скошенные брови, почти сросшиеся и нависающие над серыми глазами, придавали лицу грозное выражение. Он нахмурился, взглянув на Грэма, но опять повернулся к русобородому.
– Остальным, – сказал он с явным раздражением, – лучше удалиться.
– Нам уйти? – спросил рыжий.
– Разумеется, и немедленно. И проверьте, чтобы все двери были заперты.
Двое, к которым он обратился, послушно повернулись, покосившись на Грэма, и вместо того, чтобы пойти к арке, направились к глухой стене напротив. Длинная полоса этой, как казалось, монолитной стены вдруг с треском свернулась, ушла вверх, зависнув над выходящими людьми, сейчас же опустилась, и Грэм остался с новоприбывшим и человеком с русой бородой.
Некоторое время толстяк не обращал на Грэма внимания; он расспрашивал о каких-то общих делах русобородого – очевидно, своего подчиненного. Говорил он очень четко, но Грэм только отчасти понимал сказанное. Похоже было, что его пробуждение не только удивило, но испугало и раздосадовало толстяка.
– Вам не следовало смущать его ум своими рассказами, нет, не следовало, – то и дело повторял он.
Выслушав ответы русобородого, он быстро повернулся и с непонятным выражением посмотрел на проснувшегося.
– Удивлены? – спросил он.
– Очень.
– Окружающий мир кажется вам странным?
– Что ж, думаю, мне придется жить в этом мире, каким бы странным он ни казался.
– Теперь, пожалуй, да.
– Прежде всего, не мог бы я получить какую-нибудь одежду?
– Да, конечно… – начал толстяк, и русобородый, перехватив его взгляд, вышел. – Вам незамедлительно принесут одежду.
– Это правда, что я проспал двести лет? – спросил Грэм.
– Они уже успели вам рассказать, да? Говоря точнее, двести три года.
Грэм принял эту неоспоримую теперь истину, чуть приподняв брови и плотно сжав губы. С минуту он сидел молча, потом задал вопрос:
– Здесь что, мельница или динамо-машина по соседству? – И продолжал, не ожидая ответа: – Я понимаю, все так изменилось… А что это за крики? – вдруг спросил он.
– Пустяки. Это народ, – раздраженно сказал толстяк. – Позже вы и сами все поймете. Это верно, все сильно изменилось. – Он говорил резко, сдвинув брови, и глядел на Грэма как человек, пытающийся принять решение в критической ситуации. – Так или иначе, одежду вы получите. Лучше подождать здесь, пока ее принесут. Никто не должен сюда приближаться. И вам следует побриться.
Грэм потрогал свой подбородок.
Возвратился человек с льняной бородкой. Направляясь к ним, он вдруг оглянулся, прислушался, подняв брови, взглянул на толстяка и поспешил через арку к балкону. Шум становился все громче. Толстяк повернул голову и тоже прислушался. Тихо выругался и с неприязнью перевел взгляд на Грэма. Крики вздымались мощной волной и вновь стихали, однажды донесся звук удара и резкие вопли, затем сухой треск, похожий на хруст ломающихся прутьев. Грэм напряг слух, чтобы уловить какой-то смысл в этой путанице звуков.
И тут он разобрал фразу, повторяющуюся снова и снова. Поначалу Грэм не поверил своим ушам. Но это, несомненно, были слова: «Покажите нам Спящего! Покажите нам Спящего!»
Толстяк неожиданно кинулся к арке.
– Что за вздор! – прокричал он. – Как они узнали? Знают наверняка или догадываются?
Из-за арки последовал какой-то ответ.
– Я не могу выйти, – сказал толстяк, – мне нужно присматривать за ним. Ну, крикните им что-нибудь с балкона.
Ответ невозможно было разобрать.
– Скажите, что он не проснулся. Да что угодно! На ваше усмотрение. – Он поспешил назад, к Грэму. – Вам немедленно нужно одеться. Здесь оставаться нельзя – мы не сможем… – Он поспешно выбежал, не отвечая на вопросы Грэма. Через минуту появился снова.
– Не могу объяснить вам, что происходит. Слишком сложно. Сейчас вам изготовят одежду. Да, все вот-вот будет сделано. И я смогу забрать вас отсюда. Вы очень скоро разберетесь в наших проблемах.
– Но эти голоса. Они кричали…
– Да, про Спящего – это про вас. Им пришла в голову какая-то безумная идея. Не знаю, чего они хотят. Ничего не знаю.
Резкий, пронзительный звонок перекрыл отдаленный невнятный гул толпы, и этот бесцеремонный человек подскочил к каким-то приборам в углу комнаты. Некоторое время слушал, глядя в хрустальный шар, затем кивнул, произнес несколько слов и подошел к стене, за которой исчезли те двое. Стена снова свернулась и ушла вверх, словно занавес, но он стоял рядом и чего-то ждал.
Грэм поднял руку и с изумлением осознал, насколько восстановились его силы от тонизирующих средств. Спустил с ложа сначала одну ногу, потом другую. Голова больше не кружилась. Не вполне доверяя такому быстрому выздоровлению, он сел и принялся ощупывать свои руки и ноги.
Через арку вошел русобородый, и одновременно в проем перед толстяком скользнула сверху кабина лифта; из нее вышел худощавый седой человек в темно-зеленой облегающей одежде со свертком в руках.
– А вот и портной, – сказал толстяк, жестом представляя вошедшего. – Теперь вам больше не придется носить этот черный плащ. Не могу понять, как он попал сюда. Но я разберусь, во всем разберусь. Поторопитесь! – сказал он портному.
Человек в зеленом поклонился, подошел и сел на ложе рядом с Грэмом. Он держался спокойно, но взгляд его был полон любопытства.
– Мода сильно изменилась, сир, – сказал он, покосившись исподлобья на толстяка. Быстрым движением портной раскрыл сверток, и на его колени выплеснулся водопад ярких тканей, от которых у Грэма зарябило в глазах. – Вы, сир, жили в викторианскую эпоху, во времена цилиндров. Полушария шляп… Кривые словно очерчены циркулем. А теперь… вот. – Он вытащил небольшой приборчик, формой и размером похожий на карманные часы, только без скважины для ключа, нажал какую-то кнопку и показал Грэму – на циферблате задвигалась фигурка в белом. Портной взял кусок голубовато-белого атласа.
– Я бы вам предложил этот материал, – сказал он.
Толстяк подошел и встал за плечом Грэма.
– У нас очень мало времени, – напомнил он.
– Положитесь на меня, – сказал портной. – Моя машина сейчас прибудет. Ну, что скажете?
– Что это? – спросил человек из девятнадцатого века.
– В ваше время клиентам показывали журнал мод, – объяснил портной, – а это наше современное устройство. Посмотрите сюда. – Маленькая фигурка повторила свои пируэты, но в другом костюме. – Или на это. – С легким щелчком фигурка появилась на экране в новом, совершенно роскошном одеянии. Портной проделывал все очень быстро и дважды успел взглянуть в сторону лифта.
Снова послышалось урчание, и из лифта появился анемичный коротко остриженный паренек китайского типа в одежде из грубого светло-синего холста. Он бесшумно вкатил в комнату сложную машину на маленьких колесиках. Кинетоскоп незамедлительно был убран, и Грэму предложили встать перед машиной. Портной пробормотал несколько указаний стриженому подростку, а тот в ответ произнес гортанным голосом несколько фраз, которых Грэм не смог разобрать. Затем мальчик отошел в угол и там продолжил свой невнятный монолог, а портной вытянул из машины многочисленные коленчатые рычаги с дисками на концах и установил их так, чтобы диски прилегали к телу Грэма: по одному на каждой из лопаток, по одному на локтях, с обеих сторон шеи и так далее, пока они не выстроились в две линии меток, проходивших по всему телу и конечностям. В это время из лифта за спиной Грэма появился кто-то еще. Портной пустил в ход механизм, который привел части машины в ритмичное движение, а через минуту сложил рычаги, и Грэм был свободен. Портной вернул ему черный плащ, а русобородый поднес стаканчик с каким-то освежающим напитком. Взглянув поверх стакана, Грэм заметил, что его внимательно рассматривает бледный юноша.
Толстяк, который обеспокоенно расхаживал по комнате, вдруг повернулся и прошел за арку, к балкону, откуда по-прежнему, то нарастая, то затихая, доносился отдаленный шум толпы. Стриженый паренек передал портному рулон голубоватого атласа, и оба они принялись заправлять ткань в машину – примерно так, как в девятнадцатом веке заряжали бумагу в типографиях. Затем бесшумно откатили агрегат в дальний угол, где изящными петлями свисал выходящий из стены кабель. Портные сделали необходимые подсоединения, и машина задвигалась быстро и энергично.
– Что они там делают? – спросил Грэм, указывая пустым стаканом на фигуры, суетящиеся в углу, и стараясь не обращать внимания на пристальный взгляд новоприбывшего. – Туда подведена какая-то энергия?
– Да, – ответил русобородый.
– А это кто? – спросил Грэм, указывая в сторону арки.
Человек в фиолетовой одежде погладил свою бородку, чуть поколебался и негромко сказал:
– Это Говард, ваш главный опекун. Понимаете, сир, это довольно трудно объяснить. Совет назначает опекуна и его помощников. В этот зал допускается публика, но сегодня мы впервые заперли двери. Если вы не возражаете, он сам вам все объяснит.
– Как странно, – произнес Грэм. – Совет? Опекун? – Затем, повернувшись спиной к новоприбывшему, вполголоса спросил: – Почему этот молодой человек так уставился на меня? Он что, гипнотизер? Месмерист?
– Нет, не месмерист. Он – капиллотомист.
– Капиллотомист?
– Да, один из главных. Он получает в год шестьдюж львов.
Это звучало как совершенная бессмыслица. Не понимая, что к чему, Грэм ухватился за конец фразы.
– Шестьдюж львов? – повторил он.
– А у вас что, не было львов? Да, пожалуй, нет. У вас были эти старинные фунты, так? Лев – наша денежная единица.
– Но вы еще сказали – шестьдюж?
– Да, сир. Шесть дюжин. Вы жили при десятичной, арабской системе счета – единицы, десятки, сотни, тысячи. У нас же двенадцатеричная система. От единицы до одиннадцати числа однозначные, начиная с дюжины – двузначные; дюжина дюжин составляет гросс, или большую сотню, дюжина гроссов – дюжанд, а дюжанд дюжандов – мириад. Очень просто, не так ли?
– Пожалуй, – согласился Грэм. – Но что значит капилло… Как это вы сказали?
– А вот и ваша одежда, – взглянув через плечо, объявил русобородый.
Грэм обернулся. Рядом с ним стоял улыбающийся портной, перекинув через руку только что изготовленный костюм, а стриженый парнишка одним пальцем толкал замысловатую машину в сторону лифта. Грэм удивленно окинул взглядом новое одеяние.
– Вы хотите сказать…
– Только что сделано, – сказал портной. Он сложил свою работу к ногам Грэма, подошел к ложу, на котором совсем недавно покоился Спящий, скинул на пол прозрачный матрац и поставил зеркало вертикально.
Бешено зазвенел звонок. Человек с русой бородкой выбежал через арку.
Пока портной помогал Грэму облачаться в темно-пурпурного цвета комбинезон, объединяющий нижнее белье, чулки и жилет, толстяк и русобородый вернулись в комнату. Они вполголоса обменивались быстрыми фразами. В их движениях безошибочно угадывалась тревога. Поверх пурпурного нижнего комбинезона Грэм надел верхний, голубовато-белый, и теперь был облачен по моде. Взглянув в зеркало, он увидел себя – по-прежнему изможденным, растрепанным и небритым, но, по крайней мере, не голым и даже – каким-то непостижимым образом – элегантным.
– Я должен побриться, – заметил он, разглядывая свое лицо.
– Сейчас, – сказал Говард.
Молодой человек перестал разглядывать Грэма, закрыл глаза, снова открыл и, вытянув тонкую руку, приблизился к нему. Остановился, огляделся вокруг и медленно взмахнул рукой.
– Стул! – нетерпеливо скомандовал Говард, и русобородый быстро пододвинул Грэму кресло.
– Садитесь, пожалуйста, – проговорил Говард.
Грэм заколебался, заметив, что в руке молодого человека, смотревшего на него таким безумным взором, сверкнула сталь.
– Неужели вы не понимаете, сир? – успокоил его русобородый. – Он собирается постричь вас.
– Ах так! – с облегчением воскликнул Грэм. – Но вы сказали, что он…
– Совершенно верно, капиллотомист! Один из лучших мастеров в мире.
Грэм поспешно сел в кресло. Человек с льняной бородкой исчез, а капиллотомист грациозно шагнул вперед, ощупал уши Грэма, изучил затылок и собирался присесть, чтобы еще разглядывать его, если бы не явное нетерпение Говарда. Наконец быстрыми движениями, ловко действуя своими инструментами, он сбрил Грэму бороду, подровнял усы, подстриг и причесал волосы. Все это он проделал без единого слова, увлеченно, с вдохновением настоящего поэта. Едва он завершил работу, Грэму подали пару башмаков.
Неожиданно, по-видимому из угла, раздался громкий голос:
– Скорее, скорее! Весь город уже узнал! Все прекращают работу. Прекращают работу. Не медлите, спешите!
Эти слова чрезвычайно всполошили Говарда. Грэм понял, что тот колеблется. Наконец он пошел в угол, где стоял аппарат с маленьким хрустальным шаром. Как раз в этот момент неумолкающий шум толпы усилился до мощного рева и столь же быстро затих. Грэма неудержимо потянуло к этому шуму. Он покосился на толстяка и поддался порыву. Двумя широкими шагами спустился по лестнице в галерею и через мгновение уже оказался на балконе, где ранее стояли трое незнакомцев.
